Текст книги "Вдох, выдох (СИ)"
Автор книги: Алана Инош
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
– Твоя очередь, – ткнули её в бок.
В тесном каменном гробу с единственными откидными нарами и одной скамейкой их набилось девять человек. Девять нарушительниц дисциплины на нескольких квадратных метрах. Как хочешь, так и ютись.
– Сволочи, дайте поспать нормально! – крикнул кто-то.
Стук раздавался через каждые двадцать минут. Ночью их будили реже, раза три. Регулярно врывались с обысками, невзирая на время суток. Кира сомнамбулически поднялась, разминая затёкшее тело, и перебралась с пола на голые нары. И сразу же снова провалилась в сны о Яне. Главное, не вспоминать тетиву для лука и условный подол: всё сразу становится мокрым, а бельё здесь десять раз на дню менять – мягко говоря, проблематично. Тем более, что в баню не выводили. В углу торчала старая ржавая раковина с неисправным, не открывающимся краном, под ней стояло большое пластиковое ведро с холодной водой: хочешь – умывайся, хочешь – пей. О том, чтобы подмыться во время месячных, и речи в таких условиях не шло. Кран не ремонтировался, но воду по утрам приносили свежую – и на том спасибо.
– Слезай, время вышло.
Кира сползла на пол и села у стены на корточки, её место на нарах заняла другая заключённая. Всё здесь было устроено для неудобства и страданий – моральных и телесных. Спиной не очень-то прислонишься: шершавая цементная «шуба» впивалась даже через робу. Озноб накатывал волнами, покрывалась мурашками даже голова, на которой торчала коротенькая щетина, оставшаяся после машинки. К причёскам жёстких требований не было, но в ШИЗО могли побрить в качестве дополнительного наказания, для подавления духа. Кто-то при этом кричал и бился, кто-то тихо плакал. Сопротивляющихся пристёгивали наручниками. Малочувствительная к таким вещам Кира даже оценила удобство отсутствия волос в плане гигиены, но для тех, кто дорожил своей шевелюрой, это была трагедия. Одна красавица, бывшая обладательница роскошной рыжевато-каштановой гривы, даже от свидания с родными отказалась – настолько ей мучительно стыдно было показаться перед ними в таком виде. Её утешали: главное, голова на месте, а волосы – не зубы, вырастут. Тем более, что такую внешность, как у неё, трудно было чем-то испортить. Состриженные длинные волосы, к слову, не выбрасывали, а продавали на парики: что добру пропадать?
Несмотря на холод, дышалось всё равно трудно из-за тесноты. В туалет не выводили, параша выносилась раз в сутки и издавала удушающий «аромат», вдыхать который приходилось и во время принятия пищи. В столовую не выпускали, просовывали миски с едой в дверное окошечко. Кормили плохо, на таком рационе слабели даже самые задиристые. Это было похоже на то, как палку гнут: давят, давят, пока не крякнет. Кто-то ломался, кто-то выдерживал. Ну ничего, зато Капа сейчас валялась с переломанными рёбрами в больничке и харкала кровью из проколотого лёгкого. Это только когда кости целы, лежать в лазарете сносно. А когда изломанное тело будто зубастый зверь рвёт, а обезболивающие не очень-то дают, жизнь тоже раем не кажется. А вышло это так.
Нюра была хорошенькой и хрупкой, большеглазой, с копной тёмно-каштановых длинных волос. На воле у неё остались муж и ребёнок, а здесь на неё глаз положила Капитолина – или Капитошка, Капа, как её тут называли. Забавно-ласковое «погоняло» странно сочеталось с её грубой, медвежьей наружностью: высокий рост, плотное квадратное туловище, крупные, мужские черты лица, короткая стрижка с бритыми боками и затылком. Работала она здесь грузчиком. Она взяла Нюру под крылышко, подкармливала, защищала. И спала с ней. Нюра была из тех, кому не под силу вынести тяготы жизни в заключении. «Умру здесь», – мерцало в глубине её обречённых глаз. Она нуждалась в поддержке, вот Капа и подставила сильное плечо, но считала её собственностью и люто ревновала. Но кто-то Нюру надоумил, что неплохо бы забеременеть: дескать, заключённым в положении делались послабления режима, питание более разнообразное, врачебная помощь в любое время. Возможность это осуществить представилась ей в виде приехавшего на длительное свидание мужа.
Муж уехал, а Нюра потом светила подбитым глазом: Капитошка была страшной собственницей. Муж, не муж – неважно. Нюра в этих стенах принадлежала ей, и точка. Никто на эти «знаки частной собственности» не обращал особого внимания: милые бранятся, как говорится. А однажды, занимаясь на спортплощадке под чистым весенним небом, Лютова услышала из разговора двух зэчек, что Нюра загремела в больничку с побоями, выкидышем и кровотечением. Это было делом рук Капы, причём для самой любительницы рукоприкладства не последовало никакого наказания.
Многие здесь «стучали». Кому-то это было положено по должности (дневальные, бригадиры), а кто-то делал это просто из вредности, из мести или просто чтоб выслужиться перед начальством и поскорее выйти по УДО. Капа была ценным источником информации для администрации. Кира соскочила с турника и пошла искать Свету-самбистку. Та, выслушав суть дела, согласилась, что Капа уж совсем распоясалась от безнаказанности.
– Оборзела маленько, есть такое. Вот только нам с тобой это дорого обойтись может, – щурясь вдаль, добавила она. – Нюрку, может, и жалко, да своя рубашка ближе к телу. Ты-то, может, и лёгким испугом отделаешься, ты же у нас личный тренер начальницы... Как же она без тренировок-то? А вот мне все пятнадцать суток кондея выпишут. А оно мне надо? Неохота спать по очереди и парашу нюхать.
– Ладно, без тебя обойдусь, – коротко бросила Лютова.
Начальница колонии и впрямь в последнее время пользовалась её услугами в качестве инструктора по самообороне, но никаких серьёзных поблажек Кире за это не давали. Ну, разве что смотрели сквозь пальцы на мелкие нарушения. А вот Капу «грели» с воли, и неплохо «грели». Работала она на погрузке-разгрузке не из-под палки, а вроде бы даже в своё удовольствие, мужским занятием подчёркивая свой статус «самца». Питалась Капа отлично, чай пила со сгущёнкой и конфетами, пользовалась мобильным телефоном с доступом в интернет. Конечно, начальство было в курсе и имело с этого свою копеечку. Многие откровенно считали, что Нюрка дура, раз променяла пусть даже частичный и строго отмеренный доступ к этим благам на поблажки по беременности... прописанные в законе, но на деле редко выполняющиеся. Света тоже так думала.
– Уж не знаю, кто ей напел про сказочные условия для мамочек, – хмыкнула она. – Может, только на образцово-показательных зонах такое и бывает... Капитоха – тварь, конечно. Участвовать не буду, не обессудь, но идею могу подсказать. Капа же штангу жмёт от груди? Ну вот... Значит, от несчастного случая не застрахована. Вроде как не рассчитала вес, хват неправильный, руки дрогнули... И фиг что докажут. Только надо, чтоб свидетелей не было.
– Можно и так. Я подумаю, – сказала Лютова.
Они были в зале не одни, но Кира улучила момент, когда никто не смотрел. Штанга упала Капе на грудь. Лютова целилась в горло, но вышло так, как вышло: тут уж не размахнёшься, иначе заподозрят. Рёбра треснули, Капитошка побагровела и закряхтела, на её лбу надулись жилы, а глаза выпучились. Её быстро освободили из-под штанги и отвезли в больничку. Разбирательство было недолгим, Лютова настаивала на версии несчастного случая. Всё выглядело очень убедительно, но пятнадцать суток ШИЗО Кире всё-таки впаяли. Чтоб впредь осторожнее была, страхуя любительниц жима лёжа.
Капа осталась жива благодаря своей медвежьей мощи и крепости организма, да и вес штанги был не запредельный, хотя, упади гриф на горло, хватило бы и такого. Вернувшись из больнички, парочка воссоединилась. Рассказывали, что Нюра, сама едва держась на ногах от слабости, преданно ухаживала за Капой, и та простила ей «измену». После выписки у них всё пошло по-старому, Нюра даже ещё крепче уцепилась за свою здешнюю супругу: каждый выживает, как может. А Лютова от сидения на холодном полу в ШИЗО схватила цистит. На ногах меньше вероятность застудиться, но ведь невозможно стоять сутками. Слишком спать хотелось – хотя бы подремать на корточках. Мест в «кондее» хватало, но их специально утрамбовывали, как шпроты в банке, когда хотели помучить.
...Вдох, выдох, вдох, выдох. Ах, как хотелось Лютовой шпрот в масле! Настоящих, пряных, пахнущих копчёностями, да с отварной картошечкой – горяченькой, дымящейся, со свежим укропом... Лучше не думать об этом. Подтягиваться ей, ослабленной после ШИЗО, стало тяжело, сказывалось скудное питание и невозможность из-за тесноты хоть мало-мальски поддерживать форму упражнениями. Единственное, что она могла делать, сидя в скрюченной позе, это напрягать и расслаблять мышцы, напрягать и расслаблять. С тех пор Кира ни во что не вмешивалась: и себе дороже обойдётся, и не факт, что спасибо скажут.
О том, что Капитошка готовит месть, Лютовой шепнула Тоша Белка – одна из завсегдатаев «качалки», Антонина Белкина. Эта грузноватая татуированная особа, любительница экстравагантных стрижек с выбритыми узорами, с Кирой не то чтобы дружила, но относилась к ней со своеобразным уважением.
– Загаситься тебе надо. Хоть в больничку, хоть в шизняк. В шизняк – желательнее, потому что в больничке тебя достать могут.
Это прозвучало даже не как совет, а как суровая констатация необходимости, против которой не попрёшь. Тяжёлое, как железобетонная плита, «надо».
– Слушай, но я же недавно оттуда, – содрогнулась Лютова от воспоминания об изоляторе. – Не очень-то мне улыбается опять туда загреметь. Цистит ко мне там, зараза такая, привязался, никак не вылечусь...
От холодной усмешки Белки Кире стало неуютно, озноб тронул плечи. Капа не собиралась сама пачкать руки, а подкупила нескольких зэчек из самых отмороженных, чтоб те устроили над Лютовой жестокое групповое надругательство. Цистит по сравнению с этим представлялся райским блаженством.
– Ничего, потерпишь, – хмыкнула Белка. – Целее будешь.
Попасть в изолятор было делом нехитрым – тем более, что Анжела всегда пребывала в боевой готовности. Лютова затеяла в столовой ссору с ней, а точнее, проходя мимо, как бы невзначай задела её плечом. Эта психопатка и просто за косой взгляд кинулась бы на Киру, а тут – такой роскошный повод! Полетела на пол со звяканьем посуда, разлился компот из сушёных яблок, Анжела поскользнулась на каше.
– Извини, сестрёнка, так надо, – шепнула Кира, похлопав по плечу поверженную на мокрый пол, но ни в коем случае не собирающуюся сдаваться противницу.
– Ну, ты сама нарвалась! – заорала та.
Отскочив на пружинящих ногах, Лютова ждала нападения. Ни удовольствия, ни азарта, ни адреналина – ничего, только давящее могильной плитой «надо». В бесстрастном взгляде Белки за соседним столом не отразилось и тени интереса; она знала, в чём тут дело, но не выдавала себя. Капитошка, напротив, на другом конце столовой вытянула свою почти отсутствующую шею и смотрела в их сторону с напряжённым вниманием. Заподозрила, что всё это затеяно неспроста? Но времени на догадки у Киры не было: прямо сейчас её атаковал танк по имени Анжела.
– Ну, начались опять бои без правил, – сказал кто-то.
Несмотря на угрюмый настрой Лютовой, бой понемногу становился всё более зрелищным и захватывающим, привлекая болельщиц с обеих сторон. Поначалу она была несколько вялой от довлеющего над ней чугунного «надо» и тягостной перспективы опять маяться в изоляторе, но в ходе поединка пришлось поневоле собраться и взбодриться. Беспорядок вышел знатный: Анжела от броска прокатилась по столу, начисто сметая собой посуду с едой.
– Извините, девчонки, разгрузочный день, – пошутила Кира в сторону лишившихся своего завтрака невольных зрительниц.
Мокрая от компота и перемазанная кашей, Анжела вскочила и снова ринулась в атаку. Лютова села на опустевший стол, перекинула ноги на другую сторону и спрыгнула. Экономя силы, она больше убегала и уворачивалась, всячески избегала непосредственного контакта, а Анжела гонялась за ней, сопя, как разъярённый бык. Не все были в восторге от разыгравшейся баталии, слышались крики:
– Эй, да уймитесь вы!
Кто-то попытался вмешаться, но Белка их осадила резким и коротким «ша!» Этим она всё-таки косвенно выдала себя, но Капы уже не было в столовой, и она не видела этого. Анжела всё-таки настигла Лютову и облапила сзади медвежьей хваткой. Кира изо всех сил оттолкнулась, придавая им обеим ускорение, и повисшая на ней Анжела врезалась поясницей в край стола. От боли она зарычала, а Кира, освободившись от захвата, напоследок ещё раз отправила Анжелу в полёт – купаться в каше и компоте, а там уже и охрана с дубинками подоспела. Что-то подозрительно долго те не прибегали усмирять забияк, и Лютова с Анжелой успели устроить основательный погром; уж не Белка ли тут удружила?.. Обеих противниц вмиг скрутили. Спасибо, хоть по разным камерам рассадили, а то получилось бы как в кино: «Должен остаться только один», – с тем лишь отличием, что бессмертием ни одна из них не обладала.
Затаившаяся в организме хворь не заставила себя ждать. На третий день Лютова, мокрая от проливного пота, тряслась в изнуряющей лихорадке и корчилась на нарах от боли в животе и пояснице. От дрожи стучали зубы, голова болела до рвоты, временами Киру накрывало муторное забытьё наподобие сна, но и оно не избавляло от выкручивающей нутро тошноты, которая чувствовалась даже сквозь эту мучительную псевдо-дрёму. Моча еле-еле отходила крошечными порциями, будто кто-то внутри вентиль прикрутил, и организм отравлялся собственными отходами.
– Айболита надо звать, – встревожились сокамерницы. – А то кони двинет.
На сей раз их было всего трое в камере – всё ж посвободнее, чем в прошлый раз, когда их натолкали вдевятером в крохотную одиночку. Кричали, барабанили ногами в дверь – бесполезно. Грубый голос сквозь открывшееся окошечко посоветовал заткнуться и не вякать до вечернего обхода. Кира знала эту надзирательницу: у неё зимой снега не выпросишь, а вот дубинки можно получить и по рецепту, и без. Сокамерницы не переставали шуметь, удары их ног в железную дверь гулко отдавались эхом в больной голове Киры.
– Не надо, – еле шевеля сухими губами, промямлила Лютова. – Огребёте ведь... До вечерней кормёжки как-нибудь дотяну.
– А если не дотянешь? – был ответ. И шум возобновился: – Эй, вы фашисты грёбаные! Да позовите вы айболита, мать вашу, человек загибается! – И поток матерной ругани.
Лютова, стуча зубами, то ныряла в тошнотворную муть, то выскакивала поплавком на поверхность. Голова в полубреду перекатывалась по засаленной, тощей подушке, одной на троих. Кожей чуяла Кира, что эта затея добром не кончится. Что там – Капа, что здесь – погибель... Безнадёга, вилы, куда ни кинься. Знала б Янка... Нет, лучше б не знала. Не верилось Кире, что та не забудет, не поставит крест, дождётся, останется верной. И от этого было ещё тошнотворней, ещё гаже, хотя, казалось бы – куда уж хуже! Это дно, это конец. И ей на этом дне суждено сгнить. Только сестрёнка поплачет о ней...
Сокамерницы всё же докричались. Докричались до того, что в камеру ворвалась охрана и отходила их дубинками. На Лютову тоже орали, трясли её и материли, приказывая встать, но она смогла только безжизненно растянуться на холодном полу – бледная до синевы под глазами, вся блестящая от обильного пота. Мокрая, мертвенная, как белый воск, кожа, приоткрытый рот, ввалившиеся невменяемые глаза – та ещё картинка, такое невозможно симулировать.
Медиков всё-таки вызвали, опасаясь заразной инфекции. Из ШИЗО Киру перевели прямиком на больничную койку с температурой сорок один градус и диагнозом – острый пиелонефрит. Ей сделали катетеризацию почки, ввели жаропонижающее и немедленно начали колоть лошадиные дозы антибиотиков, и спустя тридцать шесть часов температура пошла на спад.
Мысли Лютову посещали не самые радужные... Сейчас ей удалось уйти от расправы, но сколько ещё будет продолжаться эта кровная месть? Вечно прятаться от Капы в ШИЗО – невозможно. Варианта было, собственно, только два: или каким-то невероятным образом выйти победителем, или сгинуть в этих стенах. Сцепив зубы и собрав всю волю и мужество, Кира выбрала первое. И выздоровела. Может быть, этому способствовал также и врач с символичным именем – Фёдор Петрович. Этот гуманный и внимательный к больным человек продолжал традиции своего тёзки, доктора Гааза, прозванного «святым доктором» за его заботы об осуждённых. Он не делал различий между своими подопечными, для него все они были в равной степени людьми. Что-то было в нём такое, отчего ни у одной заключённой не поворачивался язык сказать ему грубое или дерзкое слово – даже самые отпетые, прожжённые особы чтили его, как отца родного. Высокий, полноватый, с небольшой седеющей бородкой, он обращался ко всем пациенткам «голубушка» и уделял им ровно столько своего внимания, сколько требовал каждый случай, и ни минутой меньше. Кире, охваченной лихорадочным бредом, он показался склонившимся над ней огромным айсбергом в золотистых очках – из-за белого халата.
– Ну-с, что у нас тут стряслось? – проговорил Фёдор Петрович, листая медкарту Лютовой. – Цистит? Конечно, толком не долеченный... Ну, всё с вами тогда понятно, голубушка. У вас восходящая инфекция, вы схватили почечное воспаление. – И добродушно пожурил: – Экая вы беспокойная личность! Всё б вам буянить да в ШИЗО попадать! Что ж, дорогуша, будем вам колоть антибиотики.
Прозвучало это так душевно, по-домашнему, почти по-родственному, что в горящую жаром и разламывающуюся от боли голову Лютовой закралась обречённая мысль: наверное, у самых страшных палачей вот такое же приятное, располагающее обхождение. Говорят, Йозеф Менгеле, знаменитый «Доктор Смерть», гладил детишек по головкам и угощал шоколадками перед своими изуверскими опытами. Кира не верила ни глазам, ни ушам, всюду ей чудилась издёвка и подвох. Обратившись в медчасть по поводу цистита, она попала к грубой, чёрствой врачихе, которая смотрела на неё, как на недочеловека. От таблеток, которые та ей назначила, хворь лишь немного утихла, притаилась внутри... И вот сейчас – вырвалась наружу свирепыми осложнениями.
Только когда болезнь начала действительно отступать, Лютова поверила, что подобные врачи, как Фёдор Петрович, вообще бывают. Она и на воле-то таких не видела.
После выписки её ждала поразительная новость: Капы не стало, окочурилась. Подробности Кире рассказала в спортзале Белка, на глазах у которой это и случилось. Во время упражнения со штангой у Капы лопнул в мозгу сосуд, произошло обширное кровоизлияние. До больнички её не довезли.
– Бог тебя спас, – коротко подытожила Белка. – Если не веришь, самое время уверовать.
Безутешная вдова Капы, Нюра, после смерти своей супруги и защитницы ходила как потерянная, а потом к той же Белке и прибилась. Что поделать – не могла она без сильного плеча.
Что греха таить? От этой новости Лютова испытала облегчение. И ни капли жалости. Впрочем, лёгкий холодок всё же дохнул в спину: был человек – и нет человека. Не по себе делалось от мысли, что тот «несчастный случай» со штангой стал как бы репетицией настоящего конца Капы.
Родители не писали и не навещали, если не считать единственного раза в СИЗО, когда мать сокрушалась, что Кира загубила их репутацию. Звонки родным разрешались по графику, но поговорить Кире удавалось только с сестрёнкой. С её слов Лютова поняла, что родители решили вычеркнуть старшую дочь из своей жизни. Но посылки из дома ей приходили регулярно: их отправляла преданная Нина – Кнопка. Также она пополняла лицевой счёт Киры. Не бог весть какое богатство, но на некоторое улучшение быта хватало, можно было разжиться в местном магазинчике едой поприличнее и кое-какими необходимыми вещами. Младшая сестра собиралась приехать даже без учёта мнения родителей, но Кира решила, что им достаточно звонков, и запретила ей приезжать. Она скучала по сестрёнке, но хотелось оградить девчонку от тяжёлых впечатлений. От неё же Кира узнала, что Яна пропала – вернее, её похитили, требовали выкуп в двадцать миллионов долларов. У матери такие деньги были, и она заплатила, но Яну не вернули...
– Замуж за своего Антона она так и не вышла, – рассказала Нина. – Послала подальше и его, и мамашу. А потом случилось это похищение... Больше я ничего не знаю, Кирюш. Теперь вот ещё и о ней думаю... Мы ведь с ней подружились, она меня на машине туда-сюда подвозила... Где она, жива ли – никто не знает.
– «Ищут пожарные, ищет милиция», – мрачно усмехнулась Лютова.
Что-то подсказывало ей, что там всё не так-то просто... Её девочка была не из тех, кто позволяет себя безнаказанно похищать.
– Деньги на посылки и переводы для тебя Яна мне дала, – призналась сестра. – Своих средств у меня пока маловато, а родители не собираются тебе помогать.
Сердце Киры дрогнуло горьковато-сладко. Мать, узнав об этих деньгах, потребовала, чтобы Нина вернула их Яне, но сестрёнка проявила твёрдость. И продолжала стойко держать оборону – даже ценой напряжённых, испортившихся отношений с матерью. Каждый месяц она переводила на счёт Лютовой небольшие суммы, посылки отправляла с той же частотой. Она удивлялась, зачем Кире так много мыла, чая, сигарет. Особенно последних, ведь Кира не курила... Лютова не вдавалась в подробности. Всё вышеназванное здесь было своего рода валютой, средством натурального обмена – не хуже денег. Она лишь втолковывала сестрёнке, что не нужно высылать всё самое лучшее и дорогое, сойдёт и дешёвое, зато побольше за те же деньги. Очень востребовано было и то, что шло к чаю: печенье, конфеты, шоколад. Опять же самый простенький и дешёвый, лишь бы шоколадом пахнул. Но несмотря на эти наставления, Кира нет-нет да и обнаруживала в посылках какие-нибудь деликатесы или дорогостоящее мыло, шампуни, кремы. Просьбы тратить деньги разумно и экономно приводили Нину в недоумение и огорчение. Лютова терпеливо и ласково повторила ей:
– Кнопочка, просто делай, что я прошу, без самодеятельности.
– Ладно, – растерянно и чуть обиженно вздохнула Нина. – Просто я хотела как лучше...
– Знаю, Нинок. Знаю и ценю это, мой хороший, – сказала Лютова так мягко и тепло, как только могла. – Просто так надо. Ясно?
– Ага...
– Вот и умница. Ты не переживай, кнопка, я в порядке. Ну, насколько можно быть в порядке здесь.
А Нина вдруг сказала с запинкой:
– Я звонила в прошлый раз... Мне сказали, что ты в больнице. Ты как там? Что у тебя?
Разумеется, она подозревала самое плохое – что в таких случаях подозревают. Шерстила интернет, зависала на форумах осуждённых и их родственников – читала, волновалась, травила себе душу, погружаясь в ледяную тревогу. Раньше она пару раз натыкалась на эти сайты, но с содроганием и мурашками обходила стороной. Не думала, не гадала сестрёнка, что это её однажды коснётся... Лютова могла обнимать и успокаивать её только голосом.
– Моя ж ты родная... Говорю же, не переживай, уже порядок. Держусь огурцом. А на форумах этих не зависай, не кошмарь себя и не накручивай. Всё нормально у меня. Не бойся.
А в сердце уже всё встало по своим полочкам. Оно не гналось за родителями, не умоляло их ни о чём, не ползало униженно и покаянно на коленях. Не жалело, не звало, не плакало. Не ожесточилось, нет. Скорее, повзрослело. Отгорела и остыла в нём неистовая боль, и теперь оно только зябло иногда от горьковатого сожаления, но продолжало биться и идти по выбранному пути, не теряя достоинства. А Нину любило и ценило отныне вдвойне... Нет, десятикратно.
– Спасибо тебе, кнопочка. Спасибо, что ты есть у меня.
...
...Вдох, выдох. Вдох, выдох. Кира втягивала в грудь холодный мартовский воздух и щурилась от солнца. Первые вольные шаги хрустели по грязноватому весеннему снегу.
После покупки билета денег едва хватило на булку хлеба да пачку самого дешёвого чая в пакетиках. Куда она ехала? Да в сущности, в никуда. У неё осталось лишь это праздничное весеннее небо над вокзалом и объятия встретившей её сестрёнки, благоухавшие свежестью и клубнично-сливочной сладостью. Горький праздник без крыши над головой.
– Ну, привет, кнопочка...
– Наконец-то, Кир! Господи... Слава богу...
Крепко обнявшись, они смеялись и раскачивали друг друга. Стало чуть легче и светлее, будто кто-то добрый тронул Киру за плечо.
– Ну что, домой? – просияла Нина, радостно поблёскивая солнечными искорками в глубине зрачков.
– Боюсь, дома у меня уже нет, – усмехнулась Лютова.
– Да ну, не выгонит же мама тебя на улицу!
И сестрёнка ласково прильнула к её плечу, высматривая вдали автобусы. Лютова с теплом в сердце любовалась ею: настоящая принцесса выросла, с точёным, но сильным и гибким, спортивным телом, нежно-персиковым румянцем, розовыми губками. Волосы отливали золотом на солнце, струясь по спине атласным плащом, а приталенное короткое пальто подчёркивало изящный силуэт. Ясные глаза смотрели на Киру с прежним доверием, добротой и сердечностью. Они принимали её как есть и ни в чём не упрекали, просто радовались, что она жива и вернулась. Если какая-то тварь обидит девочку... Челюсти стиснулись, взгляд подёрнулся беспощадным льдом, но ради сестрёнки Лютова прогнала суровое выражение и приподняла уголки губ, только в глазах задержались стальные отблески. Там, в «мёртвом доме», она часто думала о Нине, и тревога грызла сердце. В его стенах Кире открылось, насколько хрупка жизнь и как легко она может пойти под откос, стереться в пыль между жерновами жестокости. Как защитить, как уберечь этот чистый солнечный зайчик? Она – лакомый кусочек для многих. Но ведь не станешь же при ней вечным сторожевым псом, не запрёшь в башне.
– Как у тебя дела, кнопка? – спросила Кира, вкладывая в короткий вопрос неизмеримо больше, чем могли выразить отдельно взятые его слова.
– Всё супер, – опять лучисто улыбнулась Нина и принялась рассказывать свои новости.
Лютова, слушая её, понемногу успокаивалась, но и на остановке, и в автобусе, и на улице угрюмо отслеживала взгляды встречных мужчин. Нина, яркая, стройная и красивая, слишком уж притягивала внимание. Кира ловила себя на нервном желании набросить на сестру покрывало, чтоб, не дай бог, какой-нибудь подонок не возжелал её. Потому что, случись с ней беда, Лютова точно знала, что убьёт не задумываясь. Раньше, до «мёртвого дома», она, может быть, и уповала бы на правосудие, а сейчас – нет. Она видела это правосудие изнутри и больше не верила в него.
В родительской квартире Лютову ждал обед: отварная картошка с укропом и шпроты, ароматный чёрный хлеб и солёные огурчики... Всё, о чём она бредила и мечтала. Нина робко достала из холодильника чекушку водки:
– Вообще я не пью, но за твоё возвращение...
Кире оставалось только чмокнуть её в щёку, утонув сердцем в тёплой волне любви.
– Умница.
– Ты кушай, а я тебе пока воды наберу – помыться с дороги! – И Нина бросилась в сторону ванной.
– Умница в квадрате, – поймав её за руку и задержав на миг, улыбнулась Лютова.
Нина была умницей в кубе, потому что сохранила вещи Киры, забрав их со съёмной квартиры: одежду, обувь, ноутбук. Старые джинсы стали великоваты. Кира с наслаждением отмокала в ванне с пеной, смывая гадкое чувство липкости, преследовавшее её весь срок. В поезде она спала плохо, поэтому после обеда и ста граммов водки дорожная усталость взяла своё. Нина хотела устроить её на своей кровати, но Кира прикорнула на диване в гостиной.
Снился ей поезд... Серый, простудно-зябкий сон, полный снежной безысходности. Ехала она почему-то обратно в колонию. Яна крутилась рядом с ней – весёлая щебетунья в арестантской робе, а Лютова с болью недоумевала: «Её-то за что?» Серость разбавляли рассыпанные по полу оранжевые новогодние шарики апельсинов; Кира резала и высасывала их, но не могла утолить безумную жажду...
– А, это ты, – сказала мама, снимавшая обувь в прихожей.
Лютова ждала от неё каких-то чувств или просто приветственных слов, но так и не дождалась. Ни «здравствуй», ни «как доехала?» – только замкнутое молчание и уклончивый взгляд. Впрочем, в приём с распростёртыми объятиями и со слезами на глазах Кира не особенно верила, но всё равно горечь стояла никотиновой пеленой. Только Нина тёплым лучиком согревала ей сердце.
– Мам, ты как будто меня боишься. Даже в глаза не смотришь, – сказала Лютова, безуспешно пытаясь поймать её взгляд.
Та только пожевала губами и неопределённо пожала плечами, а в глаза всё-таки посмотрела на миг – быстренько и опасливо, как в ледяную воду ногой. Напряжение между ними было холодным, звенящим, с привкусом неуютной весенней сырости. Выпив чаю, мать без предисловий заговорила о том, что, видимо, беспокоило её больше всего:
– Кира, поселить тебя здесь на постоянной основе я не могу, меня такой вариант не устроит. Ищи себе жильё, работу. Существенной денежной помощи от меня тоже не жди, у нас самих дела не ахти.
Сидела она с прямой, как доска, спиной, будто не у себя дома находилась – на краю стула, сжав колени и перекрестив на кромке скатерти хрупкие кисти рук. Похоже, и правда боялась. Лютова не то чтобы удивилась, но стало невесело и мутно на душе.
– Мам, ну нельзя же так, – с мягкой укоризной вмешалась Нина. – Не будет же Кира жить на улице, как бомж!
– Не перебивай, – досадливо поморщилась мать. – На несколько дней, так уж и быть, она может остаться, а дальше пусть устраивается, как хочет.
– Мама, но она же только что освободилась! Устроиться не так-то просто в её обстоятельствах!
И Нина встала, прислонившись к краю подоконника и глядя на мать с неодобрением. «Прямо как стороны в суде», – с усмешкой подумалось Кире.
– Не будем обо мне в третьем лице, я уже не на скамье подсудимых, – сказала она, отодвинув пустую чашку и поднявшись. – Пойду я, пожалуй... Расслабься ты, мам, не собираюсь я вас обременять. Нинок, брось в какую-нибудь сумку или пакет мою одёжку, ладно? Ноутбук я тоже заберу. Спасибо, кстати, что позаботилась и сохранила.
– Мама, да что же это такое? – возмутилась Нина. – Как так можно?!
Мать нервно дёрнула худыми плечами, зябко обхватив себя, и ушла в комнату, а сестрёнка бросилась за Кирой следом.
– Ну погоди, куда же ты пойдёшь? Тебе ведь даже переночевать негде!
Нечем Лютовой было успокоить Нину, губы сковала суровость, сердце щемило.
– Ну-ну... Не хнычь. Я не пропаду. – Кира улыбнулась глазами, чмокнула сестру в висок и напомнила: – Манатки мои неси.
Мать вдруг снова озабоченно выглянула:
– Кстати, ты после приезда отметилась, где положено? Ещё не хватало, чтобы к нам приходили из полиции тебя искать...
– Отмечаются, когда назначен административный надзор, – сухо разъяснила Кира. – У меня его нет, я больше никому ничего не должна, так что не беспокойся.
Мать кивнула и скрылась в глубине квартиры. На её лице промелькнуло явное облегчение. Нина, вытирая намокшие ресницы, вынесла спортивную сумку с вещами и ноутбук в чехле. Вжикнули молнии её сапогов, и сестрёнка накинула пальто и шарфик.
