Текст книги "Цивилизационные кризисы в контексте Универсальной истории (Синергетика – психология – прогнозирование)"

Автор книги: Акоп Назаретян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

[1] Гуманизм, начинавшийся как атеистическое учение (у арабов), в Европе оброс богословской оболочкой, но со временем, отбросив ее, превратился в последовательно светское мировоззрение. Человек не создан по чужому образу и подобию, не произведен и не подсуден верховному субъекту: он сам, его дух, мышление, воображение и воля – высшие реальности развивающегося мира.

[2] Даже в ХХ веке мемуаристами описаны характерные эпизоды, когда за предложением заключить союз следовал вопрос: «Против кого?» – и если вопрос не получал взаимоприемлемого ответа, союз не складывался. Поэтому А. Гитлер, изрекая, что коалиция, не имеющая целью войну, бессмысленна, как юродивый, озвучил общеизвестную истину, признавать которую считалось уже неприличным.

[3] Первый, как выше отмечено, состоит в том, что восприятие исторической динамики искажается опережающим ростом ожиданий. Второй – в том, что люди оценивают качество своей жизни через сравнение с жизнью других. В середине 60-х годов XX века покупательная способность чернокожих граждан США была такой же, как у граждан Канады, а процент чернокожих учащихся в колледжах превышал соответствующий процент среди жителей Британских островов. Но афроамериканцы проявляли недовольство своим положением, поскольку сравнивали его с жизнью не канадцев, англичан или тем более африканцев, а своих белых соотечественников [Петтигрю Т., 1972].

[4] Нанометр – миллиардная доля метра – размер соизмеримый с атомами и простыми молекулами. Элементы такой величины позволят записывать информацию с плотностью один бит на молекулу, и в итоге «вычислительные машины приобретут практически неограниченную память и быстродействие, лимитированное только временем прохождения сигнала через прибор» [Дьячков П.Н., 2000, с.23].

[5] Вопрос о том, что опаснее для будущего планеты: рост населения в бедных странах или рост индивидуального потребления в богатых странах – сильно политизирован. Согласно расчетам, средний американец потребляет в 150 раз больше энергии, чем житель Боливии, Эфиопии или Бангладеш [Myers N., 1990], и наносит в 280 раз больший ущерб природе, чем житель Чада или Гаити [Кеннеди П., 1997]. Тем не менее, научно обоснованным представляется мнение, что первый фактор (рост населения) опаснее второго. Увеличение социального богатства позволяет затрачивать средства на восстановительные мероприятия (повышая тем самым степень возобновимости ресурсов) [Люри Д.И., 1997], а также на образование и дифференциацию деятельностей. К этому вопросу я далее буду возвращаться.

1. 2. Распутье двадцать первого века

Мы заброшены в XXI век без карты, без руля и без тормозов.

Б. Джой

Если человечество… не изменит кардинальным образом свое поведение в планетарном масштабе, то уже в середине XXI века могут возникнуть такие условия, при которых люди существовать не смогут.

Н.Н.Моисеев

Современное состояние человека как биологического вида можно сравнить с балансированием между эволюционной трансформацией и полным исчезновением.

Дж. Аллен, М. Нельсон

…Ищу я выход из ворот,

Но нет его, есть только вход,

И то – не тот…

В.С. Высоцкий

Коль скоро прогнозирование вообще строится на экстраполяции, его исходной процедурой служит экстраполяция линейная. Именно линейное распространение наблюдаемых тенденций позволяет субъекту предвосхищать события и планировать собственные действия по вмешательству (или невмешательству) в их ход для достижения потребных результатов. Таков обобщенный алгоритм опережающего отражения (моделирования), которым пользуется всякий живой организм [Бернштейн Н.А., 1961].

Начав с линейной проекции опасных тенденций, отчетливо проявившихся за последние десятилетия ХХ века в сферах политики, демографии, экологии и генетики, мы убеждаемся, что к середине XXI века планетарная цивилизация может оказаться на грани самоистребления.

Так, небезосновательны сценарии, предрекающие религиозный ренессанс, новое Средневековье и деление человечества на враждующие между собой «цивилизации» по конфессиональному признаку. В статье, ставшей научным бестселлером 1994 года, американский политолог С. Хантингтон [1994] детально обрисовал такую перспективу, представив ее даже не как один из возможных, но как безальтернативный вариант развития мировых событий.

В последовавшей дискуссии было отмечено, что, с одной стороны, образование противоборствующих цивилизаций потребовало бы предварительной насильственной интеграции государств внутри каждой из них ; с другой стороны, конфессиональные и «цивилизационные» противоречия все более концентрируются внутри отдельныхгосударств . В итоге же война всех против всех обещает стать лейтмотивом наступающего столетия.

Как уже приходилось доказывать в процессе обсуждения автору этих строк [Nazaretyan A., 1994], проекции подобные хантиновской суть сценарии «Конца истории». Но не в том смысле, какой вложил в это понятие гегельянец Ф. Фукуяма [1990], утверждавший, что крах фашизма, коммунизма и прочих «вызовов» и окончательная победа либеральных ценностей сделает последующую жизнь общества бессобытийной. Напротив, перед нами сценарий драмы с катастрофическим финалом: реанимация средневекового политического менталитета в сочетании с современными боевыми технологиями создаст гремучую смесь, которая неизбежно взорвет здание планетарной цивилизации [1].

Аналогичен, по сути, итог другого сценария, построенного, в отличие от предыдущего, не на политико-идеологических, а на экологических и демографических соображениях.

При этом ссылаются на ускоряющееся расходование полезных ископаемых, включая энергоносители, сокращение растительного покрова, биоразнообразия, уничтожение экосистем, вещественные и энергетические отходы, создающие радиационное загрязнение, парниковый эффект и т.д. Согласно В.Г. Горшкову [1995] и его последователям [Арский Ю.М. и др., 1997], человечество не нарушает внутреннее равновесие биосферы до тех пор, пока потребляет до 1% чистой продукции биоты. (Критики [Голубев В.С. и др., 1997] указали на методологические неточности, приведшие к такому результату, но детали пока оставим в стороне). Сегодня потребление превысило 10% и продолжает увеличиваться. И, хотя львиная доля расходов и отходов приходится на США и другие развитые страны, особую тревогу у многих экологов вызывает рост населения в бедных странах. По их расчетам, количество людей на Земле давно превысило допустимую норму и, если в ближайшие годы этот процесс не сменится на обратный, то в обозримой перспективе наступит глобальный обвал.

Какова же предельная для биосферы численность человеческого населения? Наиболее популярное число – 1 млрд. человек [2] , но называют и меньшие величины. Горшков полагает, что экологически допустимый предел – 700 млн. человек – был превзойден в начале XIX века. Лидер «глубинной экологии» А. Нейес ограничил приемлемое количество 100 млн. человек [Философия…, 1997]. В учебном пособии, подготовленном группой видных российских экологов [Арский Ю.М. и др., 1997], утверждается, что демографический оптимум был достигнут уже в верхнем палеолите и составляет 10 млн. человек.

Из подобных расчетов вытекают достаточно грустные выводы, хотя они редко формулируются с такой откровенностью, как в одной из статей Н.Н. Моисеева [1992, с.89]. «Для того чтобы человечество не нарушало хрупкого баланса ресурсов, – писал он, – население планеты при нынешнем уровне технологий (курсив мой – А.Н.) должно быть уменьшено раз в десять… А такое, вероятнее всего, невозможно. Значит, предсказанная Мальтусом катастрофа в той или иной форме неизбежна».

Оговорка, выделенная курсивом, весьма красноречива, и к ней я далее вернусь. Многие авторы таких оговорок не делают, выдавая результаты расчетов, выполненных в уплощенной мальтузианской модели, за последнее слово науки. Это, в свою очередь, служит поводом для политических суждений глобального характера. «XXI век по многим военно-политическим прогнозам обещает быть грозным столетием войн за уменьшающиеся сырьевые ресурсы, за место в “золотом миллиарде” человечества», – утверждал, например, главный редактор «Красной звезды» полковник Н.Н. Ефимов [2000].

Впрочем, для того, кто знаком с официальным документом под названием «Стратегия национальной безопасности США на новое столетие» [A National… 1998], совершенно очевидно, что перед нами не более чем его авторизованный и чуть-чуть утрированный пересказ.

Такие рассуждения и стратегии дают обильную пищу для катастрофических ожиданий. Немецкий исследователь Г.М. Эрценсбергер опасается наступления всемирной эры гражданских войн. Француз А Минк пишет о приближении новых Темных веков. Англичанин Н. Стоун также не исключает того, что человечество возвращается в средневековую эпоху нищенства, эпидемий, чумы и инквизиции [Вебер А.Л., 2002]. О перспективе «вторичной варваризации» пишет польско-английский философ З. Бауман [2002].

Тем самым хантингтоновский сценарий предстает перед нами в новом обличье и с иными обоснованиями. Но комментарий к нему остается прежним: если политические события станут развиваться по логике военных конфликтов (чего, конечно, нельзя исключить), то не стоит и мечтать о разрешении глобального экологического кризиса. А начавшееся столетие, начиненное «знаниями массового поражения» (см. раздел 1.1), наверняка завершит историю цивилизации на нашей планете.

Не менее суровая глобальная опасность, о которой говорилось в предыдущем разделе, связана с накоплением генетического груза. Сколь бы ни расходились специалисты в оценке конкретных деталей и сроков, сокращающийся в каждом следующем поколении процент полноценных в медицинском отношении детей свидетельствует о том, что при сохранении наблюдаемых процессов биологическая деградация населения в обществах, радикально ограничивших естественный отбор, – вопрос времени…

Итак, линейное распространение в будущее ряда тенденций, наблюдаемых «на входе» XXI века, дает повод полагать, что цивилизация планеты Земля доживает последние десятилетия своей бурной истории. А далее наступает очередь конструктивных вопросов: каким образом возможно изменить ход событий, чтобы обеспечить сохранение цивилизации, и чем для этого придется пожертвовать?

В многообразии глобальных проектов и рекомендаций выделяются две стратегии мышления, которые условно и пока без каких-либо оценочных коннотаций, назовем «романтической» и «прогрессистской».

Первая стратегия основана на постулате человеческой вины. Согласно этому постулату, кризисы обусловлены тем, что человечество нарушило законы природы (или, в другой версии, божественные установления) и сталкивается с неизбежными последствиями. Соответственно, выход – в возврате к утерянным ценностям и состояниям.

Разумеется, любой здравомыслящий аналитик понимает, что буквальный возврат в прошлое невозможен и речь идет только об ориентирах. Имеются также существенные разногласия по поводу того, когда именно общество пребывало в оптимальном, гармоничном состоянии и какая эпоха должна служить образцом: средние века, античность, палеолит? Но убеждение в том, что средства для выхода из кризиса следует искать в прошлом, объединяет приверженцев романтического умонастроения.

Например, то, что в концепции Хантингтона предстает как печальная неизбежность, для религиозных и национальных фундаменталистов – желанная цель, даже своего рода антикризисная стратегия. Они обычно считают само собой разумеющимся, что в добрые старые времена люди были здоровее и счастливее, не сталкиваясь с экологическими и идеологическими кризисами. На этом фоне споры о том, какое именно религиозное учение и чей национальный дух лучше способствуют бескризисной жизни, столь же неизбежны, сколь и второстепенны по существу.

Рекомендации религиозных (и национальных) фундаменталистов смыкаются с призывами экологических фундаменталистов своей ретроградной направленностью, но есть между ними и существенное различие. Первые обычно требуют ограничить индивидуальные потребности («нищета должна снова превратиться в добродетель» [Панарин А.С., 1998]), но крайне негативно относятся к контролю над рождаемостью. Напротив, излюбленный мотив вторых – сократить население Земли до биосферно-приемлемого уровня, т.е., по разным оценкам, в 6, в 10, в 60 и даже в 600 раз.

Как же этого добиться? Мысль о большой войне уважающие себя исследователи отвергают, подчас ссылаясь на недостаточную эффективность классического средства депопуляции: «Войны ослабляли воюющие армии и страны, но лишь незначительно уменьшали тем самым скорость разрушения биосферы цивилизацией» [Арский Ю.М. и др., 1997, с. 306]. Взамен они предлагают сократить деторождение до одного-двух детей в семье, хотя остается неясным, как возможно убедить в этом миллиарды людей и выполнима ли такая задача при остром дефиците исторического времени.

Обсуждались и более «операциональные» предложения. Правда, они, как правило, настолько экзотичны, что бытуют по большей части не в академической литературе, а в массовой печати и околонаучных «тусовках». Отбросив заведомо безнравственные – война, прекращение экономической и медицинской помощи бедным странам, – могу указать на два сюжета. Первый состоит в том, чтобы регулировать пол зародышей (технически это допускается современной биохимией), достигая глобального соотношения 9 родившихся мальчиков на 1 девочку; при таком раскладе рождаемость в следующем поколении резко снизится. Второй – подмешивать в пищу, в воду, даже распылять в воздухе псевдогормональные препараты, снижающие вероятность зачатия за счет «очищающей селекции» (см. об этом [Лем С., 1992]).

Очевидно, что все подобные предложения, опять-таки, упираются в задачу уговорить, обмануть или принудить народы и правительства прибегнуть к депопуляционным мерам, а также к спорам о том, где их следует применять, а где нет. Любой искушенный в риторике идеолог легко доказывает, что именно в его стране сокращать население не требуется, причем один из безотказных аргументов – сравнение ресурсных затрат на человека в богатых и в бедных странах (см. раздел 1.1).

Сегодня мало кто верит в реалистичность глобальных депопуляционных программ. Население Земли продолжает увеличиваться, и хотя его относительный прирост, как и предполагали, снизился (числовые показатели приведены в разделе 1.1), стабилизация ожидается на уровне, вдвое и более превышающем нынешнюю численность. Это обстоятельство рождает у экологов «романтического» направления глубокий пессимизм. Тем не менее, пропаганда в духе демографического алармизма активно проводится в СМИ и в учебных аудиториях, часто приводя к неблагоприятным последствиям.

С одной стороны, горячие головы уже предложили пострановые квоты на депопуляцию, что вызывает резкую реакцию со стороны местных националистов (см. [Кургинян С. и др., 1995]). С другой стороны, иноэтничные мигранты объявляются главной угрозой для сложившихся социоэкологических систем [Гумилев Л.Н., 1993]. На этой почве «левые экологи» смыкаются с идеологами и политиками крайне правого толка, и авторитет науки используется для нагнетания ксенофобии. Западные социологи заговорили об опасности зеленого тоталитаризма и экофашизма [Snooks G.D., 1996]. Поскольку же принудительный контроль над рождаемостью и депопуляция составляют ядро большинства версий «устойчивого развития», можно согласиться с критиками, считающими данную концепцию «одним из опаснейших заблуждений современности» [Моисеев Н.Н., 1994] (ср. также [Лесков Л.В., 1998-а, б], [Зубаков В.А., 1999] и др.).

Исходя из призывов «назад к Природе», «жить по законам Природы», признать «равенство прав» человека с прочими живыми существами и проч., можно представить себе и меры против накопления генетического груза. По логике вещей, речь должна идти об упразднении медицины и радикальном снижении жизненных и гигиенических стандартов.

Действительно, вошь, вирус гриппа и чумная бацилла – такие же твари божьи, как и человек, а потому биоэтически небезупречно спасать жизни людей, обеспечивая к тому же противоестественный рост их числа, ценой уничтожения их естественных врагов. По законам природы человеческие особи должны служить материалом для регулярного естественного отбора, большинство родившихся детей должны не доживать до взрослого возраста, а взрослые, по завершении детородного периода, – вскоре погибать (природе не нужны старики).

Добавлю, что человеческое население уже превосходит на пять порядков численность популяций диких животных, сопоставимых с человеком по размерам тела и типу питания [Капица С.П. и др., 1997]. Антропологами указаны факторы, благодаря которым популяция ранних гоминид могла возрасти вчетверо, оставаясь еще в рамках биологической закономерности [Клягин Н.В., 1999], но и с учетом этого население Земли следовало бы сократить не в 6 и даже не в 600, а в десятки тысяч (!) раз.

Само собой разумеется, что, отказавшись от привилегированного положения в природе, человек обязан мирно сосуществовать (сколь бы ни было односторонним такое миролюбие) с хищниками, ядовитыми змеями, болезнетворными насекомыми и микроорганизмами, прекратить выпалывание сорняков, культивирование сельскохозяйственных растений и животных и т.д. Надо ли доказывать, что на таком пути разрешения экологического кризиса «золотой миллиард» – или «золотой миллион»? – человечества составят не граждане преуспевающих стран, а бушмены и прочие первобытные племена…

Все это с логической неизбежностью вытекает из биоцентрического мировоззрения, хотя левые экологи обычно не доводят рассуждения до конца, оставляя их непоследовательными. Например, они подсчитывают, какой ущерб природе наносится современными технологиями, но не вычисляют, каким обвалом экосистем обернулся бы возврат к архаическим способам хозяйствования, а факты, свидетельствующие о тяжелейших экологических кризисах в прошлом, просто игнорируют; призывают к депопуляции, но обходят вопрос о реалистичных способах (см. [Назаретян А.П., Лисица И.А., 1997]). Бесконечные концептуальные нестыковки такого рода и дали повод американскому социологу Э. Тоффлеру, обычно корректному в формулировках, высказаться неожиданно резко: «Только романтические дураки болтают о возвращении к природному состоянию» [Тоффлер А., 1997, с. 349].

Чтобы спасти биоцентрические построения, предлагаются компромиссные формулировки типа «вперед – к Природе», которые на поверку оказываются не более чем красивой публицистикой. Если говорить о «настоящей» (т.е. аутентичной, дикой) природе, к механизмам и закономерностям которой апеллируют последовательные биоцентристы, то неуместно слово «вперед». Если же речь идет о заповедниках, парках, оранжереях и ручных зверюшках, то налицо подмена понятий: все это не природные, а культурные новообразования, созданные человеком, как и все прочие артефакты, из материала природы. Поэтому такое сближение с природой есть одна из форм «очеловечивания», биоценозов, превращения их в элементы антропосферы [Буровский А.В., 1999], т.е. дальнейшего восхождения (или, в трактовке биоцентристов, нисхождения) социоприродных систем от естественных к искусственным состояниям.

Но тогда в обсуждаемом тезисе доминирует слово «вперед», и сам тезис укладывается в рамки альтернативной романтизму прогрессистской стратегии.

Последняя вытекает из эволюционной картины мира, в рамках которой кризисы рассматриваются как закономерные фазы развития общества и природы. Соответственно, прогрессисты ищут решение глобальных проблем, обострившихся в процессе исторического развития, на пути дальнейшего развития по тем же векторам, по каким оно происходило до сих пор. Эта парадоксальная стратегия также сопряжена с целым рядом теоретических и эмоциональных трудностей, а между ее сторонниками имеются существенные разногласия по конкретным вопросам.

Так, в противовес возврату к религиозной и политической вражде Средневековья иногда выдвигают идею Мирового правительства с широкими и подкрепленными военной силой полномочиями. Оно видится как развитие исторической тенденции, состоящей в укрупнении социальных организмов.

Оппонентами такого проекта сформулированы два основных возражения. Во-первых, он предполагает отход от либеральных ценностей в сторону планетарного тоталитаризма, предназначенного для увековечения господства богатых стран над бедными и эксплуатации их ресурсов (т.е. здесь концепция «золотого миллиарда» выступает в новом обличье). Во-вторых, это приведет к подавлению культурного разнообразия [Шахназаров Г.Х., 2000], [Панарин А.С., 2000]. То и другое обернулось бы снижением жизнеспособности мирового сообщества.

Для полноты картины приведу экстремальное предложение по формированию глобального управляющего центра. «Геостратегический успех, достигнутый в этом деле, – пишет крупнейший американский политолог З. Бжезинский [1999, с.254], – надлежащим образом узаконит роль Америки как первой, единственной и последней истинно мировой сверхдержавы».

Последнюю цитату даже не стану здесь комментировать, потому что она отчетливо демонстрирует тот самый социально-психологический синдром Homo prae-crisimos, который подробно описан в разделе 2.7. Что же касается более взвешенных проектов, возражения против них снимаются другой версией прогресса, по которой политическая перспектива состоит, напротив, в децентрализации и регионализации власти, образовании экономических и технологических блоков, объединяющих области различных стран. Футурологи приводят выразительные свидетельства продуктивности такой тенденции на различных континентах [Кеннеди П., 1997].

С экспансией сетевого общества (которое «абсорбирует и подчиняет предшествовавшие социальные формы»), если нации-государства и выживут, то окончательно утеряют суверенитет – источник международных конфликтов. «Они будут связаны друг с другом в многосторонних сетях с изменчивой геометрией обязательств, ответственности, союзов и субординации» [Кастельс М., 2002, с.508].

В пределе логично ожидать отмирания или функционального перерождения национальных государств [Negroponte N., 1995] и государства вообще (особенно «модерного государства», сложившегося в Новое время [Фурс В.Н., 2000]) как исторически преходящей формы социальной организации.

По мере того, как удельный вес товарной стоимости будет смещаться от вещественной и энергетической к информационной составляющей, традиционные формы государственных границ, таможен и армий превратятся в анахронизм. Продолжающееся совершенствование, удешевление и распространение сетей типа «Интернет», разработка компьютерных языков (которых пользователям знать не требуется, но через которые будет автоматически осуществляться перевод) – все это сделает человеческие контакты независимыми от географической локализации, национальной принадлежности и социального положения корреспондентов.

В результате государственные и вообще макрогрупповые формы организации будут вытеснены сетевой самоорганизацией мирового сообщества, всемирным гражданским обществом. Идиллическую картину дополняет перспектива «бескровных войн», ареной которых станут «мультимодальные» экраны компьютеров (с включением зрения, слуха, осязания и других сенсорных анализаторов): с их помощью каждый желающий может достоверно переживать весь комплекс эмоций, связанных с участием в боевых операциях. Война, как и прочие функции государства, переместится в виртуальную сферу…

К сожалению, и такой сценарий только на первый взгляд кажется беспроблемным. Дезинтеграция государств, уже принявшая форму глобального геополитического передела, начатого распадом СССР, разложение национальных и религиозных общностей – все это сопряжено с трудными идеологическими, эмоциональными перестройками и фрустрациями. А значит, с психологическим, политическим и в ряде случаев, вероятно, силовым сопротивлением. В игру давно включены корпоративные, финансовые и прочие эгоистические интересы, и большой вопрос, удастся ли человечеству пройти путь до безгосударственного существования с минимальными издержками, т.е. такими, которые не обернулись бы глобальной катастрофой. Впрочем, как мы далее убедимся, это еще не самая острая из коллизий будущего в рамках прогрессистского сценария.

Что касается демографической стороны дела, здесь оценки прогрессистов диаметрально отличаются от оценок их оппонентов. Например, авторы книги [Капица С.П. и др., 1997] допускают одновременное существование на Земле 12-14 млрд. человек. На этой численности, по их мнению, реально прекратится демографический рост, но не из-за недостатка ресурсов, а в силу культурно-психологических причин: как показывает опыт развитых стран, с ростом благосостояния и образования рождаемость радикально падает («демографический переход»).

Сходные числа, от 10 до 14,5 млрд. человек, заложены в сценарии некоторых американских исследователей (см. обзор литературы в [Кеннеди П., 1997]). Называют и бульшие числа – 15-25 млрд. Скрупулезный анализ проводимых расчетов и их методологии привел ряд экспертов к выводу, что вообще «представление о “пределах роста” является ложным» (цит. по [Капица С.П. и др., 1997, с. 249]).

В начале 80-х годов представители «ревизионистской школы» выступили за стимулирование рождаемости, подчеркнув, что с ростом населения увеличивается количество творческих личностей, способных обеспечить технологические, социальные и духовные перестройки. Наиболее обстоятельно этот тезис обоснован австро-американским экономистом и социологом, лауреатом Нобелевской премии Ф.А. фон Хайеком [1992].

Хайек показал, что демографический рост чреват опасностями постольку, поскольку он опережает рост социокультурного разнообразия, т.е. увеличивается количество «одинаковых людей». Когда множество людей желают одного и того же и владеют одними и теми же простыми навыками, они создают напряженность на рынке труда, конкурируют за ресурсы и наращивают их расход. Но когда увеличивается количество «разных людей», мыслящих непохоже и владеющих разнообразными умениями, параллельно умножаются социальные услуги. Отходы одних деятельностей становятся сырьем для других деятельностей, более полно вовлекая в единый круговорот вещественные и энергетические ресурсы. В итоге с ростом населения и потребления сокращаются расходы природных ресурсов и, что не менее важно, отходы социальной жизнедеятельности.

В той же парадигме прогрессисты обсуждают способы решения энергетической, продовольственной и других проблем. Они указывают на недооценку оппонентами объемов и потенциала имеющихся запасов плодородной почвы и энергоносителей, а также творческих возможностей человеческого ума; реальную же проблему видят в необходимости социальной, экономической, политической и психологической перестройки мирового сообщества (см. [Кеннеди П., 1997], [Лесков Л.В.,1998 –а, б] и др.).

От того, примем мы точку зрения «алармистов» (романтиков) или «ревизионистов» (прогрессистов), решающим образом зависит программа действий, особенно в демографической сфере. В первом случае следует направить основные финансовые и интеллектуальные усилия на пропаганду малодетности, а в идеале бездетности, и прочие депопуляционные мероприятия, причем, не надеясь на существенный результат. Во втором – на развитие образования, воспитания, систем профессиональной подготовки и переквалификации, удешевление, распространение и совершенствование информационных сетей и т.д.

Вторая стратегия, конечно, выглядит предпочтительнее для гуманиста, но это само по себе не может служить определяющим аргументом. Тем более что последовательное прочтение прогрессистского сценария, как выше отмечено, счищает с него лоск рождественской идиллии.

Особенно очевидны теоретические и эмоциональные коллизии современного прогрессизма при изучении экологического и генетического аспектов глобального кризиса. По сути дела, стержень прогрессистских подходов составляет дальнейшая «денатурализация» внешней и внутренней среды человека.

Предполагается, что биосфера будет все более превращаться в подсистему планетарной цивилизации (антропосферы) с возрастающей ролью искусственного управления. Допустимые объем и степень стихийной саморегуляции биоценозов, видовой состав и плотность заполнения экологических ниш будут определяться в соответствии с интересами единой социоприродной системы, т.е., в конечном счете, с потребностями культурного субъекта. Удельный вес биотических регуляторов будет последовательно сокращаться, и природа в целом – антропоцентризироваться, превращаясь в эрзац, памятник или, по выражению А.А. Брудного [1996], «знак самой себя».

Понятно, почему такая перспектива болезненно воспринимается не только «зелеными», но и широкой общественностью. Но еще сильнее шокируют прогнозы, связанные, по этому сценарию, с самим человеком.

Поскольку нас не устраивают ретроградные способы противодействия накоплению генетического груза (отказ от медицины и т.д.), реальную альтернативу могло бы составить последовательное вытеснение естественных механизмов биологической регуляции искусственными. Генная инженерия, превентивное отслеживание наследственных патологий, консервация клеток, клонирование, выращивание и трансплантация органов, внеутробные формы вынашивания плода и прочие пока еще полуфантастические кошмары будут означать вторжение инструментального интеллекта в самые интимные основы бытия.

Сегодня едва можно вообразить, какими злоупотреблениями и трагическими ошибками чревата столь немереная власть над организмом. И какое качество социального, нравственного и правового контроля необходимо для того, чтобы злоупотребления и ошибки не привели к необратимым катастрофам.

Но и это еще не все. Согласно прогрессистскому сценарию, будет неуклонно возрастать роль автоматизированных систем хранения и переработки информации в жизнеобеспечении общества. Их внедрение во все сферы человеческой деятельности – необходимое условие для того, чтобы радикально повысить удельную продуктивность производств, уровень жизни, качество медицинского контроля, предотвращать и смягчать потенциальные конфликты, исключив кровопролитные формы их разрешения и т.д. Но, увы, рисующийся взору энтузиастов информационный рай [Гейтс Б., 1996] – не более чем очередная утопия.

На заре кибернетики крупнейший математик Дж. фон Нейман теоретически доказал, что количественное наращивание мощности и быстродействия ЭВМ рано или поздно приведет к непредсказуемым и неподконтрольным качественным эффектам. В середине 80-х годов немецкий ученый В. Циммерли заметил, что тенденция уже приобрела реальные очертания. Он назвал ее парадоксом информационных технологий: контроль за функционированием компьютерных систем обеспечивается посредством более сложных систем, и таким образом машинный интеллект неуклонно обособляется от человеческого [Zimmerli W., 1986].