Текст книги "Хроника несостоявшегося (СИ)"
Автор книги: Альберт Зеличёнок
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
– Поверьте, дорогой патриций, мы – и я, и мой ассистент, присутствующий здесь экзекутор Клебопег, и бригада лаборантов – трудимся, не зная устали. Порой и ночью… Но не стоит об этом. Проблема не так проста, как могло бы показаться человеку несведущему… менее чуткому к новым веяниям и образованному в вопросах медицины, чем вы, советник. Гипнос – бог могучий, и преодоление его козней требует времени и толики везения.
– Ладно. Я понял. Работайте. Но помните: я – лицо заинтересованное и слежу за вами в оба. Надеюсь на вашу репутацию и ответственность. Однако что же вам рассказать, не выдав государственных тайн? В последнее время мы занимались лишь делами сугубой важности. Преддверие Катастрофы, сами понимаете. Органы безопасности донесли, что вторжение бронированных ящериц с Ганимеда начнётся буквально вот-вот. В ближайшие месяц-два. Так что из текущих дел придётся выбрать наименее секретное.
– Не беспокойтесь, советник, наши уста замурованы клятвой Гиппократа.
– Да-да. Хорошо. Тогда вот: позавчера у нас прошли тестовые гонки на колесницах. В рамках общеимперских учений. Конные квадриги, сами понимаете. Стадион, толпы народа – патриции, естественно, и члены их семей. Конечно, содержанки в лучших нарядах, жёны тоже... неплохо одеты были... Ну, понятно, мальчики из гимнасия, как всегда, выстроились юцедом.
– Простите?..
– Боги! Ну, мы так лозунг «Юпитер! Цезарь! Демос!» сокращаем. Из экономии рабочего времени. Педагоги из гимнасия уже много лет этак юношей на стадионе выставляют – воспитывают патриотизм с младых когтей. Похвальное рвение! А в самой гонке участвовали сплошь профессионалы, лучшие погонщики области. И все, буквально все пришли: и члены Провинциального Сената, и патрон с заместителем и супругой, и эти.. как их... девушки в коротких туниках... ну...
– Чирлидерши?
– Да. То есть – нет, всадник, как вы могли использовать наречие западных варваров?! Болельщицы! Члены спортивных команд болельщиц в разноцветных одеяниях. Восторг, понятно, был всеобщим.
– И кони были настоящими?
– Конечно. Как же иначе? А в чём дело?
– Видите ли, патриций, я в жизни не видел ни одной живой лошади. И ни один из знакомых мне всадников – тоже. А у вас там на празднике, значит, их было много?
– Конечно. Однако запомните, господин эскулап: это был отнюдь не праздник, не развлечение, а учения. По применению конной тяги в экстремальных условиях. Крайне важное мероприятие. Ввиду приближающейся Катастрофы и возможного введения чрезвычайного положения. А? Что?
– Я молчу, патриций.
– И правильно. И хорошо. Так вот: у патрона, конечно, была, чемпионская квадрига и первый среди погонщиков. И, естественно, в знак уважения к высокорождённому все остальные выпрягли из своих колесниц по одной лошади.
– Понятно...
– Так. Неожиданное явление кадавра народу. Вы вообще тут при чём, юноша... как вас там... Клебопег?! Что вам понятно?! Вы почему вмешиваетесь, когда я делюсь воспоминаниями с господином эскулапом?! К вашему сведению, испытания прошли в честной и жёсткой спортивной борьбе, мы гнали изо всех сил, повозки двух чиновников низкого звания даже столкнулись – к счастью, без печальных последствий. Никто, кроме самих избыточно напористых юнцов, не пострадал. Да... о чём там я? Короче, мы старались, погонщики наши тоже... внесли определённый вклад. Просто глубокоуважаемый патрон, да хранят его Боги во имя Императора, был сильнее и лучше. И вполне заслуженно победил. Вот так! Понятно ему...
– Прошу прощения за несдержанность моего ассистента, патриций. Исключительно по младости лет...
– Ладно, проехали. Подключайте свои провода. Поспать, пожалуй, было бы и неплохо...
* * *
Расставшись с Дикой (которая всё пыталась отыскать Громилу и порядком уже раздражала), Ягелем Джеки и Безумной Ингрид, Арни и Док недели две бродили совершенно бесцельно. И вот – приземлились. Раскинулись лагерем в городском парке. Кажется, это была Воркута. Или Тюмень – с тех пор, как времена года и климатические зоны отменили, это не имело особого значения. В глубине зелёного массива трещала и вспыхивала лаксианская аудиовидеостереообонятельная система, оглашая окрестности гармоничными скрежещущими звуками, плавно перетекавшими в визг и уханье, и обдавая соблазнительными запахами. По небу протекла сувская прогулочная шлюпка, растянувшись тёмно-синей кляксой от горизонта до горизонта и заштопывая атмосферу за собой. Вслед за ней летел одинокий зеленовато-розовый сувианин, помахивая всеми ста тридцати семью ушами и делая вертикальную «бочку». По недосмотру штурмана пролился короткий голубоватый дождичек, вызвавший быстрый рост не-грибов, но минут за пять всё стихло. От ближайшей поляны доносились сладострастные стоны и периодическое мягкое буханье – будто бегемот, подпрыгивая на батуте, закономерно рвал его. Там камчане и делианцы развернули походно-полевую дискотеку для тех, кому за три центнера.
Арнольд бездумно уставился на Штуку, сегодня напоминавшую ёлочный шар со спиралью от полюса до полюса и алой кнопкой на севере. Кнопка поблескивала внутренним пламенем, маня нажать. Арни швырнул Штуку в кусты, и та (немедленно по исчезновению в оных) материализовалась в нагрудном кармане, пребольно пнув метателя по ребрам. Попутно она преобразовалась в забавного бычка с багровым носом и неслабыми рогами, но Скользкий об этом не узнал.
– Док, а что бы ты сделал, если бы у тебя была… ну скажем, волшебная палочка, исполняющая заветные желания?
– Вернулся бы домой, ара джан.
– И чтобы всё было как раньше?
– Нет, дорогой, это ты Чужих не любишь, а мне, в принципе, нравится. Тепло, весело, смешно. Они для меня как кузен Артурчик – явились без приглашения, навезли кучу подарков, зазвали к тебе домой без спросу несколько десятков друзей, приготовили шашлык в ванной, пьют, гуляют, танцевать с собой тащат… Надоедливые, как комары, но безвредные и хорошие. Пусть остаются.
– Усложню задачу. Палочка вряд ли исполняет желания. Точно ты этого не знаешь, но, похоже, она умеет только разрушать.
– Тогда я бы, дорогой, выбросил эту дрянь подальше. Для чего мне гадюка, которая то ли плясать на хвосте будет, то ли укусит? Я не Гарри Поттер, ара джан, мне такая палочка ни к чему.
– А я бы, знаешь ли, Док, взмахнул разок – и будь что будет! Возможно, Чужаки исчезнут с концами, возможно, я. Или все мы. Всё наше ленивое, покорное, нелюбопытное стадо. Меня устроило бы.
– Слушай, зачем на себя наговариваешь? Себя убить хочешь, меня убить, моих детей убить? Не такая ты сволочь, джан.
– Такая, Док, именно такая. И нет у тебя никаких детей.
– Хорошо, племянников. Сыновей моей любимой сестры Ануш убьёшь? Не станешь, рука дрогнет, палочку сломаешь, ара.
– А если её нельзя сломать? А вдруг, коли уж сам ни на что не решишься, она начнёт действовать по собственной инициативе?
– Зачем загадки загадывать, пустые сказки друг другу рассказывать, дорогой? Пошли работать, а то очень кушать хочется.
Док с утра бродил по окрестностям и выяснил, что на дискотеке требуются аборигены, способные качественно продемонстрировать земные танцы. Расширить культурные горизонты инопланетных гостей сверхтяжёлой весовой категории. Расплатиться обещали не столовской пищей в тюбиках, а настоящими консервами. Говяжья тушёнка! Бычки в томате! Баклажанная икра! Сгущёнка!!!
– Ладно, пошли изображать аниматоров.
– Что-то ты злой сегодня, ара джан, раздражительный! Опять снилось?
– А ты думал – прошло? Плащи какие-то идиотские поверх нормальных костюмов, гонки на колесницах, шлемы с драконами, девки голые – почему-то с гусиными, кажется, перьями и со свитками. И разговоры, разговоры всю ночь. Голова пухнет! Вот ты бы не стал нервным?
– Не уверен, джан. Мне бы любопытно стало. Но я был врачом, почти что естествоиспытателем…
– Ветеринаром ты был, Харрисон, ветеринаром. Котов кастрировал, собакам уши и хвосты обрезал.
– Видишь, какой ты нехороший сегодня, Арни-джан? Всех обидеть хочешь, кусаешься, как будто это я тебе уши отрезал по ошибке. Или ещё что-нибудь.
– Извини, Док, зря я так сказал. Ты хороший человек, но ты Чужих защищал – вот я и сорвался.
– А что они тебе, лично тебе сделали плохого, ара джан? Да, жизнь твою они совсем сломали, но разве она была такой уж хорошей? Была бы, так ты бы не кинулся, как какой-нибудь Джефф Питерс, Мавзолей золарианцам продавать. Я не прав, дорогой? Вот лично мне сейчас существовать гораздо интереснее, чем до них.
– Вот только сам не знаешь, где твоя жена, и желание потратил бы на возвращение домой.
– Это мои дела и обстоятельства, дорогой. Никто в них не виноват, кроме меня, и пришельцы – меньше всех. Ты не всё про меня знаешь. А что касается тебя, джан, то Чужие тебя просто отпустили на волю. Теперь никто тобой не управляет, никто за тебя ничего не решает. Если пожелаешь, можешь выбрать любую дорогу. Только ты не хочешь, плывёшь вот по течению вместе со мной. Не за то ли ты на них и сердишься, а, дорогой? Не за бесплатную же еду из тюбиков…
– Хватит, Док, что-то ты сегодня много разговариваешь. Пошли по сцене скакать. Предлагаю показать им твист и брейк – я умею.
Кусты вежливо расступились, освобождая дорогу… Или это были глорианцы в растительной фазе? Или всё же изменённые земные растения – разве разберёшь теперь, после Недели смешных мутаций? Ладно, хоть у самого крылья или хобот не выросли. Убил бы этих весельчаков! Над головой пронеслась огромная суставчатая конечность – и завершила шаг метрах в десяти впереди. За ней осторожно, по одной последовали ещё три. Каждый раз, когда Скользкий встречал саранчоидов, у него возникало впечатление чего-то хрупкого, как ваза из тонкого хрусталя, снабжённая паучьими ломкими ножками. Однако выжили же они как-то? Может, на их родной планете нет ям и тяготение пониже?
* * *
Беседа 25.
– Итак, советник, рад вновь приветствовать. А у нас, спешу заявить, несомненные подвижки. Даже очень большие, но об этом попозже, попозже. Между прочим, вам не показалось, что пресловутый Скользкий страдает тем же синдромом, что и вы сами? Мы, специалисты, именуем данное явление проекцией. Не беспокойтесь, в указанном обстоятельстве нет ничего страшного. Скорее, наоборот. Впрочем, сейчас не об этом. Были ли вы, наконец, у начальства, беседовали ли с ним? Это крайне важно. Интересуюсь отнюдь не из праздного любопытства, а как ваш лечащий эскулап. Исключительно с точки зрения ослабления нервной нагрузки, выпавшей вам на тернистом пути служения Отечеству и Цезарю.
– Был. Поднял тему Катастрофы и своих перспектив в связи с ней.
– И как же?
– Патрон сказал, что разделяет моё беспокойство, понимая его как ответственность за судьбу нашего с ним общего дела. Подтвердил, что через десять или, максимум, двенадцать дней ожидается резкое глобальное оледенение. Однако, к счастью, убежища для наиболее ценных граждан подготовлены, человечество и – что несравненно более важно – Империя будут спасены. Начальник и его заместитель эвакуируются через неделю. Но в результате департамент остаётся без руководства, и его работа окажется парализована. Что не может не сказаться самым разрушительным образом на общественных нравах и на состоянии социума в целом.
– Допустим. Но как же помешать реализоваться столь печальным перспективам?
– В том-то дело. Патрон поблагодарил меня за то, что я всегда начеку и на страже.
– И нашёл для вас и вашего семейства место в убежище?
– Лучше, всадник, гораздо лучше! Он предложил мне занять его пост на весь период Катастрофы и преодоления её последствий.
– И вы согласились?
– Естественно. Я выразил восторг и благодарность, поскольку горд и счастлив, что для столь ответственной миссии выбрали именно меня. Я заверил начальника – и особу Цезаря в его лице – что ценю и не обману доверие и что вверенный моему попечению участок имперского строительства под моим чутким руководством станет флагманом и маяком!.. Между прочим, ввиду уже имеющихся заслуг и в предвидении достижений ещё более значительных патрон послезавтра устраивает мне малый триумф. Без лошадей, к сожалению.
– Всех лошадок, я слышал, пустили на консервы?
– Кто вам сказал подобную глупость?! Именно подобные панические слухи я предполагаю беспощадно искоренять как вносящие элемент хаоса в тщательно налаженный механизм. Нет и ещё раз нет! По достоверным источникам (в лице заместителя начальника) ответственно заявляю: все кони в безопасном месте. В специальном отсеке особого хранилища ценных и системообразующих животных. Да, о триумфе. Значит, без лошадей, но всё остальное: лавровый венок, фанфары, хор, поцелуй первой красавицы, багряный плащ от Провинциального Сената – будет в ассортименте.
– А как же ваша благородная семья?
– Моё семейство, разумеется, останется со мной. Патрон специально оговорил этот вопрос, особо подчеркнув, что в такой период поддержка со стороны близких чрезвычайно важна. Он даже пообещал рассмотреть со временем вопрос о предоставлении значительно больших апартаментов, соответствующих моему новому общественному статусу.
– И как же на всё это отреагировала ваша глубокоуважаемая супруга?
– Она пока не до конца осознала величие открывающихся передо мной… перед нами перспектив. Даже выразила неудовольствие исходом нашего с патроном диалога. Что поделаешь – женщина. Мы с вами понимаем, что прекрасный пол, выражаясь деликатно, не всегда в ладах с логикой. Конечно, женщины – верный оплот, необходимый для продолжения рода... прочих разных приятных и полезных надобностей, но и сам Цезарь согласился бы, что они ничего не способны достичь без мужского руководства. Так что не беспокойтесь, всадник, со временем я, безусловно, разъясню боевой подруге смысл и значение происходящего.
– Я в вас ни секунды не сомневался, уважаемый советник. Вы не обманули моих ожиданий.
– Значит, подключаем датчики.
– Нет, сегодня будет иное. Проглотив пилюлю, которой вас снабдит уже знакомый вам юный Клебопег, вы увидите последний аномальный сон. Тем временем уникальное сочетание ингредиентов воздействует исцеляющим образом на соответствующие области вашего мозга. После чего живописные видения сии покинут вас навсегда. Пробуждение будет окончательным и бесповоротным. Реальность – и ничего помимо!
– И я не увижу больше снов? Никаких?
– Возможен и такой исход. Но подобное осложнение маловероятно. Скорее всего, вы будете видеть обычные сны, однако вспоминать их вам, увы, не суждено. Конечно, если вы откажетесь от приёма препарата ввиду возможных осложнений, мы продолжим поиск альтернативных методов лечения. Однако гарантий успеха дать не могу. Если же вас устраивает вышеописанное развитие событий, подпишите согласие на процедуру, и мы приступим.
– Шутите, всадник?! Да я до того устал от долбанных снов, что отлично обойдусь вообще без них. Просто парни напугали, что если ничего не снится – непременно попадёшь в дурдом. Голову морочили, верно? Ну так я же им и не поверил ни на секунду. А говорили убедительно, ублюдки! Короче, давайте свою таблетку. И где там мою благородную фамилию черкнуть?
* * *
Док ушёл к ближайшей дармовой столовке за бесплатным обедом на двоих, а Скользкий остался на симпатичном, покрытом изумрудной травкой пригорке посреди сквера, обогреваемый нежарким солнышком и овеваемый ветерком от помаваний лёгких крыльев бесчисленных арктуриан, купающих почти бесплотные тела в восходящих потоках утреннего воздуха. Штука сегодня была мультяшным инопланетным насекомым. Жучок пристроился на полянке напротив Скользкого, уставив на того единственный красный, чуть отливающий багровым глаз. Око было неподвижно и странно. Парадоксальным образом хотелось нажать на него и посмотреть, что будет. А что случится-то, кстати? Забавно окажется, если ничего не произойдёт. Если, например, это просто тест над глупыми землянами, очередное проявление странного (а каким ему ещё быть?) чувства юмора Чужих. Нет, вряд ли. С чего бы им выбирать именно Арнольда и приставать к нему столь назойливо? Обыкновенный бомж, стандартный представитель типичного для наших краёв потерянного поколения.
Из-под почвы выбрался крихтианин, похожий на откормленного лесного хомяка в лёгкой броне. Некоторое время он задумчиво изучал Арни, вроде даже намеревался подойти (кстати, вспомнилось, что жители Крихта – эмпаты), но передумал и, переваливаясь на коротковатых для его тушки лапках, зашагал прочь. Последовательно выкопавшись, члены его клана отправились следом. Самые младшие передвигались на четвереньках, старшие несли на спинах аэроранцы, мать семейства вдобавок держала портативный дубликатор: говорили, что в опасных ситуациях крихтианцы даже самих себя копируют на всякий случай, а потом не знают, что делать с лишними мужьями и жёнами.
Скользкий поймал себя на том, что, размышляя о пришельцах, не ощущает былой ненависти, обычного злого весёлого воодушевления. Кажется, некоторые уже и вовсе нравились ему. Привык он к ним, что ли? Так, пожалуй, станешь вялым непротивленцем, как Док. Кстати, о Доке – он всё же неправ на этот раз. Не принесли Чужаки никакой свободы. По крайней мере, не Скользкому. Да, никто не пытается надзирать за обычными отправлениями жизнедеятельности, ежедневными мелкими делами обывателей (в отличие от рухнувшего в никуда родимого государства), но это отнюдь не означает, что насельников некогда великой и в прошлом крайне опасной страны оставили вовсе без присмотра. Просто у пришельцев свои методы контроля, мягкие, но не менее эффективные, чем прежние. Поводки удлинили, ошейники оббили изнутри бархатом, но решётка, хоть и стала невидимой, никуда не делась. Даже укрепилась, пожалуй: в прежние-то времена выйти за пределы кое-кому позволяли. И на время, и даже насовсем. А может, наших людей и нельзя выпускать наружу? Сами взбесятся – и других перекусают? И клетка – она для всеобщего блага? А реальность оттого и не рассыпается в прах и мерзость, что держится – и весьма прочно – на инопланетных подпорках; вот если их вынуть, тут и наступит Окончательная Свобода, не дай бог?! Ошибся умница Док, ой, ошибся, не докумекал. Ну а Арни – что Арни? Ему, как было отмечено проницательным приятелем, на волю вовсе не хочется. И уж на такую, какая грядёт, если из нынешнего уравнения исключить Чужих – точно.
Штука между тем обратилась в игрушечного рыцаря с выпуклой красной звездой на щите и целеустремлённо двинулась на Скользкого, попытавшись ткнуть его в голень игольно острым наконечником копья. Арнольд едва успел подхватить крошечного агрессора у чудом не пострадавшей конечности. Тот и в воздухе, болтаясь вверх ногами, умудрялся совершать некие грозные манипуляции оружием.
Мимо протопал на слоновьих лапах трёхрогий идеянин, подыгрывая на флейте в такт собственным шагам. Вспомнив, что идеяне, кажется, отвечают у Чужаков за безопасность, Арни подбежал к пришельцу и протянул ему вовсе уже взбесившегося воина.
– Помогите, – выдохнул он. – Пожалуйста. Это вовсе не игрушка. То есть выглядит, конечно, как игрушка, но, по-моему, она опасна. Очень.
– Опасна? – прогудел идеянин. – Что же, разберёмся. А почему украшение щита так выступает?
Он ткнул толстым серым пальцем в алую звезду, та вспыхнула багрово, раздался лёгкий звон, и мир рассыпался осколками зеркала, искрясь и переливаясь на прощание, будто ударился об пол лучший на ёлке шар...
* * *
Есть! Хавать! Шамать!!! Желудок превратился в монстра, который рвёт тело изнутри и требует поживы. Мяса. Рыбы. Любой плоти. Чёртовой зелени. Хоть чего-нибудь, лишь бы впиться зубами! Вначале разодрать на части. На куски, которые можно запихнуть в рот. И жевать. Лопать. Грызть и высасывать соки. Глотать, проталкивать по пищеводу, наполнить космическую пустоту желудка.
Встретить бы кошку... Собаку... Голубя, слишком ленивого, чтобы взлететь, как положено птицам...
Никого. Лишь алчущий, безумный голод заполняет Вселенную. Если в ближайшие сутки человек не насытит утробу, то взбесится и начнёт глодать чахлую траву с обочин, землю, камни, собственные конечности. Он видел таких, с кем это случилось. От одного чудом спасся. Это было давно. Неделю назад? Месяц? Год?
Сейчас человек бы не сбежал. Он бы напал на безумца и задушил его. Или загрыз. И тогда, наконец, наелся бы. Груда кровавой свежатины... Нет! Это запрещено. Почему? Если иначе не выжить? Непозволительно. Возбраняется. Кем? Неизвестно. Глупость. Дичь. Бессмысленное чистоплюйство. Идиотизм! Всё равно – нельзя. Табу...
Отчего так холодно? И мокро. Это опять полил дождь. Проклятье! Человек адски хочет жрать, но этого им мало. Кому это – им? Неважно. Если бы он не замёрз, то терпеть мучительную боль внутри было бы наверняка легче. А вот фиг! Всё дерьмо мира должно разом свалиться на его голову.
Ноги ноют, ноги стонут, ноги болят, ноги... Они весят по тонне каждая. Тонна – это сколько? Это много. Слишком много. Почему на нём такие тяжёлые ботинки? Прежние были куда легче. Они, конечно, разваливались, зато он их почти не ощущал. А ведь как радовался, когда случайный попутчик умер. Да. Перекинулся. Приказал долго жить. Скапутился. Приобщился к большинству. Не помогла ему хорошая обувь. Которая очень требовалась кое-кому другому.
Человек тогда с восторгом выбросил свои опорки и разул труп. И всё. Больше ничем не поживился, кретин! О чём он думал?! Надо было употребить самые вкусные части туловища сразу, а остаток забрать с собой. Просто пища. Снедь. Харч. Хватило бы надолго. А вместо этого по собственному желанию привязал к ступням две гири. Обувка больше не подтекает. Но остальное-то мокнет, как и раньше. Много он выиграл?
Почему бы не остановиться? Сесть на обочине, закрыть глаза на минутку... Нельзя! Кто движется – существует. Остальные сдохли. Откинули копыта. Сыграли в ящик. Нужно идти.
И он бредёт, спотыкаясь, но не позволяя себе рухнуть на растрескавшийся асфальт. Если свалится, то уже не поднимется. Падение – смерть. Но смерть – это покой, это свобода...
Нет! Он всё ещё хочет жить. И потому волочит ноги по бывшему проспекту, уходящему в никуда. В пустоту за горизонтом. Где-то там ждут ночлег и пища. Надо верить, надежда не спасает, но поддерживает.
Многоглазые черепа домов нависают над дорогой, скрипя перекошенными ртами подъездов. Приближаться к ним не стоит: всё сгнило и обрушилось либо вот-вот посыплется от малейшего толчка. Местами сохранились фонарные столбы, но лампы уже не загорятся: питающая их электрическая река пересохла.
Быстро темнеет. Ливень хлещет, превращая и без того дрянные обноски в вонючую груду мокрых тряпок.
Человек спотыкается о вывороченный бордюрный блок и падает. Некоторое время лежит, подвывая. Потом, постанывая и жалуясь, встаёт и долго, судорожно кашляет. Его бы вывернуло, но нечем.
Вновь просыпается осенний злобный ветер. Он гонит вдаль несколько смятых газетных листов. Мелькают лица, фрагменты бодрых заголовков, длинные колонки дешёвых слов. Человек неуклюже бежит вдогонку, рыдая, беспорядочно размахивая руками, глупо и бессмысленно матерясь. Он не помнит своего прошлого, даже собственного имени, не знает, куда и зачем тащится, но отлично понимает ценность бумаги – пусть старой и пожелтевшей. Нужно запихнуть её под одежду, и станет чуть теплее.
Траектория его перемещения по поверхности планеты заковыриста и угловата. Напоминает иероглиф. Затейливый росчерк на сданной в архив географической карте. Которую никто уже не востребует.
Если бы человек сохранил способность чего-то желать сверх простейших физиологических потребностей, то он отчаянно хотел бы, чтобы его разбудили.
Ибо последнее сновидение оказалось самым худшим.
Вот только проснуться от него невозможно.
