Текст книги "Мгновения жизни (СИ)"

Автор книги: Алана Инош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Сто пять сантиметров

Звук мягкого вдавливания клавиш на ноутбуке, вроде бы такой негромкий – а как отдаётся в голове!… Как будто не клавиатуру перебирают мои пальцы, а массируют мои же собственные извилины. Неприятно и больно. Слева – кремовый шёлк абажура и тёплое золото бахромы: маяк уюта нашей спальни. Под спиной – подушка и мягкое изголовье кровати, покрытое вмятинками от обтянутых тканью пуговиц, а справа – моё самое главное сокровище, спящий ангел-хранитель. Пушистые щёточки ресниц отбрасывают тень на щёки, серебро коротких волос морозно поблёскивает над лбом.

Новогодние выходные прошли для меня не вполне благополучно: причина головной боли – небольшое, но неприятное сотрясение. Поначалу каждый звук вонзался в мозг острым обломком стекла, а комната тошнотворно плыла вокруг меня. Врач сказал: строгий постельный режим, и мой ангел-хранитель, чтобы обеспечить мне его, вынужден был устроить себе дополнительные выходные. Его светлые крылья отмели от меня все заботы, окружили коконом тишины и тепла, и моя телесная реальность на несколько дней сузилась до белого уютного сугроба – кровати. Пододеяльная жизнь, тёплая и спокойная, но скучная, сводила меня с ума, бока ныли, а руки так и тянулись к ноутбуку… Но благодаря бдительности ангела последний оказался недоступен, и всё, что мне осталось – это телефон, спрятанный под подушкой. Именно с него я в темноте спальни, как мышка из норки, выглядывала тайком на просторы Интернета. Ни работы, ни творчества – только одеяло и подушка, да непоколебимая, надёжная защита ангельских крыльев. Но если работа – не волк, то творчество, зверски взвыв, слёзно запротестовало против такого режима. На третий день ноутбук был мне возвращён, потому что неизвестно, что могло причинить мне больший вред – упоительное напряжение от работы над текстом или беспросветное отчаяние пустоты и ничегонеделания, в то время как внутри меня билось и сучило ножками очередное моё «дитя», просясь на свет.

Наверное, ангелам не по чину хлопотать на кухне и греметь в ванной тазиком, чихая от стирального порошка… Все эти земные заботы лежат за пределами круга их обязанностей и горних помыслов, но мой хранитель – не такой. Он тёплый, осязаемый, его можно обнять и поцеловать в серые глаза. От их грозного блеска трепещут подчинённые, но при взгляде на меня ледок в них тает, как от весеннего солнца. А имя той весны – любовь.

Мои пальцы бегают по клавишам. Свет монитора причиняет боль, но жажда плести словесное кружево, создавать свои выдуманные миры и заставлять героев в них жить, дышать и чувствовать – сильнее любой боли. Шлифуя фразы, инкрустируя текст драгоценными камнями эпитетов и метафор, я растворяюсь. Тело с его нуждами оставлено на земле, а душа летает в созданном ею мире.

– Лёнь, солнышко… спать пора, – возвращают меня в реальность тёплые губы, щекоча дыханием висок.

– Ммм… щас, – мычу я в ответ, в то время как пальцы выбивают стремительную чечётку на клавиатуре. – Щас, щас… Минуточку.

«Минуточка» превращается в полчаса, и мой ангел, устав ждать, засыпает с тенью грусти на лице. Ему не мешает ни свет, ни стук клавиш, вот только поцелуя от меня он так и не дождался. Совесть вступает в борьбу с вдохновением. Ну не могу я писать, когда ангел так грустно спит рядом – лицом ко мне, словно даже во сне будучи настороже: а вдруг мне что-то понадобится? А под одеялом проступают очертания его длинных ног, от одной мысли о которых у меня сладко ёкает в низу живота. Думы сходят с творческих рельсов и бредут не в ту степь – пробираются под одеяло, чтобы шёлковой лентой обвиться вокруг этих самых прекрасных на свете ног.

***

Когда я увидела их в первый раз, их ловко облегали блестящие высокие голенища сапог, похожих по фасону на сапоги для верховой езды. Натуральная чёрная кожа, низкий устойчивый каблук, пряжечки… Сапоги сидели фантастически, подчёркивая все достоинства этих ног – их изящную форму, потрясающую длину и сексуальность. Осенний вечер, чашка капучино с латте-артом, дождь и солидных размеров чёрный джип – всё это, осыпанное блёстками уличных огней, впиталось в мою память и сердце.

На этих ногах нет лишнего грамма жира: при движениях под кожей на бёдрах проступают гармонично развитые и подчёркнутые тренировками мышцы. По ним можно изучать анатомию или взять их моделью для скульптуры. Они достойны быть увековеченными в мраморе, а ноги античных красавиц по сравнению с ними – просто откормленные окорока. Греческий идеал женской красоты – ничто, в нём нет той атлетической подтянутости, пружинистой энергии, живой и пульсирующей силы, кошачьей грации, напряжённого изящества балерины – всего того, что отличает ноги моего ангела-хранителя.

Соблазнительная, прилегающая к телу одежда и красивая обувь – маленькая слабость их обладательницы. Это могут быть светло-серые брюки из стрейч-атласа, шелковисто-блестящие, роскошные и чуть легкомысленные, и чёрные джинсы, и сексуальные бриджи. Из-за высокого роста (метр восемьдесят семь) ангел предпочитает низкий или средний каблук, но купить понравившиеся туфли, сапожки или ботильоны не всегда получается: нужен размер сорок два – сорок три. Впрочем, упорные поиски зачастую увенчиваются успехом: магазины с большими размерами женской обуви всё же находятся, и проблема решается обычным способом – выбор, примерка, покупка. Но вот у наших любимых белых сапог весьма интересная история.

Голенище у них высокое, спереди даже чуть прикрывающее колено, пятисантиметровый широкий каблук, молния и подмётка – чёрные, носок закруглённый, узкий. К белоснежной гладкой коже пристрочены золотой ниткой фигурные кусочки из кремовой замши, спереди по всей длине – декоративные ремешки, нашитые крест-накрест, как шнуровка. Ангел влюбился в эти сапоги сразу же, едва увидев их на витрине, но, увы, они не ответили взаимностью: в магазине самый большой размер этой модели был сороковым, да и не только в магазине – вообще у производителя. Иными словами, сорок второго или сорок третьего не существовало в природе. Другие модели – тоже белые и нужного размера – привередливую покупательницу уже не устраивали: свет клином сошёлся именно на этих сапогах. Или эти – или никакие, решил мой ангел, и… купил сороковой размер, очень удивив продавца. Нет, не для того, чтобы носить.

С только что купленной парой сапог ангел отправился в ателье, которое занималось не только ремонтом, но и пошивом любой обуви на заказ. Царственным жестом бросив сапоги на прилавок, ангел спросил:

– Можете сшить точно такие же, один в один, только сорок третьего размера?

Ледяной огонь глаз требовательной заказчицы и аура властности, всегда окружавшая её прохладным полем и приподнимавшая волоски на теле собеседника, и здесь подействовали безотказно.

– Нет проблем, – был ответ. – Будут похожи, как две капли воды.

– Тогда снимайте мерку. И будьте добры – две пары.

Результатом мой ангел остался доволен: обе пары сапог получились точной копией понравившейся модели – комар носа не подточит. Работа была выполнена качественно и в срок, и пусть пришлось раскошелиться, но оно того стоило. Моей половине вообще не свойственна расточительность, но изредка, когда ей что-то западает в душу, она не жалеет никаких денег и способна на широкий жест.

Когда одна из великолепных ног, обтянутая чёрной тканью бриджей, упирается в полочку для обуви, а замок длинной молнии со звуком «вж-жи-и-ик…» едет вниз или вверх – в зависимости от того, обувается ангел или разувается – это поистине песня любви, которая отзывается во мне сладким содроганием, щекочет меня ласковыми пальцами и дразнит. Эти сапоги, белая короткая шубка и меховая шапка-пилотка – вот зимний образ моей половины, который я больше всего люблю.

Но потрясающие ноги – вещь заметная. Было бы наивно считать, что ими восхищаюсь только я, а окружающие люди слепы, как кроты. На моего ангела всегда оборачиваются на улице, причём не только мужской пол. Но если мужчины искренне любуются, то в глазах дочерей Евы сквозит неприкрытая зависть. Ну, ещё бы! Ведь не всех же природа наделяет ростом в почти сто девяносто сантиметров, из которых сто пять – это ноги. Тонкая талия и плоский, подтянутый живот – в значительной степени плод упорных и регулярных занятий в спортзале, но и ими невозможно не восхититься, а если бы у Александры была ещё и длинная шелковистая шевелюра, как у красоток из рекламы шампуней, то бедные завистливые дамы вообще почернели и лопнули бы. На их счастье, моя любовь сказала волосам «нет»: она уже много лет носит короткую стрижку и не закрашивает седину – последняя при ошеломительной фигуре и молодом лице смотрится необычно, но не как недостаток, а как её особая «фишка», неповторимая деталь имиджа. Как ни странно, стоит Александре взглянуть обзавидовавшейся женщине в глаза, как ревнивая оценивающая мина у той меняется на растерянно-испуганную и смущённую, словно она оказалась голышом в общественном месте. Этот взгляд, спокойный и пронзительно-раздевающий, чуть покровительственный, пристальный и уверенный, с тенью ласковой усмешки в уголках глаз, работает всегда. Мужчина за такое если бы и не схлопотал пощёчину, то возмущение в ответ получил бы точно… В случае с привлекательным мужчиной негодование было бы по большей части маской, скрывающей истинное лицо, вполне польщённое таким вниманием, но как реагировать, если на тебя с подобным исконно «мужским» выражением смотрит женщина? Шокированная дама отводит глаза – победа за Александрой.

Что касается носителей игрек-хромосомы, то они могут сколько угодно устремлять на моего ангела-хранителя восторженные и вожделеющие взгляды: в его лице они могут обрести только соперника. Если обаяние Александры на них и распространяется, то с её стороны – абсолютно невольно. Не могу сказать, что мне сей факт приятен; пожалуй, у меня к этому двойственное отношение: с одной стороны – нечто похожее на ревность, а с другой – даже гордость и ощущение собственной исключительности, ведь всё то, на что мужики только облизываются издали, уже давным-давно моё… Вспоминается один случай.

Лето, невыносимая жара. Порой становилось жаль, что мы не дикое племя где-нибудь в джунглях Амазонки, не стесняющееся своей наготы. Необходимость хотя бы ради приличия ходить в одежде казалась адски тяжёлым проклятием, но даже в такую погоду Александра обычно придерживалась собственного дресс-кода – носила длинные брюки, пусть и из тонкой воздухопроницаемой ткани. Но это – на работу, а отправились мы в тот раз на дачу – собирать вишню. Смертельное пекло ослабило позиции моей половины в вопросе одежды, и, согласившись с моими доводами, она надела белые льняные шорты с накладными карманами – весьма короткие, надо сказать, так что практически все несравненные сто пять сантиметров были открыты для обозрения. Мои руки так и тянулись к ним, но погладить удалось только дома, а в машине разрешалось лишь любоваться, чтобы не отвлекать Александру за рулём. Ну ничего, я строила наполеоновские планы на этот день: и вишню собрать, и попасть в сладкий горячий обхват общей протяжённостью в два метра десять сантиметров. Мне не терпелось скорее закончить с вишней, однако на подступах к даче случилась непредвиденная задержка.

Виновником оказался наш сосед, назовём его Николаем. Он что-то весело и широко отмечал, и у его дачи стояли три машины, из которых его загорелые, а точнее, красные, как варёные раки, приятели выгружали продукты и выпивку целыми ящиками. Громко звучала музыка, а мужички так и пылали энтузиазмом в предвкушении застолья. Судя по всему, они собирались хорошо посидеть и выпить, и даже убийственная жара им была нипочём. Ну, собирались и собирались, нам-то какое до этого дело? Всё бы хорошо, но на узенькой улочке, ограниченной двумя противоположными заборами, было сложно разъехаться, а мужички поставили свои машины так, что нам их обогнуть, чтобы попасть к нашей даче, никак не представлялось возможным. Грубо говоря…

– Растележились, будто кроме них тут нет никого, – проворчала Александра. Собственно, она и озвучила моё «грубо говоря».

На вежливый сигнал компания, предвкушавшая отдых с шашлычками и выпивкой, никак не отреагировала. Никто даже ухом не повёл – друзья Николая продолжали выгрузку продуктов и вещей в том же неторопливом темпе, будто нас не существовало, а сигналил какой-то невидимый НЛО. Из-за забора доносился женский смех. Потом все ушли на дачный участок, а машины не тронулись с места. Минуты тянулись, хрипатый голос из автомагнитолы пел про воровскую долю, и было непонятно – то ли уже всё выгружено, то ли мужички ещё вернутся и продолжат. Оставалось только ждать, что мы и делали, хотя ожидание уже слишком затянулось.

Но вот гости Николая вернулись и достали из багажников канистры с пивом. Александра просигналила ещё два раза – уже более нетерпеливо. Вдобавок, полностью опустив стекло и высунувшись наружу, она крикнула:

– А можно как-то побыстрее выгрузиться и отодвинуть машины? Мы с соседней дачи, нам бы проехать!

Её голос почти не перекрывал блатняка, врубленного на полную громкость. От приятелей Николая – никакой реакции. Они вытащили из багажника две раскладушки.

– Мужики, ну, совесть у вас есть? – крикнула Александра, явно теряя терпение. – Уже полчаса ждём, за это время всё сто раз можно было выгрузить!

Один из отдыхающих, лысенький и наименее загорелый, с седеющей бородкой и круглым пузцом, наконец соизволил ответить:

– А тебе что, на пожар? Ничего, обождёшь. И не полчаса, а всего минут пять…

Другой, помоложе, в шортах и вьетнамках, с красной шеей и широким мясистым лицом, грубо добавил что-то про баб за рулём. Глаза Александры под тёмными очками сверкнули испепеляющим огнём, губы грозно поджались.

– Хамло быдлячье, – процедила она. – Ну, я ему сейчас…

У меня в животе дрогнул холодный комочек тревоги.

– Саш… не надо, – пролепетала я. – Не связывайся.

Кто бы меня слушал! Александра решительно вышла из машины под палящее солнце, которое сразу упоённо обняло её и окутало дрожащим маревом. Она была почти на голову выше «быдлячьего хамла», которое от одного удара её ста пяти сантиметров могло бы отлететь далеко и надолго. Но она предпочла «вставить» невежливым приятелям нашего соседа на словах – негромким и ледяным, почти учтивым тоном, но каждая фраза тяжело била под дых. Громкая музыка заглушала её голос, но и того, что мне удалось расслышать, хватило, чтобы впечатлиться. Впечатлением меня вдавило в сиденье, как пилота – перегрузкой. Мужички же, со своим пивом и раскладушками, застыли, офигевшие, переводя взгляды с лица моего ангела на его ноги. Ослеплённые их красотой, они проглотили всё, что Александра им высказала. Лишь изредка у них вырывалось:

– Дык… это… ё…

Отчихвостив их на чём свет стоит, Александра подошла к открытой калитке рядом с воротами и весомо постучала по ней – скорее для привлечения внимания уже начавшей отдыхать компании, чем из вежливости.

– Николай! Машины ваших гостей загородили весь проезд, мы уже заколебались ждать! Сделайте уже что-то, в конце концов, или я сейчас сама их отгоню. Церемониться не буду!

Появился наш сосед – уже чуть навеселе, в праздничном расположении духа, а следовательно, не склонный к конфликтам. Рыжий ёжик на голове и улыбающаяся конопатая физиономия производили самое приятное впечатление. Каким упитанным добряком он выглядел, таковым и был в действительности – простым, как пять копеек.

– Колян, уйми свою соседку, чё она ругается! – принялись жаловаться ему приятели, а сами так и мазали взглядами по ногам Александры.

Не составил в этом плане исключение и Колян. Окинув Александру восхищённо-хмельным взглядом, он энергично замахал на своих гостей руками:

– Мужики, давайте, давайте! Убираем, отодвигаем, освобождаем проезд, живо, живо! Сашенька, вы уж простите, нехорошо получилось…

– Я вам не Сашенька, – сурово отрезал мой ангел, но взгляд его поверх сдвинутых вниз солнечных очков смягчился.

– Ой, пардон, Александра… забыл, как вас по батюшке, – опять рассыпался в извинениях сосед. И хлебосольно пригласил: – А присоединяйтесь к нам! Угощения на всех хватит!

Александра поблагодарила, но отказалась: нам нужно было собирать вишню, чтоб не засохла на ветках в такую жару. Проезд немедленно освободили, и мы наконец смогли попасть к себе на дачу.

Листья склонённого Александрой вишнёвого деревца лезли мне в лицо, солнце лучами-иголками пробивалось сквозь тёмно-зелёную глянцевую крону, а спелые, просвечивающие ягоды сами прыгали в рот. Одни я собирала руками и кидала в ведро, а другие – губами. Мой ангел, конечно же, воспользовался этим, чтоб урвать себе летний поцелуй – кисло-сладкий и неожиданный: я потянулась за вишенкой, а попала губами во что-то тёплое, мягкое и влажно-щекотное.

Ведро наполнялось быстро. Вспоминая, как Александра ругала приятелей Николая, а они стояли столбами и ошалело всё выслушивали, сжимая под мышками раскладушки и чуть ли не роняя свои пивные жбаны, я то и дело фыркала от смеха. Правда, несмолкаемый шансон с соседнего участка изрядно портил атмосферу, вторгаясь в наше с ангелом уединение своей неуместной тюремной «романтикой» – как несвежее дыхание. С закрытыми окнами и форточками в доме находиться было просто нереально, а стоило их открыть, как вездесущий блатняк сразу нахально полез в них. Не обращать внимания не получалось, звуки гулянки по соседству убивали всякое желание.

– Нет, ну, я так не могу, – рассердилась я. – Такое ощущение, будто у нас свидание в тюрьме.

С воплощением моих далеко идущих планов пришлось повременить.

Но я, кажется, подошла к самому интересному. То, о чём мужчины только мечтают при взгляде на сто пять прекрасных сантиметров, для меня – реальность. Причём такая близкая, что стоит только протянуть руку – и вот они, родные. Мои. Когда я скольжу по ним ладонями, мне хочется изъясняться шекспировскими строками…

«Её глаза на звёзды не похожи…» Не звёзды, а серые мерцающие жемчужинки, способные и беспощадно пронзить, как ледяные клинки, и обнять взглядом с особой, ни на что не похожей прохладной лаской. Они – зеркальная амальгама, обдающая морозным дыханием. Непроницаемый панцирь… А что? Ведь ангелов-хранителей тоже должно что-то защищать, потому что они не каменные, а живые и ранимые. Кто знает, может быть, после всех трудов они перевязывают многочисленные раны и плачут усталыми слезами о судьбе своих неразумных подопечных, которые упрямо бредут не туда, наступают на грабли и с завидным упорством уничтожают себя. Это упорство бы – да в русло самосовершенствования. Но когда мои ладони скользят, отсчитывая каждый сантиметр из ста пяти, серые глаза смотрят на меня с трогательной беззащитностью и безграничным доверием, словно говоря: «Я – твоя». И мне становится страшновато от хрупкости этого сокровища, которое я держу в руках – сердца моего ангела.

«Нельзя уста кораллами назвать…» Рот – твёрдая и волевая линия. Улыбка – редкий гость здесь, но когда она всё же расцветает на этой суровой почве, в моей душе поют птицы. Ни с блеском луны, ни с сиянием солнца я сравнивать это дивное явление не буду: оно ни с чем не сравнимо. Тихий свет любви, танец радости, в который готовы пуститься мои ноги, когда я вижу улыбку на любимом лице.

«Не белоснежна плеч открытых кожа, и черной проволокой вьется прядь…» Плечи должны быть как у Геракла, потому что несут на себе столько, сколько не всякий может снести. Но нет, это самые обыкновенные плечи, не чуждые женской хрупкости, и моим расшалившимся рукам хочется их обнять. Чуть выше – длинная шея с гордо посаженной головой, а ниже – грудь… Такого же размера, как моя – третьего. К рукам подключаются губы, прокладывая дорожку из поцелуев вдоль грудины, на ключицах, а потом по шее поднимаясь к уху. В его розовой мочке – маленькая серёжка с бриллиантиком. О волосах ангела уже много сказано: бессчётные заботы и тревоги, потрясения и боль выбелили их раньше времени, а причёска поддерживается по принципу «чем короче, тем лучше». Затылок – максимально коротко, в нижней части висков – по тонкой пятисантиметровой прядке. Сверху волос чуть больше, косая чёлка самой длинной своей прядью достигает середины лба, который я сейчас покрываю поцелуями. А мои озорные руки уже перебираются к лопаткам, ища места, откуда растут ангельские крылья – но нет, нащупать эти два белоснежных чуда нельзя. Их светлую защиту можно почувствовать, прильнув к ангелу и закрыв глаза, но сегодня я даю волю своей фантазии, и вот – два крыла распластаны по кровати. Я перебираю и глажу белые пёрышки, прижимаюсь к ним губами, зарываюсь носом. Тепло и щекотно.

«С дамасской розой, алой или белой, нельзя сравнить оттенок этих щек. А тело пахнет так, как пахнет тело, не как фиалки нежный лепесток». Запахи – мой фетиш. Я люблю обследовать и обнюхивать каждый уголок, каждый сантиметр кожи. По-кошачьи чистоплотный ангел пахнет восхитительно везде – от макушки до… гм, да, до того самого заветного местечка. Я люблю эти руки – чистые, с еле уловимым ароматом мыла и крема; люблю кожу на шее и за ушами, где под вечер ещё прячутся остатки разноцветного шлейфа – туалетная вода. Ноты запаха стихли, поблёкли, перепутались, но мне нравится ловить и перебирать их. Фиалки нежный лепесток? Конечно, нет. Лучше! Это целая симфония запахов, столь же необходимая мне, как воздух.

«Ты не найдешь в ней совершенных линий, особенного света на челе. Не знаю я, как шествуют богини, но милая ступает по земле». А вот здесь не соглашусь с классиком. Совершенных линий у ангела множество, и я люблю взглядом и прикосновением следовать за их изгибами. О, эти два раза по сто пять сантиметров! По поцелую на каждый – и то будет недостаточно. Я начинаю. Тёплая ложбинка паха, внутренняя сторона бёдер. Атласная кожа, твёрдое напряжение мышц – от возбуждения и удовольствия. А потом – шёлковое расслабление, тягуче-кошачье блаженство. Выпукло-костяная жёсткость колен, невыразимое изящество голеней, синие жилки под кожей ступней. Стоп! Ангел категорически против того, чтобы я целовала ему ступни – считает, что они недостойны этого, а меня это якобы унижает.

– Это я должна целовать твои ножки, милая.

Спорить бесполезно: ангел сильнее меня. Рывок – и я оказываюсь внизу.

«И все ж она уступит тем едва ли, кого в сравненьях пышных оболгали». «Да», – отвечу всем сердцем, всей душой, всем телом… Прекраснее звёзд, белее снега, ярче кораллов, нежнее фиалки. А наслаждение от соития – мощнее взрыва, ярче солнца, полноцветнее радуги и живительнее дождя, падающего на иссохшую землю. Это целая Вселенная, расширяющаяся с невообразимой скоростью, наполненная мерцанием галактик и светом жизни. Спасибо тебе, хранитель. Сиянием твоих крыльев озарён каждый мой день.

***

Ноутбук выключен и отложен на тумбочку. Поворачиваюсь к спящему ангелу, загораживая собой свет лампы, осторожно придвигаюсь и рассматриваю наметившиеся между бровей морщинки. В левой брови тускло серебрится седой волосок. Выщипнем завтра пинцетом… Почему такая невыносимая горечь залегла в уголках губ? Расслабленные сном черты смягчились, погрустнели, даже что-то жалобное проступило в суровой линии рта. Может быть, снится что-то печальное? Ну, тогда надо срочно отогнать это.

Грею дыханием лоб Александры, её тёмные сомкнутые ресницы. Пусть с этим дуновением уйдёт всё напряжение, вся усталость, вся печаль. Вздох, тихий стон. Проснулась? Нет, только немного поворочалась, устроив голову у меня на груди.

Спи, ангел, набирайся сил. А пока ты отдыхаешь, позволь мне, поменявшись с тобой местами, оберегать твой сон.

© Copyright: Алана Инош, 2013

12 – 13 января 2013 г.