Текст книги "Секретное задание, война, тюрьма и побег"
Автор книги: Альберт Дин Ричардсон
Жанры:
Публицистика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Пассажиры нашего парохода являлись отличными образцами высшего класса южан. Если не считать негрофобии, южный джентльмен – очень приятный компаньон. Он добродушен, откровенен, сердечен, очень почтителен к женщинам и его сердце всегда в его руках. Его социальные отношения – это его слабое место. Как северянин, путешествующий по его стране в эту эпоху разобщенности, я бы так сказал:
– Ваша лучшая защита – в том, чтобы «быть со всеми в приятельских отношениях», без напряжения тратьте деньги, рассказывайте хорошие истории, будьте щедры как в отношении вашей личной фляжки, так и послеобеденных сигар. Если вы приобретете такие манеры, вы, по его мнению – джентльмен, и он никогда не сможет представить вас янки как нечто агрессивное. В его понимании все янки пуритане, жестокие фанатики, да еще и гнусавят. «Чего точно хочет мир, – говорит Джордж Уильям Кертис, – так это не честности, а согласия». Это совершенно правильно. Будьте мягки и терпимы, когда разговор идет об основных приоритетах. Не упоминайте о штате Массачусетс или другой какой северной провинции, не делайте себя заметным – и, зная человеческую натуру, вы можете путешествовать без всяких проблем.
У нашего южанина мало человечности – он не слишком сочувственен к человеку – как к простому человеку – но испытывает искреннюю любовь к своему социальному классу. Даже если он сам не является чем-то особенным, он все же неустанно подчеркивает, что он – «джентльмен». Если вам так не повезло, что вы бедны и без всяких рекомендаций, но зато у вас все манеры хорошо образованного и воспитанного человека, он окажет вам лучший прием, чем тот, который вы, вероятно, получили бы на оживленном и беспокойном Севере.
Ему нравятся длинные волосы, черный цвет одежды и детские перчатки. Он произносит слово «железо» – «i-ron» (двумя слогами), а «бочонок» – «barrel» – «barl». Он называет «car» – «kyah» (один слог), «cigar» – «se-ghah», a «negro» – «nig-ro». Но никогда – «negro», и очень редко – «nigger». Последнее, кстати, было любимым словом сенатора Дугласа. Однажды, когда его звезда только восходила, кто-то спросил мистера Сьюарда:
– Будет ли судья Дуглас когда-нибудь Президентом?
– Нет, сэр, – ответил нью-йоркский сенатор. – Никогда Президентом Соединенных Штатов не станет человек, который произносит слово «негр» с двумя «г»!
Этот южный провинциализм просто удивителен иногда. Разговаривая с одним юношей – учащимся старшего класса Миссиссипского колледжа, я заметил, что люди редко присоединяются к тому кругу, от которого они не чувствуют той симпатии или ощущения общности, которые побуждают его войти в это общество. «Да, – ответил он, – есть что-то, что их волнует!»
Леса вдоль реки прекрасны – огромные украшенные омелой зеленые дубы, темные сосны, густые заросли камыша, гордость весны – тополя и клены, касающиеся земли нежные листья ивы, белокожие платаны и большие снежно-белые цветы кизила.
Чем дольше мы путешествовали, тем сильней мы стали ненавидеть каллиопу. Жизнь стала просто невыносимой, и все чаще звучало предложение заплатить играющему, чтобы он прекратил это дело. В того, по-видимому, вселился дух парижанина, который подключил орган к часовому механизму, чтобы тот играл в назначенное время, запер свою квартиру и на месяц уехал в деревню, а вернувшись, обнаружил, что двое неприятных соседей, которых он хотел выжить из дома, дошли до состояния полного отчаяния и вышибли себе мозги.
В то время когда я проводил вечер за приятнейшей партией в вист, до моих ушей долетели обрывки разговора двух других пассажиров:
– Шпион?
– Да, шпион, с Севера, он добывал информацию для старого Линкольна, и вчера его тоже арестовали.
Это была приятная тема для размышления о робком и созерцательном характере. Один из пассажиров объяснил мне суть дела, сообщив мне, что на одном из остановок, телеграф сообщил об аресте в Монтгомери двух шпионов. Людям, похоже, казалось, что таким неблаговидным делом занимается каждый десятый!
На индейском диалекте слово Алабама означает: «Здесь мы отдыхаем», но для меня оно имело совершенно противоположное значение. Однажды утром мы проснулись и обнаружили, что наш пароход прибыл в Монтгомери. Поскольку я приехал в отель задолго до завтрака, я совершил небольшую прогулку с одним путешественником из Филадельфии, поклонником Сецессии и направлявшимся в Конвент штата, который в настоящее время также являлся Капитолием Конфедерации.
Расположенный так же, как и Капитолий в Вашингтоне, в конце широкой улицы, он доминирует над этим красивым городом, в котором проживает 8 000 человек. Здание оштукатурено и покрыто лепниной, и от него веет меланхолическим обещанием лучших дней, и непременно с «Особым Институтом».
Сенатская палата – это небольшой убогий зал, на грязных стенах которого висят портреты Клэя, Кэлхуна и еще двух или трех политиков Алабамы. Столы и стулья засыпаны грудами устаревших официальных документов и другими «обломками» законодательной деятельности. На обратном пути в отель, мы услышали от какого-то бродяги краткое описание некоего образцового раба:
– Это самый лучший ниггер в этом городе. Он знает достаточно, чтобы хорошо работать, и ничего больше.
Мы также узнали о том, что Конвент штата Вирджиния приняла постановление о выходе из Союза.
– Какая прекрасная новость, не так ли? – ликующим тоном спросил мой филадельфийский компаньон.
В течение нескольких дней, несмотря на его очень категоричные утверждения, я сомневался в его искренности. Это был первый раз, когда он затронул эту тему, когда мы были наедине. Я пристально посмотрел ему в глаза и спросил:
– Вы действительно так думаете?
Его несколько ошеломленный вид был лучшим ответом, даже без слов:
– Я хочу вернуться домой в Филадельфию, и не быть задержанным по дороге.
В гостиничном холле два хорошо одетых южанина активно обсуждали эту горячую тему. Один из них сказал:
– Войны не будет.
– Да, – ответил другой. – Янки повоюют какое-то время, но для нас это не имеет никакого значения. У нас достаточно «Купоросовых Брюк», чтобы вести эту войну. Никому из «Черных Брюк» стрелять не придется!
Чтобы читателю было понятно, скажу, что одежда простых белых рабочих была из ткани, окрашенной красителем, главным ингредиентом которого был купорос, в то время как, представители высшего, рабовладельческого класса, конечно, носили «обычные костюмы торжественного черного цвета». Это была очень суровая сентенция, в которой лишь в нескольких словах были выражены истинные убеждения тех мятежников, которые подстрекали и побуждали людей к войне.
Поданные к завтраку утренние газеты, сообщили две интересные новости. Во-первых, в Пальметто-Сити был схвачен и посажен в тюрьму «Джаспер»[53]53
Этот джентльмен открыто работал на «The Times» в Чарльстоне и постоянно настаивал на том, чтобы честный и правдивый корреспондент какой-либо северной газеты имел возможность беспрепятственно путешествовать по Югу. Он ежедневно утверждал, что дьявол не так черен, как его рисуют, отвергал обвинения, которые предъявляла чарльстонцам северная пресса, и иногда, наверняка, прикладывал массу усилий, чтобы сказать для них доброе слово. Но во время штурма Самтера его внезапно арестовали, ограбили и на несколько дней посадили в грязную камеру. Наконец ему разрешили уйти, но толпа была так озлоблена, что он с трудом избежал своей смерти. Никто из корреспондентов не подвергался таким издевательствам. «Джаспер» прибыл в Вашингтон, привезя с собой много новой и ценной информации о характере и нравах Южной Каролины. – Прим. автора.
[Закрыть] – чарльстонский корреспондент «The New York Times». Во-вторых, генерал Брэгг был арестован в своем лагере и отправлен под конвоем в Монтгомери «как военнопленный» – так сообщил корреспондент «Pensacola Observer» (Флорида). Этот журналист был ярым сецессионистом, но провинился – неосмотрительно опубликовал некие данные о силах и составе армии мятежников. Он подписался «Немо», и теперь он действительно и совершенно справедливо стал «Никем», чтобы таковым некоторое время и оставаться.
Глава VIII
Теперь я начал испытывать чувство глубокой благодарности к молодому офицеру из Мобила, который удержал меня от поездки в Форт-Пикенс. Отвергнув соблазнительную просьбу моего компаньона-филадельфийца задержаться в Монтгомери еще на день, чтобы познакомиться с Джефферсоном Дэвисом, я продолжил свое «Путешествие на Север».
У поезда выяснилось, что пропал мой багаж. Начальник поезда, урожденный ньюйоркец, и который, вероятно, считал опасным задерживать желающего попасть в Вашингтон человека даже на несколько часов, любезно заставил проводника задержать поезд на пять минут, пока мы ехали обратно в «Exchange Hotel», где и нашли недостающий чемодан. Судя по этому инциденту, можно было сказать, что задержка могла бы быть простым недоразумением, без неприятных последствий.
Мой сосед из Джорджии, хотя и очень осторожно, чтобы никто его не услышал, вполне свободно говорил о своей приверженности к Союзу и утверждал, что таких тут большинство. Мне очень хотелось искренне ответить ему, но поскольку это могло быть провокацией, я просто согласился с ним.
Страна была опьянена захватом Самтера. В газете, которую я читал в поезде, вышедшую несколько дней назад, согласно регулярному отчету «Associated Press», сообщала следующее:
«Монтгомери, штат Алабама, пятница, 12-е апреля 1861 года.
Огромная толпа приветствовала Президента Дэвиса и Военного Министра м-ра Уокера, сегодня вечером в „Exchange Hotel“. Первому нездоровилось, и он не присутствовал. Секретарь Уокер, невероятно красочно, лишь в нескольких словах рассказал о событиях в Форт-Самтер, заявив в заключение, что уже много часов флаг Конфедерации реет над этой крепостью. Ни один человек, сказал он, не может сказать, где закончится эта начавшаяся сегодня война, но он готов пророчествовать, что флаг, который ныне реет здесь на ветру, будет еще до первого мая реять над куполом старого Капитолия в Вашингтоне. Пусть они испытают храбрость и дух южан, который, в конечном счете, приведет их к самому Фанел-Холлу и даже дальше».
Офицер из лагеря генерала Брэгга сообщил мне, что для захвата Форт-Пикенс все было готово, и что часовые – солдаты армии США получили взятку за определенную ночь. Но намек «Немо» на предполагаемую атаку сорвал ее, копия его письма дошла по адресу, и таким образом, командир оказался предупрежден и подготовлен.
Все с нетерпением ожидали новостей с Севера. Предсказания некоторых нью-йоркских газет о том, что северяне начнут войну, если Правительство будет «вынуждено», были встречены с полным доверием и часто цитировались.
Было много восхищений тем, как майор Андерсон защищал Самтера, но все единодушно считали, что только его воинский долг руководил им, и что теперь, освободившись от ответственности, он уйдет в отставку и присоединится к повстанцам. «Он слишком храбр, чтобы оставаться с янки», – так думали все. В Джорджии я видел клочки его флага, которые были выставлены на всеобщее обозрение и почитались как реликвия.
Мы пообедали в маленькой деревушке Вест-Пойнт, на границе между Алабамой и Джорджией, и в течение двух вечерних часов пробыли в оживленном городе Атланта. Эта остановка возобновила наши разговоры о северных шпионах и репортерах, о которых говорили, что они повсюду, и достойны повешения там, где их обнаружат.
Мы почти не спали всю ночь из-за грубо сделанной колеи железной дороги Джорджии. Утром, видя, что листвы стало меньше, стало ясно, что мы приближаемся к Северу. Затем мы проехали по уютной и тенистой Огасте, потом пересекли Саванну и въехали в Южную Каролину. Здесь на поезд начали подсаживаться войск, направлявшиеся в Чарльстон, их приветствовали на каждой станции. Молодой житель Каролины, принимая меня за южанина, заметил:
– Единственное, чего мы опасаемся, это то, что янки вооружат наших рабов и обратят их против нас.
Это было первое заявление такого рода, которое я услышал за все прошедшее время. Много раз в моем присутствии люди говорили, что они совершенно уверены в рабах – которые все как один будут сражаться за своих хозяев. Они обманывались, так же, как те оптимисты-северяне, которые твердо верили, что сразу же после начала военных действий по всему Югу прокатится волна восстаний рабов.
На станции Ли мы встретили утренний поезд из Чарльстона. В двух ярдах от моего окна я увидел, что нечто темное исчезло под путеочистителем, и в то же мгновение женщина, всплеснув руками, вскричала:
– Боже мой, Боже мой! М-р Ли погиб!
Лежавшую на путях бесформенную и окровавленную массу только по одежде можно было определить как останки некогда живого человека. Это был станционный смотритель, который пытаясь перейти через рельсы прямо перед поездом, был сбит с ног и раздавлен. В тот момент рядом с ним находился его маленький сын, а две его дочери смотрели на них с крыльца своего домика, всего несколькими ярдами далее. В состоянии потрясения от этого ужаса они били себя кулаками по голове. В странном контрасте с этой сценой, вовсю гремела музыка военного оркестра, а люди громко подбадривали солдат. Жизнерадостная Жизнь и мрачная Смерть стояли бок о бок и шли рука об руку.
Наш поезд погрузился в глубокие сосновые леса и шел мимо большие плантации, легких каркасных домиков, затененных пальмами. Негритянские мужчины и женщины, совершенно уверенные в том, что они работают, невероятно неумело орудовали своими мотыгами. На рисунке их позы и движения выглядели бы до слез от смеха неестественными, так они отличались от уверенного и увлеченного, движимого свободой северного рабочего.
Во второй половине дня мы проехали мимо Магнолия-Семетери и Государственного Арсенала, над которым развевался флаг «Пальметто». Чарлстонский «Mills' House» был переполнен гостями и местными жителями, половина из них была в военной форме. После регистрации, мускулистый парень, с мягко говоря «очень некрасивым» лицом посмотрел через мое плечо в книгу, а затем посмотрел на меня – долгим, дерзким, внимательным взглядом, на который я тоже ответил таким же. Через несколько секунд он опустил глаза и вернулся на свое место.
Я гулял по Чарльстону, по его узким улочкам, с их старомодными домами, до самой Батареи, где несколько коломбиад с пирамидальными стопками цельных железных ядер между ними, указывали на Форт-Самтер. Чуть дальше в заливе, окруженная несколькими белоснежными парусами, находилась эта, уже ставшая исторической, крепость. Над стенами еще виднелись остатки разбитой снарядами повстанцев крыши. С расстояния две мили распознать установленные над крепостью два флага было невозможно. Один из прохожих сказал мне, что это флаги Южной Каролины и Конфедерации.
Эти символы измены, гордо красующиеся на ветру на том месте, где «Звезды и Полосы», унижаемые в течение нескольких месяцев, были так недавно позорно спущены, отнюдь не являлись приятным зрелищем, и я медленно и грустно вернулся в отель. В читальном зале, среди четырех или пяти папок, я обнаружил подшивку «The Tribune», чье знакомое лицо было словно тень огромной скалы на утомленной земле.
Город бурлил от возбуждения. Весь вечер в мое окно лились приветственные крики и звуки музыки военного оркестра, они доносились со стороны «Charleston Hotel», где выступал молодой и горячий вирджинец Роджер А. Прайор – один из самых выдающихся ораторов. И публично и в домашнем кругу, чарльстонцы хвастались своей последней кадмейской победой[55]55
Кадмейская победа – победа, доставшаяся слишком дорогой ценой; победа, равносильная поражению. Метафора, относящаяся к победе основателя Фив Кадму. – Прим. перев.
[Закрыть]. Они ничего не желали слышать о Севере.
Я рассчитывал задержаться здесь на несколько дней, но общественное безумие стало настолько неуправляемым, что в шпионаже подозревался каждый незнакомец. Вряд ли можно было найти газету без соответствующей статьи, или пробыть в общественном месте более десяти минут и не услышать об аресте какого-нибудь обвиненного в шпионаже северянина. Пока еще пути отступления были открыты, весьма разумно было бы постараться избежать грядущего гнева.
Задумав остановиться на некоторое время в Северной Каролине, чей крепкий, как у Рип ван Винкля сон казался крепким и способным устоять против любого катаклизма, я взял билет на отходящий в полночь на Север поезд. С ним возвращались домой множество балтиморцев – из числа помогавших при захвате Самтера. Они были шумными и взволнованными, сурово и решительно заявляя, что скоро поднимется Мэриленд, что губернатор Хикс и Генри Винтер Дэвис будут повешены, а Президент Линкольн изгнан из Вашингтона. Они яростно повторяли вновь и вновь, что все янки трусы, и с ними было «легко справиться», но когда того, чьи утверждения были особенно жесткими, спросили:
– Вы поедете домой через Вашингтон?
– Только не я, – последовал ответ. – Старый Эйб поубивает нас там!
Вскоре мы очутились на глинистых землях Старого Северного Штата[56]56
Северная Каролина. – Прим. перев.
[Закрыть], которые на первый взгляд очень похожи на те районы Огайо, что находятся вблизи озера Эри. Много часов мы ехали по дремучим сосновым лесам. Кора этих могучих сосен идет на производство из нее канифоли и скипидара.
Мои предчувствия тишины оказались обманчивыми. Только что телеграфом прибыло обращение Президента Линкольна, призывавшего под ружье 75 000 солдат, и вся страна была в огне. Здесь такое произошло впервые, и чувства людей были более яркими и искренними, чем в тех штатах, которые уже свыклись с революцией. Форты захватывались, с неграми и белыми велась разъяснительная работа, формировались войска, священники брали оружие в руки, а женщины изо всех сил поощряли их решимость бороться с «аболиционистами». Все юнионистские настроения были подавлены.
Пока поезд стоял в Уилмингтоне, телеграмма, объявляющая, что Вирджиния примкнула к Сецессии, вызвала гром аплодисментов. Одиноко сидя в конце вагона, я наблюдал за тремя своими попутчиками, с которыми я сдружился во время путешествия, ведущими о чем-то серьезный разговор. Их частые взгляды на меня указывали на предмет их беседы. Поскольку я не сказал ничего, что свидетельствовало бы о моих политических взглядах, я решил сразу же с ними согласиться, если бы они подвергли меня проверке. Один из них подошел ко мне и заметил:
– Только что сообщили, что Вирджиния отделилась.
Необычайно воодушевленно я ответил: «Прекрасно! Это позволит нам взять все остальные приграничные штаты».
Это, похоже, его удовлетворило, он вернулся к своим друзьям, и они больше не обращались ко мне с этим глобальным вопросом.
По фрагменту разговора, который произошел рядом со мной, можно понять главную суть этого замечания. Молодой человек сказал сидящему рядом с ним джентльмену:
– До первого июня мы овладеем Вашингтоном.
– Вы так думаете? Линкольн намерен собрать армию в сто пятьдесят тысяч человек.
– О, чудесно, мы разберемся с ней утром, еще до завтрака. Отправьте в ряды этих синих янки три-четыре снаряда, и они разбегутся как овцы!
До сих пор я искренне надеялся, что кровавый конфликт между двумя частями страны можно предотвратить, но эти замечания были настолько частыми, а мнение, что северяне – абсолютные трусы, распространено настолько широко[57]57
Конечно, безумие проявлялось и на другой стороне. Очень немногие северяне, вплоть до нападения на Самтер, думали, что повстанцы будут делать что-то еще кроме угроз. И задолго до того, как эта заблуждение рухнуло, наши самые компетентные газеты с большим удовольствием обсуждали разницу между ресурсами обоих сторон и после тщательнейшего математического сравнения заявляли, что война долго не продлиться долго, что превосходство Севера как численно, так и финансово таково, что Юг будет покорен быстро и легко. Но они не совершали вопиющей ошибки приписывания такого качества как трусость ни одной категории урожденных американцев. – Прим. автора.
[Закрыть], что я уже довольно благодушно смотрел на то будущее, к которому придет Юг, наслаждаясь проверкой твердости этой веры. Пришло время выяснить раз и навсегда, являются ли эти хлопковые и тростниковые джентльмены рожденной для власти высшей расой, или же их притязания были просто заурядными высокомерием и чванством.
Похоже, ум южанина никак не может понять, что тот, кто никогда не сыплет пустыми угрозами и не размахивает охотничьим ножом, кто слишком многое пережил перед боем, кто скорее примет зло, чем причинит его, если его поднять – опаснейший из врагов, и этот общеизвестный факт и подарил нам пословицу: «Остерегайтесь ярости терпеливого человека».
Нью-йоркские газеты, вышедшие уже после сообщения о падении Самтера, теперь дошли и до нас, и везде – как в новостных, так и редакционных колонках рассказывали, как внезапно и быстро это событие подняло весь Север. Голос каждого журнала призывал к войне. «The Herald», который однажды утром горько говорил о насилии, в тот же день навестили несколько тысяч возмущенных граждан, которые предоставили ему выбор – либо он поднимет американский флаг, либо лишится офиса. Только благодаря полиции и заступничеству ведущих юнионистов, его имущество не пострадало. И вот в утреннем выпуске появился один из его периодических и конституционных кувырков. Все его четыре редакционные статьи хором кричали: «Война до полной победы!»
Мятежники были очень удивлены, несколько потрясены и вдвойне раздражены столь неожиданной переменой во всех северных газетах, которые, как они считали, доброжелательны к ним, но они тоже кричали – «Война!», и даже громче, чем раньше.
В отеле Голдсборо, где мы остановились на ужин, на каминной полке стояла небольшая мраморная плита со следующей надписью:
«Светлой памяти А. Линкольна, который умер от перелома шеи в Ньюберне, 16-го апреля 1861 года».
Перед тем, как поезд тронулся с места, в вагон зашел молодой патриот, чья артикуляция была сильно попорчена виски, и спросил:
– Й-й-есь к-кой н'будь ч'ртов янки в эт-томп'езде? Й-еси есть х'ть од'н ч'ртов юнионист, й-я вык'ну й'го вон к ч… Ур-ра Дж'ффу Дэвису июжн'кнфдерации!
Затем он очень порадовал себя, выпустив несколько пуль из своего револьвера через входную дверь в вагон. На следующей станции он вышел на платформу и повторил:
– Ур-ра Дж'ффу Дэвису и Южн'йкнфдерации!
Другой патриот, который стоял на перроне среди других прохожих, быстро ответил:
– Да! Ура Джеффу Дэвису!
– Т-ты н-наш ч'ловвек, – ответил наш пассажир. – Д-д'вай в-выпьем. Зд-десь все з-за Джеффа. Дэвиса, н-не т-так ли?
– Да сэр.
– Т-такоч'ньх'рошопр'красно. Н-но, з'чем т-ты в-выбр'л эт-того ч…аб-болициониста Мерфи в К'нв'нт штата?
– Я – Мерфи, – ответил патриот, который стоял в толпе, но теперь воинственно выступил вперед. – Кто называет меня аболиционистом?
– Пр'шу пр'щения, с'р. В-вы, к'неч-чно н' он. Н-но к-кто т'т аб-б'лиционист, за к-к'трого т-ты здесь г'лос'вал? 'го з-з'вут «Браун», н-не так ли? Д-да, т-точно, ч-черт'в Браун. В-вам бы сл'довало 'го п-п'весить!
В этот момент прозвучал свисток, и под громовой хохот всех, кто это видел, поезд двинулся дальше.
В шесть часов утра мы прибыли в Ричмонд. Здесь я также надеялся пожить несколько дней, но котел кипел слишком бурно. Повсюду флаги мятежников, все газеты ликовали по поводу присоединения к Сецессии, и некоторые из них предупреждали северян и юнионистов, что в их интересах немедленно покинуть территорию штата. Все разговоры шли на повышенных и резких тонах. Чем дальше я шел, тем сильнее кипела ярость, и уже полностью осознав, что южнее Филадельфии или Нью-Йорка я вряд ли я буду в безопасности, я без всяких проволочек продолжил свой путь на север.
По мере приближения к линии Мэйсона – Диксона все лучше и лучше становились железнодорожные вокзалы и другие, связанные с ними учреждения, да и северного типа лица все чаще и чаще можно было увидеть в нашем поезде. В Ашленде, в нескольких милях к северу от Ричмонда, нам впервые с момента отбытия с берегов Алабамы подали вкусную еду. Но для эпикурейского глаза, все меню, которое нам предлагали ранее, сводилось лишь к бекону и кукурузному хлебу.
Каждый второй пассажир был солдатом. Каждый городок ощетинился штыками. В Фредериксберге один из элегантных «быстроногих» вирджинцев заглянул в окно нашего вагона и спросил, что за «столь блестящие господа» в нем едут на Север? Но поскольку пассажиры «героически молчали», он изрыгнул из себя новый фонтан брани и отправился к следующему вагону, чтобы продолжить свое расследование.
Житель Ричмонда, который сел рядом со мной, был доволен моей точкой зрения на Сецессию, он заверил меня, что через Конвент добиться этого было очень трудно – трудности создавали юнионисты Западной Вирджинии, что бизнес в Ричмонде полностью прекратился и цены возросли более чем на 15 %.
– Мы опасаемся, – добавил он, – проблем с нашими свободными неграми. В Ричмонде их несколько тысяч, многие из которых умны, а некоторые очень богаты. Они проявляют признаки обеспокоенности, и мы стараемся держать их под контролем. Сегодня утром я отправил в Нью-Йорк деньги за большую партию винтовок Шарпса, приказав их упаковать в большие ящики для сухого товара, чтобы они не вызвать ни у кого никаких подозрений.
И еще он сказал, что Бен Маккалок был в Вирджинии и усовершенствовал план, согласно которому, во главе войск повстанцев он собирался захватить Вашингтон. Чем дальше мы продвигались на север, тем тише и тише звучал голос шумной Сецессии. У Акия-Крик мы покинули вагоны и сели на направлявшийся вверх по Потомаку пароход.
Тихий и спокойный джентльмен, оказавшийся на нашем борту в Ричмонде, произвел на меня впечатление, благодаря какому-то таинственному масонству, которое существует среди журналистов – разумеется, всех направлений – как представитель Четвертого Сословия[58]58
Пресса. – Прим. перев.
[Закрыть]. Отвечая на вопросы, он сообщил мне, что он писал о Конвенте Вирджинии для «The Richmond Enquirer», но, будучи ньюйоркцем, как и Джерри Блоссом, пришел к выводу, что ему «пора домой». Он охарактеризовал Конвент как поначалу имевший решительное большинство тех, кто поддерживал Правительство, но со временем юнионистов одного за другим вышибли из его рядов, и теперь там правит только Сецессия.
В постановлении прямо сказано, что оно не может вступить в силу до тех пор, пока оно не будет подано на всеобщее голосование, но власти штата сразу же решили, что он будет ратифицирован. Сенатор Мейсон написал открытое письмо, в котором призвал всех юнионистов покинуть штат, и еще до того, как настал час голосования, сецессионистам удалось спровоцировать на своей земле кровавый конфликт и привлечь к нему войска из штатов Залива. И вот тогда оно было ратифицировано подавляющим большинством.
Мы шли вверх по Потомаку – миновали тихую усыпальницу в Маунт-Вернон[59]59
Маунт-Вернон – плантация Джорджа Вашингтона близ города Александрия в графстве Фэрфакс (штат Вирджиния) на берегу реки Потомак, в 24 км к югу от столицы США. Джордж Вашингтон, унаследовав плантацию в 1751 году, построил двухэтажный деревянный усадебный дом и ряд других сооружений (включая винокурню). Он постоянно жил в Маунт-Верноне в промежутках между исполнением государственных обязанностей, до самой смерти в 1799 году. В поместье сохранились мебель первого президента США и его личные вещи. Здесь же он похоронен вместе с супругой Мартой. – Прим. перев.
[Закрыть], которая вскоре услышала шум перестрелки между двумя враждующими армиями, а рано утром увидели Вашингтон. Ну, наконец, слава Богу! Вот он старый «Звездный Флаг», ликующе развевающийся над Капитолием, Белым Домом, департаментами и сотнями жилых домов. Хотя и ненавижу пустую сентиментальность, мое сердце сильно забилось в моей груди и мои веки задрожали, когда я его увидел. Самого этого момента я даже не подозревал, как я любил этот старый флаг!
Прогуливаясь по Пенсильвания-авеню, я встречал целые батальоны своих старых друзей и постоянно думал – как же я смог провести десять недель на Юге, и встретить не более двух или трех более-менее близких знакомых.
Каждую ночь в Белом Доме дежурила личная охрана Президента – исключительно из вооруженных винтовками Шарпса граждан Канзаса. В нем также жили два сенатора Соединенных Штатов, трое действующих и бывших конгрессменов, Главный судья Верховного суда, а также несколько редакторов и других видных граждан этого патриотического молодого государства.
Со своими двумя друзьями я провел около часа в Белом Доме. Президент, хотя и весьма озабоченный делами, очень радушно принял нас и сэкономил немного времени, выпив во время беседы с нами чашку чая, и очень подробно расспрашивая о делах в отделившихся штатах.
«Но нет покоя голове в венце»[60]60
У. Шекспир. Король Генрих IV. Перевод Б. Пастернака.
[Закрыть],
хотя эта корона – всего лишь республиканский венок.
Этот человек являлся воплощением американской мечты, но запомнившаяся живость его лица находилась в странном контрасте с его усталым, изможденным взглядом, и его скромные добродетели теперь казались бледными и тусклыми. Он все еще был таким же, как и прежде – искренним и любезным, неистощимым источником забавных историй и анекдотов – воистину. Как в старые времена, но так как раньше – свободно, долго и с удовольствием, он уже смеяться не мог.
– Мистер Дуглас, – заметил президент, – сегодня провел со мной три часа. В течение нескольких дней он был слишком нездоров, чтобы заниматься делами, и он посвятил свое время изучению военных дел до тех пор, пока он не стал разбираться в этом вопросе, возможно, лучше, чем любой другой член кабинета.
– Кстати, – продолжал мистер Линкольн с каким-то особым огоньком, мерцавшим в его глазах, – в разговоре была затронута тема о возвращении рабов. «Знаете, – сказал Дуглас, – я полностью уверен в правильности Закона о беглых рабах. Я за то, чтобы он применялся постоянно во всех случаях, когда продемонстрировать его истинное предназначение и смысл, но изучив его внимательно, я пришел к выводу, что негритянское восстание – это тот случай, к которому он не применим.
Я не слишком поспешил вернуться на Север. Поезд, который вез меня из Ричмонда к Акия-Крик, был последним, которому вожди мятежников разрешили пройти без задержки, а прибывший в Вашингтон пароход был захвачен нашим Правительством и более никаких регулярных рейсов не совершал. Я менее часа пробыл в столице, а телеграфные провода были уже перерезаны, и железнодорожные колеи, ведущие в Мэриленд, взорваны. Сообщение о зверском нападении балтиморской толпы на 6-й Массачусетский полк на его пути в Вашингтон, вырвало город из его обычного состояния чинности и умиротворенности.
Вашингтон охватила паника. Люди думали, что мятежники в любой момент нанесут еще один удар, и сотни охваченных ужасом семей бежали из города. В течение последующих двух дней всего 2500 хорошо организованных и решительных людей, несомненно, могли захватить город. Воздух был наполнен невероятно экстравагантными и поразительными слухами. Из Вирджинии постоянно шли беженцы-юнионисты, многие – с трудом сумевшие спастись от ярости озверевшего местного населения.
Солдаты Массачусетса, которым удалось благополучно вырваться из балтиморской перчатки смерти, были размещены в Зала Сената Соединенных Штатов. Это было сделано необыкновенно быстро. В 5 часов вечера в Бостон пришла телеграмма с просьбой предоставить войска для защиты находящейся под угрозой столицы. В 9 часов следующего утра первая рота, преодолевшая 25 миль, сложила свое оружие в Фанел-Холл. В 5 часов вечера 6-й полк в полном составе выступил на Вашингтон. Они были прекрасными парнями, но сильно озлоблены Балтимором. Спокойно и совершенно недвусмысленно, они выразили искреннее желание немедленно приступить к делу.
Растерянность и ужас, которые так долго, словно кошмарные видения мучили Национальные органы власти – который за несколько месяцев сделал почти всех ведущих республиканских государственных деятелей робкими и нерешительными – наконец, исчезли окончательно. Эхо залпов чарльстонских пушек разрушили чары! Массы услышали его! И тогда, и в более поздние периоды войны, народ всегда был искреннее и последовательнее, чем все самые мудрые политики вместе взятые.
В течение трех дней, что я пробыл в Вашингтоне, город фактически был блокирован, не получая ни писем, ни телеграмм, никаких подкреплений. Военное положение, хотя о нем и не объявляли, к сожалению, было необходимо. Большинство из приверженцев Сецессии уехали, но оставалось еще достаточно таких, которые могли заниматься шпионажем в пользу вирджинских революционеров.
Вечером, на заполненном беглыми семьями поезде, я уехал в Нью-Йорк. Большинство держали путь западнее Релей-Хауса, избегая сам Балтимор – царство террора, в которое его так шумно и торжественно превратили мятежники. Самые ревностные газеты Союза защищали Сецессию как единственный способ спасти свою жизнь и деньги. Власти штата и города, хотя и были лояльны, ничего не могли противопоставить буре. Губернатор Спраг со своими добровольцами из Род-Айленда отправился в Вашингтон. Мэр Браун телеграфом просил его не проезжать через Балтимор, чтобы не раздражать людей.
