Текст книги "Дом Солнц"

Автор книги: Аластер Рейнольдс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Часть третья

Однажды я узнала страшный секрет моей матери и нашего дома. Случилось это после очередной встречи с мальчишкой. Его я теперь любила и ненавидела, как темную сторону своей души. Минуло уже года полтора с тех пор, как я посвятила его в тайны Палатиала.

Мальчишка стал графом Мордексом. Произошло это в несколько этапов, каждый из которых занял целый день игры. Сперва мальчишка вжился в роль королевского гонца, который стал шпионом и якобы узнал, где скрывается чародей Калидрий. Гонца впустили в Черный Замок после тщательной проверки, убедившись, что он не вооружен. Так мальчишка встретился с Мордексом, но вжиться в его роль сумел не сразу. Правила игры оказались мудреными, мы постигали их методом проб и ошибок. Например, выяснилось, что роли можно менять лишь на равноценные, то есть без скачков в общественном положении. Из крестьянина не перейти в короли, даже если король преклонит колена и поцелует ему руку. Зато из крестьянина можно переселиться в кузнеца, потом в оружейника, потом в командира королевской гвардии и так далее, шаг за шагом к верхушке. Иногда не получалось доиграть в одной роли, а следующий раз начать в другой, но запрет вытекал из замысловатого сюжета самой игры. Легкой и стремительной она не была, но каждый этап полностью раскрывал перед нами очередного персонажа, и мы не скучали. Зачастую новая роль занимала настолько, что становилось трудно придерживаться плана, разработанного тремя-четырьмя этапами и персонажами ранее. Сама я с ролью принцессы почти не разлучалась – лишь изредка вселялась в придворных, чтобы убедиться: заговор против нее никто не строит. Когда вычислила вероятную предательницу – служанку, брата которой казнили за браконьерство, я отправила ее на допрос к главному инквизитору. Служанка не выдержала пыток и умерла, не успев сознаться в коварном замысле, но я в ее виновности не усомнилась.

Я уже поняла, что в массовое производство Палатиал не запустят. Единственной партией так и останется десяток экземпляров, в том числе и мой. Подробности я слышала редко, в основном от мальчишки, но поняла, что Палатиал негативно влияет на своих маленьких владельцев. Дети переносили в реальность воспоминания своих персонажей, перенимали их черты, хотя при выходе из портала Палатиал должен стирать временные нервные состояния. У меня так и получалось: в Палатиале принцесса казалась реальнее моих реальных знакомых, ведь я вживалась в ее роль. Но стоило вернуться из зеленого куба в игровую, она блекла и теряла жизненную силу, превращаясь в книжную иллюстрацию. Ее воспоминания во время игры становились моими, а в реальности таяли как сон, который наутро забываешь. Я помнила достижения и промахи принцессы, помнила свою задачу и текущую игровую ситуацию, но стоило покинуть зеленую комнату – Палатиал превращался в банальный кукольный домик.

Синдикат-производитель защитил себя от судебных разбирательств, связанных с использованием Палатиала. Прежде чем получить пробный экземпляр, каждая семья подписала отказ от претензий. Но при массовом производстве такое невозможно: Палатиал попадет в миллионы домов Золотого Часа. Даже если галлюцинации начнутся у нескольких детей, синдикату конец.

В итоге разработку игры приостановили. Синдикат попытался вернуть экспериментальную партию, но собрать все Палатиалы не удалось. Их маленькие хозяева впали в зависимость от игры и не желали расставаться с фантастическим миром. Лишь отдельные семьи позволили демонтировать Палатиал – большинство утаило игрушку, тем более что синдикат не стремился затевать судебные тяжбы.

– Ты знаешь, что его сделали для войны? – однажды, когда мы возвращались через портал в игровую, спросил мальчишка.

– Кого «его»?

– Игрушку твою, Палатиал. – Мальчишка до сих пор напоминал графа Мордекса. В его голосе звучала надменность куда сильнее обычного желания уесть и подначить. – Его сделали для солдат вроде клонированных твоей семьей. Солдаты попадали в Палатиал и набирались воспоминаний о войне, хотя их только создали. На настоящую бойню они отправлялись подготовленными, словно прошли целый боевой путь.

О Вспышке я слышала мало – эту тему энциклокуб почти не освещал, – но достаточно, чтобы понимать: чародеи и фрейлины значительной роли в войне не играют.

– Вспышка случилась в космосе, – напомнила я. – Там нет ни замков, ни дворцов.

Мальчишка закатил глаза:

– Разве это важно? Мелкие детали синдикат откорректировал в самый последний момент. При солдатах Палатиал и назывался иначе. Через портал они попадали не в сказку, а в Солнечную систему, на Золотой Час с кораблями и Малыми Мирами. Сказочный антураж добавили после войны, чтобы превратить тренажер в игрушку и снова на нем заработать. Говорят, с ним всегда были проблемы – солдаты застревали в игре, не помнили, кто они и откуда. Думаю, этот глюк синдикат исправил.

– Я тебе не верю. Последняя война была ужасна, поэтому о ней не говорят.

– «Не говорят» не значит «не зарабатывают». Видела роботов, которые спускаются со мной по трапу? Сними верхний глянцевый слой – это будут те же роботы, которых моя семья поставляла на войну.

Роботы до сих пор меня пугали. Во сне я порой неслась по извилистым зеркальным коридорам нашего дома, а одноколесное плосколицее чудище следом. Оно не отставало – какое там! – постепенно меня нагоняло. Пусть Вспышка останется в прошлом, на страницах истории. Незачем ей влиять на настоящее, незачем стучаться в окно и требовать внимания.

– Клонов сейчас нет, – заявила я. – Только мои няни.

– Рабский труд на Золотом Часе запрещен. Отец говорит, что за время перемирия ваша семейка свои фокусы не забыла. Понадобятся клоны – вмиг производство наладите. – Мальчишка еще не вышел из образа графа Мордекса и злорадно добавил: – Это довело твою мамашу до ручки, и она благополучно свихнулась. Неужели ты не в курсе?

– Понятия не имею, о чем ты говоришь, – моими устами отчеканила принцесса.

– Твоя мать жива, но повредилась умом. От тебя это скрывают?

– Мама больна.

– Ты ведь никогда ее не видела? Никогда не говорила с ней напрямую?

– Я постоянно разговариваю с ней.

– Ты разговариваешь с экранами – вроде того, который поздоровался со мной, когда я сошел с шаттла. На экране не твоя мать, а образ, составленный устройством, которое наблюдает за ней с тех пор, как она была девочкой, и якобы способно смоделировать ее поведение.

– Ты просто вредничаешь.

– Не вредничаю, а хочу тебя просветить. Поэтому у вас дом такой: твоя мать постоянно требует, чтобы его ломали и отстраивали снова. Она свихнулась, думает, что ее преследуют и хотят наказать за прошлые делишки. Не веришь мне, спроси любого, кто за тобой присматривает.

– Ты изменился, – отметила я. – С тех пор как попал в Палатиал, ты больше похож на графа, чем… – Тут я наверняка назвала имя, но сейчас его не упомню.

С бельведера я наблюдала, как шаттл взлетает, поднимает шасси и уносится в красноватую дымку Золотого Часа, навстречу Малым Мирам.

Проводив гостя, я отправилась задавать нелегкие вопросы.

То, что мама больна и не в состоянии принимать гостей, даже собственную дочь, я знала всегда. Для меня это было непреложной истиной, вроде того, что я Абигейл Джентиан, Горечавка, а не девочка из другой семьи, живущей в другом конце Солнечной системы. Я разговаривала с мамой с самого раннего детства и всегда чувствовала ее любовь и гордость за меня.

«Абигейл Джентиан, Горечавка моя, ты девочка особенная. Тебя ждут великие дела».

Мама внушала, что я особенная, что чудеса Вселенной для меня одной. Другие тянутся за ними, но достать смогу я одна. Вживую я маму не видела, но считала мудрой и доброй, щедрой на любовь и нежность.

И вот мне говорят, что мама безумна и думает лишь, как бы спастись от своих мнимых преследователей или хоть на время их запутать. Если я существовала для нее, то только как точка, как ничтожная ворсинка пестрого ковра ее эгоцентризма.

С того дня все изменилось.

Я отправилась к мадам Кляйнфельтер. Она сидела за столом, вокруг которого парили графики работы слуг и клон-нянь. Когда я подошла, она перемещала блоки заданий светящимся стилусом и постукивала им по губам, обдумывая очередное масштабное изменение.

– В чем дело, Абигейл? – спросила мадам Кляйнфельтер. Она явно надеялась, что я наиграюсь с Палатиалом и устану.

– Моя мама безумна?

Мадам Кляйнфельтер закрыла графики и отложила стилус.

– Это мальчик? – спросила она, назвав его по имени или по фамилии. – Он тебе сказал?

– Так это правда?

– Ты знаешь, что твоя мама нездорова, но, как и я, ежедневно общаешься с ней через экраны. Она кажется безумной?

– Вообще-то, нет, но…

– Разве она не любит тебя и постоянно об этом не говорит?

– Говорит, но…

– Что «но», Абигейл?

– На экранах впрямь моя мама? – спросила я, памятуя о словах мальчишки. – Или образ, смоделированный устройством, которое хорошо ее знает?

– Зачем экранам показывать образ, а не твою маму? – искренне удивилась мадам Кляйнфельтер.

– Не знаю. Почему я не могу с ней увидеться?

– Потому что она сильно больна и должна находиться в изоляции, пока не вылечится. А она вылечится, дай срок. Пока же она вынуждена находиться в стерильности и общаться через экраны.

– Не верю! Моя мама свихнулась. Что-то довело ее до ручки.

– Ах, Абигейл, ты не сама это придумала, а повторяешь за противным… – Мадам Кляйнфельтер прикусила язык, чтобы не выругаться. – До ручки твою мать ничто не довело. Она… с проблемами не справилась, только и всего.

– Из-за нее у нас такой дом?

Наверное, до этого вопроса мадам Кляйнфельтер надеялась, что я проглочу ее увещевания и уйду, но тут аж в лице изменилась. В ее глазах я пересекла Рубикон, не между детством и отрочеством – для этого время еще не настало, – а между этапами детства. Ребенок может знать о смерти, боли и безумии и оставаться ребенком.

– Я думала, ты спросишь об этом года через два, – посетовала наставница.

– Нет, сейчас скажите! – потребовала я так дерзко, что сама удивилась.

– Тогда пойдем со мной. Только, Абигейл, ты об этом пожалеешь. Тебя ждет потрясение, которое не рассеется, как после игры в Палатиале. Это тяжело ранит душу, и ты пронесешь эту рану через всю жизнь. Зачем страдать уже сейчас, если можно подарить себе еще пару лет счастливого неведения? Ну так? Сейчас или потом?

– Сейчас, конечно сейчас.

Мадам Кляйнфельтер отвела меня в закрытое крыло дома, где держали мою мать. Так я узнала все, что наставница и другие взрослые хотели сообщить мне, когда я немного повзрослею. Мальчишка не врал – моя мама впрямь повредилась умом. Рассудок она потеряла от стыда и чувства вины за то, что творили ее прекрасные клоны, и за то, что в отместку творили с ними.

Без клонов, которых так искусно создавала моя семья, Вспышка пошла бы совершенно по иному сценарию. Сторона, которую мы снабжали, либо использовала бы тех же боевых роботов, что противник, либо капитулировала бы на унизительных условиях. Вместо этого мы создавали им полчища свеженьких солдат с опытом и закалкой ветеранов – хоть сейчас на передовую. Вспышка закончилась быстро, многомиллионное население Золотого Часа почти не пострадало, зато в других системах жертвы были огромными. В разгар военных действий никто не задумывался, что клоны не просто искусственный интеллект в органической оболочке, не просто начинка для скафандров и боевых кораблей и не просто современный аналог голубей, которых тысячи лет назад превращали в радиоуправляемые бомбы.

Пока шла война, мама сохраняла внешнюю твердость духа, а когда пересчитали погибших, раскаяние подточило ее хрупкое психическое здоровье. Она задумалась о том, сколько жизней создала и погубила наша семья. Иные клоны просуществовали какие-то месяцы или даже недели, а воевали с уверенностью, что за их плечами целая жизнь. Они считали себя полноценными людьми.

Чувство вины приняло извращенно-болезненную форму – мама утверждала, что ее преследуют души погибших, что они хотят отомстить за ущербную жизнь, которую она им уготовила. Чистейшее безумие, но в мамином сознании оно укоренилось прочно. Лечить ее приглашали лучших психиатров Золотого Часа, только каждое новое вмешательство лишь усугубляло мамино состояние. Ей разобрали мозг, будто дорогую сложную головоломку, тщательно отполировали все части и снова собрали воедино. Ей насадили ложные воспоминания, а связанные с войной пытались стереть – пусть, мол, успокоится.

Ничего не помогало.

Мадам Кляйнфельтер привела меня в комнату с выгнутой стеной и ставнями на окнах. Она опустила рычаг и велела встать рядом с ней. Так я увидела палату, в которой жила моя мать.

Держали маму в контейнере с солоноватой розовой жидкостью. Меня заранее предупредили: в саму палату заходить нельзя, чтобы не нарушить строгую стерильность. Теперь я увидела, зачем она нужна. Верхушку черепа у мамы срезали, бесстыдно обнажив блестящий розово-серый мозг. Извилистую массу так утыкали зондами и электродами, что она напоминала игольницу. Целая связка проводов тянулась по стенке контейнера к тележке с продолговатыми устройствами. В палате дежурили три техника в зеленой форме, поразительно похожие на тех, что устанавливали Палатиал. Размещались они на невысокой платформе, при необходимости могли дотянуться до приборов на контейнере, следили за парящими дисплеями и переговаривались вполголоса, как все доктора. Их губы шевелились под тонкими марлевыми масками. Периодически мама дергала ногами или руками, но на это техники внимания не обращали.

– Твоя мать живет так уже тридцать лет, – объявила мадам Кляйнфельтер. – Смотреть на нее тяжело, но ей не больно. Терзают ее лишь собственные фантазии. У твоей мамы есть дни прогресса и дни регресса. В хорошие она разговаривает более-менее нормально. Полностью фантазии не исчезают даже тогда, но она сосредоточивается, обсуждает семейные дела и политику, планирует дальнейшее переустройство дома.

– А сегодня у нее прогресс или регресс?

– Сегодня пограничное состояние. Она в своих фантазиях – сражается с призраками, а с нами говорить не может.

– Расскажите мне про дом.

– Твоя мать вбила себе в голову, что знает, как спастись от призраков. Здесь, в глубине дома, она относительно спокойна. В боковое крыло она не осмелилась бы войти, даже если бы могла. Там, по ее мнению, слишком опасно. По мере развития психоза твоя мама пряталась все дальше и дальше от внешнего мира. Теперь ее мир здесь. Сперва он сузился до нескольких комнат, потом до этой палаты, потом до контейнера. Только твоей маме не хватило и этого. Она придумала барьеры, которые задержат призраков и собьют их с толку. Так появились коридоры, ведущие никуда или к своему же началу; невидимые призракам лестницы; бесчисленные зеркала, которые собьют ее мучителей с толку; двери, за которыми стена. Разумеется, не достаточно и этого. Призраки умны и изобретательны, они не оставят попыток прорваться к твоей маме. Дом следует постоянно модернизировать, чтобы мучители не освоились с планировкой. Нужно расширять его, нужно возводить новые крылья и башни, а существующие почаще перестраивать, сооружать лабиринты и ловушки. Главное – не останавливаться. Пока в доме идут перемены, твоя мать цепляется за остатки разума, пусть даже лишь в дни прогресса. Если прервать обновления, если она поймет, что призракам дали дорогу, ей не сохранить и этих жалких остатков здравомыслия. Мы навсегда ее потеряем. – Мадам Кляйнфельтер взяла меня за руку. Ладони у нее были крупные, шершавые. – Надежда еще есть. Специалисты верят, что твою маму удастся вернуть к жизни. Поэтому мы потакаем ее желаниям и наш дом такой. Поэтому тебе пришлось расти в необычных условиях, которые пугают и расстраивают многих детей. А ты выдержала. Абигейл, ты умница, мы тобой гордимся. Все, включая твою маму.

– Она поймет, что я ее навестила?

– Твоя мама понимает все. Дом напичкан камерами – они в каждом коридоре, у каждой двери. Они подведены к ее мозгу, только следит твоя мама не за нами.

– За призраками, – догадалась я.

– Да. Твоя мама улавливает малейшее изменение в игре света и теней. Если возбуждается, значит она якобы что-то увидела.

– Она сейчас что-то увидела.

– Абигейл, призраков не существует. Они плод ее больного воображения, запомни.

– Я же не дура! – фыркнула я, а потом задумалась, почему одни комнаты слуги любят, а другие – нет. Почему в некоторых тихих закутках никто и минуты лишней не задерживается? Если дело не в призраках, может, через камеры невидимым нервно-паралитическим газом сочится больное воображение моей матери? – Хватит, насмотрелась, – заявила я.

– Потолковать бы мне с тем мальчиком…

– Он не виноват. Он лишь рассказал мне то, что я в итоге узнала бы сама.

Мадам Кляйнфельтер понимающе кивнула и, опустив металлические жалюзи, скрыла от меня мамину палату. Представляю, какое облегчение чувствовала моя наставница. Наверняка ведь с содроганием ждала этого разговора уже несколько десятилетий, с самого моего рождения.

Глава 13

С первой минуты пребывания в системе Белладонны нас сопровождали. Подлетел корабль и с откровенно воинственным видом набился в спутники. Назывался он «Голубянка красивая», смахивал на зеленую пупырчатую жабу и принадлежал шаттерлингу по имени Чистец. Сама подозрительность, Чистец прощупал меня сенсорами глубокого проникновения и лишь после этого признал, что я не представляю опасности.

– Не обижайся, Лихнис, – сказало имаго Чистеца. – Рисковать мы не имеем права. – Он не разглядывал, а сканировал меня, точно заметил в моем лице нечто изобличающее. – Да, это в самом деле ты. Спасся, молодец! Другой корабль – «Серебряные крылья зари»? Значит, это Портулак. Ну, вы у нас не разлей вода… – Не дав прочувствовать язвительность последней фразы, Чистец добавил: – Как же я рад вас видеть!

– Мы не просто добрались к вам невредимыми, но и привезли еще пятерых – Аконита, Волчник, Люцерну, Донник и Мауна. Они пока в латентности, но в целом живы и здоровы.

– Вас семеро? – Чистец радостно засмеялся. – Чудесные новости! Мы так давно не видели своих, что почти перестали надеяться. О других что-нибудь известно?

– Наверняка не скажу, но я видел систему сбора, думаю, надежды мало. – Тут меня захлестнули эмоции. Чистеца я особо не жаловал, считал его правой рукой Овсяницы и не раз замечал, как он плетет интриги и рвется в лидеры. Но раз в Овсянице я ошибся, не исключено, что ошибаюсь и в Чистеце. Старые обиды и подозрения вдруг превратились в ношу, которую пора сбросить. – Рад встрече, Чистец! – воскликнул я. – Боюсь спрашивать, но скажи, сколько наших с тобой?

– Сорок пять, с вами пятьдесят два. Может, кто еще подлетит, но я не особо в это верю.

– Пятьдесят два, – огорошенно повторил я.

Вообще-то, я ожидал и худшего, не исключал даже, что нас всего семеро, но в то же время надеялся, что уцелела сотня, а то и больше.

– Да, негусто, – кивнул Чистец, словно читая мои мысли. – С другой стороны, хорошо, что хоть кто-то выжил. Нас больше пятидесяти, значит есть кворум. Конечно, при необходимости мы и без кворума приняли бы решение, но здорово, что закон можно не нарушать.

Абигейл никогда не говорила, как быть, если шаттерлингов останется меньше пятидесяти. Видимо, такую ситуацию она считала столь невероятной, что не продумала план действий, например на случай саморазрушения Вселенной или возвращения Предтеч, которые назовут галактику своей.

Нас осталось на два больше допустимого минимума, и в глазах Чистеца читалось огромное облегчение. Он-то всегда был ярым приверженцем священных заповедей Абигейл.

– Других шаттерлингов вы тоже увидите, – пообещал Чистец. – Они все на Невме, кроме тех, кто сейчас в патруле. Любой проникший в эту систему подвергается самому пристрастному досмотру. Уже пришлось уничтожить три корабля, которые мы опознали как вражеские. Все они оказались исследовательскими зондами местных молодых цивилизаций, но, думаю, наша осторожность понятна.

– Надеюсь, хвост мы не привели, – сказал я. – За нами гнались, но мы сумели оторваться. Чистец, мы ведь пленных везем. Аконит со спутниками захватили их примерно в то время, когда погиб Овсяница.

– Об Овсянице мы слышали. Ужасная новость! Но ведь погиб он достойно. Герой, гордость нашей Линии… – Чистец ненадолго затих, точно лишь сейчас вспомнил погибшего, а потом попросил: – Расскажи про пленных.

– Их четверо. По имени мы знаем лишь одного – Синюшку из Линии Марцеллин. Да-да, раньше с Марцеллинами проблем не возникало. Синюшка мог действовать один. Марцеллины считают его погибшим уже десять-одиннадцать циклов по своему исчислению.

– Вы его допросили?

– Аконит и Волчник выжали из него все, что могли, но убивать не стали. С более пристрастным допросом они решили повременить до высадки на Невму.

– Верное решение. Если пленные – единственный выход на врага, их нужно холить и лелеять. Боюсь, этого нам не избежать. Только высадки, увы, не будет.

– Почему?

– Из-за местных традиций. Наши данные устарели. Когда мы прилетели на Невму, она оказалась заселена.

– Местные не хотят, чтобы мы высаживались?

– Местные как раз не против. Им не страшны ни мы сами, ни наши корабли. Проблема во фракто-коагуляции, известной как Фантом Воздуха.

– Постчеловеческий интеллект? – спросил я, вспомнив, что читал про Фантома в космотеке после того, как мы впервые узнали, где находится убежище Белладонны.

– А ты хорошо подготовился, – похвалил Чистец. – Фантом живет тут миллионы лет, дольше любой цивилизации. Местные очень его берегут, что неудивительно, ведь на Невму летят в основном из-за Фантома. Его изучают, ему поклоняются, причем одно плавно перетекает в другое. Непреклонны они в одном: беспокоить Фантома нельзя, а вторжение пятидесятикилометрового корабля в его атмосферу не что иное, как беспокойство.

– Тогда, наверное, можно переброситься.

– Лихнис, там нет вакуумных туннелей. Садиться будем на шаттлах. Надеюсь, тебе это не слишком претит.

– Ничего, справимся.

– Не сомневаюсь. Портулак тоже в латентности?

– Она вот-вот проснется. В любом случае «Серебряные крылья» запрограммированы лететь за «Лентяем», если только я не выкину откровенную глупость.

– Тогда следуй за мной, поищем, где припарковать ваши корабли. Особо пышный прием не обещаю – настроение у нас сейчас не ахти. Но мы очень постараемся.

– Охотно верю, – сказал я.

Зеленый пупырчатый урод-корабль рванул прочь.

– Это точно Чистец, а не вражеский лазутчик?

– Точно-точно Чистец, – заверил я, поражаясь своему терпению. Выйдя из латентности, Портулак спрашивала об этом уже раз пять-шесть, выслушивала объяснение и ненадолго успокаивалась. – Если это не он, враги внедрились к нам в Линию настолько, что впору капитулировать, причем немедленно.

– Да, ты прав, – согласилась Портулак.

Она еще не проснулась по-настоящему, взгляд был рассеянным, а движения – скованными. Ко мне на корабль возлюбленная перебросилась, едва выбравшись из криофага. Мало-помалу ее взор прояснился, шестеренки в голове закрутились, и я пересказал ей то, что услышал от Чистеца.

– Пойдем проведаем Геспера, – вдруг объявила Портулак. – Посмотрим, не погасли ли огоньки.

Светящиеся точки за стеклянными панелями в черепе робота горели, но ярче или слабее, чем до нашего погружения в латентность, я не знал, а вот замедленность их кружения наводила на мысли о модели планетной системы, у которой почти кончился завод. При Портулак говорить об этом не хотелось.

– Огоньки горят, – сказал я, уравновешивая оптимизм с прагматизмом. – Состояние, конечно, тяжелое…

– Да ладно тебе, Лихнис! Сама понимаю, Гесперу хуже, но он жив. Сила, которая нацарапала узор на бокале, не покинула его.

Я не удосужился спросить Чистеца, привез ли кто из уцелевших шаттерлингов гостей и нет ли среди тех роботов. Почему-то это казалось маловероятным.

– На Невме Гесперу помогут. Там есть цивилизация. Вдруг местные умеют больше, чем мы? Они изучают постчеловеческий машинный интеллект…

– Это как утверждать, что ботаник, изучающий кувшинки, способен вправить вывих плеча.

– Я только говорю, что отчаиваться рано.

– Ты уже видел Невму? – спросила Портулак после небольшой паузы.

– Чистец ведет нас на орбиту. А рассматривать Невму одному не хотелось, я ждал, когда проснешься ты.

– Так мы не высаживаемся?

– С этим проблемы. Без крайней надобности местных лучше не злить.

– Я-то рассчитывала, что планета не заселена.

– Небольшой шанс оставался. По словам Чистеца, если будем паиньками, местные не разозлятся. – Я протянул руку. – Пошли на мостик?

Когда мы перебросились к дисплееру, Портулак немного оттаяла. Мы обнялись, возлюбленная положила голову мне на плечо, – казалось, сейчас она зевнет и начнет посапывать.

Хорошо, что я не просмотрел увеличенное изображение Невмы раньше! «Лентяй» подготовил его несколько часов назад, но я решил дождаться непосредственного выхода на полярную орбиту и жесткого торможения. Когда дисплеер включился, мы пролетали экваториальную плоскость. Планета росла буквально на глазах, корабль Чистеца стал зеленой точкой в центре размытого пятна в тысячах километров от нас.

Невма казалась полной противоположностью суперокеанической планете кентавров. Полюса сковал лед, остальная часть была засушливой и серебристо-серой, как пемза. Поверхность Невмы сияла – это кварцевые дюны отражали свет, наводя на мысли о безжизненной выжженной пустыне. Тем не менее атмосфера виднелась уже сейчас – тонюсенький нимб вокруг планеты. В нем даже облака просматривались. Полупрозрачные, как призраки настоящих облаков, но они там были.

– Жить-то на этой Невме можно? – спросила Портулак.

– Если верить Чистецу, люди там уже живут.

– Кислород есть. Хранители наверняка сюда наведывались. Но я не вижу организмов – ни растений, ни животных.

– Может, предыдущая цивилизация изменила атмосферу, и запас воздуха в системе есть, хоть и не восполняется.

Портулак подняла голову – сонливости почти не осталось:

– А что это за пояс на экваторе? Кольца?

– Нет, не кольца, скорее, какая-то орбитальная конструкция.

– Вид у нее запущенный, – отметила Портулак, когда угол обзора изменился и пояс превратился в зазубренный обод вокруг планеты.

Много циклов назад конструкция была цельной. Когда-то десяток подъемников соединял экватор Невмы и космос. Они, словно спицы, тянулись к ободу в десяти-одиннадцати тысячах километров над землей. Сейчас ни один поверхности не достигал, хотя отдельные до сих пор пронзали атмосферу или возносились дальше в пространство. Обломанные спицы щетинились и топорщились, как кристаллы льда. Они либо остались от предыдущей цивилизации, либо очень быстро деформировались и разрушались.

– Геспер был здесь, – проговорила Портулак.

– Что?

Она стиснула мою ладонь:

– Неужели не видишь?

– Не вижу чего?

– Помнишь рисунок на бокале, колесо? Оно перед нами. Так выглядит Невма из космоса.

Я мгновенно понял, что Портулак права, а вот глубинный смысл ухватить не мог.

– Зачем ему рисовать это место?

– Затем, что Геспер знал: мы летим сюда. Затем, что в глубинах его памяти сохранились воспоминания о Невме. Затем, что сил и времени ему хватило только на это изображение, потом он отключился.

– Все равно не понимаю. Зачем нам картинка? Мы ведь и без него знали, что летим на Невму, а не к другому миру.

– Это не просто рисунок, а послание. Может, даже руководство к действию.

Корабли мы оставили на полярной орбите. Соседей я узнал без труда: вот «Желтый паяц», вот «Полуночная королева», вот «Бумажная кокотка», вот «Стальной бриз»… Каждый корабль свидетельствовал, что выжил определенный шаттерлинг. У меня от сердца отлегло, когда я увидел «Огненную ведьму» Минуарции. Страшно хотелось, чтобы она уцелела.

К Невме мы устремились на шаттле. Аконит и Волчник уже проснулись, еще троих шаттерлингов пробуждение ждало после высадки. В хвостовой части находились четверо пленных в стазисе. Геспера Портулак решила не трогать, чтобы ненароком ему не навредить. Мы летели за шаттлом Чистеца, хромированной каплей с острым, как игла, хвостом.

Шаттл, на котором летели мы, принадлежал Портулак, и напоминал снятую колоду карт, и идеально подходил для аэронаблюдений. Панорамное окно в смотровой кабине было скошено для беспрепятственного обзора поверхности планеты. У окна стояли столики и стулья, только сидеть никому не хотелось. Мы облокотились на перила из полированного дерева и выглядывали местных жителей.

– Проведу краткий инструктаж, – объявило имаго, которое Чистец заслал со своей капли. Он вырядился в длинный зеленый плащ, бордовые брюки и тяжелые черные ботинки с пластиковым кантом. – У Невмы долгая богатая история. Мы лишь в четырех тысячах световых лет от Старого Места. Здесь высадились уже на двадцать втором килогоду освоения космоса. Помните Сообщество Блистательной Экспансии?

– Да, – кивнула Портулак, – но смутно.

– Название знакомое, – отозвался я.

– Ну, историей ты никогда не увлекался, даже эпохами, в которые жил сам, – отметил Чистец. За окном безбрежное море серебристых дюн тянулось к светлому горизонту, с высоты нашего полета кажущемуся изогнутым. – Ничего страшного, мне самому пришлось основательно подучить историю Сообщества. Тем более оно недотянуло и до тридцатого тысячелетия, заселив, по разным источникам, систем пятьдесят-шестьдесят. По нашим данным, до Сообщества здесь никого не было. В кометном облаке нашли артефакты Предтеч – и только.

– Сообщество приспособило Невму под себя? – спросила Портулак. – Я имею в виду атмосферу.

– Они пытались, но не успели – экосистема рухнула. Следующая цивилизация под названием Пышный Цвет прибыла через тридцать тысячелетий, за которые планета полностью восстановилась. Эти поселенцы порезвились на славу – оттрубили сорок пять тысячелетий, в этой системе освоили не только Невму, но и еще несколько небесных тел планетного вида. Увы, уцелела только Невма. Не ввяжись Пышный Цвет в микровойну с империей Красной Звезды, они еще не таких высот достигли бы.

– А после Пышного Цвета? – спросил я.

– Еще через четверть миллиона лет на Невме появился Дар Небес.

– Наконец-то! – Я вздохнул с облегчением. – Галактическая супердержава, о которой я слышал.

– Нужно очень постараться, чтобы не слышать о Даре. Они почти одиннадцать циклов протянули, а это два с лишним миллиона лет, и разработали ряд приспособлений, которыми и сейчас пользуются хранители: устройства для трансмутации, межпланетные атмосферонасосы и так далее. На определенном этапе Невма была классически земной. Тогда ее жители строили большие города, руины которых и по сей день крупнейшие сооружения планеты. – Чистец прищурился и взглянул на горизонт. – К одному мы сейчас подлетаем. Да вы его из космоса видели, если присматривались.