Текст книги "Алмазные псы"

Автор книги: Аластер Рейнольдс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– Нет!..

Я наотрез отказывалась в это поверить, хоть и понимала, что у них нет никаких причин лгать мне.

– Здесь есть элемент неопределенности, – сказала Магадиз. – Пусковая шахта работает с большой нагрузкой, и ее эффективность может со временем снизиться. Однако вполне вероятно, что корабль удастся спасти, потеряв лишь половину пассажиров. – Какое-то слабое, отчужденное сочувствие промелькнуло в ее глазах. – Я понимаю, как сложно вам это принять, Раума. Но другого способа спасти корабль нет. Кто-то должен умереть, кто-то – остаться в живых. И вы должны быть одной из выживших.

Вспышки продолжались. Теперь, подстроившись под их ритм, я уже могла различать слабейшие сотрясения корабля, происходившие с той же частотой, что и удары о поверхность объекта. С каждым толчком, выбрасывающим еще одну капсулу, движение корабля замедлялось на ничтожную величину. Но несколько тысяч в сумме могли дать нужный результат.

– Я запрещаю! – воскликнула я. – Не позволю даже ради спасения корабля! Ни убийства, ни самоубийства, ни самопожертвования. Ничто на свете этого не стоит!

– Это стоит всего на свете, – возразила Магадиз. – Во-первых, известие об артефакте – об этом объекте – необходимо доставить в цивилизованный мир и предать широчайшей огласке. Это не должно остаться тайным знанием одной фракции правительства. Возможно, существуют и другие подобные объекты, которые тоже нужно нанести на карты и подвергнуть изучению. Во-вторых, вы должны высказаться в пользу мира. Если корабль не вернется, если исчезнет без следа, сразу возникнут всякие измышления. Вы должны уберечь нас от этого.

– Но ведь вы…

– Вашему свидетельству поверят быстрей, чем моему, – продолжала она. – И не думайте, что это будет наше общее самоубийство. Все решалось коллективно, с кворумом, как у обычных пассажиров, так и у сочленителей. Большинство спящих привели в относительное сознание, так что они смогли проголосовать, а мы учли их мнение. Не скажу, что решение было единогласным… но оно принято, причем подавляющим большинством. Мы все рискуем в равной степени. Автоматика будет выбрасывать капсулы до тех пор, пока корабль не ляжет на обратный курс, с допустимой погрешностью. Возможно, для этого потребуется десять тысяч капсул или даже пятнадцать. Пока мы не достигнем результата, выбор будет совершенно случайным. Мы вернемся в криосон, точно зная лишь то, что наши шансы выжить не нулевые.

– И этого достаточно, – добавил доктор Грелле. – Как сказала Магадиз, пусть лучше выживет один из нас, чем ни одного.

– Струма остался бы доволен, если бы вы расправились со всеми нами, – снова заговорила Магадиз. – Но вы этого не сделали. И даже когда появилась надежда, что мы успеем закончить ремонт, вы с риском для жизни отправились исследовать останки чужого корабля. Экипаж и пассажиры оценили ваш поступок и сочли его достойным уважения.

– Струма просто искал удобный случай убить меня.

– Решение принимали вы, а не Струма. И мы тоже приняли окончательное решение. – За непреклонностью Магадиз угадывалась все же малая толика сострадания. – Мы с доктором Грелле возвращаемся в криосон. Наше пробуждение было временной мерой, и теперь мы должны подчиниться своей судьбе.

– Нет! – повторила я. – Останьтесь со мной. Вы же сами говорили, что не все должны умереть.

– Мы смирились со своей участью, – сказал доктор Грелле. – А теперь, капитан Бернсдоттир, вам нужно смириться со своей.

И я смирилась.

Я верила, что у нас есть нечто большее, чем просто шанс. Я думала, если спасется хоть один из нас, тысячи других тоже удастся вернуть к жизни. И как только они проснутся, среди них найдутся свидетели, которые подтвердят мою версию событий.

Но я ошибалась.

Корабль отремонтировал себя, и я прилетела на Йеллоустон. Как я уже сказала, были приняты все меры, чтобы уберечь меня от последствий долгого криосна. Когда меня оживили, осложнения оказались минимальными. Я помнила почти все, с самого первого дня.

Но остальным – тем нескольким тысячам, которые уцелели, – повезло меньше. Одного за другим их выводили из криосна и у одного за другим обнаруживали различные нарушения памяти и утрату личности. Те из них, кто сохранил самое ясное сознание, пройдя через все испытания с наименьшим ущербом, не могли подтвердить мой рапорт с той точностью, какую требовало общественное мнение. Кое-кто вспомнил, что его привели в минимальное сознание и убедили поддержать решение пожертвовать частью пассажиров (большей частью, как потом оказалось), но эти воспоминания были смутными, а порой даже противоречивыми. В других обстоятельствах все можно было бы списать на постреанимационную амнезию, не запятнав мою репутацию. Но в этом случае все вышло иначе. Как мне удалось сохранить полное сознание, единственной из всех?

Думаете, я не пыталась оправдаться? Пыталась. Много раз за эти годы подробно рассказывала о случившемся, не утаивая ничего. Я обратилась к корабельным записям, отстаивая их достоверность. Это было нелегко, потому что на Фанде осталась семья Струмы. Со временем вести дошли и до нее. У меня наворачивались на глаза слезы при мысли о том, что этим людям пришлось вынести из-за его предательства. По иронии судьбы они ни разу не усомнились в моем рассказе, хоть он и обжигал их сердца.

Но вспомните фандскую пословицу, которую я привела в самом начале: «Позор – это маска, которая становится лицом». Я также говорила и о последствиях: о том, что к этой маске можно привыкнуть настолько, что уже не осознаешь ее чужеродности, не испытываешь болезненных ощущений. Фактически она становится чем-то таким, за чем можно спрятаться, – щитом и утешением.

В конце концов мне стало очень комфортно жить с позором.

Правда, первое время эта маска меня раздражала. Я противилась тому новому, чуждому, что она внесла в мою жизнь. Но со временем убедилась, что смогу это вынести. Все слабее и слабее ощущала ее присутствие и однажды совсем перестала замечать. Может быть, изменилась она, а может, я. Или мы обе приспособились друг к другу.

Как бы то ни было, снять маску для меня теперь все равно что живьем содрать с себя кожу.

Я понимаю, вас удивляет, даже шокирует то, что, несмотря на ясность вашего сознания, на отчетливые воспоминания о том, как спрашивали ваше согласие, несмотря на то, что вы полностью подтверждаете мои слова, я все же не ухватилась за этот шанс получить прощение. Но вы недооценивали меня, если думали иначе.

Посмотрите на этот город.

Башня за башней, словно пыльные столбы в области звездообразования, опускающиеся в ночной туман, мерцающие миллиардами огней, миллиардами замешанных в этом деле жизней.

Суть в том, что они этого не заслуживают. Они взвалили все на меня. Тогда, много лет назад, я сказала чистую правду и мои слова отодвинули нас от грани, за которой началась бы вторая война с сочленителями. Те немногие, от кого что-то зависело, те, кто принимал решения, поверили мне сразу и полностью. Но многие другие не поверили. И вот скажите: разве обязана я снять камень с их души, добившись своего оправдания?

Пусть они засыпают с сознанием своей вины, пока я не умру.

Я слышу ваше недоверие. И даже понимаю его. Вы взяли на себя труд прийти ко мне с благородными, бескорыстными намерениями, в надежде облегчить мои последние годы и изменить общественное мнение обо мне. Это добрый поступок, и я вам благодарна.

Однако у нас на Фанде бытовала и другая пословица. Думаю, вам она хорошо известна.

Запоздавший подарок хуже, чем совсем никакого.

А теперь не могли бы вы оставить меня одну?

Шпион на Европе[7]7
  Перевод С. Удалина.


[Закрыть]

Совсем недолго Мариус Варгович, агент фракции «Гильгамеш – Исида», наслаждался свободным падением, а затем включились двигатели и отбросили флиттер от «Девкалиона». Пилот направил его к видневшемуся внизу спутнику Юпитера, обгоняя малоразмерные суда, которые марсианский лайнер изверг из своей утробы. Европа заметно увеличилась в размере – сплющенный серп цвета пропитанных никотином обоев.

– Скукота, правда?

Варгович лениво повернулся в кресле:

– А ты бы хотел, чтобы нас обстреляли?

– Я бы хотел, чтобы хоть что-то происходило.

– Значит, ты дурак, – заключил Варгович, сложив пальцы домиком. – Под этим льдом хватит оружия, чтобы подарить Юпитеру второе красное пятно. Страшно даже подумать, что сделали бы с нами.

– Я просто решил поболтать с тобой, приятель.

– Не стоило беспокоиться. Это развлечение переоценивали даже в лучшие времена.

– Ну, хорошо, Мариус. Я принял сообщение, то есть перехватил его, отфильтровал, расшифровал с помощью подходящего одноразового блокнота и написал отчет по нему на двести с хреном страниц. Теперь ты доволен?

– Я никогда не бываю доволен, Мишенька. Это не в моих привычках.

Но в чем-то Мишенька был прав: Европа казалась зашифрованным документом, чья сложность скрыта под поверхностью потрескавшегося и снова схватившегося льда. Борозды на ней напоминали капилляры остекленевшего глазного яблока, нечеткие, как грубая запись видеонаблюдения. Но как только флиттер вошел в воздушное пространство Демархии, диспетчер сразу же включил его в общий транспортный поток и направил в посадочный коридор. Через три дня Мишенька вернется, но с отключенной электроникой, так что не пройдет и десяти минут, как он поцелуется со льдом.

– Еще не поздно все отменить, – сказал Мишенька спустя долгое время.

– У тебя совсем мозгов не осталось?

Младший напарник изобразил ледяную усмешку секретного агента.

– Всем известно, как Демархия поступает со шпионами, Мариус.

– Это личная обида или ты просто псих?

– Звание психа оставь себе, Мариус. Тебе оно больше подходит.

Варгович кивнул. Это были первые разумные слова Мишеньки за весь день.

Они приземлились часом позже. Варгович настроил голографическую прошивку своего марсианского делового костюма на проецирование красной песчаной бури, поднял воротник по последнему писку марсианской моды, подмеченному у других пассажиров лайнера. Затем взял сумку – ничего запрещенного, ни гаджетов, ни оружия, – и вышел через шлюз флиттер. Скользящая дорожка понесла его вперед, массируя подошвы туфель. Это была цельная лента, искусственно выращенная из кожи осьминога, пульсирующая под периодическим воздействием вживленных в нее аксонов.

Чтобы попасть на Европу, нужно быть либо до противного богатым, либо так же до противного бедным. Варгович работал под первым из двух возможных прикрытий: эта ложь объясняла, почему он пользуется одноместным флиттером. Скользящая дорожка бежала все дальше, и к нему присоединялись другие прилетевшие, такие же бизнесмены и просто богатые бездельники. Большинство обходилось без голографии, проецируя энтоптику за пределы личного пространства. Имплантаты, обхватывающие зрительные нервы Варговича, декодировали эту машинно-сгенерированную иллюзию. Образы колибри и серафимов пользовались особенно болезненной популярностью. Некоторых пассажиров сопровождали автономные ароматы, тонко меняющие настроение окружающих. Кучка шумных туристов, рогатых ублюдков из Юпитерианского кольца, находилась чуть ниже по социальной шкале. Дальше следовал резкий скачок – к убогим на вид беглецам от Маундера, вероятно подписавшим контракт с Демархией. Их быстро отделили от более зажиточных эмигрантов, которые оказались внутри огромного геодезического купола, покоящегося на вмороженных в лед сваях. Вдоль стен купола сверкали огнями магазины дьюти-фри, бутики и бары. Пол имел форму чаши, скользящие дорожки и спиральные лестницы поднимались к расположенным в шахматном порядке цилиндрам из рифленого мрамора. Варгович заметил, как вновь прибывшие выстраиваются в очереди к лифтам, расположенным внутри цилиндров, и встал в одну из них.

– Первый раз в Кадм-Астерии? – спросил стоявший впереди него бородатый мужчина в сливовом пиджаке, на поверхность которого иридофоры проецировали высказывания математической логики из «Машинной этики Транспросвещения» Сирикита.

– Первый раз на Европе на самом-то деле. И первый раз в Юпитерианском кольце, если хотите знать всю правду.

– С внутренних миров?

– С Марса.

Мужчина мрачно кивнул:

– Слышал, там сейчас несладко.

– И не говорите!

И это была правда. С тех пор как Солнце потускнело – второй минимум Маундера, повторяющий состояние Солнца в семнадцатом веке, – в Первой Системе полностью изменилось равновесие сил. Экономике внутренних миров трудно было приспособиться, сельское хозяйство и энергетика пришли в упадок, вызвавший социальные потрясения. А внешние планеты с самого начала не могли пользоваться такой роскошью, как солнечная энергия. Теперь Юпитерианское кольцо стало эталоном экономической мощи Первой Системы, а Сатурнианское кольцо пыталось от него не отстать. За господствующее положение в Юпитерианском кольце боролись две главные суперсилы – Демархия, владеющая Ио и Европой, и Гильгамеш – Исида, контролирующая Ганимед и часть Каллисто.

Мужчина с заинтересованным видом улыбнулся:

– Вы прилетели по какому-то важному делу?

– На лечение, – ответил Варгович, надеясь как можно скорей прекратить этот разговор. – Очень длительное хирургическое лечение.

Ему самому объяснили не так уж много в пещерах Ганимеда, где располагался отдел тайных операций службы безопасности Гильгамеш – Исиды.

– Ее зовут Чолок, – сказал инструктор после того, как Варгович просмотрел досье. – Мы завербовали ее десять лет назад, когда она жила на Фобосе.

– А теперь она в Демархии?

Инструктор кивнул:

– Случилась утечка мозгов, когда Маундер снова показал зубы. Самые умные сбежали сразу, как только смогли. Демархия – как и мы, разумеется, – отхватила себе лучших из них.

– А также одного из наших спящих агентов.

Варгович взглянул на портрет женщины, перечеркнутый помехами. Она невзрачной мышкой смотрела на него с экрана, с неизменным выражением глубочайшей серьезности на лице.

– Выше голову, – сказал инструктор. – Я прошу просто установить контакт, а не спать с ней.

– Да-да. Только расскажите, чем она занимается.

– Биотехнологии. – Инструктор качнул головой в сторону досье. – На Фобосе она возглавляла одну из групп, работавших над акватрансформацией – приспособлением человеческого организма к выполнению подводных операций.

Варгович сосредоточенно кивнул:

– Продолжайте.

– Фобос хотел продать ее ноу-хау марсианам еще до того, как их океаны замерзли. Разумеется, Демархия тоже высоко оценила ее таланты. Чолок перетащила всю свою команду в Кадм-Астерий, один из здешних висячих городов.

– Мм… – Варгович наконец-то уловил суть. – К тому времени мы ее уже завербовали.

– Правильно, – подтвердил инструктор. – Только не нашли для нее четкого применения.

– Тогда к чему весь этот разговор?

Инструктор улыбнулся. Он всегда улыбался, когда Варгович выходил из образа почтительного подчиненного.

– К тому, что спящий агент не желает залечь на дно.

Инструктор прикоснулся рукой к изображению Чолок и заставил ее заговорить. Это было перехваченное Гильгамешем видео, искромсанное монтажными склейками и резкими скачками кадра.

Казалось, будто Чолок передавала устное сообщение старому другу из Исиды. Она что-то быстро говорила, сидя в белом кабинете с неподвижными медицинскими сервиторами за спиной. На полках стояли колбы с препаратами, помеченные разноцветными кодами. Крестообразная кушетка с керамическими дренажными каналами напоминала стол для вскрытия.

– Чолок связалась с нами месяц назад, – сказал инструктор. – Это кабинет в ее клинике.

– Она пользуется третьим кодом фразового внедрения, – заметил Варгович, прислушиваясь к ее речевым оборотам и вылавливая смысл из обычного во всем остальном каназианского языка.

– Это последний код, которому мы ее обучили.

– Хорошо. И чего она добивается?

Инструктор тщательно подбирал слова, скользя взглядом по выжимкам из сообщения Чолок.

– Хочет нам что-то передать. Что-то очень ценное. Нужен толковый человек, чтобы тайно вывезти это.

– Лестью можно добиться чего угодно, инструктор.

Мелодия поднялась до точно выверенного крещендо в тот момент, когда лифт прошел через последний слой льда. Вид вокруг и снизу был буквально головокружительным, и Варгович изобразил на лице именно такое восхищение, какое соответствовало его марсианской легенде. Разумеется, он знал историю Демархии. Знал, что висячие города поначалу служили точками входа в океан – наполненные воздухом наблюдательные купола, соединенные с поверхностью узкими шахтами, которые погружались в километровую толщу ледяной коры. Когда ученые обследовали необычно гладкую кору, они заметили, что характер трещин на ней сходен с трещинами земного ледяного шельфа, а это подразумевает наличие водного океана. Европа находится дальше от Солнца, чем Земля, но жидкостную форму океана обеспечивает не солнечная энергия, а нечто иное. Вращение вокруг Юпитера создает перегрузки, изгибающие силикатное ядро спутника, и тектоническое тепло проникает в океан через гидротермальные жерла.

Спуск в город немного напоминал вхождение в амфитеатр, разве что без сцены, а скорее с бесчисленными рядами круто обрывающихся балконов. Они тянулись в заполненную светом бесконечность, а в семи или восьми километрах ниже конические очертания города сходились в одну точку. До противоположной стороны, уровни которой поднимались один над другим, подобно геологическим пластам, было не меньше полукилометра. Весь атриум от подножия до вершины пронизывала широкая прозрачная башня, сияющая дымчато-зеленым океаном и массой похожих на водоросли растений, которую выращивали пловцы-жабраки. Лампы искусственного солнечного света горели среди водорослей, словно рождественские гирлянды. Наверху башня разветвлялась, и ее пульсирующие трубы уходили в океан. Офисы, магазины, рестораны и жилые помещения громоздились друг на друга или нависали над прорвой изящных балконов, вьющихся по глянцевитым стенам из объемного полимерного хитина, основного строительного материала в Демархии. Тонкие, как паутина, мостики арками выгибались над атриумом между рекламными панно, выступами и огромными прозрачными статуями, отлитыми из более мягкой разновидности того же самого хитинового полимера. Каждая свободная поверхность была покрыта неоновыми, голографическими или энтоптическими изображениями. Повсюду толпились люди, и у всех Варгович отмечал чуть рассеянное выражение лица, словно их мысли не были полностью сосредоточены на происходящем здесь и сейчас. Ничего удивительного: каждому гражданину внедрялся имплантат, постоянно выспрашивающий его мнение по тому или иному аспекту жизни Демархии. Говорят, что назойливое присутствие имплантата со временем начинает ускользать от сознания, так что участие в демократических процессах становилось почти автоматическим.

Это вызывало у Варговича не меньше отвращения, чем интереса.

– Очевидно, то, что хочет нам передать Чолок, – это не какая-нибудь песчинка, – с рассудительным спокойствием проговорил инструктор. – Иначе она все передала бы на ФВ-3.

Варгович подался вперед:

– Так она не сказала, что это такое?

– Сказала только, что это может поставить под угрозу висячие города.

– Вы ей доверяете?

Варгович почувствовал приближение одного из редких мгновений неосторожной откровенности инструктора.

– Может, она и спящий агент, но не совершенно бесполезный. Она помогала нам, когда провалился… Помнишь дело Манципла?

– Если это вы называете успехом, то, похоже, на сей раз провалюсь я.

– Фактически это информация Чолок убедила нас в том, что вытаскивать Манципла нужно через океан, а не через переднюю дверь. Если бы служба безопасности Демархии взяла Манципла живым, она узнала бы, чем мы там занимались последние десять лет.

– А вместо этого Манципл получил гарпун в спину.

– Да, операция прошла не без сбоев, – пожал плечами инструктор. – Но не стоит думать, что Чолок этим разоблачила себя… Естественно, такие мысли приходили нам на ум. Но если бы Манципл действовал иначе, было бы еще хуже. – Инструктор сложил руки на груди. – Конечно же, он мог бы на это пойти, но в таком случае ты первый должен признать, что Чолок не грозит опасность.

– Пока не доказано обратное.

– Так ты это сделаешь? – просиял инструктор.

– Как будто у меня есть выбор.

– Выбор всегда есть, Варгович.

«Да, – подумал Варгович, – выбор есть всегда: или ты делаешь все, о чем бы ни попросил Гильгамеш, или тебя депрограммируют, киборгизируют и отправят добывать серу на склонах патеры Ра. Не самый лучший вариант».

– И еще одно…

– Да?

– Когда я заберу то, что есть у Чолок…

Чуть улыбнувшись, инструктор ответил шуткой, знакомой только узкому кругу и не требующей объяснений:

– Уверен, что достаточно будет обычных процедур.

Лифт затормозил у паспортного контроля.

Охранники-демархисты стояли с оружием наперевес, но не проявили к Варговичу никакого интереса. Историю о том, что он прилетел с Марса, проглотили не поморщившись и подвергли его только обычному набору процедур: просканировали нейронные и генетические образцы на наличие патологий и омыли тело в восьми видах диковинных излучений. Последняя формальность заключалась в том, чтобы выпить глоток шоколада. Напиток содержал миллиарды микроскопических медицинских машин, которые проникли в его внутренности, разыскивая спрятанные наркотики, оружие и запрещенные биомодификации. Варгович знал, что ничего незаконного у него не найдут, но все-таки вздохнул с облегчением, когда машины достигли его мочевого пузыря и запросились обратно в Демархию.

Весь осмотр не занял и шести минут. Пройдя его, Варгович отправился по движущейся дорожке к зоопарку, а там долго пробивался сквозь толпы школьников к аквариуму, возле которого должен был встретиться с Чолок. Экспозиция посвящалась животному и растительному миру Европы, большая часть которого зависела от экологической ниши, образовавшейся близ гидротермальных жерл и старательно здесь воспроизведенной. Смотреть было почти не на что, поскольку в массе своей европейские хищники выглядели столь же свирепо, как, например, вешалка для шляп или абажур. Самые распространенные среди них, так называемые жерловики, были крупными существами с примитивным строением, чей метаболизм основывался на симбиозе. Эти мягкие воронкообразные мешки передвигались на трех оранжевых ходулях с такой медлительностью, что Варгович едва не начал клевать носом к тому моменту, когда появилась Чолок.

Она была в оливково-зеленом жакете и узких изумрудных брюках, энтоптически проецирующих изображения медицинской тематики. Крепко сжатые губы подчеркивали строгость, которую Варгович отметил еще по перехваченному сообщению.

Они расцеловались.

– Рада видеть тебя, Мариус. Прошло… сколько?

– Примерно девять лет.

– И как там Фобос?

Он растянул губы в улыбке:

– По-прежнему обращается вокруг Марса. Все тот же гадюшник.

– А ты совсем не изменился.

– Ты тоже.

Не зная, что еще сказать, Варгович вдруг понял, что снова смотрит на информационное табло экспозиции жерловиков. Почти машинально он прочитал, что подвижные в молодом возрасте жерловики со временем переходят к сидячему образу жизни, их ходули затвердевают из-за отложений серы и укореняются в грунт. Когда они умирают, их мягкие тела растворяются в океане и только треножники остаются торчать жуткими скоплениями оранжевых колючек вокруг активных гидротермальных источников.

– Волнуешься, Мариус?

– В твоих руках? Это вряд ли.

– Вот и молодец!

Они купили себе по чашке мокко у ближайшего сервитора, затем вернулись к экспозиции жерловиков, изображая непринужденную беседу. В ходе подготовки Чолок обучили третьему коду фразового внедрения. Он позволял вставлять дополнительную информацию в разговор с помощью тщательно продуманного порядка слов, пауз и грамматических конструкций.

– Что у вас есть? – спросил Варгович.

– Образец, – ответила Чолок одной из простых, заранее заготовленных фраз, не требующих тщательно разработанной передачи. Но следующая реплика заняла почти пять минут, отягощенных сумбурными воспоминаниями о проведенных на Фобосе годах: – Маленький осколок гипералмаза.

Варгович кивнул. Он знал, что такое гипералмаз: трубчатый фуллерен сложной геометрической формы, по своей структуре похожий на целлюлозу или объемный хитин, но в тысячи раз крепче. Его прочность обеспечивал какой-то пьезоэлектрический фокус, которым Гильгамеш не владел.

– Интересно, – сказал Варгович. – Но, к сожалению, недостаточно интересно.

Она заказала еще чашку мокко, осушила ее залпом и продолжила:

– Включите воображение. Только Демархия знает, как его синтезировать.

– К тому же его нельзя применить как оружие.

– Это зависит от обстоятельств. Есть применение, о котором вы обязаны знать.

– Какое?

– Он удерживает этот город на плаву – и я говорю не об экономическом благосостоянии. Вы слышали о Бакминстере Фуллере? Он жил приблизительно четыреста лет назад и верил, что полную демократию можно установить технологическим путем.

– Глупец.

– Может быть. Но, кроме того, Фуллер изобрел геодезическую сферу, определяющую структуру бакибола – замкнутого аллотропа трубчатого фуллерена. Город в двойном долгу перед ним.

– Давайте обойдемся без лекций. Так при чем здесь гипералмаз?

– Плавучие пузыри, – объяснила она, – вокруг всего города. Диаметром в сто метров каждый, с вакуумом внутри. Одна молекула стометрового диаметра, поскольку каждая такая сфера состоит из одной бесконечной нити трубчатого фуллерена. Вдумайтесь, Мариус: молекула, способная вместить целый корабль.

Пока Варгович переваривал информацию, часть его сознания продолжала читать описание жерловиков. По своей биохимии они похожи на рифтий – лишенных кишечника червей, обитающих вблизи земных гидротермальных источников. Жерловики впитывали сероводород через свои воронки и с помощью модифицированной формы гемоглобина пропускали его сквозь насыщенный бактериями орган в нижней части мешка. Бактерии расщепляли и окисляли сероводород, образуя молекулы, сходные с глюкозой. Этот аналог глюкозы служил пищей жерловикам, поддерживая их жизнь и позволяя медленно перемещаться к другому краю жерла или даже переплывать к соседнему, пока взрослая особь окончательно не укоренится в грунт. Варгович прочитал все это, потом кое-что вспомнил и перечитал снова. Он вспомнил загадочное сообщение, перехваченное несколькими месяцами раньше и переданное ему после дешифровки, – что-то о планах Демархии приспособить биохимию жерловиков для более крупных животных. Какое-то мгновение он боролся с искушением спросить Чолок об этом напрямик, но решил придержать вопрос до подходящего времени.

– Хотите поделиться со мной еще какой-нибудь пропагандой?

– Вокруг города двести таких сфер. Они раздуваются и сдуваются, словно воздушные пузыри, поддерживая равновесие. Я не знаю точно, как там все происходит, кроме того, что это как-то связано с изменением пьезоэлектрических потоков в трубках.

– Я все еще не понимаю, как это может пригодиться Гильгамешу.

– Подумайте хорошенько. Если вы доставите этот образец на Ганимед, там найдут способ его разрушения. Нужен только молекулярный реагент, способный расширить промежутки между фуллереновыми нитями, чтобы молекулы воды проникли внутрь, или что-нибудь еще, способное задержать пьезоэлектрический импульс.

Варгович рассеянно наблюдал, как напоминающий кальмара хищник отхватил у жерловика часть мешка. Кровь кальмаров была насыщена двумя формами гемоглобина: одна содержала кислород, а другая была приспособлена под сероводород. Кальмары поддерживали кровообращение с помощью гликопротеинов и меняли метаболизм, переходя из богатой кислородом воды в богатую сероводородом.

Варгович переключил внимание на Чолок:

– Не могу поверить, что проделал весь этот путь ради… чего? Кусочка углерода? – Он покачал головой, возвращаясь к главной теме разговора. – Как вы это раздобыли?

– Несчастный случай с одним из жабраков.

– Продолжайте.

– Рядом с пузырем произошел взрыв. Мне поручили оперировать этого жабрака. Пришлось удалить множество осколков, так что не составило особого труда сохранить два-три для себя.

– Предусмотрительно с вашей стороны.

– Куда трудней было убедить Гильгамеш прислать вас сюда. Особенно после Манципла…

– Он не стоил того, чтобы терять из-за него сон, – сказал Варгович. – Просто жирный болван, не умевший быстро плавать.

Операция состоялась на следующий день. Варгович очнулся с такой сухостью во рту, словно там вовсю жарила печка.

Он чувствовал себя… странно. Его предупреждали об этом. Он даже опрашивал тех, кого подвергали подобной процедуре в экспериментальных лабораториях Гильгамеша. Они рассказали про это ощущение хрупкости, как будто твоя голова плохо прикреплена к туловищу. Периодические приливы холода к области шеи только усиливали эффект.

– Вам можно говорить, – сказала Чолок, склонившись над ним в белой хирургической одежде. – Но из-за модификаций в сердечно-сосудистой системе и большого количества доработок в области гортани голос будет звучать немного непривычно. Некоторые жабраки чувствуют себя уверенно только в разговоре с себе подобными.

Варгович поднес к глазам руку, чтобы рассмотреть прозрачные перепонки между пальцами. На бледной коже ладони виднелось темное пятно: Чолок внедрила туда образец. В другой руке был спрятан такой же.

– Все получилось, да? – Голос его звучал пискляво. – Теперь я могу дышать водой?

– И воздухом тоже, – прибавила Чолок. – Хотя то, что покажется вам сейчас тяжелыми упражнениями, в воде будет выглядеть совершенно естественно.

– Я могу двигаться?

– Да, конечно. Попробуйте встать. Вы крепче, чем вам кажется.

Он последовал совету, воспользовавшись моментом, чтобы осмотреть обстановку. Его макушку сжимал нейронный монитор. Варгович стоял голый в ярко освещенном реанимационном кабинете, стеклянная стена открывала вид на океан снаружи. Именно отсюда Чолок в первый раз связывалась с Гильгамешем.

– Здесь безопасно?

– Безопасно? – переспросила она, словно это слово было непристойным. – Да, наверное.

– Тогда расскажите об адаптах.

– О ком?

– Это кодовое название, которым пользуется Демархия. Недавно криптоаналитики перехватили сообщение – что-то насчет экспериментов по радикальной трансформации. Я вспомнил о нем там, возле аквариума. – Варгович коснулся пальцами жабр на шее. – Что-то, позволяющее сделать такую операцию похожей на обычную косметическую. Мы слышали, Демархия приспособила основанный на сере метаболизм жерловиков для нужд человека.

Чолок присвистнула:

– Вот это был бы хитрый фокус!

– Но не бесполезный… особенно если нужна рабочая сила, способная переносить бескислородную среду в районе гидротермальных источников, где у Демархии есть определенные минералогические интересы.

– Может быть. – Чолок помолчала немного. – Необходимые для этого изменения выходят за пределы хирургии. Это лучше описывать на уровне личностного развития. Но даже тогда… Возможно, тому, кто получится в итоге, не обязательно будет оставаться человеком. – Она как будто вздрогнула, хотя холодно было скорее Варговичу, все еще стоявшему голым возле реанимационного стола. – Если что-то и происходило, – закончила Чолок, – то я об этом не слышала. Больше мне нечего сказать.