Текст книги "Морверн Каллар"

Автор книги: Алан Уорнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Песок облепил мокрые ступни; с кончиков пальцев и прядей срывались капельки, расплываясь на песке сероватыми кляксами. Стоя возле полотенца, я отжала волосы; брызги, разлетевшись, усеяли песок скоплениями кратеров. Когда я села на полотенце, влажные плавки сразу промочили его насквозь, до песка, а капли, скатывающиеся по рукам, уже подсушивало солнце. Я сняла часы и верх бикини.

Посидела, обсыхая на солнце. Подмазала губы и прикурила от новой зажигалки «Собрание». Спустя какое-то время надела солнцезащитные очки и верх бикини, встала, закинула на плечо кожаную пляжную сумку и встряхнула полотенце.

С сандалиями в руках я дошла до бордюра, присела и руками отряхнула со ступней песок. Надевая сандалии, заметила, что муравьи не оставили от раздавленного насекомого ничего, кроме двух крыльев, которые переливались всеми цветами радуги.

Я села в кафе на стул в клеточку, и официантка, не дожидаясь заказа, принесла мне коку со льдом и лимоном; холодное стекло, все в шипучих пузырьках газа, приятно ласкало руку, державшую стакан. Я смотрела сквозь темные очки прямо на горизонт.

С пляжа прибежала за мороженым какая-то малышня, и, когда официантка открыла крышку морозильника, видно было, как изнутри клубами повалил пар и опал.

Я посмотрела на стакан коки, сняла очки. Лед в напитке серебрился сверху, а там, где его кубики были всего плотней, отсвечивал коричневыми и бронзовыми тонами коки.

Когда взгляд падал на небо, было видно, что вокруг солнца оно бледнее в своей жидкой голубизне, но чем ближе к морю, тем гуще становилась синь, пока не переходила в вязкую черноту на горизонте.

В стакане болтался уже один лед. Я оставила монету, две сотни, на столе и побрела по пыльной тропинке через сады. У гранатового дерева, возле таблички с надписями на разных языках про римский ирригационный водовод, прикурила «Собрание» от новой зажигалки. Свернула влево по тропинке к дому, где снимала квартиру.

Оказавшись в спальне, повалялась в прохладе, слушая местную радиостанцию. Затем поднялась, поставила компакт-диск Hallucination Engine группы Material и приняла тепловатый душ, не снимая солнцезащитных очков и оставив дверь открытой, чтоб музыку слышать.

Выйдя из душа, я намазалась увлажняющим кремом и собрала волосы во французский пучок – пусть всем будет видна моя шоколадная шея. Прикурила от новой зажигалки «Собрание» и встала перед стереосистемой так, чтобы и музыку слышать, и видеть берег за балконной дверью.

Переоделась в рейвовую маечку из модного магазина в гавани. Надела черную юбку и новые «найки». Отсчитала сколько нужно на еду и восемь тысяч на Spook Factory. Выйдя на лестничную площадку, закрыла дверь, повесила ключи на черный шнурок костяного ожерелья и почувствовала их прохладное прикосновение к ключицам.

Не дожидаясь заказа, официантка принесла мне еду, как обычно с остатками вчерашнего вина в бутылке из холодильника. Я села за столик в углу, у горшка с растением.

Солнце стояло ниже, люди на пляже вытряхивали полотенца. Отпечатки ног на песке зачернила тень. По мере того как люди покидали пляж, его поверхность cтановилась все более завершенной.

Позади меня слышался стук бильярдных шаров, с пляжа потянулись парни в футболках.

Я кивнула и улыбнулась официантке, когда она поставила передо мной салат и хлеб. Выудила все оливки из салата, одну за другой, выкладывая косточки в ряд по краю тарелки. Я вгрызалась в маслянистую мякоть верхними резцами, и, если кому-нибудь вздумалось бы отнять у меня оливку, он разглядел бы на ней небольшие квадратные надкусы. Когда косточка оказывалась обглоданной почти начисто, я брала ее на язык и обсасывала.

Я отпила из бокала, чтоб чередовать вкус оливок и вина.

Кусочки стручкового перца были мясистыми, но сок их казался безвкусным. Время от времени я отправляла в рот целую картофелину в майонезе и гоняла языком, пока майонез не таял. Мягкими боками картофелина упиралась в передние зубы сзади. Я набивала рот картофелем вперемешку с латуком и жадно их поглощала.

Как обычно, в сумерки у моря оставался только парень с металлоискателем, который обходил пляж, разгребая перед собой песок. На срезанной оконечности плато начинал вращаться белый купол маяка.

Когда люди на променаде приостанавливались и наклонялись к меню, электрические лампочки в стеклянных абажурах подсвечивали лица, делая их похожими на маски.

Аудиосистема в кафе выдавала Blue Blue Ocean группы Echo amp; The Burmymen. Я вздохнула и сгребла остатки латука с блюда на тарелку, затем, придерживая вилкой помидор и стручковый перец, слила заправку – павлиньи глазки оливкового масла, плавающие в уксусе, крупинки черного перца и рыжевато-коричневые прожилки горчицы – на самый крупный лист латука. Подцепила вилкой последнюю картофелину, завернула в салатный лист, аккуратно придерживая ножом. Латук хрустнул, когда я сплющила конверт ножом. Я наколола на вилку зелень, уложила поверх конвертика из латука и подравнивала края, пока на тарелке не получилась единая конструкция. Тогда я открыла рот и принялась жадно ее пережевывать.

Отломила кусок от рогалика и сделала пять глотков вина. Обмакнула рогалик в салатную заправку и уплела его. Вот теперь я насытилась.

Добрую порцию вина я приберегла, чтоб после еды потягивать его из бокала под «Собрание», чередуя вкусы.

В темноте прибой был не виден, но слышен. Иногда в заливе мелькали огоньки на мачтах рыболовецких посудин.

Пока я ела, в кафе заявилось несколько семей. На всей террасе я единственная сидела в одиночестве. Сделав еще пять глотков вина, я затянулась «Собранием». Девушка с лицом ангела шла, вся разодетая, по променаду. Огни ресторанов и неон баров отбрасывали длинные отсветы на песок.

Компании молодых ребят рассаживались за столиками вокруг меня. Слов, которые говорились за столом, было не понять. Угадывался только общий рисунок разговора: один всех парит, голос рассказчика взлетает за несколько секунд до того, как все за столом грохнут. Вступает следующий. Те, что слушают, сидят скрестив ноги под клетчатым столом, или вертят в руках пластмассовые соломинки для коктейлей, или гоняют кубики льда по дну пустого стакана, круг за кругом, а затем разражаются хохотом, просто загибаются со смеху.

Для меня, сидящей тихо в одиночестве, узор их разговора вплетался в ритм моря, шорох его волн в темноте. Становясь бессмысленным шумом, слова несли в себе что-то успокоительное, убаюкивающее – я даже начала клевать носом.

Два молчаливых немолодых человека двигали шахматы по стеклянной столешнице; им даже доска не требовалась: столешница-то была клетчатая. Когда из-за соседнего столика поднялась семья, из дальнего угла к нему тотчас устремились два парня, маневрируя в проходах. Я смотрела на огни рыболовецкого судна в черном море. Через зал подскочила официантка и приняла заказ у этих двоих. Я поймала ее взгляд и протянула деньги. Не дожидаясь сдачи, встала и вышла, потому что не ожидала от парочки по соседству ничего хорошего. Прошла по изгибу променада и свернула на проблески стробоскопа, пробивавшиеся сквозь темень садов.

У входа в клуб вышибалы поставили мне на руку штамп и пропустили внутрь через железную дверь. С порога в нос ударили запахи сухого льда и дури. На основном танцполе отрывались под Parliament – One Of Those Funky Things из альбома Motor Booty Affair. Народ поедал бургеры, сидя перед баром в сгоревших авто без дверей. Я показала на большую бутыль минеральной воды и протянула монету в пять сотен.

Углубляясь в рейв-катакомбы по кривым коридорам, я слышала, как набирает силу трансэмбиент. Отдернула занавес и вступила в черную как смоль темноту. Можно было наверняка сказать, что звучит композиция диджея Sacaea: из бункерных закутов доносились обволакивающие басы, несущие мрачноватый изломанный ритм. Ощущалось движение воздуха, потревоженного порывистыми вихляниями тел под звуки в черноте. Забрезжил оранжевый просвет, затем взгляд наткнулся на ровный слой скуренных косяков, усыпавших ковровую дорожку, и пуфики позади колонн.

Корабельный гудок возвестил, что сейчас врубят подсветку: девушки топлес в шортах и бусах выделывались под музыку с парнями в шортах и бейсболках. Какая-то парочка обжималась на подушках, а может, и чем другим занималась – разве разберешь в такой темноте, даже при подсветке?

Попадались и одиночки вроде меня, потягивающие «Ред буллз». Вновь наступила темнота, после того как Sacaea просигналил корабельным гудком.

Пошли биения гипнотического пульса. Неразличимые во тьме, ноги не прекращали двигаться по полу среди бутылок воды, тело вниз от талии подчинялось биениям и характерным басовитым звукам волынки. Порой в движение втягивались торс и руки, откликаясь на короткие электронные сигналы или мелодию, выданную синтезатором. Иногда я растопыривала пальцы. А ключи всё колотились о грудь.

Волосы, слипшиеся от пота и минеральной воды, хлестали по лицу, так что мне приходилось снова и снова откидывать их со лба. То, что Sacaea творил с музыкой, превращало все действо в одно большое путешествие сквозь тьму. Когда мы нуждались в передышке, эмбиент помогал нам расслабиться; затем потихоньку нагнеталось напряжение, чтобы ввергнуть нас в хардкор и удерживать в жестком ритме как можно дольше, пока опять не накатит ласковыми волнами звучание синтезатора.

Я потеряла свою бутылку с водой. Вытягивая вверх пальцы, чтобы коснуться неуловимых лучей лазера, чувствовала, что юбка, должно быть, уже собралась высоко на бедрах от этих вихляний под дробный ритм хардкора.

Я оказалась так близко от кого-то – парня или девушки, – что в меня летели брызги пота, когда этот кто-то выбрасывал вверх руки или вскидывал голову под новый ритм. Я отступила влево. Чья-то щека прижалась к моей голой спине, ровно между лопаток. И все ж это было частью танца. Если бы не полное растворение в ритме, лицо, уткнувшееся в потную спину, несло бы в себе иной смысл. Сейчас твое тело не принадлежало тебе – оно было частью танца, музыки, рейва.

Лицо отстранилось, чьи-то пальцы прикоснулись к моей шее, а я дотронулась до чьих-то скул и осознала, что они принадлежат мужчине, ощутив под пальцами бородку.

Я прогнулась вперед, ожидая ласки. Наши тела ниже пояса продолжали двигаться в ритм. Никаких порицаний: он не знал меня, я – его. Я приняла поцелуй, пальцами коснулась влажного локона, свисающего за ухом, как шнурок от монокля. Чтоб удержать равновесие в поцелуе, мы отступили назад; светящаяся в темноте голая рука взяла меня за ухо. Локоть уперся во влажную мягкость женской груди. Я высвободила руку и обняла девушку. Мы танцевали втроем, пока не утихла пульсация бита. Я повернула голову и впилась глубоким поцелуем в мужской рот. Мужская рука скользнула по мне, позволяя себе некоторые вольности; я вывернулась и стала пробираться влево. Нога нащупала край ковра, но невозможно было определить, в каком конце зала я нахожусь. Я двинулась влево, но налетела на колонну, споткнулась о чью-то ногу и тут увидела свет, когда кто-то, проходя, отодвинул занавес у кондиционера. Протиснулась между двумя фигурами.

В изогнутом коридоре стало видно, что мои ноги лоснятся от пота. Как и живот, который выглядывал из-под рейвовой маечки, – нелепое зрелище. Из-за занавеса вынырнул парень, и мы окинули друг друга изучающими взглядами. Я зашагала к туалетам. Зашла в кабинку. А когда все сделала и встала, на темном сиденье остались разводы талька. Я улыбнулась. Отмотала немного грубой на ощупь туалетной бумаги и промокнула пот.

В коридоре оглянулась на занавес, затем посмотрела в другую сторону, где стояли фруктовые автоматы. Я направилась к автомату «Формула-1», возле которого отирался тот парень.

– Марки? – спросил он.

Я протянула деньги за одну. Он посмотрел по сторонам и вложил мне ее в ладонь. Я проглотила марку, прежде чем дошла до занавеса.

В ушах гудело, стробоскоп высвечивал обратный путь через сады. Вот я миновала гранатовое дерево и свернула на променад. Прогулялась к дальнему его краю, поглядывая на толпы поздних гуляк, болтающих и смеющихся за столиками в дискобарах. В дальнем конце присела на бордюр за мерцающей рекламой пива. Пробежала взглядом вдоль прибрежной дороги к домам, которые показывала мне женщина с южным акцентом из жилищного агентства в тот день, когда я выбирала квартиру.

Встала и переместилась выше, на камни. Смотрела, как вращается купол маяка на краю плато. Подо мной среди скал седые старики ловили рыбу. Длинные удилища крепились на рогатках, вкопанных в песок. В удочки, похоже, были вмонтированы батарейки, потому как на самом конце светились, покачиваясь в темноте, зеленоватые огоньки. Немного поодаль на раскладном столике, по краям которого шла призрачно светящаяся полоса, рыбаки установили газовую горелку. Эти трое стояли так близко к свечению, что их лиц было не разобрать. Они прикладывались к маленьким стаканчикам. Перед огнем в бутыли горело рубином вино.

Я развернулась и пошла. В низкой поросли меж дачными домиками разливался стрекот сверчков. Я добрела до начала большого проспекта, застроенного многоквартирными домами.

Впереди фонари освещали здание справа и часть тротуара. Стояла тишина. Я вступила в круг света. Человек сорок сидели в молчании за столами на открытой веранде. Было что-то жуткое и притягательное в том, что живые люди сидят в полной тишине, – не оторваться. Они сидели, как обычно сидят в барах и ресторанах, и официант сновал между ними с подносом, но никто не разговаривал и не смеялся. Потом я разглядела карты. Это был бридж-клуб. Шум моря слышался где-то над крышами. Некоторые из игроков стали пристально поглядывать на меня, и я пошла себе дальше.

Ниже я свернула в просвет между двумя погруженными во мрак домами. Стоило вступить в низкую траву, как сверчки умолкали, затем принимались трещать с новой силой у тебя за спиной. Далеко впереди я разглядела пену – это на море вздымалась невысокая волна. Шум, с каким она разбивалась о берег, накатил справа. Между мной и волнами стояла непроглядная темень. Я зажмурила глаза, давая им время привыкнуть к мраку, затем продвинулась еще немного вперед.

Показалась полоска причудливой вулканической породы с лужицами воды и окатышами крупной гальки. Как будто побережье подтаяло, а потом его вновь прихватило морозом. Вода, должно быть, застаивалась на жарком солнце, потому что от некоторых лужиц попахивало.

Видно было, как молочный свет вычерчивает изящные тени, проникая сквозь арки гладких наростов и пузырьки диковинных выступов. Луна взошла над отвесными скалами побережья.

Нога ушла резко вниз, я вытянула руку в черноту. Меня занесло к самой кромке воды.

Я остановилась ненадолго, устремив взгляд в море: впереди разливались потоки лунного света. Я всматривалась в ночь, за темную череду отдаленных летних домиков. Потом стянула рейвовую маечку – ключи и костяшки ожерелья глухо стукнули о ключицу. Я расстегнула молнию и пуговицу на юбке, придерживая ее, чтоб не сползла в зловонную лужу. Вылезла из юбки, стащила с ног «найки», не развязывая шнурков. Потрогала воду кончиком ноги, вступила в море.

Вода покрыла щиколотки, но стоило мне сделать еще шаг – и нога провалилась.

Нужно было не двигаться с места, пока стопа не нащупает твердую опору. Я потянула ногу вверх, но тут небольшая волна ударила по коленям, и я зашаталась. Стоя в глубокой воде, нагнанной волной, я почувствовала, как голени касается тина или какие-то водоросли. Меня передернуло.

Я отползла на корточках назад, намочив ягодицы и ляжки, одерживая равновесие, положила руку на камень и ощупывала пространство чуть согнутой в колене ногой, пока пальцы ее не коснулись чего-то плоского передо мной. Когда я перекинула туда и другую ногу и встала, вода доходила мне почти до пояса. Накатила новая волна, по толчку и характерному звуку, с каким она отбегала, можно было понять, что слева глубже. Туда я и шагнула. Слышно было, как вода стекает с плоской верхушки скалы позади меня. Я забиралась все глубже.

Шагнула вперед. Здесь было мелковато, и тут накатил настоящий вал – ступни оторвались, и я поплыла вперед. Сердце гулко билось в груди, но эти качки – вперед-назад, вперед-назад – воды, ударяющейся обо что-то твердое, теперь не сбивали меня с ног: я ввинтилась в упругую толщу, уже не доставая до дна. Вся отдалась ночному купанию.

Отплыв подальше, перевернулась, чтобы определить, где я. Слышно было, как вода бьется о камни; никаких огней – только луна, над острыми скалами и на волнах, по которым я плыла. У меня вырвался смешок. Я перевернулась, легла на спину и отдалась во власть воды, чувствуя, что ключи и костяшки ожерелья свесились с шеи на спину под волосами, что и они движутся с водой, дергая голову назад.

Все было соткано из тьмы. Моя грудь выступала над маслянистой черной поверхностью. Я вытянула пальцы ног, так что луна вставала ровно между грудей. Позволила себе еще глубже уйти под холодную поверхность воды, скрывшей уши, чтобы смотреть прямо в ночное небо. Скатерть его была сервирована звездами.

Я притопила ноги. Нагота под черной водой. Ноги болтаются в бездне подо мной, в вышине зияют проколами смазанные точки звезд, а между всем этим я, малость обдолбанная.

Глубоко втянув воздух, я резко нырнула вниз в ночную воду. Толкнулась еще раз, меня обступили студеные толщи, сдавило уши. Я распахнула глаза в ничто. Соль щипала, а я, похоже, крутилась на месте, поэтому выпустила воздух из легких, чтоб прекратить подъем, и, когда пузыри исчезли, наступила тишина. В ушах запищало; я раздвинула ноги пошире, резко запрокинула голову и выбросила вперед руки, чтоб продолжать погружение в эти слои холодной и плотной воды. Шум ударил в барабанные перепонки, и жидкость стала соскальзывать с меня; я оказалась на поверхности: теплый воздух на лице, звуки земли, и все в лунном свете.

Я поплыла обратно. Сердце колотилось в ребра. Я плыла быстро, широко загребая руками. Раз – и рука в гребке врезалась в какую-то поверхность, соскользнула назад со всплеском, в котором слышалось что-то пугающее. Дыхание вылетело из груди со свистом, я стала резче толкаться.

Что-то коснулось груди, я перевернулась, громко ворча. Плечо уперлось в острую выпуклость. Камень! Я обнаружила, что могу встать. Сплюнула и рассмеялась. Двинулась вперед, а когда вылезла на мелководье, где воды было по колено, согнулась, переводя дыхание, руки на бедрах.

Я раскачивалась из стороны в сторону, пробираясь между диковинной формы камней, залитых луной, которая играла и на моей влажной коже. Звякнули ключи на шее.

После ночного купания я выбралась на берег много выше того места, где входила в воду. Отыскала свою рейвовую маечку. Вытерла об нее руки, натянула ее на себя через голову. Надела юбку и «найки». Я тряхнула волосами и запустила в них руку, чтобы проверить, сильно ли они спутались и слиплись от соли.

Кроссовки немного хлюпали, когда я пустилась в обратный путь по лунным камням, держа курс на трескотню сверчков. Я перешла на противоположную сторону проспекта, но игроки в бридж уже большей частью покинули веранду.

Я прошла мимо рыбаков, свернула на тропинку, идущую вдоль кипарисов и под гранатовым деревом. Блеснул луч стробоскопа; сквозь бетонный остов недостроенного многоквартирного дома заглядывали маяк и луна. За садом виднелось еще что-то. Краешек гигантского голубого глаза излучал бледное свечение. Я пошла через рощу лимонных и абрикосовых деревьев. Впереди показался верх бетонного экрана ночного кинотеатра для автолюбителей.

Среди деревьев витали ароматы, исходившие от грубых, кожистых листьев, которые казались черными в тени, где я стояла.

Громадные бледные губы девушки, готовые к поцелую, казалось, были обращены к небу; и свет, отраженный от экрана, играл на листьях. Я развернулась к морю. Было слышно, как у меня капает с волос. Я закрыла глаза в этой тиши и просто дышала. Вот уже три дня я не спала, чтоб прочувствовать каждое мгновение этого счастья, о котором и мечтать не смела.

* * *

Следующая заря застала меня бродящей по садам, где поспевали плоды. Черные летучие мыши носились над головой. Небо быстро меняло цвета, вдоль всей цепочки вилл слышалась перебранка собак.

Кучки облаков садились на море, прижимаясь к горизонту, и краешек солнца над соснами на дальнем мысу был сплошь цитрусовым. Солнце скользило вверх над мимозами, пока тучка над морем не заклубилась, тая, и свет хлынул потоками на воду. Низ тучи прорвался, а полоска неба в розоватых, а потом пурпурных разводах превратилась в персиковый купол. Повсюду на зелени заискрились капельки серебра. Летучие мыши пропали.

Под темными кронами вокруг стволов лежали кругами упавшие с дерева апельсины. Я продрогла в тени. Потянулась и сорвала с дерева плод, потом еще два и пошла, прижимая их к себе двумя руками. Моя длинная тень обгоняла меня. Я подняла глаза: неопалимая купина пылала футах в десяти от меня. Апельсины выпали из рук на траву.

Это солнце позади меня освещало дерево.

Прекрасное дерево в цвету умирало, задыхаясь под слоем радужного перламутра – пары тысяч раковин прилипших к ветвям улиток.

* * *

Я шла крадучись, завороженная, затем рванула было, надеясь перемахнуть пересохшее русло, но не рассчитала или просто не сдюжила после всех этих рейвов, ну и полетела, выставив вперед руку. Раскрытая ладонь ударилась о камень, и я почувствовала, как два длинных ногтя, отогнувшись назад, сломались, как раз когда мое сияющее колено пропахало землю.

Я сразу вскочила. На бедре краснела глина. Под ноготь большого пальца набилась земля, а с подушечки свисали бледные обрывки кожи. Небольшие ссадины на ладони кровоточили. Два ногтя болтались себе свободно – стоило мне встряхнуть рукой, как они спорхнули на землю.

Длинная струйка крови зазмеилась, вытекая из узкой поперечной царапины на сияющем колене; видно было, как кровь подбирается к краю «найка». Я попыталась улыбнуться и смотреть перед собой, но белые иглы света вонзились в оба глаза. Я шагнула вперед, вытянула пред собой раненую руку, чтобы нащупать путь между деревьев, но от вида крови накатила тошнотворная слабость, увлекая меня сквозь взрывы белого в барабанную дробь падения. Я повалилась на землю да так и осталась лежать.

Я увидела атлас облаков в небе и издала тихий смешок, который обернулся кашлем. Попыталась медленно встать. Я пришла в чувство, и ключи были при мне. Меня трясло, живот подводило от голода. Я сделала несколько осторожных шагов, не глядя на рассеченное колено. «Еще чуть-чуть. Пожалуйста!» – сказала я вслух.

Проковыляла мимо ирригационного водовода под гранатовое дерево. Запрокинула голову и, прищурившись, посмотрела на него Кожура на плодах полопалась, они раскрылась, ярко-красные зерна рассыпались на солнце. Тучи мух роились над раскрытыми плодами, лопнувшей кожей и блестящей плотью. Это было похоже на небольшой взрыв, словно какие-то изуродованные существа свисали с гранатового дерева.

Я сумела дотянуть до конца дорожки у тротуара и многоквартирного дома. Когда выворачивала из сада, что-то яркое привлекло мс е внимание. Малиновая крапинка перемещалась по иссохшему дну водовода – муравьи тащили один из моих обломанных ногтей.

* * *

В колючем холоде ночи сквозь пар дыхания блеснули стоп-сигналы машины, и подвезший меня водитель, дав гудок под мостом, покатил к узловой станции, не включая поворотных огней.

После того как он умчался, я сделала шаг вперед, проломив ледяную корку на лужице смерзшейся грязи. Я втянула ртом воздух и задержала дыхание: слушать, слушать.

В стороне порта возле железнодорожного полотна тусклый свет сочился сквозь запотевшие окна сигнальной будки. В другом направлении уходили в темноту ровные линии рельсов. Шпалы заиндевели от мороза.

Я ухватилась за край ограды, перевалилась через нее и спрыгнула в кусты, наплевав на шум. Скорее съехала, чем сбежала по крутой насыпи, осыпая перед собой лавины шлака и мертвой, пожухлой листвы.

Приостановилась у основания насыпи лицом к полотну, посмотрела направо, налево, повернулась и зашагала прочь от сигнальной будки, в темноту, к перевалу. Чтоб меня не было видно на фоне белесых от мороза шпал, я держалась возле самой обочины, шла понизу, там, где был свален каменный балласт.

Дальше по ходу прямого рельсового пути мои ноги гулко протопали по мостику, перекинутому через небольшой поток. Я скользнула взглядом по ноздреватому, изрытому ямами льду у берегов. Осмотрелась: луны видно не было. Я поддернула лямки, поудобнее пристраивая рюкзак на спине, и вышла на середину путей, прежде чем двигаться дальше.

Шпалы были скользкие и лежали слишком часто, чтобы ступать с одной на другую; впрочем, перешагивать через одну тоже было неудобно.

Отмахав с милю, я уже входила на перевал, и, хотя этого было не видно, как раз надо мной лежали овечьи зимовья. Я проследовала по S-образной кривой к тому месту, откуда влево уходили предгорья.

Под порывом обжигающего ветра повернула голову вбок, спасаясь от холода и прислушиваясь, не идет ли вечерний поезд.

Я уже значительно углубилась в перевал. Странная машина сползла вниз по крутой насыпи, и свет ее фар выхватил из темноты черную воду залива, тени метнулись по обледенелым шпалам. И тут я услышала.

Дизель шел, набирая ход, от платформы Фоллз, где располагался бар «Турбины», в двух милях отсюда. Я вгляделась в темноту, где лежала дорога, затем осторожно стала спускаться по насыпи, стараясь не оступиться, впрочем, не слишком и круто было.

Присела, повесив рюкзак на сук и упершись ногами в другой, пониже. Я так устала на этой холодине, что глаза сами закрылись.

Я дернулась спросонья, слегка клюнула носом, и земля затряслась подо мной, как когда-то песок под Курис Джин.

Насыпь задрожала, я привалилась спиной к стволу, спустив ноги на землю. Собиралась закрыть уши руками, но отчего-то передумала. Локомотив еще прибавил ходу, приближаясь ко мне. Такой визг стоял. Когда же я медленно повернула голову, стало видно, как пламя, вырываясь из трубы, пляшет над крышей дизеля и потрескивает, как снопы искр вылетают из-под глухо стучащих вагонных колес. А в конце послышалось шипение. Я встала, распрямилась, дернула вверх по насыпи в темноте, на полотно, и поспела как раз вовремя, чтобы разглядеть, как вильнули, скрываясь за дальним поворотом, красные задние огни.

Я повернула и повила прямо вдоль полотна. Ветер вынуждал двигаться большими шагами, засунув руки в карманы кожанки и наклонив голову. Порой я спотыкалась на неровностях балласта, однажды запнулась о какие-то обломки шпал, сваленные в кучу у дороги. Потом пошла между рельсами, махнув рукой на то, что шпалы скользкие, и расстояние между ними неудобное для ходьбы, и приходится то и дело оглядываться, на случай если на путях нарисуется еще какой-нибудь поезд, помимо обычного вечернего.

Я приостановилась и прищурила глаза, вглядываясь сквозь деревья, но так и не смогла разглядеть фонарей вверху впереди, где находилась платформа Фоллз, и вообще никаких огней внизу, где располагался бар «Турбины».

Я шла и шла, вглядываясь в даль, туда, где полагалось быть виадуку, но по-прежнему не наблюдала ничего похожего на огни маленькой безлюдной станции.

Сквозь пряди волос у моего плеча можно было различить внизу фары еще одной машины.

Я находилась уже гораздо ниже железнодорожной линии, потому что видела очертания навеса над платформой Фоллз за виадуком. Однако до меня не доносился шум водопада. Я стояла рядом с ним, но шумел только ветер в верхушках деревьев в нижней части железнодорожной насыпи.

Взойдя на первый пролет короткого горбатого виадука, я сверлила глазами темноту, пыталась разобраться, что там с водопадом, и тут увидела.

Весь утес с его уступами превратился в одну громадную наклонную стену льда. С виадука видны были ряды сосулек, свисающих в темноту.

Меня всю передернуло. Я прошла до конца виадука, ухватилась за край темной деревянной платформы, подтянулась и закинула на нее ноги, еще больше извозив джинсы. Вытерла руки о штаны.

Поперек темной воды трепетала какая-то ленточка. Это был дым из трубы бара «Турбины», впрочем, никаких огней я и теперь не увидела, а до закрытия было еще далеко. Хоть я и шла пешком последние три мили от того места, где меня высадила попутка, это не могло занять слишком много времени.

Держась за перила, я спустилась по извилистой тропинке от платформы Фоллз на главную дорогу. Ни огонька не горело ни в здании бара, ни ниже, на автостоянке у электростанции, ни на наплавном мосту, где дорога пересекала шлюзы. Я попыталась разглядеть что-нибудь выше, где начинался тоннель в горе. До меня донесся славный запах горящего дерева. Я взобралась по ступеням бара «Турбины». Потопталась у двери в нерешительности, затем толкнула ее.

Яркое пламя плясало над парой бревен под большим медным дымоходом в центре заведения, этим-то огнем и освещался бар. Углы заливала тьма, повсюду лежали длинные тени, отблески пламени дрожали на пустых табуретах и торцах столов.

И ни души. Я подошла к квадратному, сложенному из кирпича очагу погреть руки. Распахнутая настежь дверь захлопнулась за мной. Я глянула за стойку бара, всмотрелась в тени: никого.

Сняв рюкзак, я прислонила его к стойке и отчетливо почувствовала, что дует в спину. Затем послышался едва различимый голос, тогда я протиснулась сквозь открытую дверцу за стойку и просунула голову в заднюю комнату. Там стоял ряд стальных пивных бочек, и голоса доносились явственнее. Дверь на улицу была распахнута. Я подошла к ней и выглянула наружу.

Спиной ко мне стояли трое, чьи фигуры едва угадывались во мраке. Они просто стояли и, похоже, смотрели вверх, на горы. Когда глаза привыкли к темноте, я увидела, что так оно и есть. Двое мужчин и молодая девушка с любопытством разглядывали гору. Видно было, как пар вырывается изо рта того, что переминался с ноги на ногу ближе ко мне.

Неожиданно мужской голос произнес:

– Должно быть, весьма тяжело.

– Пойдемте внутрь! Холодно же, – сказала девушка с южным акцентом.

Ближний ко мне мужчина обернулся, и я кашлянула.

– Иисусе!

– Кто это? – спросил другой мужской голос.

– Простите, – выдала я.

Все трое уставились на меня, выглядевшую, мягко говоря, странно; да и волосы, наверное, подрастрепались.

Двое мужчин так и продолжали пялиться, а девушка, что стояла поодаль, протиснулась между ними, топтавшимися на бетонной дорожке возле какой-то насыпи, которая доходила им до груди.

– У нас электричество вырубили, – сообщила девушка, подойдя ко мне вплотную и заглядывая в лицо чуть прищуренными глазами.

– А-а… – протянула я.

– Ну, идемте внутрь, что ли, пока насмерть не замерзли, – скомандовала девушка.