Текст книги "В плену пертурбаций"

Автор книги: Алан Дин Фостер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Джон-Том со страхом думал о том, что случится, когда у него иссякнет запас песен; вдобавок он осознал, что язык уже еле ворочается во рту, а в горле пересохло.

– Я устал, – проговорил юноша. – Может, передохнем?

– Нет, нет, играй, играй! – Из огненной стены выплеснулся вдруг крохотный язычок пламени, который словно лизнул руку Джон-Тома, опалив при этом волосы на тыльной стороне ладони. Юноша отпрянул и поспешно заиграл новую композицию. Очевидно, заклинание Клотагорба потихоньку ослабевало, из чего следовало, что спасение напрямую зависит от того, как долго он сможет играть и петь. Джон-Том мало-помалу стал отчаиваться в успехе своего импровизированного концерта, и тут пламя исчезло! Внезапно, без малейшего предупреждения, пертурбация завершилась. Деревья вновь обернулись деревьями, камни – камнями, а путники обнаружили, что стоят на полянке посреди хвойного леса.

– Сорбл, поднимись и посмотри, виден ли где-нибудь огонь.

Филин послушно взмыл в воздух. Ему не понадобилось много времени, чтобы установить положение дел.

– Все в порядке, хозяин. Мир такой, каким был до пожара. Мы возвратились в действительность. Ничто не горит, кроме… – Сорбл указал крылом влево от себя.

Джон-Том выкидывал замысловатые коленца, словно исполняя некий невразумительный танец, и старался избавиться от дуары, отливающей цветом раскаленного добела металла. Наконец юноше удалось швырнуть инструмент на землю. Как ни странно, тот все же не загорелся, а какое-то время спустя остыл настолько, что стало возможным снова взять его в руки. Джон-Том оглядел дуару, пощупал еще теплые струны и произнес:

– Похоже, обошлось.

– Шикарный у тебя был видок, кореш, – заметил Мадж. – Знаешь, я видел загнанных лошадей, сам загонял до полусмерти разных там дамочек, но чтобы учинить такое с музыкальным инструментом… Да ты герой, приятель, тебе памятник ставить надо!

– Я всего-навсего слегка перебрал с песнями об огне. – Юноша погладил дуару и повернулся к чародею. – Сэр, помните, вы рассуждали о пертурбациях, которые могут быть нацелены точно на нас? Это как раз такой случай?

– Трудно сказать, – отозвался Клотагорб. – Я не ощутил в пламени какой-либо особой злости, что, впрочем, ничего не доказывает, за исключением, может быть, того, что с возрастом я теряю остроту восприятия. Тем не менее одно можно утверждать с полным основанием: вне зависимости от того, являлась эта пертурбация целенаправленной или нет, она была гораздо серьезнее предыдущих. По мере того как нарастает, если можно так выразиться, возбуждение пертурбатора, вносимые им в структуру мироздания искажения становятся, очевидно, все более радикальными. Я предлагаю организовать ночные дежурства, чтобы очередная пертурбация не застала нас врасплох.

– Я могу дежурить первым, – вызвался Колин. – Мне нравится ночь.

– А я вторым, – поторопился вставить Мадж. – По мне, так лучше пораньше с утра, чем попозже вечером.

– Значит, мне достается кладбищенская смена[5]5
  Кладбищенская смена (амер.) – жаргонное название времени суток от полуночи и далее


[Закрыть], – вздохнул Джон-Том. – Дормас, я разбужу тебя, когда подойдет пора меняться.

– Не забудьте про меня, – напомнил Сорбл. Судя по виду филина, эти слова дались ему нелегко: ведь храбрость отнюдь не принадлежала к основополагающим чертам его характера. – Я могу дежурить дольше всех, ибо ночь для меня – то же самое, что для вас день.

– Надо сказать Дормас, чтобы глаз не спускала с бочонка с вином, – прошептал Мадж на ухо Джон-Тому. – А как насчет вас, ваша расфуфыренность?

– Я величайший волшебник на свете, – высокомерно проронил Клотагорб, – не говоря уж о том, что никто из вас по интеллекту мне и в подметки не годится. Разумеется, я не могу отвлекаться на всякие пустяки.

– Я так и думал.

– Придержи язык, водяная крыса. Если тебе не терпится возглавить нашу экспедицию, я…

– Не стоит, ваше чудомудрие, – ухмыльнулся выдр. – Разве я похож на идиота?

– Если ты и впрямь не глуп, как пробка, – заявил чародей, – то должен понимать, что в триста лет спать нужно как можно дольше.

Утро следующего дня выдалось холодным и ясным. Колин зевнул, потянулся и окликнул товарищей, которые все еще нежились под одеялами и в спальных мешках:

– Эй, вставайте! Я развожу костер.

– Посмотрим, как у тебя получится, когда тебе сунут в зубы факел!

– Что? – Коала резко обернулся. Единственным, кроме него самого, поднявшимся в столь ранний час был Мадж. Выдр стоял на краю полянки и разглядывал лес. Колин произнес с угрозой в голосе:

– На первый раз прощаю, но только попробуй повторить!

– Чего? – озадаченно переспросил Мадж.

– Ничего. – Колин наклонился над заготовленной с вечера кучей хвороста и принялся складывать ветки на остывшем кострище.

– Ничего так ничего, – пожал плечами Мадж. – Набрать чегой-нибудь к завтраку? Ну там, ягод или орехов?

– Неважно, – последовал быстрый ответ. – Главное – мотай отсюда, а не то огребешь на орехи и ходить никуда не придется.

– Слушай, ты, – так и взвился выдр, – заткни свою поганую пасть!

Колин поначалу как будто не расслышал, однако, повернувшись, увидел, что Мадж в упор глядит на него. Коала прищурился, оторвался от своего занятия и спросил:

– Ты что-то сказал?

– Сказал, сказал, лопоухий. Ну-ка, признавайся, о чем ты толковал?

– Когда? – удивился Колин.

– Эй, вы, задиры, – проговорила Дормас, высовывая голову из-под одеяла, – если вам невтерпеж, идите в лес и орите там в свое удовольствие. Не мешайте спать!

– Смотри не проспи все на свете, мешок с костями!

Сна у Дормас как не бывало. Лошачиха вскочила и огляделась по сторонам.

– Кто это сказал? Ну-ка, покажись, умник!

Мадж и Колин были слишком заняты выяснением собственных отношений, чтобы обратить внимание на вопрос Дормас.

– Если тебе не нравится наша компания, – прорычал выдр, – вали на все четыре стороны. Обойдемся и без тебя. Эка невидаль – гадальщик на рухляди!

– Между прочим, у меня такое впечатление, что если кто-то из нас и вправду лишний, так это ты, паршивая водяная крыса!

– Неужели? – Мадж потянулся за ножом.

– Погоди, друг. – Раздражение Колина сменилось искренним удивлением.

– Еще чего! Я научу тебя, как надо себя вести!..

– Да погоди ты! – прикрикнул Колин. – Я ничего не говорил.

– Медведь не обманывает. – Спорщики обернулись и увидели Клотагорба, который, казалось, высматривал что-то в воздухе. – Хватит пререкаться. У нас новые неприятности. Просыпайтесь, просыпайтесь!

– А? – произнес сонным голосом Джон-Том. – Что стряслось?

– Вставай, Джон-Том.

– И так всегда? – спросил Колин у своего недавнего противника, разглядывая юношу.

– Почти, – признал со вздохом Мадж. – Знаешь, он иногда пригождается, ну, как вчера, но лентяй страшный. Хлебом не корми, дай тока подремать.

– Мадж, я все слышу, – заметил Джон-Том, натягивая рубашку. – Уж кто бы говорил насчет лентяя!

– Замолчите! – велел Клотагорб, повернулся и направился к дереву, на ветке которого нес дежурство бдительный Сорбл. – Ты никого не видел?

– Нет, хозяин, но я что-то почувствовал. Я хотел вас разбудить, но потом решил, что не к спеху, благо дело все равно шло к рассвету.

– Молодец, – похвалил филина Клотагорб. – Мои наставления все же не прошли для тебя даром. Ты научился подозрительности.

– Да что происходит? – воскликнул Джон-Том. Юноша поднялся и теперь мотал головой, прогоняя остатки сна.

Чародей открыл было клюв, чтобы ответить, но тут послышался визгливый, насмешливый голос:

– Эй, ты, старая перечница, куда лезешь? Забрался в свою скорлупу и думаешь, тебе все можно? А про голову забыл? Если не образумишься, смотри, как бы тебе ее не лишиться!

– Кто это сказал? – Джон-Том поглядел на Маджа. Выдр, в свою очередь, уставился на Колина.

– Значит, не ты прохаживался на мой счет? – спросил тот.

– Конечно, не я, приятель. И, выходит, не ты отпустил ту гнусную шуточку насчет орехов?

– Вовсе нет.

Клотагорб двинулся в обход поляны и достиг ее дальней стороны, когда вновь раздался тот же голос:

– Что, настолько одряхлел, что уже и по прямой ходить не можешь?

Ба, да из тебя песок сыпется! Интересно, из чего – из мозгов или из задницы?

Волшебник отступил на шаг или два, и голос умолк.

– Тут стена, – объявил Клотагорб и утвердительно кивнул в ответ на изумленные взгляды товарищей.

– Стена? – пробормотал Джон-Том, который, как ни старался, не мог различить никакой стены. – С чего вы взяли, сэр? Мир ничуть не изменился, все осталось точно таким, каким было вчера вечером.

– Целенаправленная пертурбация, – объяснил Клотагорб. – Она должна задержать нас здесь. По всей видимости, тот, кого мы разыскиваем, не обделен ни способностями, ни могуществом, хотя его мысли представляются бредовыми, а методы – весьма нетрадиционными. Мы заперты в клетке.

– Хозяин, но я не вижу прутьев. – Сорбл распростер крылья и, взлетев, поднялся над землей на добрый десяток футов.

– Ба, пирожница с крылышками! – воскликнул обладатель невидимого голоса.

– Нет, – поправил его второй, столь же неприятный голос, – это не пирожница, а летающий веник.

Сорбл словно ударился с лета о стеклянный потолок. Он неуклюже взмахнул крыльями, сумел слегка замедлить собственное падение и тяжело плюхнулся наземь; быстро вскочив, филин воззрился на небо над головой.

– Извините, что не поверил вам, хозяин. Я будто врезался в крышу.

– Все равно ничего не вижу, – пробурчал вконец озадаченный Джон-Том.

– Мой мальчик, клетка, в которой мы очутились, далеко не обычная. Я перевидал на своем веку клетки из дерева и из железа, слышал о таких, которые лепят из глины или сплетают из шелка. Мне известно даже о существовании клеток из тел живых существ. Но я никогда не сталкивался с такой, у которой вместо прутьев – угрозы и оскорбления.

Глава 10

– Ему не нравится! – произнес нараспев хор невидимых голосов. – Он считает, что мы преувеличиваем!

– У вас ничего не выйдет, – изрек Клотагорб. – Вы не удержите нас надолго и не заставите перессориться между собой. Мы для вас – чересчур крепкий орешек. Вы уже имели возможность убедиться в тщетности своих усилий. – При этих словах волшебника Мадж и Колин обменялись озадаченными взглядами. – Нам ведомо, что вы подчиняетесь тому, чей рассудок помрачен, а потому, несмотря на все ваши выходки, не можете причинить серьезного вреда находящимся в здравом уме.

– Он обозвал нас чокнутыми! – возмутились голоса. – Посмотри на себя, старикашка! – Раздавшийся затем хохот постепенно сошел на нет; он смолкал как бы исподволь, с той же неотвратимостью, с какой закрывается дверца сейфа.

– Ерунда какая-то! – воскликнул Джон-Том. – По-моему, сэр, у вас разыгралось воображение. Пошли отсюда! – Юноша направился в сторону ближайших деревьев.

– Ишь ты какой умный выискался! Эй, паренек, ты, верно, из тех, кто ничего не знает и все понимает? А черепаха все знает, но ни шиша не понимает!

Джон-Том миновал кострище и уткнулся носом в ничто – твердое, плотное, неподатливое ничто. Он вытянул руку вверх и обнаружил над головой нечто вроде совершенно прозрачного винилового покрытия.

– Провалиться мне на этом месте!

– Смотри, допросишься! – предостерег голос. Юноша поспешно отступил.

– Прутья из слов надежнее металлических, – проговорил Клотагорб. – Такова горькая правда, с которой почему-то не всегда примиряются.

Итак, произошла пертурбация, окончания которой мы не можем дожидаться.

Необходимо отыскать способ выбраться из ловушки. Слова не менее губительны, чем пламя, только они воздействуют не на тело, а на дух.

– Чушь! – Джон-Том схватил дуару и натянул на уши шапку. – Сейчас я им покажу! Мы с Маджем выбирались из стольких переделок, справлялись и с джиннами, и с морскими чудовищами, со злыми колдунами и прочими неприятностями, так что оскорбления нас не остановят. – Он перекинул дуару на грудь, ударил пальцами по струнам и запел.

– Гляди: чаропевец, – сообщил один голос другому. – Интересно, на какой помойке его раскопали?

– Коты и то лучше поют.

Джон-Том невольно попятился.

– Послушайте, как заливается, – вмешался третий голос. – Пой, пой, соловушка ты наш.

У Джон-Тома задрожали руки. Он начал сбиваться с ритма.

– Бедняжка! Уже устал. Отдохни, мы потерпим.

Джон-Том вынужден был опуститься на колени. Слова песни, которую он пытался спеть, застряли у него в горле.

– Да он и мухи не обидит, – заявил четвертый голос. – Странно: такой покладистый, а друзья его не выносят.

Тут Джон-Том понял, что не может больше ни петь, ни играть. Он судорожно сглотнул – оскорбления застряли комом в горле – и попытался вздохнуть. Ему давным-давно не приходилось иметь дело со столь могущественной и безжалостной магией, а уж что касается формы, в которую та облеклась, – с подобным он столкнулся вообще впервые в жизни. Лишь теперь юноша осознал, насколько силен пертурбатор. Что можно противопоставить такой мощи? Что бы спеть, чтоб хоть немного исправить положение? Ведь назначение рок-музыки – поднимать настроение, веселить, бодрить, а никак не повергать в отчаяние.

Подожди-ка! Существует же разновидность рока, которая представляет собой музыкальный протест против любой власти, против всех и всяческих традиций. Юноша кое-как ухитрился встать на ноги. Да, все остальное здесь не годится. С кого начнем? «Оксо», «Секс Пистолз», «Дэд Кеннедис», «Блэк Флэг» или что-нибудь поновее? Поджилки у Джон-Тома по-прежнему тряслись, однако мало-помалу к нему возвращалась уверенность в собственных силах.

Как вскоре выяснилось, он сделал правильный выбор. Мадж зажал уши, физиономия Клотагорба выразила удивление, смешанное с отвращением. Что ж, значит, все в порядке, значит, он поет именно то, что нужно! Как и всякий более-менее сносный панк-рокер, Джон-Том прилагал максимум усилий, чтобы оскорбить своих слушателей.

– Ну как? – спросил очередной голос. Джон-Тому показалось, что прутья невидимой клетки сжимаются и свободного пространства остается все-меньше и меньше. Он пошатнулся, но не упал.

– Осторожнее, – посоветовал кто-то из незримых наблюдателей. – Он может быть опасен.

– Кто, он? Не смеши меня! Это же овечка в овечьей же шкуре!

– Поет так, будто его заставляют из-под палки.

Джон-Том вновь попятился. Каждое оскорбление било точно в цель, обрушивалось на него, как и положено любому мало-мальски стоящему оскорблению, подобно удару тяжеленной кувалды. Он чувствовал себя боксером, который ведет бой продолжительностью в пятнадцать раундов.

Руки юноши словно прилипли к дуаре, однако он продолжал петь, ибо ничего иного ему не оставалось. Некая сила упорно оттесняла его назад.

«Мои оскорбления чересчур прямолинейны, – подумалось Джон-Тому, – вот почему они не очень эффективны». Выражениям, которые слетали с уст юноши, и вправду не хватало некой непристойной изысканности. Он как бы превратился в вооруженного топором варвара, которому противостоит с полдюжины быстрых как молния фехтовальщиков. Если бы только он смог нанести один-единственный приличный музыкальный удар, то наверняка бы сокрушил треклятую клетку! Но поток оскорблений, что изрекали обладатели насмешливых голосов, по-прежнему не иссякал, и Джон-Том чувствовал, что потихоньку проигрывает. Колкость там, язвительное замечание насчет телосложения сям, весьма нелестная характеристика всего рода Меривезеров – голоса упреждали буквально каждую фразу юноши.

– Он туп, – утверждал один голос, – туп, как валенок. Ему пришлось изрядно потрудиться, чтобы стать тем, кем он стал, но такие штучки не проходят бесследно.

Джон-Том вновь рухнул на колени.

– Ну, не настолько все плохо, – возразил другой. – В конце концов, он, похоже, знает целых два аккорда.

Джон-Том повалился на спину. Он все еще пытался играть, все еще пробовал петь, но понял вдруг, что задыхается. Он увидел над собой встревоженные лица друзей.

– Передохни чуток, приятель, – Мадж посмотрел на Клотагорба. – Сотворите что-нибудь этакое, ваше чародейство. Он совсем выдохся.

– Я никогда раньше не встречался с подобным искажением реальности.

Поэтому мне трудно даже предположить, что тут можно сделать.

– Ну, я-то знаю, что делать! – воскликнул Мадж, вырывая из ослабевших рук Джон-Тома дуару.

– Подожди! – Юноша хотел было сесть, но не смог. – Подожди, Мадж!

Ты же не умеешь!

– Парень, тут не нужны ни чаропения, – отозвался выдр, – ни ваша распрекрасная магия.

Маджу приходилось нелегко, ибо дуара была высотой почти с него, однако выдр все же умудрился поставить инструмент перед собой и провел лапой по струнам. Раздались надрывные звуки, сильнее всего походившие на череду душераздирающих воплей.

– Это не музыка, – фыркнула Дормас.

– Ну уж нет, милашка, извини-подвинься. Я сам соображу, что к чему.

– Он что, собирается петь? – осведомился первый голос.

– Ну да, – подтвердил второй. – И ведать не ведает, бедняжка, что сядет в такую лужу, из которой уже не вылезет.

– Неужели? – высокомерно справился Мадж. – Ну ладно, слушайте, вы, грязные, вонючие, пердолбанутые задницы!

Он запел. Голос выдра примерно соответствовал аккомпанементу – и то и другое было просто ужасно. Однако значение имела не столько музыка, сколько, если можно так выразиться, текст. Пускай Джон-Том именовался чаропевцем, а Клотагорб – волшебником; когда речь заходила о ругательствах, оба они были сущими младенцами по сравнению с Маджем.

Лагерь захлестнула некая незримая волна. Содрогнулся сам воздух.

Джон-Том ощутил, что может дышать, и медленно сел. Боль, от которой раскалывалась голова, начала постепенно сникать. Голоса продолжали отпускать гнусные шуточки, но юноше почудилось, что в них проскальзывает растерянность.

– Какой слог! Неподражаемо!

– Не вздумай подражать, а то запачкаешься.

– И это все, на что вы способны? – прорычал Мадж. – Тоже мне, оскорбления! Слушайте дальше, дерьмо собачье!

Джон-Том обнаружил вдруг, что может встать. Он непрерывно моргал – вовсе не от оскорблений, которые, казалось, кишмя кишели в воздухе, а от жалобных звуков, срывающихся со струн дуары. Мадж, должно быть, учился когда-то играть на лире или каком-либо ином струнном инструменте, однако то, что он вытворял с дуарой, не снилось юноше даже в кошмарных снах. Тем не менее, хотя аккорды, которые брал выдр, относились к музыке точно так же, как бриллианты – к предметам первой необходимости, Маджу, похоже, удалось добиться определенного успеха.

– Пускай ваш хозяин разбогатеет, – пел выдр. – Пускай он станет знаменитым на весь мир, а потом узнает, что заболел неизлечимой болезнью.

Задул ветер, над кострищем взметнулся облаком пепел. То была последняя попытка справиться с путешественниками, и она окончилась неудачей. Мадж устремился к деревьям с таким видом, словно гнал удирающего во все лопатки врага – что он, впрочем, и делал.

– Давай, давай, – подначил его дрожащий голосок, тщетно старающийся вернуть себе былую надменность, – расскажи нам все, что знаешь. Пяти минут тебе достаточно?

– Я расскажу все, что знаем мы оба, – откликнулся Мадж, – и уложусь в две минуты!

– Если ты не замолчишь, – простонал голос, – я повешу тебя на первом же дереве.

– А если запоешь ты, – отпарировал Мадж, – я сам повешусь, лишь бы не слышать твоего мяуканья.

Наконец выдр прекратил терзать многострадальную дуару. Установилась тишина, которую нарушал лишь шелест ветра в кронах деревьев.

Путешественники подождали, однако ни через минуту, ни через две не последовало ни единого оскорбления, ни единого язвительного замечания.

Гнетущее ощущение того, что их вынуждают тесниться на все более узком клочке земли, исчезло без следа.

– Что, струсили, лизоблюды паршивые? То-то, нашли с кем тягаться! Я еще и не разошелся как следует! – Мадж снова ущипнул струны дуары. – По-вашему, вы умеете оскорблять? Да ни хрена вы не умеете! Послушали бы то, что доводилось слышать мне, – язык бы проглотили со стыда!

– Мадж, все кончилось! Ты молодец – сломал клетку и прогнал голоса.

– Держи, паренек. – Выдр передал дуару Джон-Тому. – Я просто хотел убедиться, что все и впрямь кончилось.

– Мадж, – проговорил юноша, – у тебя есть чему поучиться.

– Ага, – выдр горделиво подбоченился. – Я рад, что ты это понимаешь. Славный нынче денек, верно?

– Сколько слов, которые необходимо поскорее забыть! – вздохнул Клотагорб. – Подумать только, до чего мы докатились – нас спасает жуликоватая водяная крыса! Сей пример лишний раз подтверждает непредсказуемость поведения нашего врага. Мы должны ожидать чего угодно, в том числе чего не можем и вообразить. Будь у меня побольше времени, я бы, разумеется, совладал с этими разнузданными молодчиками более достойным способом.

– Ну конечно, ваше препожлобие, – огрызнулся Мадж.

– Давайте не будем ссориться, – поспешил вмешаться Джон-Том. – Лично я наслушался за это утро оскорблений на всю оставшуюся жизнь. И потом, нам давно пора в путь.

Завершив сборы, юноша подошел к Маджу и с любопытством уставился на него.

– Скажи мне вот что, Мадж. Если бы твои частушки не сработали, как бы ты поступил тогда? Что бы ты использовал как последний довод?

– Наклонись пониже, приятель.

Джон-Том послушно нагнулся, и выдр зашептал ему на ухо. Юноша внимательно слушал, время от времени кивал, выражение его лица то и дело менялось. Выдр закончил перечислять наиболее сильные из известных ему ругательств и вернулся было к прерванному занятию, но тут послышался странный гул, и земля под ногами мелко задрожала. Мадж отпрыгнул в одну сторону, Джон-Том – в другую. По счастью, трещина, которая разделила друзей, оказалась шириной всего лишь около ярда.

Человек и выдр подползли к ее краям и заглянули вниз. Что касается глубины, трещина казалась бездонной. Из нее вырывалось наружу тепло; в воздухе запахло серой.

– Разрази меня гром, приятель, – пробормотал Мадж, взглянув на Джон-Тома, – я и понятия не имел, что способен так ругаться. – Он вскочил, отступил на пару шагов, примерился – Джон-Том затаил дыхание – и прыгнул. Очутившись на противоположном краю трещины, Мадж оглянулся через плечо на творение своих уст. – Чтой-то я не пойму, приятель. Раньше, скока я ни выражался, ничего такого в жизни не случалось.

– Это последствия волшебства, – объяснил Клотагорб. – Они скоро минуют. Что ж, водяная крыса, ты заслуживаешь похвалы, хоть и не проявил никаких исключительных способностей. Что ты умеешь ругаться, мы знали и прежде.

– Старый пень, – буркнул Мадж, – похвалить и то не может как следует. Я, можно сказать, спас его задницу, и вот вам благодарность.

Ладно, мы еще поквитаемся. В следующий раз обходитесь сами, без старины Маджа. На кой вы мне сдались с вашими неприятностями?

– Клотагорб со всеми такой, Мадж, – сказал Джон-Том. – Разве ты видел, чтобы он вел себя иначе?

– И то верно, паренек. Он такой со всеми – нос кверху и попер, – и начхать ему с высокой колокольни на тех, кто рядом. Коли все прочие волшебники вроде него, я рад, что мне пришлось спознаться тока с одним.

– Не торопись с выводами, Мадж. Мы еще не достигли цели.

– И что с того, приятель? Сдается мне, с двумя такими придурками, как ты и его раздолбайство, мы до нее не скоро доберемся. Хоть мы справились с пожаром и с оскорблениями. – Мадж перевел дыхание. – Коли тот психопат ни на что больше не способен, мы пойдем дальше, как по накатанной дорожке.

– Надеюсь, ты окажешься прав, – Джон-Том бросил взгляд на заснеженные горные вершины. – Однако не забывай про пертурбатор. У меня такое чувство, что все происходившее с нами до сих пор – лишь цветочки; а вот когда начнутся ягодки…

Сорбл заметил с воздуха проход сквозь первую гряду скалистых пиков, и путники направились в ту сторону. После нескольких недель пути по лесистой местности приятно было очутиться на открытом пространстве.

Колин так и рвался вперед, и Клотагорбу приходилось постоянно осаживать нетерпеливого медведя.

– Идти надо медленно и осторожно, – вразумлял чародей коалу. – Чем ближе мы подходим к пертурбатору, тем большей опасности подвергаемся.

Враг знает, что мы приближаемся. Клетка с прутьями из оскорблений служит явным тому доказательством.

– Я не боюсь, мудрец. Мне все равно, какое он примет обличье и какие воздвигнет преграды на нашем пути. Я прошел чуть ли не полсвета и предвкушаю миг, когда всажу свой клинок в сердце злодею. Он должен понести наказание за то, что натворил столько бед!

– Мы пока не знаем, каков наш враг, – напомнил Клотагорб. – Вполне возможно, он отличается наружностью от всех известных нам существ. Так что, может статься, тебе не во что будет всаживать клинок.

– Не волнуйся, старик, я найду, что пропороть, – отозвался коала.

Внезапно волшебник, который шагал рядом с ним, начал видоизменяться. – Внимание, друзья! Все повторяется заново!

– Ничего подобного, – возразил Сорбл.

– Не спорь, ученик, – произнес Клотагорб. – Я тоже чувствую перемену. – Он широко раскинул передние лапы. – Договоримся сразу: никакой паники. Мы пережили достаточно пертурбаций, чтобы беспокоиться по поводу благополучного исхода.

Если бы волшебник хотя бы догадывался о сути грядущего изменения, он вряд ли говорил бы со своими спутниками столь уверенным голосом.

Пертурбация была настолько ошеломительной, что безумие тех, кого она поразила, казалось неминуемым. Пострадали же все, кроме одного, а именно Джон-Тома, который за все то время, пока длилась пертурбация, испытал всего лишь мимолетное головокружение. Теоретически он понимал чувства товарищей, однако в силу своей принадлежности к роду человеческому не мог разделить их ужаса.

– О боже! – простонала Дормас. – Только этого нам и не хватало!

Нет, я больше не могу!

– Не говорите ерунды! – изрек Клотагорб, который, несмотря на всю свою самоуверенность, пребывал мгновение назад в полной растерянности.

– Я знаю, вам плохо, но мы выносили и не такое.

– Вовсе нет, хозяин, – простонал Сорбл. – Какой ужас! Я не могу летать! Где мои крылья! Зачем мне вот это?

Надо признать, что у Сорбла были основания сетовать на пертурбатор, хотя в общем и целом он пострадал не сильнее других.

– Милостивое небо, – взмолился Мадж, – верни мне мой прежний вид, и я никогда, слышишь, никогда не стану обижаться на тебя! Эй, ваше чудомудрие, я согласен с Дормас. Не знаю, скока я еще протяну.

– У нас нет выбора, – произнес чародей. – Поэтому мы должны собраться с силами. – Он заскрежетал зубами, что было удивительно само по себе, поскольку у черепах, как известно, зубов не водится. Впрочем, у Клотагорба, как и у Сорбла, они вдруг появились.

– Да ладно вам, – сказал Джон-Том, норовя подбодрить приунывших спутников. – Расслабьтесь, отдохните. Уверяю вас, со временем вы привыкнете.

– Я скорее умру, – выдавила Дормас, вмиг утратившая свою поистине уникальную способность ни при каких обстоятельствах не терять оптимизма.

– Привыкнуть к этому? – переспросил Колин. – Да я лучше выколю себе глаза, чтобы не видеть такого безобразия!

– Тебе легко говорить! – укорил юношу Сорбл. – Ты-то ничуть не изменился.

Джон-Том вынужден был признать правоту филина. Пертурбация выказала, если можно так выразиться, чудеса избирательности: она совершенно не затронула Джон-Тома и в то же время коренным образом изменила облик его друзей. В частности, Клотагорб приобрел зубы. Сорбл должен был отныне приноравливаться к жизни без крыльев. Что касается бедняжки Дормас, она, вероятно, чувствовала себя вывернутой наизнанку.

С животными произошла перемена, которой их всех пугали, когда они были малышами. Иными словами, пертурбация воплотила в явь самые страшные кошмары. Все они превратились – даже боязно произнести вслух – в людей. Клотагорб, который отчаянно пытался вспомнить хоть какое-нибудь заклинание, способное вернуть ему прежний вид, преобразился в низкорослого старика с длинными седыми волосами и бородой. Он был одет в парусиновые брюки и походную куртку со множеством карманов и карманчиков. Лишь глаза за шестигранными стеклами очков, которые также изменились – слегка уменьшились, – оставались теми же самыми, хотя и глядели теперь из-под копны волос. Рядом с чародеем неуклюже раскачивалась на пятках пожилая дама добрых шести футов росту. Поклажа Дормас тоже претерпела изменения и обернулась рюкзаком, который висел у бывшей лошачихи за плечами. Короткие черные волосы, загорелое лицо – Дормас выглядела бы весьма привлекательной, когда бы не гримаса панического ужаса, исказившая ее черты. Поблизости вертелся худощавый подросток. Он беспрестанно озирался по сторонам и то и дело всплескивал руками, пока, по-видимому, не осознал, что те не заменят крыльев. Колин попробовал успокоить огорченного до глубины души Сорбла. Одежда коалы сохранилась в неприкосновенности, разве что несколько увеличился размер. Медведь превратился в зрелого мужчину ростом опять же около шести футов и весом, как прикинул на глаз Джон-Том, в пределах двухсот двадцати фунтов, причем на его теле не было ни унции жира – сплошные мышцы. Лицом он походил на киношного злодея; глаза Колина ярко блестели. Пожалуй, коалу в его новом облике можно было бы счесть образцом мужской красоты, если бы не чрезмерно большие, почти с ладонь, уши. А Мадж стал мужчиной лет тридцати с хвостиком, стройным и жилистым. На плече у него висел лук, за поясом торчал нож; то и другое оружие увеличилось до соответствующих размеров. На лице Маджа был написан страх, в голосе сквозило отвращение.

– Жуть, просто-напросто жуть! – Он вытянул перед собой руки, которые дрожали мелкой дрожью. – Вы тока поглядите! Голая кожа, ни намека на мех! – Выдр изогнулся и заглянул себе за спину. – А где мой чудесный хвост? Куда он подевался, и как мне быть без него? – Мадж уставился на Клотагорба. – Сэрра, что ж вы не говорите, что это не затянется надолго?

– К твоему сведению, водяная крыса, я также чувствую себя не в своей тарелке. Постарайся понять, что мы все сейчас в одинаковом положении.

– Ну и дела, – протянул Колин. – Вот уж не думал, не гадал… Мне кажется, я вот-вот заплачу.

– Надо что-то делать, – проговорила Дормас звонким голосом, отчетливо выговаривая слова. – Иначе лично я наверняка сойду с ума. Я хочу стоять не на двух ногах, а на четырех. Посмотрите! Ну на что они годятся? – Она показала товарищам сперва правую руку, затем левую. – Стоит надавить, и они сломаются! И не смейте утверждать, будто я ошибаюсь! Эка невидаль – мех! А мне каково? Я же не могу ходить!

– А я? Мне-то как быть? – вклинился в разговор Сорбл-подросток. – У нетопырей тоже нет меха, но они хоть летают. А я… – Он горько зарыдал.

– Успокойтесь, – произнес Джон-Том. – Скоро все встанет на свои места.

– А если нет, приятель, что тогда? – справился Мадж. Джон-Том признался себе, что испытывает не слишком приятные ощущения, видя перед собой взрослого человека и слыша знакомый голос выдра, которым говорит этот самый человек. На лице мужчины не было ни шерстинки, ни единого усика, и все-таки юноша знал, что смотрит на Маджа. Его уверенность зиждилась на голосе и глазах – голубых глазах, что глядели лукаво и вместе с тем вызывающе; кроме того, мужчина в точности воспроизводил характерные жесты выдра – правда, далеко не так ловко и быстро. – Превратился б сам в не пойми что, живо сообразил бы, что к чему.