Текст книги "Синяя жидкость (сборник)"

Автор книги: Альберт Валентинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

– Вот это другой разговор! – радостно восклицает Борис. Он не хочет сориться, я ему еще нужен. И на часы он больше не посматривает. Понял, что что-то помешало его соратникам прийти, и успокоился. – Между прочим, Татьяна сегодня спрашивала о тебе. Видно, старая любовь крепка. – Он грозит мне пальцем, но шутливого жеста не получается. Внезапно я понимаю, как он меня ненавидит. Его буквально корчит от унижения.

Мы закуриваем, оставляя пачки сигарет на столе, и я наполняю рюмки. Если у Бориса мелькнет хоть тень сомнения, я выпью первый. Но нет, он ничего не подозревает. Чокаемся. Он выпивает залпом и привычно причмокивает. Сует пачку сигарет в карман, другой рукой тянется за яблоком. Но движения эти уже наполовину рефлексные, неосознанные. Потом лицо его багровеет, челюсть отвисает и с хрустом уходит куда-то вбок, глаза выкатываются – страшные, мутнеющие глаза, В них ужас последнее человеческое чувство… И я выдержал это.

Хотелось бы мне просто однажды проснулся и почувствовал себя другим человеком. Но одно слово «свидание» выбило меня из колеи.

Растратчики знали мою историю – в тюрьме все обо всех знают – и жалели меня, как в деревнях жалеют дурачков. Так прямо и говорили: большой пост занимал человек, жену ему начальник отдавал, тут только и гужеваться. А он на мокруху пошел, идиот!

В дни свиданий к ним приходили женщины, с которыми они прокучивали казенные деньги, передавали увесистые посылки с продовольствием, и они по-братски делились со мной. И я порядком изумился, когда однажды надзиратель выкрикнул мою фамилию.

Это были Левины. Они стояли за стеклом, почему-то в темной одежде, как на похоронах, и с упрямо-независимым видом оглядывались вокруг, готовые, чуть что, дать отпор, хотя никто не обращал на них внимания. Увидев меня, Гриша не удержался и вытаращил добрые близорукие глаза, а Женя заплакала. Я и сам знал, что вид у меня непрезентабельный – костюм помят, волосы острижены, виски обсыпаны сединой.

– Ну, ну, Женечка, не надо, – сказал я, стараясь, чтобы голос не срывался. – Не так все это страшно. Очень рад, что пришли.

Но она долго не могла успокоиться, то и дело поднося платок к покрасневшим глазам.

– Юрий Дмитриевич, сотрудники просили передать тебе привет, – неловко сказал Гриша, явно не зная, о чем говорить. Очевидно, у них был отработан целый план по дороге, но он, разумеется, все перепутал и начал не с того. Я понял это по тому, как Женя на него взглянула.

– Спасибо, – сказал я. – Как там у нас, пятилетку утвердили на коллегии?

– Утвердили, утвердили, – радостно затараторил он. – Почти один к одному прошло. Так, мелкие добавления внесли. Правда, никто не знает, что от нее останется: теперь ведь новое планирование будет, от предприятий, но пока у нас все по-старому. И в отделе все по-старому, только Иван Афиногенович ушел на пенсию.

Этого не следовало говорить. Женя двинула его кулаком под ребра, но было поздно.

– Иван Афиногенович?! – изумился я. – Чего это он вдруг? А-а, понимаю, понимаю… Испугался старик. Как же так, ручался за мою порядочность следственным работникам – и на тебе!

– Ну что вы, что вы, Юрий Дмитриевич, совсем не так, заговорила Женя, через силу улыбаясь. – Знаете, что он сказал, прощаясь? Ну, выпили, конечно, за закрытыми дверьми, как полагается, старик раскраснелся и выдал речь. Если уж, говорит, такие люди, как товарищ Корнев, вынуждены прибегать к подобным мерам, значит, я так ничего и не понял в этом мире. И просил передать, что, несмотря ни на что, по-прежнему глубоко уважает вас. Честное слово!

– Спасибо! – Я проглотил горячий комок. – Женя не лгала, а значит… Значит, все было не напрасно.

– Юрий Дмитриевич! – Женя придвинулась вплотную к стеклу. – Мы никогда не забудем, что вы для нас сделали. Будем посылать вам посылки. Мы и сейчас принесли кое-что: теплые вещи, покушать… А когда вернетесь, обязательно к нам. В лепешку расшибемся, а поможем.

– Спасибо, Женечка! – Я весь обмяк, так был растроган. Только боюсь, вам тогда будет не до меня: детишки пойдут один за одним…

Ого, как она покраснела! Угадал, честное слово, угадал: наверняка начало положено.

Когда меня уводили, они махали руками, как на вокзале. А я шел в камеру и улыбался. Не так, как улыбаются в тюрьме: с угрозой или наоборот, рабски, льстиво – я улыбался, как человек, выбравшийся к заре из подземелья. Жизнь идет! Жизнь идет, расшвыривая все наносное, устаревшее, отжившее, ненужные условности, искусственно привитые взгляды, смешную допотопную мораль – и к убийце приходят с благодарностью, честные люди к честному человеку. Век обгоняет время, нервный век, интересный век, самый интересный для будущих историков. Век, который стал водоразделом для человечества, создал новую породу людей, и кто знает, не от него ли потомки начнут вести летосчисление…

Почему-то эта мысль о потомках и будущих историках гвоздем засела в голове, и я не сразу уяснил смысл слов, летевших из динамиков, установленных через равные промежутки в коридоре.

«Ряд министров, стремясь сохранить ключевые позиции в своих отраслях, вступили на неверный путь организованной оппозиции перестройке. В связи с этим принято решение о коренном изменении структуры управления народным хозяйством…»

Меня вели по коридору, и слова летели навстречу, нарастая, как каменная лавина. И затихали за моей спиной обессиленные, отдав страшную информацию. А навстречу уже летела другая лавина, еще более грозная.

«…Учитывая тяжесть содеянного, к уголовной ответственности привлекаются бывшие министры, другие руководители различных рангов…»

Среди прочих фамилий была названа и фамилия Теребенько.

И наконец последний лавинный залп.

«…В связи с тем, что организатор и руководитель оппозиции, бывший начальник всесоюзного производственного объединения Гудимов умер, уголовное дело в отношении него прекратить».

Черт побери, так зачем же я… Дурак, куда ты полез. Тоже мне, защитник перестройки! Помог Гудимову уйти от процесса… Но странное дело: ругая себя, я ничуть не жалел о содеянном.

А через несколько дней меня вызвали вновь. Пришла Таня. Вот когда я испугался, даже коленки затряслись.

– Здравствуй, – сказала она и замолчала. Я тоже молчал, не зная, что сказать женщине, мужа которой я убил.

– Как тебя здесь кормят? – спросила она наконец.

Я пожал плечами. Дамский вопрос! Как кормят в тюрьме…

– Пирожные ему здесь дают и какаву с молоком, – захихикал дежурный надзиратель Ерофеич, поганый старик, считавший заключенных врагами народа, из-за которых мы никак не можем прийти к светлому будущему. Зэки платили ему дикой злобой.

– Заткнись, легавый! – заорал я, легко переходя на блатной жаргон. – Твое дело следить, чтобы мне бомбу не передали, а в разговоры не суйся.

– Но, но, ты посмирнее, убивец, а то враз свиданки лишу, – ощерился он.

– Оставь его, – взмолилась Таня, – и так времени мало. Мне устроили прекрасного адвоката, из тех, к кому очередь. Он уверяет, что больше восьми лет не дадут. Это уж при очень сильном давлении на судью. А так, может, и на шесть удастся вытянуть: явка с повинной и смягчающие обстоятельства. Оказывается, Гудимов был…

– Знаю. Я слушал радио.

– Я тоже пойду свидетельницей, – помолчав, сказала она.

– Зачем? Ты еще зачем?

– Так надо. – Она упрямо сдвинула брови. – Обязательно пиши мне оттуда. Слышишь?

– Восемь лет! – Я впервые осознал эту пропасть, перерезавшую мою жизнь. – Мне будет сорок четыре.

– А мне сорок три, – с вызовом сказала она. – Старуха, да?

– Ты же знаешь… – в смятении пробормотал я.

– Знаю, все знаю! Но ведь, – в глазах ее клинком блеснула холодная ненависть, – надо уважать последнюю волю покойного. И кстати, в эти годы еще рожают…

Будто стены обрушились вокруг нас и над развалинами встало солнце, Борис, Борис, как ты просчитался, – робот, на тридцать лет отставший от жизни!

– Одна минута до конца свидания, – прошипел Ерофеич.

– Я передала тебе посылку, – торопливо заговорила Таня. Свитер, теплое белье, кое-что из еды. Все новое, купила в магазине, не думай… И буду еще посылать, только пиши. Обязательно!

Кажется, мне не будет холодно, если даже отправят на Северный полюс.

– Вот ведь люди пошли, от всего норовят хапнуть! – прогундосил Ерофеич, передавая меня другому надзирателю. – Он ее мужика пришил, а она к нему набивается, сука!

И ведь так будет всегда. Ох, Таня, Таня, трудную ты выбрала судьбу!

Прошло время, и они встретились.

– Как самочувствие? – спросил Координатор.

Историк слабо усмехнулся и махнул рукой.

– Теперь почти в норме, а в первые дни… Я даже отдаленно не мог представить, каково это – жить с раздвоенным сознанием. Когда в тебе существуют два совершенно разных человека, два противоположных характера, да к тому же из различных эпох. И страшно потерять себя настоящего, и невозможно расстаться с собой новым, пришедшим из глубины веков.

– Непохожих – это вы ошибаетесь, – задумчиво протянул Координатор. – Тот человек из древности – это все равно вы нынешний, только продукт той эпохи. Понимаете меня?

Историк кивнул.

– Вот почему никогда не удается достичь полной адекватности, – продолжал Координатор. – Личность исследователя искажает ситуацию, которую мы создаем. Вот и вы, став тенью Юрия Корнева из нашей реальности, несколько нарушили ход истории в параллельном пространстве. Да плюс еще два процента, о которых я вас предупреждал. Так что вряд ли ваше путешествие в прошлое кардинально обогатит исследования той эпохи. По крайней мере, читая ваш отчет и сравнивая его с известными историческими фактами, я нашел несколько серьезных расхождений.

– Например?

– Пожалуйста: заговор министров. В нашей действительности его не было.

– Вы уверены в этом? – Историк не сумел, а возможно, и не пытался скрыть иронии. – Чем же иным объяснить то упорное нежелание расстаться с командно-административными методами руководства, то яростное противодействие демократическим принципам самоуправления предприятий, которое вынудило общество в конце концов распустить министерства? Конечно, в нашей действительности министры между собой не сговаривались. Но ведь итоговый результат тот же: новая структура управления народным хозяйством.

– Что ж, возможно, вы и правы, – пожал плечами Координатор. – Два процента неадекватности влияют только на частности, но не на конечный результат. Только ведь ваша наука частностями не пренебрегает. Вот, скажем, этот майор Козлов… Я консультировался с некоторыми вашими коллегами специалистами по той эпохе. Они в один голос заявили: такого нарушения процессуального кодекса… Я правильно запомнил термин?

– Абсолютно правильно.

– Так вот, такого быть не могло.

– Здесь я с вами согласен, – сказал Историк. – В нашей реальности следствие проводилось совсем по-другому. Но опять же, конечный результат… Кстати, известно, сколько дали Корневу?

– Вы имеете в виду, на какое время его принудили жить в условиях, препятствующих гармоничному развитию личности?

– Можно и так сказать, – усмехнулся Историк.

– Шесть лет. Невозможно понять такое отношение к человеку: отнять у него шесть лет, хотя средняя продолжительность жизни в то время была крайне низкой, – втрое меньше нашей.

– Ну что вы, у них это считалось вовсе не таким большим сроком. Но пора вам выполнить свое обещание и рассказать, каким образом до нас дошли данные о Корневе.

– Ах да. Мы взяли их из архива, найденного при раскопках. Это были документы общественного института, который ограничивал свободу граждан, не вписывающихся в общепринятые рамки. И Большой Мозг заинтересовался Корневым – в архиве были его воспоминания, которые он написал в так называемой зоне, вы, наверное, знаете, что это такое, официальные документы, фиксирующие его деяние против общества, и фотографии. Кстати, вы поразитесь, прочитав его воспоминания, настолько они совпадают с вашим отчетом. Большой Мозг попросил разрешения воссоздать Корнева. Совет планеты незначительным большинством голосов постановил выделить энергию, хотя никто не предполагал, что эта личность может заинтересовать специалистов. Как видите, ошиблись.

– И хорошо, что ошиблись, – рассмеялся Историк. – Я получил именно то, что хотел: типичного представителя своей эпохи. В данном случае типичного интеллигента, тонко чувствующего общественные перекосы и мучающегося от невозможности создать гармонию мюкду своей личностью и общественным строем. И я уверен, что достиг максимально возможной адекватности этой личности. Уверен, потому что получил такой взрыв эмоций, о каком мы в нашем благополучном обществе даже не подозреваем. Я понял этих людей и их время. И все, что мы знаем из исследований, из исторических документов этой переломной эпохи, раскрылось для меня неожиданно близкой стороной, наполнилось новым содержанием. Для меня нет больше тайн в тех событиях, повернувших ход истории. И теперь мне хотелось бы узнать только одно: дождалась ли меня… виноват, его Татьяна?

– Мне тоже хотелось бы это узнать, – сказал Координатор.