Текст книги "Секретное задание, война, тюрьма и побег"
Автор книги: Альберт Дин Ричардсон
Жанры:
Публицистика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Род-Айлендский полк, – язвительно ответил Спраг, – идет в бой, и может так же хорошо сражаться в Мэриленде, как в Вирджинии». И он прошел без всяких проблем!
Балтимор кипел от ярости. Казалось, весь город взял в руки оружие. Юнионисты совершенно сникли, многие бежали. Единственным человеком, в речах которого я усмотрел ярко выраженную и открытую лояльность, была молодая бостонская леди, и только ее пол защищал ее. В течение дня по обвинению в шпионаже были арестованы несколько человек, в их числе, как предполагалось, были два корреспондента нью-йоркских газет.
Ситуация в Балтиморе на тот момент была намного хуже, чем в Чарльстоне, Новом Орлеане или Мобиле. «Barnum's» отель ломился от солдат. Войдя в холл, чтобы договориться о поездке в Филадельфию, я встретил старого знакомого из Цинциннати, который теперь командовал балтиморской ротой:
– Если Линкольн будет препятствовать прохождению войск через Мэриленд, – сказал он, – мы голову ему оторвем!
Подошел еще один балтиморец и принялся расспрашивать меня, но мой знакомый моментально подтвердил, что я «истинный южанин», и я избежал неприятностей. Здесь, как и на всем Юге, свято верили, что северяне трусы, и тут действительно полагали, что нападение на безоружных массачусетцев образцом настоящей храбрости.
Я отправился из Балтимора на ближайшую северную железнодорожную станцию. Дороги были переполнены покидавшими город семьями, патрулями и разведчиками мятежников. Те, кто поддерживал Союз, были совершенно беспомощны. Один из них сказал нам:
– Ради Бога, умолите Правительство и Север не позволить им уничтожить нас!
Мы надеялись сесть на филадельфийский поезд, в 26-ти милях отсюда, но отряд балтиморских солдат, который в то утро воспользовался железной дорогой, уничтожил все мосты, их руины еще дымились. Нам пришлось идти то в одну сторону, то в другую, и, наконец, вечером, после 46-ти мильного путешествия мы добрались до Йорка, штат Пенсильвания.
Здесь мы уже могли дышать свободно. Но в силу того, что все железные дороги были во власти военных, мы были вынуждены, совершенно уставшие, ехать в городок Колумбия, к реке Саскуэханна. Там мы и увидели, что как на Севере, так и на Юге начал действовать режим военного положения. Вооруженный патруль решительно приказал нам остановиться.
Узнав кучера, и выяснив чем я занимаюсь, они позволили нам продолжить путь. На мосту часовой отказалось поднять шлагбаум:
– Думаю, сегодня вы не сможете перейти на ту сторону, сэр, – сказал он.
Я же ответил, что «думаю», что наверняка перейдем, но он добавил:
– У нас строгий приказ не пропускать никого, кого мы не знаем.
Вскоре он убедился, что я не являюсь вражеским шпионом, и часовые сами проводили нас через этот длиной в милю с четвертью мост. Проехав еще 70 миль, в два часа мы прибыли в Ланкастер. Отсюда до Нью-Йорка мы доехали без всяких приключений.
Хладнокровный Север поднялся. Возмущенные жители Ниагары выгнали из города всех, кто сочувствовал мятежникам. В Пенсильвании, в Нью-Йорке, в Новой Англии, я слышал только одно – хватит болтать, пора действовать, что даже если это будет стоить очень много и крови, и денег, тем не менее, все должны объединиться, чтобы раздавить эту Гигантскую Измену, которая вцепилась своими клыками в горло Республики.
Люди, похоже, были гораздо радикальнее самого Президента. Во всех общественных местах звучали грозные заявления, что, если Администрация не будут справляться, ее необходимо отменить, и установить диктатуру. О «Монументальном городе» говорили с особой горечью:
– Если национальные войска не смогут беспрепятственно пройти через Балтимор, с ним выйдет заминка и от него камня на камне не останется.
Я видел, каким серьезным и воодушевленным был Юг, но ничто не указывало на столь удивительное восстание всего народа. Все, казалось, были проникнуты духом тех официальных документов, которые появились до того, как Наполеон стал Первым Консулом и начинавшихся словами: «Во имя Французской Республики, единой и неделимой».
Стоило жить, чтобы увидеть это – несмотря на скудость финансовых средств и множественность политических точек зрения, это основную, первичную основу лояльности – непреложную решимость отстоять право большинства – единственную опору республиканской формы правления.
Грозовая туча разразилась молнией – перед нами неизбежная война. Когда она закончится? Кто может это предсказать? Революции всегда жестоки и неразборчивы в средствах, и кто когда-нибудь мог постичь логику гражданской войны?
На этом закончилось мое задание, иногда опасное и беспокойное, но, тем не менее, интересное. Оно позволило мне впоследствии взглянуть на Сецессию с точки зрения тех, кто ее благословил, осмыслить действия и высказывания повстанцев, которые в противном случае были бы для меня навек запечатанной книгой. Я также убедился в серьезности и искренности революционеров. Мое опубликованное предсказание о том, что если бы страна максимально не использовала свою энергию и ресурсы, мы бы имели войну лет на семь и оно, похоже, возбудило у моих знакомых легкое подозрение, что я не в своем уме.
Я последним из всех журналистов «The Tribune» покинул Юг. Благодаря редкому везению все его корреспонденты избежали личного насилия, в то время как представителей нескольких других нью-йоркских газет ждали комитеты по бдительности, изгнание, а в некоторых случаях и тюрьма. Повсюду шутили, что «The Tribune» была единственной северной газетой, корреспондентам которой разрешалось работать на Юге.
У репортажей из Южной Каролины была своя, особая история. Сразу после президентских выборов в Чарльстон отправился м-р Чарльз Д. Бригам. Без двух или трех недель, он жил там с ноября по февраль, отправляя письма почти каждый день. Чарльстонцы были весьма взволнованы и возмущены, и по совершенно несправедливому подозрению под арест попало пять или шесть человек.
Наконец, примерно в середине февраля м-р Бригам был все-таки арестован и затем предстал перед губернатором Пикенсом и советниками его кабинета, среди которых был экс-губернатор Мак-Грат. Южная Конфедерация существовала тогда только в эмбриональной стадии, и Южная Каролина провозгласила себя независимой республикой. Корреспондент, обладавший исключительным самообладанием и прекрасно знавшим человеческую натуру, несмотря на неприятное свое положение, держался абсолютно спокойно. После сурового допроса он с облегчением понял, что этот трибунал не знал чем он реально занимается, но подозревал его в шпионаже в пользу Правительства.
Суд над ним происходил в их штаб-квартире, напротив «Charleston Hotel» и длился с 9-ти утра до 9-ти вечера. Во второй половине дня, когда город был взволнован одним из ежедневных сообщений о том, что появился федеральный флот, его передали м-ру Александру Г. Брауну, ведущему специалисту по уголовному праву, известному своим умением допрашивать свидетелей. М-р Браун задавал вопросы, потом задавал их повторно, подверг журналиста перекрестному допросу, но ничего не добился и был совершенно сбит с толку. В конце концов, он сказал:
– Мистер Бригам, хоть я и думаю, что с вами все в порядке, сложилась необычная и чрезвычайная ситуация, и вы должны понять, что с учетом данных обстоятельств вам необходимо немедленно покинуть Юг.
«Сладкая скорбь» разлуки очень бы порадовала его журналистское сердце. Но рассчитывая на благоразумие, он ответил:
– Надеюсь, нет, сэр. Это очень тяжело для того, кто, как вы были вынуждены после столь жестокого обращения, признать, не сделал ничего неправильного, кто вел себя как сочувствовавший вам, быть изгнанным таким образом, как какой-нибудь чужак-иностранец.
Адвокат тихо и значительно заметил:
– Прошу прощения, сэр, что это не причина и не аргумент.
Счастливый журналист, хотя и был в душе против, но согласился. Тогда адвокат, который, похоже, симпатизировал ему, пригласил выпить с ним по бокалу вина, и когда они немного расслабились, внезапно спросил:
– Кстати, вы не знаете случайно, кто посылает отсюда письма для «The Tribune»?
– Нет, конечно, – последовал ответ. – Я в течение шести месяцев не видел ни одного номера этой газеты, но я полагал, что такого человека нет, ведь ваши газеты сообщали, что эти письма поддельные.
– Есть такой человек, – ответил Браун. – И до сих пор, хотя мы арестовали четыре или пять человек, предполагая всякий раз, что мы нашли его, он постоянно ускользает от нас. Но теперь, когда вы вернетесь в Нью-Йорк, вы можете выяснить, кто он, и сообщить нам?
М-р Бригам, зная, какой надо принять тон, «рыцарственно» ответил:
– Разумеется, сэр, я бы не стал шпионом для вас или кого-то еще. Такие вещи обладают своеобразной гласностью, их обсуждают и в салонах и на уличных перекрестках. Если я смогу узнать таким, кто этот корреспондент «The Tribune», я сочту своим долгом известить вас об этом.
Адвокат жадно слушал этот шепот надежды, а вот известный детектив мятежников, которого звали Шубак – смуглый, толстый и некрасивый человек с еврейским лицом – нет. И он так сказал бывшему заключенному:
– Брауна вы, конечно, обманули, но со мной у вас бы ничего не вышло.
Тем не менее, м-ру Бригаму было разрешено с миром отправиться в Нью-Йорк. После «The Tribune» в Чарльстоне работали пять или шесть разных корреспондентов – как правило, двое, на случай непредвиденной ситуации. Частенько они не были даже знакомы и никак не общались между собой. Если кого-то арестовывали, в резерве всегда оставался другой, чтобы продолжать вести репортажи. М-р Бригам, сидя в редакции, редактировал письма таким образом, чтобы они казались написанными одним человеком, а сбитые с толку власти бестолково бегали туда и сюда, чтобы изгнать беспокоившего их мир злого духа, чье не вызывающее никаких подозрений имя было легион.
Часть II. Война
Глава IX
Санчо Панса «уснул» слишком рано. Сегодня он бы горячо благословил не только того, кто изобрел сон, но и того, кто изобрел спальный вагон. Имя этого благодетеля, благодаря неслыханной щедрости которого мы имеем возможность наслаждаться непрерывным сном при скорости 25 миль в час, не следует скрывать от благодарного потомства.
Так я беседовал сам с собой одним майским вечером, когда, в поисках «мест вооруженных столкновений», видимых пока только глазу пророка или указанного в газетной колонке, я обратил свое взор на запад. Точнее сказать, «крутнулся на каблуках». Безжалостные проводники заставляют сонного пассажира ехать ногами вперед, руководствуясь убеждением, что для него будет лучше лишь сломать ноги, чем разбить голову.
Я остановился на один день в Саспеншн-Бридж, но для нетерпеливого путешественника у жизни есть в запасе намного более болезненные сюрпризы, чем воскресенье у Ниагарского водопада. И в самом деле, в сплошной суете пребывает тот, кто не способен увидеть истинного Покоя в огромном водопаде, склонившего свою усталую голову на спокойную грудь Природы и ощущающего биение ее глубокого и любящего сердца!
Со времени моего последнего визита туда прошло восемь лет. Уже не было второго приступа разочарования, которое мы чувствуем, увидев в первый раз любой объект всемирной славы. В Природе, как и в искусстве, его истинное величие, хотя и кажущееся на первый взгляд ниже идеального совершенства, после этого всегда только возрастает.
Хотя сезон посетителей еще не начался, гарпии уже ждали своих жертв. Выйдите из отеля или поверните за угол, и кто-нибудь из них один мгновенно набросится на вас. Но, невзирая на многочисленность, они были спокойны, а хорошие манеры – даже у этих пиявок – достойны похвалы.
В Фоллсе каждый старается оградить вас от грабительских поползновений всех остальных. Кучер, которому вы платите два доллара в час, торговец, который продает вам индейскую бисерную вышивку вдвое дороже, чем она стоит, гид, который предлагает вам провести вас в те места, которые вы бы предпочли найти без него – каждый настраивает вас против другого, в борьбе за ваше благополучие. И даже мальчик-переросток, который предлагает вам кусок сланца со дна Водопада за два шиллинга, увещевает вас остерегаться их всех вместе взятых.
Когда вы идете по подвесному мосту, ваш компаньон указывает вам на то место на высоте более двухсот над водой, где знаменитый канатоходец Блонден по тонкому канату идет над водопадом с человеком на плечах, готовит воздушный омлет, висит над пропастью на своих ступнях, а также на фоне высокого неба выполняет другие фантастические трюки[62]62
Жан-Франсуа Гравеле-Блонден (1824–1897) – французский канатоходец. Все перечисленные трюки он действительно выполнял над Ниагарским водопадом. – Прим. перев.
[Закрыть].
С моста вы можете увидеть три участка Большого Водопада. Во-первых, это «Американский водопад», темно-зеленый цвет воды которого перемежается отдельными струями и ярко-белыми барашками вспененной воды. Его гладкая поверхность создает впечатление медленно вращающегося мельничного колеса, а не падающей воды. За густой листвой виден еще один – посредине которого каменной башней расположился Гоут-Айленд. Его вода бела как снег и похожа на огромный замерзший фонтан. Еще дальше находится огромная «Лошадиная подкова», его нижняя часть скрыта за облаками чистого белого тумана.
Здесь, на расстоянии двух миль, Водопад успокаивает вас своей неброской и величественной красотой. Но когда вы выйдете на канадскую сторону и спуститесь вниз к подножию Тэйбл-Рок, к самой воде, вы почувствуете все их великолепие. Вы любуетесь морем снежной пены внизу или радужными оттенками огромных масс падающей воды, водопад гремит и земля дрожит под вашими ногами.
Зимой это зрелище наиболее впечатляет. В то время года, с берега перед «Clifton House», вы смотрите вниз на увенчанные ледяными шапками отвесные скалы, но обледеневшие только до половины, или любуетесь бесконечным и бурным потоком воды, едва заметным из-под туманных облаков алебастровых брызг, навеки покинувших его беспокойное ложе. Сотни белых чаек летают над порогами, а временами опускаются очень низко, чтобы окунуться в несущиеся под ними воды.
Облаченный в жесткий, холодный и водонепроницаемый плащ, великолепным завершением которого является округлый капюшон, вы похожи на эскимоса и чувствуете себя мумией, следуя за гидом по мрачным ледяным лестницам и тропинкам.
Посмотрите вперед на девяносто футов вперед, и вы увидите, как поток переливается за край. Посмотрите на семьдесят футов вниз – и вот он уже исчезает в густом тумане кипящей бездны. Сейчас вы – во дворце Короля Мороза. Лед – лед повсюду, от той скользкой площадки, на которой вы стоите, до огромных сосулек – пятидесяти футов длиной и три фута в диаметре – которые нависают над вами как дамоклов меч.
Восхищение без сравнения нечетко и непонятно. Менее величественная, поскольку она намного меньше, чем неповторимая панорама, которая открывается взору с вершины Пайкс-Пик, эта картина почти такая же впечатляющая, так как начинается прямо с того места, где вы находитесь. И хотя она не так прекрасна, как изысканные залы Мамонтовой пещеры, она восполняет этот огрех своими размерами и широтой обзора.
Страна, раскинувшаяся за окнами вагона «Great Western Railway of Canada», очень похожа на северный Огайо, но у ее людей, несомненно, английские лица. Хорошо одетый фермер и его жена целый день ехали на нашем поезде в вагоне 2-го класса, и нисколько не смущались этим – такое проявление мужества не часто увидишь в Соединенных Штатах.
В зале железнодорожного вокзала в Детройте, на наспех устроенной постели, лежала несчастная – бледная, изможденная, не имеющая сил говорить громче шепота. Ее муж, с его двумя маленькими мальчиками, склонившимися над ней в слезах, сказал нам, что их выгнали из Нового Орлеана, и теперь он вез свою умирающую жену в свой старый дом в штате Мэн. Никто из собравшихся не смог сохранить свои глаза сухими. Тотчас на месте была собрана довольно большая сумма денег, и оскорбленная гордость обездоленной семьи после некоторого убеждения сумела принять ее.
На следующее утро мы приехали в Чикаго. Этот прекрасный город у озера буквально рос на глазах. Многие из самых больших кирпичных и каменных зданий поднимались вверх сразу на пять или шесть футов, благодаря великолепным винтовым механизмам, устроенным рядом с их стенами, в то время как люди постоянно входили и выходили из них и продолжали заниматься своими делами. Очень много сил было потрачено на то, чтобы улицы были должным образом обустроены и дренированы. Этот триумфальный рост огромного мегаполиса, поднявшегося буквально из болота, является одним из чудес современных технологий, на фоне которых даже геологические открытия кажутся тривиальными и само собой разумеющимися.
В мире много загадок, но нет ничего более непостижимого, чем система денежного обращения Запада. Ценные бумаги иллинойских и висконсинских банков, опирающиеся на облигации южных штатов, за несколько недель полностью обесценились, золото подорожало на 20 %. Одна из ценных бумаг банка Иллинойса за 12 часов пребывания в моем распоряжении стала дешевле сразу на 70 %!
В Чикаго я встретил старого друга – он только что прибыл из Мемфиса. Знакомство с лидерами Сецессии некоторое время защищало его, но народ обезумел настолько, что они посоветовали ему, если ему дорога его жизнь, «встать разом с места, без чинов, и уехать»[63]63
Автор цитирует из «Макбета» У. Шекспира (Перевод С. Соловьева).
[Закрыть].
Мемфисцы отвергали финансовые обязательства перед Севером и с беспрецедентной свирепостью изгоняли любого, кого подозревали в аболиционизме или юнионизме. Более пяти тысячам граждан пришлось в страхе уехать, многие из них стали нищими. Тайный Комитет Безопасности, состоящий из видных граждан, с деспотической жестокостью управлял всем и вся.
Ежедневно пред ним представали несколько десятков подозреваемых, и, если они не смогли оправдать себя, приговаривали к изгнанию с наполовину обритой головой, к порке или к смерти. Хотя по законам всех рабовладельческих штатов негры были лишены права свидетельствовать против белых, эта инквизиция получала требуемые свидетельства. Мой друг не осмелился сказать, что он едет на Север, но купил билет в Сент-Луис, который тогда считался оплотом повстанцев.
Когда пароход проходил мимо Оцеолы, штат Арканзас, он увидел тело подвешенного за ноги человека так, что его было видно с реки. Местный житель сказал ему, что он висит там уже восемь дней, что этот несчастный лишь подозреваемый в махинациях с рабами, был подвешен вниз головой и очень страдал до того, как смерть пришла ему на помощь.
Все пассажиры его переполненного парохода делали вид, что они сецессионисты. Но когда, наконец, при подходе к Кейро они увидели «Звезды и Полосы», сначала один, а за ним и другой, закричали «ура!» Восторг заразителен, и в какой-то момент почти все, многие тяжело дыша и со слезами на глазах, дали выход своим столь долго подавляемым чувствам в одном бурном приветствии Флага Свободы. Из ста пятидесяти пассажиров почти каждый был беженцем-юнионистом.
Широкая сеть железных дорог и телеграф в условиях войны стали большим подспорьем для Севера. Кейро – самый южный город Иллинойса, теперь обзавелся собственным гарнизоном, находящимся под постоянной угрозой быть атакованным войсками неприятеля. Начальник «Illinois Central Railway» (включая все его ветки общей длиной 704 мили) заверил меня, что в течение десяти часов он может привести в движение из каждого пункта дороги четыре мили железнодорожных вагонов[64]64
То есть, такое количество вагонов, которые будучи составленными один за другим, вытянутся в цепочку длиной в 4 мили. – Прим. перев.
[Закрыть], способных перевезти 24 000 солдат.
Теперь мятежники начали понимать, как они ошибались, рассчитывая на дружбу великого Северо-Запада. Действительно, из всех их бредовых надежд, эта была самая нелепая. Они думали, что именно те самые штаты, которые заявляли, что м-р Линкольн их земляк и проголосовали за него подавляющим большинством голосов, помогут им расколоть Союз, потому что он и был избран! Пытаясь понять свое заблуждение, они никак не могли понять, в чем тут дело. Война шла уже почти год, когда новоорлеанская «Delta» писала:
«Люди Северо-Запада – наши естественные союзники и должны сражаться на нашей стороне. На все времена останется глубочайшей тайной, как эта кучка мелких торговцев и школьных учителей янки смогли превратить их в наших злейших врагов».
Испытывая только чистое чувство единства нации – лишь за единство республики – Запад, вполне вероятно, будет сражаться дольше и пожертвует больше, чем любой другой регион. Его люди, намного эмоциональнее и убежденнее, чем их восточные братья. Их долгий поход из Атлантических Штатов к Миссисипи, Миссури или Плату укрепил их патриотизм. Для них наше территориальное величие не абстракция, а реальность.
Никто другой с таким жаром и верой так не ожидает то великое будущее, когда человек «наполнит великолепием великолепные замыслы Природы», когда их долина Миссисипи станет сердцем могущественной империи, когда из смеси всех национальностей, вскормленных спелыми плодами бесплатных школ и свободных выборов, вырастет новый, значительно более высокого уровня человек, которого Мир до сих пор еще не видел.
Наш поезд из Чикаго в Сент-Луис был переполнен федеральными войсками. На протяжении всего пути их приветствовали пушки, им махали платками из окон, флаги – реяли не только над домами фермеров, но и на улицах, пожилые люди и дети, шедшие за своими плугами, кричали им «ура!»
Таким образом, когда занавес поднялся, штаты Северо-Запада доказали всем, что они достойные дети «Ордонанса 87»[65]65
Ордонанс 87, или Ордонанс о Северо-Западе – в 1787 году Конгресс принял «Законоположение о Северо-Западной территории», основные положения его такие: // 1. Учреждавшее ее как региона для создания новых штатов; // 2. Включение в состав США уже существующих на ней штатов Иллинойс, Индиана, Мичиган, Огайо, Миннесота и Висконсин; // 3. Введение в этих штатах системы государственного образования и запрет рабовладения. – Прим. перев.
[Закрыть], и никогда еще
Четыре окрашенных кровью года не ослабили их веру и энтузиазм. «На каждый пир, который устраивала Смерть, они предоставляли много гостей». Какие истории они могли бы рассказать об этом! Огайо, Айова, Канзас, Висконсин – действительно, какой штат ни назови, разве он не покрыл себя честью – а Лексингтон, а Саратога, а Беннингтон – несмотря на то, что поле битвы находилось так далеко от них[67]67
Сейчас, (апрель 1865 года), когда мы являемся свидетелями заключительных сцен войны, Запад вложил в акции государственного займа больше средств, чем любой иной регион. – Прим. перев.
[Закрыть]?
В Сент-Луисе я, наконец, нашел «место вооруженного столкновения». В последнее время тут происходили удивительные события. Легислатура штата Миссури в Джефферсон-Сити хотела принять постановление о Сецессии, но для этого у нее не было оснований. Выборы в Конвент штата лишь показали подавляющее большинство юнионистов и лояльность народа. Губернатор Клэйборн Фокс Джексон был сецессионистом и был настроен на то, чтобы ввергнуть Миссури в революцию. Такое наглое и неприкрытое неуважение к народному большинству – отличный пример того, как сильно мятежники обманывались, полагая, что их поведение обусловлено уважением к правам штата, а не вечному антагонизму между свободным и рабским трудом.
Лагерь Джексона, руководимый генералом Д. М. Фростом, был устроен в Линделл-Гроув, в двух милях к западу от Сент-Луиса, – «для организации и обучения милиции штата». В нем были и юнионисты – как офицеры, так и рядовые. Фрост и его друзья утверждали, что они верны Правительству, но над лагерем реял только флаг штата, а его улицы назывались «проспект Дэвиса», «проспект Борегара», etc.
Из Луизианы только что вернулся чрезвычайный курьер губернатора Джексона – с патронами, снарядами и мортирами – все они были украдены из арсенала Соединенных Штатов в Батон-Руж. Лагерь был действительно задуман как вооруженный кулак Сецессии, чтобы захватить все правительственные учреждения в Сент-Луисе и изгнать федеральные власти. Но юнионисты опередили мятежников. Задолго до захвата Форт-Самтер, по ночам в Сент-Луисе проходили учения среди лояльного немецкого населения, и уже через две недели после первого воззвания Президента к армии, в Миссури было 10 000 солдат армии Союза, вооруженных и полностью экипированных.
Первым делом власти Союза ночью перевезли все боеприпасы из Арсенала Соединенных Штатов, что под Сент-Луисом, в Элтон, штат Иллинойс. Это очень не понравилось мятежникам. Войсками Союза командовал тихий, стройный, сутулый, рыжеволосый офицер, одетый в коричневый льняной мундир без всяких знаков отличия. Он носил звание капитана, и его звали Натаниэль Лайон.
10-го мая капитан Лайон с тремя или четырьмя сотнями кадровых солдат и волонтерами, благодаря которым его силы насчитывали почти 5 000 человек, на холм, господствовавший над лагерем Джексона, поставил пушку, а затем отправил генералу Фросту записку, в которой были приведены убедительные доказательства его измены, и которая звучала так:
«Настоящим я требую от вас немедленной сдачи вашей команды без каких-либо условий, за исключением гуманного и любезного отношения к сдавшимся. Полагая, что я располагаю достаточными силами, чтобы выдвигать такое требование, для его выполнения вам предоставляется полчаса».
Это прозвучало настолько резко на фоне той непонятной робости наших гражданских и военных властей, вполне обычных в то время, что Фрост был очень удивлен и «шокирован». Его ответ, конечно, охарактеризовал это требование как «незаконное» и «неконституционное». В те дни еще не было таких ярых поборников Конституции, которые сражались бы против нее! Фрост писал, что он сдался только по принуждению – он не мог оказать сопротивления. Было установлено, что в лагере имелось 20 пушек, более 12-ти сотен ружей, много мортир, гаубиц и снарядов – все было готово к бою, и что убеждало даже самого ярого скептика, что этот лагерь был нечто большим, чем военная школа.
Все, кто там был – 800 человек – были выведены из него под конвоем. Тысячи людей собрались посмотреть на это. Холмы, поля и крыши домов – люди были везде. Несмотря на приказ разойтись, толпа шла следом, издеваясь над солдатами Союза, швыряя в них камни, кирпичи и другие подходящие предметы и, наконец, стреляя из револьверов. Несколько солдат получили ранения, и один капитан погиб, будучи во главе своей роты, когда войска стреляя в толпу, убили 20 и ранили 11 человек. Как всегда бывало в таких случаях, пострадали несколько невинных людей.
Город взорвался от возмущения. Огромная толпа горожан, собравшаяся вечером у входа в «Planter's House», услышала горькие речи губернатора Джексона, Стерлинга Прайса и других. Затем толпа отправилась громить редакцию «The Democrat», но в ней было слишком много решительных юнионистов, вооруженных ружьями и ручными гранатами, и потому она благоразумно решила отступить.
Стерлинг Прайс был президентом Конвента штата, избранным как убежденный юнионист. Но в этом водовороте событий он перешел на сторону врага. Между ним и лоялистским лидером Сент-Луиса существовала старая вражда. Во время мексиканской войны Прайс командовал отдельным небольшим отрядом. После этого он был губернатором штата Миссури и кандидатом в Сенат Соединенных Штатов. Сидевший тогда в тюрьме один невезучий художник, сделал весьма нелепый рисунок, а потом и гравюру, прославляющую тривиальную стычку в великой битве – с героическим Прайсом на переднем плане. Он очень порадовал тщеславного Прайса, он напечатал его большим тиражом и помиловал страждущего любителя искусства.
Когда Легислатура приступила к голосованию за сенатора Соединенных Штатов, Фрэнк Блэр-младший, юный депутат от Сент-Луиса, получил разрешение сказать несколько слов о кандидатах. Он просто разрывался от гнева и задыхался от своей суровой критики, называя Прайса «достойным гения художника-арестанта и лучшим сюжетом для тюремной открытки!» Прайс потерпел поражение, и этот разрыв так остался навсегда.
Когда мятеж только зарождался, Прайс был намного лояльней тех людей, которые впоследствии стали видными лидерами Союза в Миссури. В эти суматошные дни любая мелочь могла повлиять на выбор – так случилось с очень многими. Благодаря своей любезности, Прайс, несомненно, сумел удержаться, но ни одна из сторон не считала его способным на решительные действия.
Его измена нанесла большой ущерб лоялистам. Как командир он был достоин командовать 20-тью тысячами людей. Подобно Роберту Э. Ли, он был представительным пожилым джентльменом – искренним, добродушным и пользовавшимся безграничным уважением тех самоотверженных рагамаффинов, которыми он командовал. Он держал их вместе и заставлял их сражаться с храбростью и настойчивостью, которые, несмотря на то, что те были мятежниками, прославили имя американца. При удобном случае они могли бы рассчитывать на мировое признание.
В это время Президент относился к приграничным рабовладельческим штатам с изумительной нежностью и робостью. Преподобный М. Д. Конвей остроумно заметил, что и днем и ночью м-р Линкольн молился так:
«Господи, я очень хочу, чтобы Ты был на моей стороне, но Кентукки тоже обязательно должен быть на моей стороне!»
Капитан Лайон был уверен, что, если он попросит разрешения захватить лагерь Джексона, ему будет отказано. Поэтому он сам захватил лагерь, а затем телеграфировал в Вашингтон – не о том, что он предлагал сделать, а о том, что он уже сделал. Сначала его поступок не был одобрен. Но лояльная страна приветствовала его, и Лайон стал знаменит. Поэтому об осуждении забыли, а ему присвоили звание бригадного генерала!
Губернатор Джексон сжег мосты на «Pacific Railroad», Легислатура штата Миссури украдкой приняла постановление о Сецессии и, будучи в состоянии паники, вызванной сообщением о прибытии Лайона, прекратила работу, полк армии Союза подвергся нападению в Сент-Луисе и снова стрелял в толпу – несколько человек были убиты. Город лихорадило от ужаса. Пошли в ход абсолютно все имеющиеся транспортные средства, в том числе запряженные быками повозки, каждый уходящий поезд был переполнен пассажирами, на улицах – толпы беженцев, пароходы битком набиты целыми семьями, которые, не имея четкого представления о том, куда они направлялись, наспех собрали вещи – лишь немного одежды, чтобы избежать того тотального и кровавого конфликта, который должен был стать результатом стычки между немцами и американцами, как ловко назвали обе эти стороны сецессионисты. Вот так этот город и стал «местом вооруженного столкновения».
Все это рвало душу, равно как и истории большинства южных беженцев, некоторые из которых были невероятно смехотворными. В Сент-Луисе я встретил одного старого знакомого, который рассказал мне о своем недавнем пребывании в Нэшвилле. Он говорил весьма напыщенно и высокопарно, поскольку даже обычный рассказ в личном разговоре всегда превращался в спич уличного оратора.
– Однажды, – сказал он, – я повстречался с группой из нескольких видных граждан Нэшвилла, которые заметили мне: «Капитан Мэй, мы прекрасно знаем, что вы испытываете те же чувства, что и мы, но, поскольку вы с Севера, другие, которые совсем не знают вас, желают иметь особую уверенность». Я ответил: «Джентльмены, по образованию и по своим ощущениям, я – южанин. Но, джентльмены, когда вы стреляете в этот небольшой кусок ткани, известный как американский флаг, вы можете считать меня, клянусь Богом Всемогущим, своим упорным и бескомпромиссным врагом!» Комитет сообщил мне, что следующий поезд на Север уходит через час! Вы можете смело поставить на кон свою жизнь, сэр, что тот, кто вам сейчас рассказал об этом, воспользовался этим поездом. Никогда не будет никакого будущего у страны, где человек должен к каждой фалде своего пальто прикрепить по кокарде Сецессии, чтобы не быть заподозренным в аболиционизме и не быть избитым до полусмерти!
