Текст книги "Сыновья Беки"

Автор книги: Ахмед Боков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

20

О безумии Аюба в селе говорили разно. Одни утверждали, будто это злое дело джиннов, другие считали, что он, чего доброго, повстречался с алмасом.[38]38
  Алмас – мифическое человекообразное существо, по преданию, обитающее в лесистых горах Кавказа.


[Закрыть]

Но Саад очень скоро убедился, что ни джинны, ни алмас тут ни при чем: в одну из очередных поездок во Владикавказ он увидел на базаре лошадь Аюба. Ее продавал какой-то незнакомый ингуш. На вопрос Саада о том, где он взял лошадь, ингуш сказал, что купил ее и теперь вот перепродает. Продавец заявил, что он готов поклясться на Коране в правдивости своих слов. Саад потребовал, чтобы он назвал имя человека, продавшего лошадь, или хотя бы описал его.

Имени ингуш, конечно, не знал, но он сказал, что купил лошадь у дагестанца, который плохо объяснялся по-ингушски.

– Откуда мне было знать, – испуганно оправдывался продавец, – что кому-то понадобится его имя. Дагестанец сказал, будто работал у какого-то ингуша за хребтом в Алханчуртской долине и хозяин вместо денег дал ему коня, которого он и продает, чтобы до браться до дому. Кто мог подумать, что лошадь у него краденая!..

«Это точно Касум! – окончательно уверился в своих подозрениях Саад. – Но как он ожил? Ведь я своими глазами видел его труп».

Перепуганный продавец во избежание неприятностей готов был безвозмездно отдать лошадь Сааду.

– Я чистую правду сказал, мне не нужно чужого! – уверял он.

Саад поначалу хотел забрать коня, но потом передумал. Не из жалости к человеку, заплатившему за краденое. Скорее из осторожности. Он вдруг подумал: «Кто знает, из какого этот человек рода! Не нажить бы новой вражды из-за коня, который и принадлежит-то не мне. А сумасшедший Аюб сейчас в коне не нуждается».

На обратном пути Саад, пересилив неприятное чувство, свернул в Тэлги-балку. Спустившись в овраг, он обыскал место, где они с Аюбом бросили Касума. Отыскал бугорок, который, как ему казалось, был могилой убитого работника. Заткнув за пояс полы черкески, Саад стал разгребать землю руками – лопаты у него не было. Справился быстро, яма была неглубокой.

– Будь ты проклят, бестолковый, – честил он вслух племянника, – разве так мелко закапывают? Ясно, тот очнулся и в два счета разворотил эту мышиную нору. Не пойму только, как он вы жил? Ведь мы так его отделали!

Но скоро Саад немного успокоился. Он вспомнил, что продавец лошади говорил, будто Касум собирался домой. «Может, оно и лучше, что так вышло, – думал Саад. – Теперь люди поверят слуху, что работник поджег сено и сбежал».

Но спокойствие Саада скоро было нарушено.

Как-то в один из осенних дней Сайфутдин из-за сгустившегося тумана не стал отгонять овец далеко от села и пас отару поблизости. Пастух сидел задумавшись, когда к нему вдруг подошел Касум. Сайфутдин не испугался. Он-то ведь не считал Касума умершим!

Касум попросил Сайфутдина сказать Сааду, чтобы тот заплатил ему за двухлетнюю службу. Пусть, мол, удержит сорок рублей, которые Касум выручил за лошадь Аюба, а остальные передаст через него.

– Без этих денег я не уйду, пусть так и знает! – добавил он решительно.

На другой день Саад, вооружившись так, словно на войну собрался, пошел вместе с пастухом туда, где должен был появиться Касум. Саад, понятно, и не собирался отдавать ему деньги.

Шутка ли, своими руками выложить две сотни? Да еще человеку, который нанес ему такой урон! Коварства Сааду не занимать. И он решился на черное дело: «Убью его и скажу, сделал это за то, что он пытался угнать мою отару. Власти меня не тронут».

Долго прождал Саад, но в этот день Касум не появился. Не было его и на следующий.

И только на третий день, когда Сайфутдин один пригнал овец, пришел Касум.

– Саад два дня ждал тебя здесь, – сказал Сайфутдин.

– Я видел его. Передай, пусть не устраивает мне засады. Ничего у него из этого не выйдет. Не хочу я наживать кровную месть ингушей, не нужна мне и жизнь абрека, потому убивать Саада не собираюсь, только без заработанных мною денег отсюда не уйду. Сено поджег не я, и кто это сделал не знаю. Но если Саад не от даст мне долг, я устрою ему похлеще! Так и скажи!

Сайфутдин обещал слово в слово передать все хозяину.

Саад пока еще ни с кем не поделился своим беспокойством. Даже родственникам ничего не сказал, чтобы слух о его тревоге, чего доброго, не пополз по селу. Он сказал, что многие его не любят и рады случившемуся. А теперь еще новая угроза, только этого позора и не хватало. Какой-то нищий пастух осмеливается ему грозить!.. Вот уж враги возрадуются.

Жилось Сааду в эти дни очень неспокойно. По ночам снилось, что горит усадьба или Касум целится в него через окно. «Я должен добиться, чтобы Касума арестовали!» – решил Саад и собрался в Пседах к приставу.

А приставу было совсем не до Саада.

В Ассинском ущелье убили правителя Назрановского округа князя Андроникова. Недавно назначенный на этот пост Андроников из кожи лез, чтобы заслужить похвалу начальства. И в первую очередь он задумал совершить то, что не удалось бывшим правителям Веденского округа Добровольскому и Галаеву. Андроников решил уничтожить Зелимхана, обитающего в его округе.

Вот уже несколько лет от Хасав-Юрта до Ведено, от Ведено до Ассинского ущелья гремела слава заступника всех обиженных, от важного абрека Зелимхана. Кто только из властей ни пытался уничтожить его, но это им не удавалось.

Самоуверенный Андроников и мысли не допускал, что он не расправится с неуловимым абреком. Да не тут-то было.

И вот его постигла участь Добровольского и Галаева.

Пристав, понятно, был не в себе. И Саада, к которому он прежде относился дружелюбно, встретил непривычно грубо и даже злобно.

– Нашел заботу! Подумаешь, сено сожгли да лошадь отобрали! Ты понимаешь, что случилось? Понимаешь, какой человек погиб от руки дикого зверя?! Князь погиб! А ты о пастухе бормочешь… Зелимхана надо убрать! И Суламбека! Все зло от них! Вот чем надо заниматься.

– Что я могу сделать Зелимхану? – развел руками Саад.

– А Суламбек! Может, скажешь, он в небе? Бывает в селе, на вещает своих?

– Кто знает! Я его не вижу.

– «Кто знает!» Так всегда и уходите в сторону. Власти поддерживают вас во всем, богатство ваше оберегают, а вы никогда ни чем не поможете. Даже эту рыжую собаку Суламбека у себя под носом схватить не хотите!..

Саад понял, что на этот раз ничего он от пристава не добьется, и ни с чем уехал домой.

В пути его терзала мысль о том, что пристав теперь, чего доброго, отвернется от него. Вон как злится! «А что я могу сделать Суламбеку, – думал Саад, – не сидеть же мне день и ночь в засаде у его дома и ждать, когда он появится».

К тому же Саад знает: Суламбек – не Беки. Вражда с этим человеком – дело опасное. Да и не нужна она ему. Сейчас Сааду важно одно: во что бы то ни стало убрать Касума. А Суламбека пусть власти ловят. Сааду он ведь ничего плохого не сделал.

Только Касум не дает покоя Сааду. Всегда покорный и бессловесный, он отчего-то вдруг взбунтовался, да так, что отважился сено поджечь. А теперь вот грозится усадьбу спалить и все хозяйство. А еще его беспокоило, не заодно ли с Касумом и Сайфутдин и не надумали бы они угнать отару.

Раньше Сааду казалось, что Сайфутдин предан ему, как собака. Но теперь все изменилось, и хозяин больше не верит своему пастуху. Ведь оба они, и Касум и Сайфутдин, земляки и конечно же всегда помогут друг другу…

Словом, очень тревожно на душе у Саада. С нетерпением ждет он, пока пристав немного успокоится после бурных событий последних дней, сменив гнев на милость, и придет-таки ему на помощь.

Хасан всеми силами рвется в лес. Там ведь Касум. Один, без пищи и без табака. Но мать возражает. Напуганная бесконечными напастями, она боится новой беды.

– И не просись, никуда не пущу! – твердит она.

– Ну чего ты боишься? – сердится Хасан. – Надо же нам дрова привезти.

– Ты, может, не слыхал, что с Аюбом произошло? Дрова твои никуда не денутся. Вот перестану носить Султана к Елгаз, сама съезжу в лес.

По совету Шаши Кайпа вот уже несколько дней ходит с Султаном к старушке Елгаз. Та поит мальчика настоями из каких-то трав.

Но Хасан не отступается.

– Ты же не знаешь, где мы сложили дрова.

– Не найду, других нарублю.

– Но с тобой ведь тоже может что-нибудь случиться?

– Мне не страшно. И умру – не беда!

Хасан обхватил ее за талию и даже несколько приподнял:

– А мы тебя не пустим в лес. Ты нам еще очень нужна. И всегда будешь нужна.

Кайпа улыбнулась и высвободилась из рук сына.

– Смотри-ка, сильный какой?! Настоящим мужчиной стал!

– Потому и прошусь в лес!

– Ничего не выйдет, не уговоришь.

– Нани, а шуба, которую я спрятал в лесу? Она же отсыреет и сгниет!

– А пусть сгниет! Она уже старая.

Мать была неумолима. И Хасана это злило.

Ведь и Касум, наверно, ждет, да и в лесу сейчас хорошо: дров нарубить можно и с Касумом посидеть. Винтовку Хасан решил больше с собой не носить. Патроны надо беречь для Саада. К тому же Хасан слышал, что власти стали отбирать у людей даже ружья.

«Надо опять спрятать ее подальше от чужих глаз», – подумал Хасан. И не ведал он, что прятать винтовку придется совсем недолго.

21

В час, когда уставший за день человек забывается самым крепким сном, кто-то постучал в окно дома Беки. Стук был совсем слабый, но чуткая Кайпа все же услышала его, поднялась с постели и приникла к стеклу.

– Кто там? – спросила она.

Стоявший по другую сторону тоже приблизился к окну. Его пышные усы и расплывшееся в улыбке лицо показалось Кайпе очень знакомым. Но в темноте она не могла рассмотреть ночного гостя.

– Это я! – почти одними губами сказал он. – Ты что, не узнаешь меня, Кайпа?

Она нерешительно покачала головой. Поманив ее рукой, человек кивнул в сторону двери и отошел от окна.

Кайпа тоже подошла к двери. Но из осторожности отворила не сразу. И вдруг она услышала шепот в замочную скважину:

– Это я, Дауд!

Она рывком сдвинула засов и через мгновение уже радостно причитала:

– Да будет благословенным твой приход! Отпустили, наконец.

– Отпустить-то отпустили, но осторожность соблюдать надо. Ну а вы как тут управляетесь?

– Так и управляемся. Одна беда другую сменяет. Да ты проходи, садись…

Кайпа взяла его за локоть и сама провела в темноте в глубь комнаты, чтобы ненароком не наткнуться на спящего на полу Хасана.

– Какое счастье, что отпустили тебя! Поберегись их хоть теперь.

– Придется поберечься, – вздохнул Дауд. – Но не долго им осталось лютовать. Скоро конец этой власти. Умные люди говорят, революция будет!

– А что это такое, Дауд?

– Революция – значит, новая власть будет. Без царя, без помещиков, без пристава…

– Ой, да разве такое возможно?

– Очень даже возможно. Только для этого все люди должны подняться против старой власти. Это я слыхал от русских еще в Грозном, да и от тех, с кем в тюрьме сидел. Их за то и посадили, что они народ поднимают против царя и помещиков. И я теперь буду в наших аулах делать то же самое. Вчера вот встретился с двумя-тремя верными людьми. Они другим расскажут, глаза откроют…

– Поберегись, Дауд! Как бы новая беда тебя не настигла! – с печалью в голосе сказала Кайпа. – Каково твоей матери вечно жить в тревоге за сына!

Сказала, а сама посмотрела на своих спящих сыновей. Ей ли не знать, какое это счастье для матери, когда дети живы-здоровы и в безопасности.

– Как вы в поле-то одни управляетесь, Кайпа? Удается ли по сеять чего-нибудь?

– Да где уж там. Лошадь у нас пала прямо на пахоте. С тех пор живем только тем, что возле дома посеем, на огороде.

– Э! Без лошади дело плохое! Какая уж там жизнь!.. Надо вам любой ценой добыть лошадь…

– Что ты! На какие деньги нам лошадь покупать. Все лето кое– как перестраивали завалившийся дом. Совсем я из сил выбилась.

– Не зря говорится, говорится, что к несчастливому даже из отчего дома горе приходит.

– Вот уж истинно – пословица для меня придумана. Кому как, а мне даже из отчего дома нет радости!..

– Ничего, Кайпа крепись! И не заметишь, как дети подрастут. Будет тебе тогда и радость и достаток! Дауд снова сел и осмотрелся вокруг.

– А дом-то у вас лучше прежнего.

– Теперь, я думаю, постоит!

– Ты ничего не нашла под стеной, что примыкает к сараю? – нерешительно спросил Дауд.

Кайпа удивительно посмотрела на него и на минуту даже про очаг забыла, подошла поближе.

– А что там было?

– Я зарыл у вас в сарае винтовку. Завернул в старый мешок и зарыл.

– Вот странно! Ничего мне там не попалось… А я еще все думала, когда тебя забрали: «Ведь пришел к нам с винтовкой, куда же он ее дел?»

– Я даже камнями прикрыл то место, чтобы куры не разгреб ли…

– А может, дети видели? Сейчас спросим, – она подошла и рас толкала Хасана. – Сынок, сынок!

Мальчик поднял голову. Спросонья он не сразу сообразил, где находится и что с ним. В комнате было темно. Только окно чуть светилось едва забрезжившим светом восхода. Наконец взгляд мальчика выхватил из мглы фигуру сидящего мужчины.

Хасан привстал.

– Ты что, не узнаешь? – улыбнулась мать. – Это же Дауд.

Мальчик вскочил и бросился ему на шею.

– Э, да ты совсем взрослый стал! – разглядывая Хасана, улыбнулся Дауд. – Помощник что надо! Хозяин!..

– Сынок, мы вот про винтовку говорили. Дауд зарыл ее в нашем сарае перед арестом. Спрашивает, не попадалась ли она нам, когда стену разбирали. Может, вы видели?

– Видели… Мы нашли ее… – не очень охотно ответил Хасан.

Оно и понятно, что неохотно. Легко ли расставаться с вещью, которую уже считал своей? Если бы это был не Дауд, Хасан, может, и вовсе не признался бы, что винтовка у него.

– А где же она? – удивилась Кайпа. – Почему я ничего не знаю об этом?

Хасан молча вышел и через минуту вернулся.

– Молодец! – сказал Дауд, разглядывая винтовку, и проверил затвор.

Кайпа не могла прийти в себя.

– Вот те на! – сокрушалась она. – И даже словом не обмолвился…

Но обрадованный Дауд и огорченный Хасан не слыхали ее слов. Каждый думал о своем.

– Спасибо, сынок, – сказал Дауд, – ты хорошо сохранил винтовку. Хотя разок стрелял из нее или нет?

– Стрелял, и не один раз…

– Что?! – вырвалось у Кайпы. – Стрелял? Где же это ты стрелял, что я не слыхала?

– В лесу…

Скрывать уже было нечего.

– Вот почему ты все время так рвался в лес? Теперь я вижу, что мои горести только начинаются. Все идет к тому, что ты со своей горячей головой натворишь еще немало бед!

Кайпа тяжело опустилась на лавку. А мужчины, будто и не слышали, знай говорили о своем.

– Ну и как у тебя получалось? – с интересом спрашивал Дауд. – Не упал в первый-то раз?

– Нет. Я прижал приклад к плечу.

Дауд обнял Хасана.

– Молодец. Из тебя толк выйдет. Эту винтовку я возьму. Она мне сейчас нужна. А тебе чуть позже принесу другую. Обойдешься пока ружьем. Согласен?

Хасан кивнул головой. Он был немного ошарашен внезапным приходом Дауда. Даже не сообразил, что появление это не совсем обычное: ведь на дороге глубокая ночь. И только позже он вспомнил, что Дауд был в тюрьме, а он, Хасан, даже не расспросил о том, когда же его отпустили и что теперь будет…

– О, чтоб сгорели те, кто терзал тебя столько времени, – сказала Кайпа, когда Дауд поднялся, чтобы уйти. – Заговорились мы, я так тебя и не покормила.

– Спасибо, Кайпа. Я ведь из дома. Рад, что повидал вас, что живы-здоровы… Хасан, поди-ка посмотри, нет ли кого на улице. Я ведь с винтовкой…

Хасан вернулся через минуту.

– Все тихо. Вокруг ни души.

Дауд вышел. Кайпа и Хасан последовали за ним. У ворот Дауд приостановился. Выглянул. Обернулся, махнул рукой провожающим и, нырнув на улицу, быстро зашагал.

– Да сохранит тебя Бог, – сказала Кайпа.

Часть третья

1

Дауд с трудом поднимается вверх по узкой лесной тропе. Ноги разъезжаются в разные стороны. Три дня беспрерывно лил дождь, и вот, наконец небо просветлело. Но тропка еще мокрая и от этого скользкая. По ней можно продвигаться, только попеременно перехватывая руками ветви деревьев.

Утро холодное, осеннее. Кругом тишина. Лучи уже осветили вершину хребта. Желтеющая листва на его склонах сверкает, будто облитая золотым дождем.

Дауд старается не спугнуть тишину, не нарушить ее неосторожным движением. Ветви отпускает без шума. Но, как назло, перед ним, словно наперегонки резвясь и играя, вьется стайка птиц. А одна, рябенькая пичужка, вертится перед самым лицом. Будто разглядывает путника, хочет узнать поближе. А то вдруг сядет на ветку, но ненадолго. Через миг опять взлетает и гомонит.

Дауд злится на птичку: «И вся-то с детский кулачок, а сколько от нее шуму, лес растревожила».

А вот сова на дереве, у самой тропинки. Сидит неподвижно, словно приклеенная. Нахохлилась и таращится своими огромными, круглыми глазами.

Перескочив с дерева на дерево, скрылась из виду белка. А рябенькая пичужка не отстает, все порхает и чирикает. И так она надоела Дауду, что он уже готов был пристрелить ее, да побоялся, как бы грохот не услыхали. Выстрел винтовки – это не ружейный выстрел. Привлечет к себе внимание. Особенно надо быть осторожным после того, что случилось прошлой ночью…

…После нескольких дней отсутствия Дауд пробрался к себе домой. И не знал он, что натворили в его дворе.

…Пристав только что вернулся из Владикавказа и пребывал еще в радости по поводу удавшегося ареста Суламбека, когда ему вдруг доложили, что неблагонадежный Дауд никак не угомонится: ходит по селам и ведет среди людей крамольные разговоры против царя и властей. Даже сообщили, что при нем офицерская винтовка.

Пристав взбесился. Ведь он дал слово начальству, что у него на участке все будет спокойно. И вот опять!..

«Видать, понравилось ему сидеть в тюрьмах!» – кипел злобой пристав. И решил самолично в сопровождении казаков и сельского старшины нагрянуть к Дауду.

Задумано – сделано!

Дома оказалась только старая Зуго, мать Дауда.

– А где твой сын? – рявкнул пристав.

– Нет его, – смело ответила Зуго, глядя приставу прямо в глаза.

– Обыскать! Перевернуть вверх дном все это логово! – крикнул пристав.

Казаки не заставили долго ждать. Они и впрямь перевернули весь дом. Вспороли штыками матрацы и подушки, вытрясли все из сундуков, переворошили копны кукурузных стеблей… Но никого и ничего не нашли.

Разочарованный пристав готов был уже покинуть двор, когда к нему вдруг подбежал один из стражников и протянул гильзу от патрона для винтовки.

– А-а! – торжествующе взревел пристав. – Ну, старуха, говори теперь, где твой сын прячет оружие?

Зуго неопределенно пожала остренькими худыми плечами. Она и вправду ничего не смогла бы сказать приставу.

– Не знаешь? А откуда же гильза?…

Зуго молчала.

– Я кого спрашиваю? Говори, откуда это?

Пристав вплотную приблизился к старушке, ткнул ей в глаза гильзу и… плюнул в лицо.

Бескровные, сухие губы Зуго дернулись и плотно сжались. И прежде чем лоснящаяся жиром, расплющенная морда с большими закрученными усами успела отодвинуться, она ответно плюнула в нее.

– Ах ты сука! – взвыл пристав и, схватив старушку за плечи, резко отбросил от себя.

Зуго не удержалась и упала: много ли сил нужно, чтобы свалить былинку?…

Бросившись к ней, как собаки на кость, два стражника стали избивать несчастную женщину. И они бы, возможно, до смерти забили ее, не останови их пристав.

– Ладно. На сегодня хватит! – бросил он.

В эту минуту во двор вошла жена Дауда.

Золовбан с плачем бросилась сначала к свекрови, безуспешно пытавшейся подняться с земли, потом накинулась на стражников:

– Будьте вы прокляты! Что вам надо от старушки, мерзкие гяуры?

Женщина говорила по-ингушски, но последнее слово пристав знал хорошо.

– Гяуры? Кого это ты называешь гяурами? – двинулся он на Золовбан.

– Гяуры! Гяуры! – повторяла обезумевшая женщина.

– А ну заставьте ее замолчать!

Один из стражников схватил Золовбан за рукав.

– Не ори, сука! – рявкнул он.

– Отпусти! – рванулась женщина.

Но казак резко потянул ее к себе и разорвал на ней платье до самого пояса.

Прикрывая голую грудь и рыдая, Золовбан не унималась. Она все кричала, проклиная мучителей. И кинулась бы на них с кулаками, да мешало то, что руки были заняты – стягивали разорванное платье.

– Пошли! – махнул пристав и влез на коня. Зуго, так и оставшаяся сидеть на земле, с укоризной сказала, обращаясь к старшине:

– Ты же ингуш! Почему позволяешь им издеваться над беззащитными женщинами?

– А что я могу сделать? – пожал тот плечами.

– Нет! – покачала головой старушка. – Я ошиблась. Ты не ингуш. И даже не мужчина. Мой сын не позволил бы издеваться над твоей матерью и женой…

– Твой сын! А может, все это не из-за твоего сына?…

– Вставай, нани! Пойдем в дом, – сказала Золовбан, одной рукой прикрывая грудь, а другой помогая свекрови подняться…

…Дауд ни о чем не подозревал, когда, подойдя к своему дому, приник сначала к окну, горя нетерпением поскорее увидеть родные лица и боясь спугнуть чуткий сон жены и матери. И каково же было его удивление, когда он увидел широко открытые глаза на страдальческом лице своей матери и склоненную над ней Золовбан.

Дауд вихрем ворвался в дом…

Скоро он знал в подробностях обо всем случившемся…

– Больше эта собака никогда не ступит на порог моего дома! – сказал он, решительно направляясь к двери.

– Куда ты? – кинулась к нему жена. – Ведь опять арестуют! Пожалей нас!..

– Я горец, Золовбан. Подумай, могу ли я простить им оскорбление жены моей и надругательство над матерью?

– Берегись их, сынок! – умоляла Зуго. – Они не дадут тебе покоя. А с нами они больше уж ничего не сделают.

Дауд молча вышел. Золовбан кинулась за ним.

«Не уходи, Дауд! – хотела крикнуть она. – Побудь со мной. Я так ждала, так тосковала… Не уходи, не оставляй меня. Не могу я больше без тебя!» Но слова эти застыли на губах у бедной женщины. Она жарко приникла к мужу, беззвучно заплакала и ничего не сказала.

Дауд и без слов все понимал. Он приподнял голову жены за подбородок, ласково заглянул ей в глаза, погладил дрожащие плечи и пошел со двора не оглядываясь.

От Кескема в лесу дорога идет по голому, словно бритая голова, склону. Дауд спешит, время идет к рассвету.

В Пседах Дауд вошел оврагом. Постоял над мостом, огляделся. Вокруг ни души. Люди спят. Ночь хоть и беззвездная, а присмотреться – все видно.

Дауд пошел улицей. Дойдя до знакомого дома, он остановился и прислушался. Ни звука. Тишина и во дворе и в доме. Стражники спят. Только одно окно светится. Дауд, как кошка, неслышно подобрался и заглянул. Окно было отворено и только чуть прикрыто ставнями. Дауд напрягся и услышал приглушенный говорок.

В расщелину ставен он рассмотрел человека, из-за которого пришел сюда. Пристав, уже раздетый, сидел на кровати с высокими резными спинками – готовился ко сну. На какой-то миг взгляд Дауда остановился на жене пристава. Она лежала в кровати. Муж отдернул одеяло и Дауд увидел молочно-белое тело, похожее на взбитую подушку, на которой она раскинулась, и оголенную грудь.

Женщина выхватила у мужа конец одеяла, звонко рассмеялась и укрылась с головой…

Дауд невольно вспомнил Золовбан, вспомнил, как, обхватив своими натруженными руками его шею, она горько плакала у него на груди, представил и то, как она стягивала рукой изорванное платье, укрываясь от чужих бесстыдных взглядов…

Плач Золовбан и смех жены пристава смешались и зазвенели в ушах у Дауда. Он до боли сжал зубы, еще раз огляделся вокруг и приложил дуло винтовки к щели. Но не успел прицелиться, как пристав поднялся с кровати и отошел в сторону. Дауд его не видел, но слышал шаги в комнате, слышал и то, как чиркнула спичка.

Сгорая от нетерпения и жажды мести, уверенный, что пристав вот-вот вернется к жене, Дауд не отводил дула от щели…

– Руки вверх! – разорвалось вдруг над ним.

Он резко обернулся. В десяти шагах от него стоял человек. «Казак!» – скорее почувствовал, чем увидел Дауд.

– Руки вверх! – повторил человек и щелкнул затвором.

Дауду уже было не до пристава. Он, не раздумывая, направил дуло винтовки на казака и нажал курок. Следом за ним раздался и выстрел казака. Дауд было снова коснулся курка, когда вдруг разглядел перед собой распростертое тело. Он потянулся к винтовке сраженного, но услышал шум во дворе и кинулся назад, к оврагу.

Дауд бежал к лесу, а за ним катился разлив собачьего лая. Грохнуло несколько винтовочных выстрелов. Но Дауд был уже далеко. Еще миг – он перевалит хребет, спустится в Родниковую балку и увидит старую грушу, толстый ствол которой расщеплен ударом молнии на две равные половины.

Рядом с грушей яма, искусно укрытая ветками и сухими листьями: совсем близко будешь стоять – не заметишь.

Это убежище Касума.

…Несколько дней назад, возвращаясь домой из Пседаха, Дауд издали разглядел едущих навстречу стражников. Он повернул к лесу – подальше от греха. У самой опушки ему вдруг повстречался человек. Тот поначалу испугался. Потом пригляделся, видит, что бояться нечего. Они разговорились. Так познакомился Дауд с Касумом.

Просидели вместе в лесу всю ночь, немало поведали друг другу.

…Дауд поубавил шаг. Прислушался. Похоже, никто не идет по следу.

Все начинается сначала. Снова надо прятаться! А он-то думал…

Теперь уж не много сделаешь. Наказа товарищей по ссылке не выполнишь. Не только по селам ходить, людей уму-разуму учить, рассказывать им о борьбе рабочих России с царем да помещиками – головы, может, не сносишь. Пристав так дело не оставит. Будет искать, кто убил стражника. Да и поймет он, конечно, что не за казаком охотились…

Дауду теперь ох как надо остерегаться. Ведь коли возьмут живым – петли не миновать. А в лучшем случае до конца дней суждено волком в лесу метаться. В одиночку!

Ну а Касум какой товарищ! Отомстит Сааду, успокоит душу и уйдет себе в горы.

Дауду и бежать-то нельзя. Бумаг у него никаких нет. Далеко не уйдет. В первом же селе схватят. А как узнают, что ингуш, опять сюда и привезут.

Как ни крути – расправы не избежать. На родине каждый второй его знает. Ингушей, побывавших на сибирской каторге, не много. Поэтому он вроде бы человек известный. А доносчики всегда найдутся.

Дауд минутами близок к раскаянию. «Может, надо было стерпеть ради главного дела? – думает он. Но тут же как бы встряхивается. – Нет, не мог я простить издевательства над женой и над матерью. Обидно, конечно, что пристава не уложил. Жаль и казака. Впрочем, кто знает, безвинный он или один из тех, кто измывался над моими родными? Да и не только над ними. Мало ли их, что помогают властям во всех черных делах…»

Неспокойно, очень неспокойно на душе у Дауда. Как ни старался он оправдаться в своих глазах, а разум потихоньку брал верх. Поостыл Дауд и теперь уже больше и больше думал, что русские товарищи не одобрили бы его действий.

Они не раз говорили ему: «Ведь народ надо поднимать. Один человек – что палец… Люди ведь считают, что только старшина да пристав им недруги, ну и еще, может, сельские богатеи. А о главном своем вороге – о богачах-пиявках да о царе – едва ли кто задумывается. Вот и надо им обо всем рассказывать, разъяснять. Надо поднимать народ на борьбу».

Многое еще слыхал Дауд от товарищей по ссылке, и понял он многое. Знал и то, что мало, совсем мало в его родных местах таких людей, кто все это, как он, понимает. А потому и должен он, Дауд, открывать глаза односельчанам и всем ингушам в соседних селах. Одного вразумишь – другому передаст… Однако вот ведь как повернулось. Не очень-то многих вразумил!..

Показалось знакомое дерево. Лучи восходящего солнца, словно тысячи нитей, устремились сквозь ветви деревьев и легли на матрац из листьев. Блестят, сверкают золотые узоры паутины. Красота вокруг несказанная!.. А Дауд идет как слепой, глядит в задумчивости себе под ноги и ничего не видит. Только дым нехитрого костра, неожиданно ударивший в лицо, заставил его поднять глаза.

Перед ним был Касум. Увидев Дауда, он вскочил и уважительно выпрямился. Но Дауд усадил его и сам присел рядом.

– Что, не горит? – спросил он.

– Да вот никак не разожгу.

– Ну и ладно. Загаси совсем. Не нужен костер сейчас.

– Я зайца убил. Испечь хотел. Очень вкусно получается, если завернуть его в шкуру и испечь…

– Повремени пока. У меня есть с собой еда.

Они молча поели. Дауд еще долго сидел, не проронив ни слова. Потом сказал:

– Вдвоем, конечно, лучше. Да нельзя тебе со мной оставаться. Придется разойтись в разные стороны.

Касум вопросительно посмотрел на товарища. И хотя еще ничего не знал о случившемся, почувствовал беду.

– А почему это я должен с тобой расстаться? Разве товарища бросают вот так, ни с того ни с сего?

– У нас разные пути, Касум. Из-за меня ты можешь очень дорого поплатиться. Знаешь, я – враг власти.

– Я тоже буду врагом власти, – не задумываясь сказал Касум.

Дауд невольно улыбнулся и покачал головой.

– Не веришь? Вот убью Саада и стану врагом власти! – убеждал Касум.

– Саад! Он и сам – власть… Убил моего сородича Беки и ходит как ни в чем не бывало.

– Беки был хороший человек! – закивал Касум.

– Я и сам рано или поздно прикончил бы Саада, да не при шлось вот пока. Сначала довелось приставом заняться.

– Ты убил его?! – вырвалось у Касума.

– Хотел, да не удалось…

– Э-э, пристава убить трудно. Его охраняют много казаков.

– Пристава я не убил, но стражника уложил!.. Никто еще не знает, чьих это рук дело. Но придется, пожалуй, мне добровольно сдаться. Не то невинных людей будет мучить… – задумчиво сказал Дауд. – Вот почему я и говорю, что нам с тобой надо расстаться. Меня искать станут, а может, уже ищут, и тебя схватят.

Дагестанец улыбнулся. И покачал головой.

– Выходит, ты думаешь, Касум не мужчина?

– Нет, не думаю! Пойми меня правильно. Я и без казака на подозрении. Пока стоит эта власть, мне покоя не будет. А ты…

– Дауд, не надо больше. Я бы и раньше не оставил тебя одно го, а теперь, когда знаю о твоей новой беде, вовсе не сделаю это го. – Касум приложил руку к груди. – Я горец, а горец, ты сам знаешь, друга в беде не бросит. И хватит об этом. Вот сведу счеты с Саадом, и подадимся мы с тобой в горы. Там никто не узнает, что ты за человек. А хоть и узнают, не выдадут.

Дауд понял, что Касум непреклонен, и больше не настаивал на своем.

– Надо уходить поглубже в лес, – сказал он, поднимаясь с места. – В запретном лесу будет надежнее.