Текст книги "Досье Ленина без ретуши. Документы. Факты. Свидетельства."

Автор книги: Аким Арутюнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Глава 8
Октябрьский контрреволюционный переворот

 
Что же сделал я, однако,
Я – убийца и злодей
Я весь мир заставил плакать
Над красой земной моей!
 

Б. Пастернак

Для Ленина, возлагавшего большие надежды на питерских большевиков и рабочих, решение Петроградского комитета было равносильно провалу всей его идеи социалистической революции. Поэтому он немедленно назначает на 16 октября расширенное заседание Центрального Комитета. Из-за трудностей, связанных с организацией проведения заседания и оповещением его участников, оно началось в 8 часов вечера на северной окраине Петрограда – в помещении Лесковско-Удельнинской районной думы, председателем управы которой был М. Калинин. Фактически 16 октября проходило собрание партийного актива с участием членов ЦК РСДРП. В протоколах этого форума так и записано – «собрание».

И на этот раз Ленин применил все тот же порочный, неоднократно осужденный видными деятелями социал-демократии (Плеханов, Мартов, Богданов и др.) прием подбора участников собрания по своему вкусу. Так, из 26 человек, присутствовавших на собрании, члены ЦК составляли лишь треть (9). Остальные приглашенные, за редким исключением, были готовы поддержать любое предложение Ленина. С помощью Свердлова и Рахья он постарался отстранить тех участников заседания Петроградского комитета, от которых нельзя было ожидать поддержки.

Зато опубликованный протокол собрания № 26 озаглавили так: «Заседание ЦК РСДРП, Исполнительной комиссии Петроградского Совета, Профессиональных Союзов, фабрично-заводских комитетов, железнодорожников. Петроградского окружного комитета»{485}.

Как такового доклада Ленина на собрании не было. Он всего лишь огласил резолюцию ЦК, принятую 10 октября, добавив лишь несколько общих фраз вроде той, что, «выступая теперь, мы будем иметь на своей стороне всю пролетарскую Европу», и закончил словами: «Из политического анализа классовой борьбы и в России и в Европе вытекает необходимость самой решительной, самой активной политики, которая может быть только вооруженным восстанием»{486}.

Следом выступил Свердлов. Очевидно, для поднятия духа и моральной поддержки присутствующих он преподнес им очередную фальшивку о численности партии, сказав: «Можно считать, что теперь она объединяет не менее 400 тыс.»{487}.

Большинство принявших участие в прениях по докладу откровенно высказали свое мнение о вооруженном выступлении и о степени подготовленности к нему своих районов. Бокий информировал присутствующих, что «…в Красном Селе дело не так хорошо». Примерно такую же картину обрисовали представители Рождественского, Порохового и Шлиссельбургского районов{488}. Степанов сообщил, что «в Нарве настроение тяжелое ввиду расчетов… Что касается гарнизонов, то там настроение угнетенное… В Новом Петергофе работа в полку сильно пала, полк дезорганизован…». Володарский добавил: «Общее впечатление, что на улицу никто не рвется…»{489} Равич подтвердил это{490}. А вот выступление Шмидта: «…Настроение таково, что активных выступлений ожидать не приходится, особенно ввиду боязни расчетов… В Московском узле особенно наблюдается неудовольствие против комитета. Мы не можем выступать, но должны готовиться»{491}. Как бы в добавление, Шляпников сказал, что «среди металлистов… большевистское выступление не является популярным»{492}. Ничего хорошего не сообщил и представитель транспорта: «Железнодорожники голодают, озлоблены, организация слаба, особенно среди служащих телеграфов»{493}. Выступление Милютина было обобщающим: «…Низложить, арестовать в ближайшие дни власть мы не можем…»{494}

Напрашивается вывод: резолюция ЦК от 10 октября была принята без учета реальной политической обстановки и не отвечала настроению масс. Об этом красноречиво говорят выступления представителей с мест, членов Петроградского комитета и «Военки». Даже Крыленко отмечал, что «определенно назначить его (выступление. – А.А.)…тоже нецелесообразно», – и далее добавил: «Наша задача – поддержать восстание вооруженной силой, если бы оно где-нибудь вспыхнуло. Но настроение, которое здесь характеризовали, является результатом наших ошибок»{495} (выделено мной. – А.А.).

Запись выступления воинственно настроенного Рахья можно отнести к разряду фальсифицированных. И в самом деле: все говорят о нежелании масс выступать, а он утверждает, что «массы сознательно готовятся к восстанию». Но тут же неосторожно сообщает, что у пролетариата нет оружия: «Если бы питерский пролетариат был бы вооружен, он был бы на улицах вопреки всяким постановлениям ЦК… Массы ждут лозунга и оружия»{496}.

Опуская декларативные выступления Сталина и Калинина, хочу особо остановиться на размышлениях Зиновьева и Каменева.

Начну с Зиновьева: «По-видимому, резолюция (10 октября. – А.А.) воспринимается не как приказ, иначе по ней нельзя было бы высказываться. На подкрепление из Финляндии и Кронштадта рассчитывать не приходится. А в Питере мы не имеем уже такой силы… Настроение на заводах теперь не таково, как было в июне… Нужно пересмотреть резолюцию ЦК, если это возможно…»{497}

С подкреплением из Финляндии и Кронштадта Зиновьев, думаю, ошибался, но в основном он был прав, поскольку об «общем революционном подъеме в России» и речи не могло быть. В словах Каменева звучала такая аргументация: «Аппарата восстания у нас нет; у наших врагов этот аппарат гораздо сильнее и, наверное, за эту неделю еще возрос». Каменев доказывал, что «со времени принятия резолюции прошла неделя, и эта резолюция потому и показала, как нельзя делать восстание… недельные результаты говорят за то, что данных за восстание теперь нет… у нас за эту неделю ничего не сделано ни в военно-техническом смысле, ни в продовольственном… Вся масса, которая теперь с нами, находится на их стороне. Мы их усилили за наш счет… Здесь борются две тактики: тактика заговора и тактика веры в движение силы русской революции»{498}. Таким образом, Каменев публично разоблачил Ленина как заговорщика, хотя на нем и так уже давно стояло клеймо нечаевщины.

Выступающий затем Фенигштейн подчеркнул, что «с немедленным переходом в штыки не согласен… технически вооруженное восстание нами не подготовлено. Мы не имеем еще даже центра. Мы идем полусознательно к поражению»{499}. Взяв слово, Володарский сказал: «Если вопрос о выступлении ставится как вопрос завтрашнего дня, то мы должны прямо сказать, что у нас для этого ничего нет. Я выступал среди… (пропуск слова в оригинале[71]71
  Возможно, слово «рабочих»


[Закрыть]. – А.А.), но утверждаю, что массы с недоумением приняли наш призыв…»{500} Возражая Володарскому, Дзержинский высказал довольно странную мысль: «Когда будет восстание, тогда и будут технические силы…»{501}

Довольно принципиальным было выступление Скалова. Он сказал, что «до созыва (съезда) Советов нельзя устраивать восстание, но на съезде нужно взять власть…»{502}

Иоффе, как и Зиновьев, доказывал, что «резолюцию нельзя понимать как приказ выступать…», однако сказал, что «это есть отказ от тактики удержания от выступления и признание возможности и обязательности восстаний при первом подходящем случае»{503}.

Видя, что все высказались, Ленин вновь предлагает подтвердить резолюцию от 10 октября. Зиновьев возражает: «Если восстание ставится как перспектива, то возражать нельзя, но если это – приказ на завтра или послезавтра, то это – авантюра. Пока не съедутся наши товарищи и мы не посоветуемся, мы не должны начинать восстание»{504}. Солидаризуясь с Зиновьевым, Каменев добавил: «Назначение восстания есть авантюризм»{505}. И тем не менее Ленин ставит на голосование резолюцию следующего содержания:

«Собрание[72]72
  Как видим, не заседание, а собрание.


[Закрыть] вполне приветствует и всецело поддерживает резолюцию ЦК, призывает все организации и всех рабочих и солдат к всесторонней и усиленной подготовке вооруженного восстания, к поддержке создаваемого для этого Центральным Комитетом центра и выражает полную уверенность, что ЦК и Совет своевременно укажут благоприятный момент и целесообразные способы наступления»{506}.

Зиновьев предложил свой вариант резолюции:

«Не откладывая разведочных, подготовительных шагов, считать, что никакие выступления впредь до совещания с большевистской частью съездов Советов – недопустимы»{507}.

В Протоколах указывается, что за резолюцию Ленина проголосовали девятнадцать человек, двое – против и четверо воздержались. За резолюцию Зиновьева голосовали шесть человек, против – пятнадцать и трое воздержались от голосования{508}. Однако следует обратить внимание на примечание, сделанное составителем Протоколов на той же странице. В нем говорится, что первоначально было записано, что за резолюцию Ленина голосовали 16 человек, а затем эту цифру исправили на 20. Изменили и число воздержавшихся: 7 на 3. Как видим, в обоих случаях разница составляет 4. К сожалению, составитель Протоколов не обратил внимание на тот факт, что общее число лиц, принявших участие в голосовании за резолюцию Зиновьева, составило 24, в то время как в голосовании за резолюцию Ленина приняли участие 25 человек, то есть все присутствующие на собрании, кроме секретаря.

Невольно вспоминаю работу Ленина «Шаг вперед, два шага назад». Поражаешься, с какой скрупулезностью он подсчитывает все голоса, поданные делегатами на II съезде РСДРП{509}, чтобы защитить своего единомышленника (С. И. Гусева) от обвинения в «позорном факте подделки списка в интересах фракционной борьбы»{510}. Между тем ни Ленин, ни его единомышленники «не заметили» метаморфозу, связанную с подсчетом голосов по двум резолюциям на собрании в ЦК 16 октября. Не означает ли это, что результаты голосования были подтасованы? Вопрос поставлен не случайно. Изучение архивных материалов позволило сделать вывод о том, что Стасова вела протоколы собрания ЦК явно тенденциозно в угоду Ленину. Есть основание полагать, что краткие записи, которые она производила на собрании, затем вместе с Лениным корректировались. Не сложно заметить и то, что она с особым вниманием записывала выступления Ленина. Из протокола трудно понять, кто как голосовал.

Между тем среди семи воздержавшихся при голосовании по резолюции Ленина были Милютин, Рыков и Ногин. Именно они в конце собрания написали заявление, содержания которого в Протоколах нет (их попытка опубликовать его в большевистской печати не увенчалась успехом).

А им было что сказать.

Судя по выступлениям, некоторые присутствующие, а именно 7 человек, действительно воздержались голосовать за резолюцию Ленина. Казалось, это не должно было его смущать, поскольку 16 голосов он набрал. Но Ленина озадачило то, что трое воздержавшихся (Рыков, Милютин, Ногин) были членами ЦК. То, что эти трое воздержались – бесспорно, иначе они вряд ли стали бы обращаться с заявлением в газету «Рабочий Путь». Таким образом, получается, что из десяти членов ЦК, присутствующих на заседании, пятеро не поддержали Ленина. Такой исход его не устраивал. Поэтому, – говорю об этом с уверенностью, – протокол № 26 расширенного собрания в Центральном Комитете от 16 октября был фальсифицирован. И тут можно понять Каменева, Зиновьева, Рыкова, Милютина и Урицкого, потребовавших «немедленного, телеграфного созыва пленума». В этой связи небезынтересно привести выдержку протокольной записи заседания ЦК от 20 октября: «Урицкий сообщает о настроении в провинции, доказывает, что большинство делегатов в Москве высказались против вооруженного восстания: по вопросу же о Каменеве и Зиновьеве тоже требует передачи вопроса на рассмотрение пленума»{511}. (Но Ленин сделал все возможное и даже, казалось, невозможное, чтобы пленум ЦК не состоялся. Понимая, что там он потерпит поражение.)

В конце собрания в ЦК 16 октября был создан так называемый Военно-революционный центр по руководству восстанием в составе: Бубнов, Дзержинский, Свердлов, Сталин и Урицкий.

В этот же вечер Петроградский Совет утверждает образованный еще 12 октября Военно-революционный комитет. Должен заметить, что по своему составу ВРК не был однороден. В него вошли большевики, левые эсеры, анархисты, представители Петроградского Совета, ИВСКД, ОИКАФРФ, профсоюзов, фабзавкомов и беспартийных. Совершенно естественно, что в понимании задач ВРК у них не было единодушия. На организационном совещании, состоявшемся 20 октября, ВРК избрал Бюро, в состав которого вошли три большевика (Антонов-Овсеенко, Подвойский, Садовский) и два левых эсера (Лазимир и Сухарьков). Председателем Бюро был избран Павел Лазимир – председатель солдатской секции Петроградского Совета. Интересно отметить, что в целях сокрытия своих намерений ВРК поместил в газете «Новая жизнь» сообщение следующего содержания: «Вопреки всякого рода слухам и толкам ВРК заявляет, что он существует отнюдь не для того, чтобы подготовить и осуществить захват власти, а исключительно для защиты интересов Петроградского гарнизона и демократии от контрреволюционных (и погромных) посягательств»{512}.

После собрания в ЦК 16 октября Ленин полностью переключается на организационные вопросы, связанные с предстоящим путчем, который он намеревался осуществить в обход Центрального Комитета и ЦИК Советов Р. и С.Д. С этой целью он в ночь с 17 на 18 октября собирает на квартире рабочего Д. А. Павлова (Сердобольская ул., дом 35, кв. 4) узкое совещание руководителей Военной организации – Подвойского, Антонова-Овсеенко и Невского. Спустя два года Невский писал, что основная цель Ленина заключалась в стремлении «сломить последнее упрямство» членов военной организации»{513}. Между тем «упрямство» заключалось в том, что они считали выступление преждевременным. Так, Антонов-Овсеенко, описывая положение дел в Финляндии, в частности, сказал: «Матросы на более крупных революционизированных кораблях опасаются подводных лодок и миноносцев (немцев. – А.А.)…. моряки не хотят оголять фронт»{514}. Подвойский и Невский тоже доказывали, что выступление не следует форсировать. Однако Ленин ничего не желал слышать. Как свидетельствует Подвойский, он отнесся к их доводам крайне нетерпимо: «Всякое промедление с нашей стороны даст возможность правительственным партиям более тщательно подготовиться к разгрому нас с помощью вызванных для этого войск с фронта»{515}. Ленин доказывал, что необходимо свергнуть Временное правительство до открытия съезда Советов и поставить его «перед совершившимся фактом взятия рабочим классом власти»{516}. Столь категорическое требование вытекло из опасения, что съезд Советов не поддержит призыв к захвату власти. Для такого опасения у Ленина были все основания. Он хорошо запомнил, когда на Первом Всероссийском съезде Советов рабочих и солдатских депутатов большевистская фракция, по сути дела, выступила против плана Центрального Комитета организовать 10 июня вооруженную демонстрацию. Думается, не забыл он и критику, с которой обрушились на Центральный Комитет делегаты из местных партийных организаций на VI съезде РСДРП за двойственную позицию ЦК в период июльских событий. Свежо было в памяти и постановление фракции большевиков на Демократическом совещании, которая сумела добиться отмены решения Центрального Комитета о бойкоте Предпарламента. Опасался он и прибывших на съезд Советов делегатов с фронта, которые в большинстве своем стояли на позициях ЦИК. Наконец, Ленин твердо был убежден, что ему не удается реализовать заключительную часть резолюции собрания в ЦК от 16 октября, в которой записано, что «ЦК и Совет своевременно укажут благоприятный момент и целесообразные способы наступления».

Он сознавал, что ни ЦК, ни Совет не дадут добро на это наступление. Поэтому и шел на сепаратные действия, согласовывая их с командованием немецких войск на Балтике. И здесь уместно продолжить рассказ М. В. Фофановой:

«Днем 17 октября Владимир Ильич предупредил меня, что собирается в ночную командировку. Поздно вечером пришел Эйно Рахья. Но уходить они еще не собирались. Чувствовалось, что уйдут в строго определенное время. Я подала чай и стала заниматься глажкой здесь же в кухне. За чашкой чая они беседовали. Из разговора можно было понять, что на днях следует ожидать выступления большевиков. Владимир Ильич говорил, что необходимо во что бы то ни стало низложить Временное правительство. И надо это сделать в несколько дней. Эйно спросил: «Владимир Ильич, не подавят нас присланные с фронта войска, как в июле?» Вдруг Владимир Ильич встал, положил руку на бедро и, слегка наклонившись к Эйно, сказал: «Немцы не позволят Керенскому снять с фронта даже одного солдата». Потом он посмотрел на часы и сказал: «Товарищ Рахья, нам пора». Они оделись и ушли. Вернулся Владимир Ильич утром, но было еще сумеречно».

Невольно вспоминаешь визит к Ленину двух «товарищей» финского (?) происхождения. А не они ли пообещали ему организовать в период выступления большевиков наступательные операции германской армии? Сдается мне, что все так и было.

Споры между лидерами большевиков о необходимости восстания и степени подготовленности к нему продолжались вплоть до взятия Зимнего. Так, на собрании активистов, проходившем вечером 20 октября в Смольном, Г. Чудновский подчеркнул, что в войсках Юго-Западного фронта большевики не имеют прочной опоры, и пытался убедить актив, что организация вооруженного восстания обречена на неудачу{517}. Однако он ничего не знал о тех тайных силах, на которые опирался Ленин в своем плане захвата власти. Не знал он о них и пять дней спустя, когда вел пьяную толпу на «штурм» Зимнего.

Начиная с 20 октября ВРК вступил в открытую конфронтацию с правительством, заявив о своих правах на верховную власть над частями Петроградского гарнизона. Ночью 21 октября члены ВРК – Лазимир, Мехоношин и Садовский – явились в Генштаб к командующему Петроградским военным округом Полковникову, От имени ВРК Садовский заявил, что отныне «все приказы командующего должны скрепляться подписью одного из комиссаров, а без них приказы будут считаться недействительными…»{518}. На это Полковников ультимативно заявил: «Мы знаем только ЦИК, мы не признаем ваших комиссаров. Если они нарушат закон, мы их арестуем»{519}.

Ленин пристально следил за событиями в столице. Действия ВРК приободрили его. Однако поступившие вечером 23 октября новые известия привели его, по словам Фофановой, «в яростное состояние». Первое известие представляло собой резолюцию Петроградского Совета, которую приняли по докладу Антонова-Овсеенко на пленарном заседании. В нем говорилось: «Петроградский Совет констатирует, что благодаря энергичной работе ВРК связь Петроградского Совета с революционным гарнизоном упрочилась, и выражает уверенность, что только дальнейшей работой в этом же направлении будет обеспечена возможность свободной и беспрепятственной работы открывающегося Всероссийского съезда Советов{520}.

Но еще больше встревожило Ленина заявление ВРК о том, что он принимает ультиматум командующего Петроградским округом и отменяет свое заявление, сделанное в Генштабе 22 октября{521}. Об этом «компромиссе» между Петроградским военным командованием и ВРК писали все газеты, которые, как всегда, аккуратно приносила Ленину М. В. Фофанова.

Не обрадовали Ленина и итоги заседания ЦК, которое состоялось 24 октября. В сущности, члены ЦК обсудили только четыре вопроса: одобрили отправку роты солдат Литовского полка на защиту типографии «Труд»; приняли решение о создании запасного штаба в Петропавловской крепости на случай, если Смольный будет атакован и захвачен правительственными войсками; назначили ответственных за установление связей с железнодорожниками (Бубнова); с почтово-телеграфными служащими (Дзержинского); работниками продовольственного снабжения (Милютина); установление политических связей с левыми эсерами было возложено на Каменева и Берзина. Что же касается главного вопроса – вопроса о власти, то его члены ЦК опустили, отложив его, по-видимому, до съезда Советов.

Ориентация большинства членов ЦК на съезд Советов прослеживается как в материалах печати, так и в их публичных заявлениях. Выступая перед большевиками, приехавшими в столицу в качестве делегатов, Троцкий, в частности, сказал: «Мы… не отклоняемся ни вправо, ни влево. Наша линия диктуется самой жизнью. Мы крепнем с каждым днем. Наша задача, обороняясь, но постепенно расширяя сферу нашего влияния, подготовить твердую почву для открывающегося завтра съезда Советов. Завтра… выявится настоящая воля народа…»{522}.

Не менее интересны в этом отношении замечания Сталина по поводу позиции ЦК, сделанные им на заседании фракции большевиков 24 октября: «В рамках ВРК имеются два течения: 1) немедленное восстание, 2) сосредоточить вначале силы. ЦК РСДРП(б) присоединяется ко 2-му»{523}.

Ленин, разумеется, поддерживал первое течение, однако его сторонники проявляли осторожность. Это раздражало рвущегося в бой Ульянова. Дважды (днем и вечером) он отправлял Фофанову в ЦК с письмами, в которых просил разрешения на приход в Смольный. И оба раза ему отказывали. Очевидно, здравомыслящие члены ЦК понимали, чем может обернуться его приход. Как вспоминала Фофанова, прочитав вторую записку, в которой содержался отрицательный ответ ЦК, Ленин смял, швырнул ее на пол и сквозь зубы произнес[73]73
  В опубликованной литературе воспоминание М. В. Фофановой фальсифицировано.


[Закрыть]: «Сволочи!» Затем немного походил по комнате и сказал: «Я их не понимаю. Чего боятся эти багдадские ослы? Ведь только позавчера Подвойский докладывал и убеждал меня, что такая-то военная часть целиком большевистская, что другая тоже наша. А теперь вдруг ничего не стало. Спросите, есть ли у них сто верных солдат или красногвардейцев с винтовками, мне больше ничего не надо. Я сам низложу Керенского»{524}.

Ленин не понимал главного: рабочие не хотели ценой своей жизни завоевывать ему власть. А уж крестьяне тем более: на каждом углу Ленин кричал о защите их интересов и в то же время настоятельно требовал «отменить частную собственность». Поэтому, как ни парадоксально, он не находил широкой поддержки даже в среде большевиков, а о крестьянах и говорить нечего.

Однако вернемся к событиям в Петрограде. В то время, когда Ленин закатывал истерику на квартире Фофановой, в Мариинском дворце Керенский произносил свою последнюю публичную речь на российской земле. Незаурядный оратор в этот день явно был не в форме и, по словам очевидца, «хромал на обе ноги». Более часа он уговаривал членов, Предпарламента в надежде получить от них неограниченные полномочия для решительной борьбы с большевиками. Ссылаясь на статью Ленина «Письмо к товарищам», в которой тот призывал рабочих, солдат и крестьян к вооруженному выступлению против Временного правительства{525}, Керенский указывал на предательский характер большевистских приготовлений. Он доказывал, что своими действиями большевики способствуют «не пролетариату Германии… а правящим классам Германии, открывают фронт русского государства перед бронированным кулаком Вильгельма и его друзей… С этой кафедры я квалифицирую такие действия русской политической партии как предательство и измену Российскому государству… В настоящее время, когда государство от сознательного и бессознательного предательства погибает и находится на грани гибели, Временное правительство, и я в том числе, предпочитает быть убитым и уничтоженным, но жизнь, честь и независимость государства не предаст…»

В заключение Керенский сказал: «Я пришел, чтобы призвать вас к бдительности для охраны завоеваний свободы многих поколений, многими жертвами, кровью и жизнью завоеванных свободным русским народом… В настоящее время элементы русского общества, те группы и партии, которые осмелились поднять руку на свободную волю русского народа, угрожая одновременно с этим раскрыть фронт Германии, подлежат немедленно решительной и окончательной ликвидации… Я требую, чтобы сегодня же Временное правительство получило от вас ответ, может ли оно исполнить свой долг с уверенностью в поддержке этого высокого собрания»{526}.

Выступившие в прениях от имени партии кадетов, части эсеров, казачьей фракции, кооперативного движения и других политических организаций поддержали главу Временного правительства, понимая, что в условиях войны, когда на карту поставлена судьба государства, нереально и даже безрассудно ставить вопрос и требовать от правительства немедленно приступить к проведению социально-экономических реформ. В выступлениях депутатов содержались и замечания в адрес правительства, которое, по их мнению, допускало в отношении экстремистских действий и намерений большевиков «попустительство», не принимало решительных мер по их обузданию.

Кадеты совместно с кооперативным движением представили резолюцию, в целом поддерживающую правительство. В несколько жестких тонах, но содержащую кредит доверия правительству, казачья фракция внесла на рассмотрение свою резолюцию.

Речь главы Временного правительства подверглась объективной критике. Особо остро она прозвучала в выступлениях левого эсера Камкова и лидеров меньшевиков-интернационалистов Мартова и Дана. Мартов упрекнул Керенского за то, что тот своими выпадами и действиями против «черни» может вызвать гражданскую войну. «Демократия, – говорил Мартов, – должна заявить, что никакой поддержки оно (правительство. – А.А.) от нее не получит, если правительство не даст немедленных гарантий реализации насущных нужд народа. Репрессии не могут заменить необходимости удовлетворения нужд революции. Должно быть сделано заявление, что Россия ведет политику немедленного мира, что земельные комитеты получат в свое распоряжение подлежащие отчуждению земли и что демократизация армии не будет приостановлена. Если такие заявления невозможны для правительства в его нынешнем составе, то оно должно быть реорганизовано»{527}.

Что касается Дана, то он выдвинул вполне позитивную альтернативу: «Если вы хотите выбить из-под ног у большевизма ту почву, на которой он вырастает, как гнилой гриб, то надо принять ряд политических мер. Необходимо ясное выступление и правительства, и Совета республики, в котором народ увидел бы, что его законные интересы защищаются именно этим правительством и Советом республики, а не большевиками… Вопросы о мире, о земле и о демократизации армии должны быть поставлены так, чтобы ни у одного рабочего, ни у одного солдата не было ни малейшего сомнения, что по этому пути наше правительство идет твердыми и решительными шагами». Дан от имени левых сил предложил резолюцию, содержащую курс на немедленное обнародование правительством программы социально-экономических и политических реформ и проведение совместно с общественными организациями (Советы, органы городского самоуправления) решительных и действенных мер по наведению порядка и стабилизации обстановки в стране{528}.

Мне представляется, что если в первой части своего выступления Дан был прав, то вторая часть, в которой содержится требование немедленно обнародовать программу социально-экономических и политических реформ в условиях войны, была нереальной.

Однако Керенский стоял на своем. Опираясь на определенные силы в Предпарламенте, он выражал уверенность, что ему удастся получить поддержку и сконцентрировать военные силы, необходимые для подавления большевистского заговора. В своих воспоминаниях Керенский писал, что, покидая Мариинский дворец, он был убежден, что спустя несколько часов получит решительную поддержку со стороны Предпарламента{529}. Это был его просчет: 123 голосами – «за», 102 – «против», при 26 воздержавшихся Предпарламент отказал в доверии правительству Керенского{530}. А когда в 4 часа утра 25 октября на экстренном совместном заседании ЦИК и ИВСКД была принята резолюция, в которой подтверждалось безусловное требование немедленного проведения социально-политических реформ, одобренных Предпарламентом{531}, не дожидаясь Учредительного собрания, то это был уже крах. Крах для народов России, которые лишались демократических свобод, завоеванных Февральской революцией, и на многие десятилетия становились рабами большевистского режима. Думается, впоследствии бывшие депутаты Предпарламента, члены ЦИК и ИВСКД поняли, какую роковую ошибку они допустили вечером 24 октября, отказав в доверии Временному правительству.

Вне всякого сомнения, что Временное правительство не справлялось со своими обязанностями как в управлении народным хозяйством, так и на военно-политическом поприще. Но правда и то, что лидеры левых эсеров и меньшевиков, преобладающие во всех влиятельных общественно-политических организациях и структурах, не умели прогнозировать политическую обстановку в России. Их узкопартийные амбициозные цели преобладали над государственными задачами и интересами. Они, выдвигая популистские лозунги и несвоевременные требования ряда социально-экономических реформ, по сути, вводили в стране хаос и политическую напряженность, чем лили воду на мельницу большевиков. Своими поспешными, непродуманными и недальновидными действиями они еще больше дезорганизовывали фронт и тыл, вместо того чтобы всемерно содействовать делу победы над внешними врагами Отечества, а затем созвать Учредительное собрание и в его стенах демократическим путем определить дальнейший путь развития российского государства и приступить к проведению в жизнь назревших социально-экономических и политических реформ.

Мне думается, что поняло свою ошибку и Временное правительство. Особо непростительно Керенскому, не сумевшему, точнее, не решившемуся пойти на компромисс с лидерами влиятельных демократических партий и тем самым сохранить завоевания Февральской революции. Надо было сделать все возможное, чтобы довести дело до Учредительного собрания.

Вечером 24 октября председатель Центробалта П. Дыбенко получил от Антонова-Овсеенко шифрованную телеграмму: «Высылайте устав», что означало: «Направляйте в Петроград миноносцы»{532}. Через несколько часов Дыбенко позвонил член ВРК А. Баранов и спросил: «Можем ли надеяться на своевременную поддержку?» На что тот ответил: «Миноносцы выйдут на рассвете»{533}.

После получения телеграммы от Антонова-Овсеенко было созвано экстренное заседание комитетов 25 судов, Свеаборгского флотского полуэкипажа, береговой роты минной обороны, совместно с ЦК Балтийского флота, дислоцированного в Гельсингфорсе. В расплывчатой резолюции заседания выражалась готовность «твердо стоять на передовых позициях, занятых Балтийским флотом на защите интересов демократических организаций. По первому зову Центробалта идти и победить или умереть…»{534}. Однако, как мы видим, эта резолюция не отражала волю большинства моряков Балтийского флота. Нет сведений и о том, что участники экстренного заседания единодушно поддержали зачитанную резолюцию. В этом мы убедимся и из последующих материалов.