Текст книги "Сыновья Беки"

Автор книги: Ахмед Боков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

16

Увидев дым над Тэлги-балкой, Саад забеспокоился и, недолго раздумывая, вскочил на коня. Вслед за ним двинулся на неоседланном коне его племянник Аюб.

Они летели, словно ветер. Сердце подсказывало Сааду, что беда пришла к нему, горит явно там, где его покосы. У кладбища они встретили фургон с сеном.

– Что там горит, Сайфутдин? – спросил Саад, указывая кнутовищем в сторону леса.

Работник оглянулся, удивленно пожал плечами и сказал:

– Не знаю. Я уезжал, ничего не горело.

– Не знаешь?! Я заставлю вас знать! Если это мое сено горит, куда вы денетесь, собаки!

Взмахнув кнутовищем, он поскакал дальше. Аюб поспешил за ним.

Когда Саад добрался до места, пламя вилось уже вокруг последних копен. Оно будто спорило с наступающей темнотой.

Опустив руки, растерянный и испуганный, весь в саже, стоял перед хозяином работник Касум. Саад и не подумал разобраться в происшедшем. Он с ходу наотмашь полоснул работника кнутом по голове. Тот застонал и закрылся ладонями. А рассвирепевший хозяин стегал его по голове, по спине и хрипел при этом точно зверь. Конь из страха перед кнутом шарахнулся в сторону. Но его-то никто не трогал.

Касум вдруг как бы вышел из оцепенения и побежал к шалашу.

– Эй ты, ослиный брат! Остановись! – крикнул, задыхаясь, Саад.

Но, видя, что работник не подчиняется, он поскакал за ним.

Касум выскочил из шалаша с вилами и пошел навстречу Сааду. Он был страшен. Лицо перекошено от боли и гнева, весь в кровоподтеках и в саже…

Саад натянул поводья. От резкого рывка конь встал на дыбы.

Говорят, и мышь кусается перед смертью. Вилы Касума насквозь проткнули бы Саада, если бы не Аюб – он соскочил с коня и подножкой сзади сбил Касума с ног. После этого вырвать у работника вилы было для Аюба делом одной минуты. Касум держался из последних сил, а когда упал, и сопротивляться уже не мог. При падении он к тому же ударился о камень.

Аюб тотчас упер вилы в бок Касума.

– Не надо, не надо! – закричал Саад, увидев, что Аюб поставил ногу на вилы. – Раны не наноси, не оставляй следов!

Он соскочил с коня и стал снова безжалостно избивать Касума. Теперь уже ногами. Аюб не отставал от него в усердии.

– Ладно, хватит! – сказал Саад. – Оставь, не то еще умрет.

– Да он, кажется умер, воти,[35]35
  Воти – дядя.


[Закрыть] – испуганно сказал Аюб и посмотрел на дядюшку.

Касум лежал ничком, без движения.

– А ну-ка поверни его, – приказал Саад.

Аюб приподнял Касума и положил на спину. Но работник не подал никаких признаков жизни. Саад молитвенно воздел руки.

– Да простит нам Дяла, он милостив! – И тут же набросился на Аюба, решив все свалить на него: – Я говорил тебе, чтобы не убивал. Теперь нас будут считать убийцами.

– Ты ведь тоже бил… – попробовал было оправдаться Аюб, но Саад так посмотрел на него, что тот онемел.

– Что теперь делать с ним? Была бы лопата, закопали – и делу конец! – сказал через минуту Саад.

Это уже третий человек, убитый Саадом. Первые две жертвы сошли ему с рук. «Терпение людей испытывать нельзя, – подумал Саад. – Этого надо непременно упрятать. Чего доброго, и власти в конце концов разгневаются. Ни взятка, ни богатство не помогут. А не приведи Бог, дагестанцы узнают, ничем не откупишься».

– Воти, давай снесем его в лес? – предложил Аюб.

– Надо что-то делать, – согласился Саад. – Иначе нам несдобровать. Здесь его оставлять нельзя ни в коем случае. Я думаю, лучше бросить его в овраг, а завтра до света приедешь с лопатой и за копаешь. Сейчас темно, никто нас не увидит.

Они взвалили Касума на коня, свезли его в овраг, сбросили там и поехали домой.

Только рассветало, когда Аюб с лопатой в руках стоял на том самом месте, куда они вчера вдвоем с Саадом сбросили тело работника, и дрожал мелкой дрожью.

Касума в овраге не было! Мертвый человек исчез.

Событие это не столько удивило Аюба, сколько напугало. Он озирался по сторонам в страхе, что Касум вдруг выскочит из зарослей. Первым побуждением Аюба было броситься и бежать подальше от этого страшного места. Но он тут же сообразил, что Саад все равно пошлет его обратно искать тело убитого, и остался.

Не долго думая, Аюб снял несколько пластов земли, потом снова уложил их, соорудил что-то наподобие могильного холмика. Затем, как велел ему Саад, закидал этот холм сухими ветками и травой.

На минуту Аюб призадумался: «А что, если Касум ожил и когда-нибудь объявится в селе? Но нет, такого не бывает, мертвые не оживают. Однако на всякий случай надо привести сюда Саада и показать ему «могилу» Касума. Не будет же он разрывать ее и проверять?»

Но как ни велика была уверенность Аюба в том, что мертвые не оживают, закончив свое черное дело, он поспешил поскорее выбраться из злополучного оврага и вообще из балки.

В то же утро Саад пустил по селу слух, что работник поджег его сено и сбежал. Сочувствия по этому поводу ему никто не выражал.

– Да продлятся годы того человека, кто бы он ни был! – восклицала Кайпа. – Благодарение Всевышнему, хоть малым, да наказал наконец злодея!..

Хасан и Хусен слушали и молчали, будто это их совсем и не касалось.

17

– Вы уже три дня ходите в лес, – сказала Кайпа, – может, хватит рубить? Не пора ли попросить у Исмаала арбу?

– Да нет, пока рано, – ответил Хасан. – Сегодня еще порубим, а там посмотрим.

«Где уж там арбу просить, – подумал про себя Хусен, – и наполовину не наполним».

– Вы хоть кизила принесите! – крикнула Кайпа вдогонку сыновьям.

Ребята уже выходили из села, когда увидели Мухи. Он гнал в стадо корову. Со времени той драки Хасан ни разу не встречал его.

– Эй, ну-ка подожди! – сказал Хасан. Мухи остановился.

– Что тебе надо?

– Сейчас узнаешь, что мне надо, Рваная губа, – Хасан направился к нему, сжав кулаки.

Бежать бесполезно. Мухи это понимал, а потому выставил палку для защиты и стал ждать.

Хасан пошел прямо на него. Мухи отчаянно замахал. палкой, не подпуская к себе противника. Но Хасан все же изловчился, крепко обхватил его за шею, пригнул к земле и стал бить.

Тут и Хусен собрался было добавить Рваной губе от себя, но брат закричал:

– Отойди! Я и один справлюсь. А то скажут – двое на одного напали. А ты, мерзавец, – добавил Хасан, обращаясь уже к Мухи, – будешь еще говорить гадости о моей матери? Смотри, не то я тебе вторую губу разорву.

Мухи сначала попытался сопротивляться, но где ему сладить с разъяренным Хасаном! А когда увидел, что из носу идет кровь, заплакал, опустил руки и совсем поник.

И тогда Хасан отпустил его.

– Эх, ты, расхныкался, как девчонка. Лучше язык держи за зубами. В другой раз отделаю, сам себя не узнаешь.

С этими словами он пошел своей дорогой. Мухи, против обыкновения, не рискнул кинуть ему вдогонку угрозу, боялся, как бы Хасан не вернулся и не дал ему еще тумаков. Но когда тот ушел достаточно далеко, Мухи все же осмелел и крикнул:

– Вот пойдешь назад этой дорогой, тогда увидишь…

Хасан обернулся и едва только сделал шаг назад, Мухи кинулся во весь дух прочь.

Небо хмурое. В степи темно, мрачно. А в Тэлги-балке и вовсе сгустились тени. Склон, где было саадово сено, зловеще чернеет.

Хасан стоит с гордо поднятой головой, смотрит на склон и в душе очень доволен своим поступком. Там, где стояли копны сена, остались только кучки пепла, а на месте шалаша торчат обугленные столбы. Связанные сверху, они издали кажутся похожими на железную треногу, что ставят в очаг под чугун.

Хасан рад, что саадов работник сбежал. Не то не миновать бы безвинному человеку беды. Правда, обидно, что люди благодарят его, а не Хасана, который поджег сено… Но тут уж ничего не поделаешь. А жаль! Ведь работник всего и сделал-то, что сбежал с перепугу!

Мысли набегают в голове у Хасана одна на другую. И вот он уже думает совсем не о том. На дороге вдруг показался всадник: «Уж не Саад ли?» Но это лесничий Элмарза. Попридержав коня, он заискивающим тоном спросил:

– Что делают здесь молодцы?

– Стоим и смотрим.

– Как здорово все сгорело, а? Дотла. Умеючи поджигали.

И оттого что обычно злобный и мрачный Элмарза говорил вдруг непривычно ласково и старался казаться добродушным, Хасан почувствовал во всем этом что-то неладное.

– Интересно, кто так хорошо сработал? – продолжал Элмарза.

– Люди говорят, работник Саада, – покосился на лесничего Хасан.

– Не думаю. Он едва ли посмел бы. – Элмарза внимательно посмотрел на Хасана, потом на Хусена. – А вы, никак, за дровами?

Хасан кивнул.

– Там, на опушке, не ваши? – Элмарза показал кнутовищем ту да, где братья сложили свои дрова. И, не дожидаясь ответа, добавил: – вы никого здесь не видали, когда рубили?

– Нет…

– Странно. Вы же не слепые. Здесь работали и так уж никого не видали…

– Мы не были в этом лесу.

– Как же не были? Разве это не ваши дрова?

– Нет, не наши.

Хасан при этих словах выразительно глянул на брата, боясь, как бы тот не проговорился. Но Хусен, видать, уже давно понял, что к чему: стоял как ни в чем не бывало с наивным видом и кивал головой в знак согласия на все, что говорил Хасан.

– А где же тогда ваши дрова? – недоверчиво спросил Элмарза.

– Нигде. Мы сегодня первый день идем.

Покосившись на лесничего так, что бровь изогнулась в другу, Хасан двинулся вперед.

Элмарза задумчиво посмотрел вслед мальчишкам, покачал головой и сказал:

– Горьковат сын Беки, не сжуешь…

Немного пройдя, Хасан обернулся. Элмарза все стоял как застывший.

– Похоже, он догадывается, что это моих рук дело… – Хасан положил ладонь на плечо брата. – А ты молодец. Молчал. Ничем не выдал нас, ни словом, ни движением.

– Я же не глупый, все понимаю, – гордый доверием Хасана, ответил Хусен.

У самого леса дорога расходится в разные стороны. И лес тут, если зажмурить один глаз, кажется охапкой сена на вилах.

Хасан свернул влево. О старом месте сейчас и помышлять нельзя. А заготовленные дрова, если никто не украдет, когда-нибудь можно увезти. Ну а украдут – так тому и быть.

18

Растянувшись от подножки Аюба ничком на земле и ударившись головой о камень, Касум потерял сознание. Ему сначала почудилось, что он летит в бездонную пропасть. Летит долго. Но вот наконец он в какой-то яме. Тело болит нестерпимо. Потом все исчезло. И Касум уже ничего не чувствовал: ни тела, ни боли, ни земли. Его и самого будто не стало. Он был во власти Саада и Аюба, и те могли делать с ним что хотели…

…Кто-то льет на Касума холодную воду. «А, это мать!» – подумал Касум. Она льет и гладит своей мягкой ладонью его лоб.

– Смотри, какой ты грязный, – говаривала она часто в детстве, когда купала его во дворе под тутовником.

Вода иногда бывала очень холодной, Касум дрожал и фыркал, а мать смеялась:

– Терпи, сын мой, твой дед и отец всю жизнь купались в ледяной горной воде. И оттого они были мужчинами, настоящими горцами…

Касум открыл глаза. Вокруг никого и ничего: ни матери, ни тутовника. Только высоко в небе висит большая круглая желтая дыня. Она похожа то ли на солнце, то ли на луну – Касум никак не разберет. Не поймет он и того, ночь на земле или день… Зубы стучат от холода…

И снова Касуму кажется, что он в горах, там, где родился, где мальчишкой скакал, словно косуля.

Его село раскинулось у чистого, ясного, как звезда, родника. И ручей, что течет сейчас под Касумом, кажется ему самым родником. Да, но почему он лежит в нем? И где мать, которая только что гладила ему лоб?…

Касум попытался приподняться. Но налитое свинцом тело не слушалось. Резкая боль пронзила бока. Ныла и спина.

«Что со мной происходит?» – недоумевал Касум. Всегда подвижный и сильный, он не может одолеть тяжесть своего тела…

Поднял голову, огляделся по сторонам. Дыня на небе закачалась, как от сильного ветра. Все закружилось, и Касуму показалось, что он снова летит в пропасть. Но в ту же минуту все остановились.

Касум зажмурился. Перед ним всплыли озверелые лица Саада и Аюба, и он вспомнил все!

Он не в родном селе. Это глубокий овраг неподалеку от саадова луга. Касум лежит в маленьком ручейке, что протекает по дну оврага. Только как же он сюда попал? Сам ли он дополз или Аюб с Саадом бросили?… Этого Касум никак не мог вспомнить.

Какое-то время Касум не двигался, собирался с силами. Наконец, сжав зубы до боли, повернулся и выполз из воды. И тут рука его коснулась чего-то мягкого. Он пощупал, посмотрел – это была его шапка. «Странно, что она не в воде!» – удивился Касум. Откуда ему было знать, что Аюб бросил ее здесь, чтобы потом закопать вместе с ним, заметая следы…

Новая попытка двинуться дальше была уже не под силу. Касум понял, что из оврага ему не выбраться, и, потеряв всякую надежду, снова повалился на землю. И грудь, и спина, и голова, и все нутро болели так, будто состязались в боли. К тому же холод: весь ведь мокрый, земля сырая и ночь туманная, осенняя. Зубы отбивают дробь.

Касум смотрит на желтую дыню в небе. Теперь он знает, что это луна. А если бы это было солнце? Тогда и согреться бы можно! Но все равно дыня утешает его. Касум видит луну! Значит, он жив.

Ночь показалась Касуму бесконечной. Только с рассветом, когда запели птицы, он пошевельнулся, приподнялся, хотел встать, но закружилась голова. И все же, превозмогая боль, Касум осмотрелся, ища место, где ему легче выбраться из оврага, и пополз. Надо во что бы то ни стало вылезти из этой могилы. В лесу можно разжечь костер, согреться, высушить одежду!.. Ни о чем другом он сейчас и думать не мог.

Касум отполз совсем недалеко, когда на место, где его вчера свалили, вернулся Аюб с тем, чтобы закопать «убитого». И кто знает, как бы все обернулось, если бы не крутой поворот оврага, куда успел свернуть Касум. Может, на этот раз Аюб уже без промашки отправил бы его на тот свет.

А Касуму очень хотелось жить. Это желание, что огонь в очаге горца, поддерживаемый кизяком, не давало угаснуть душевным силам Касума. Утро выдалось теплое. И чем выше поднималось солнце, тем больше клонило ко сну вконец измученного Касума.

Спал он недолго. Проснулся от резкой боли в боку. Тепло и короткий отдых сделали свое дело – Касум почувствовал прилив сил. Теперь он мог и приподняться. Уже сутки не державший во рту и маковой росинки, Касум вдруг ощутил голод и вспомнил о сумке с едой, которую он во время пожара вынес из шалаша и положил подальше. В ней оставался целый сискал и полкруга сыра. «Лежит ли она там, где я ее положил, или Саад с Аюбом унесли сумку с собой?» Но если она и там, какой с того толк? Касум не в силах добраться до нее. Да и будь он в силах – это небезопасно. Вдруг хозяин там, несдобровать тогда Касуму! Сааду причинен такой большой ущерб, что он убьет кого хочешь, не испугается. Каково ему теперь прокормить до весны свою отару!

Касум понимает, что хозяин во всем винит его. «Кто бы это мог сделать?» – спрашивал себя Касум. И тут же мысленно отвечает: «Мало ли у Саада врагов. Каждый второй в селе ненавидит его, ведь он всех притесняет и грабит, не задумываясь ни минуты».

Конечно, если бы Касум увидел, кто поджигал сено, он ни за что не дал бы сделать этого: как-никак третий год работает у Саада, печется о его хозяйстве, словно о своем. И ведь ни разу не провинился! Одно это должно было заставить хозяина задуматься, прежде чем обвинить работника, а он и разбираться не стал, зверем кинулся, как на самого лютого врага.

Саад – горец, Касум – тоже горец. Саад – мусульманин, и Касум – мусульманин. Два года назад, провожая Касума, мать и отцов брат советовали ему наниматься только к мусульманину, а не к гяуру-христианину. Вот тебе и мусульманин: в один миг забыл двухлетний честный труд Касума. Беки тоже был мусульманином, к тому же и односельчанином Саада. Но Саад убил его без страха и совести из-за паршивой овцы. Подумаешь, сломал ногу одной овце из огромной отары. Касум тогда разругался с другим Саадовым работником, Сайфутдином, за то, что тот донес хозяину об овце. «Когда-нибудь и Сайфутдин на своей шкуре познает, что от Саада доброго слова не дождешься, как ни гни на него спину», – подумал Касум.

Саад богатый, у него и сила и власть. Бедных он за людей не считает, а работников и вовсе.

Далеко в горах, в селе, что со всех сторон опоясано скалами, старая мать ждет Касума с деньгами. Ветхая сакля того и гляди завалится. Во дворе ни коровы, ни лошади. Вся надежда: вернется сын с заработком – и хозяйство поправится. Каждый день, наверно, поднимается она на ближайший пригорок посмотреть, не идет ли долгожданный? Может, и сегодня стоит там. А сын ее здесь, в чужой стороне, в глубоком овраге, едва не убитый, роется, как собака в мусорной яме на окраине села, и нет у него надежды выкарабкаться. Да и как он теперь пойдет к людям, к матери? Опозоренный, с пустыми руками?…

Голод заглушает в человеке все мысли, кроме стремления утолить его. И Касум тоже постепенно ни о чем больше не может думать. «Хоть бы покурить! Так ведь и табак отсырел, никуда не годится».

Касум разложил на солнце табак и спички и затих в нетерпеливом ожидании…

Ночь наступила неожиданно скоро. Может, оттого, что Касуму была она совсем ни к чему? Но хорошо хоть хватило сил и за день он сумел собрать в кучку несколько охапок пожухлой травы и соорудить себе нечто вроде ложа. И одежда просохла. Вот если бы еще пожевать чего-нибудь, вполне можно было бы дотянуть до утра… Но уж завтра-то Касум выберется из оврага и углубится в лес. А там не пропадешь. В лесу груши, кизил, орехи…

19

Касум был уже совсем близко к бровке оврага, как вдруг услышал конский топот. Он осторожно выглянул из-за кустиков и увидел Элмарзу, рысью скачущего в сторону леса. К счастью, лесничий не увидел Касума. От Элмарзы добра не жди. Касум это знал. Тотчас донесет Сааду. Они – приятели. Элмарза за пару баранов отдает в покос Сааду самые лучшие участки в балке.

Касум был рад, что не разжег костра. А собирался ведь!.. Уж на дымок-то Элмарзу потянуло бы…

Прошло много времени, пока Касум решился наконец вылезти из оврага, шатаясь словно пьяный, он двинулся к лесу. Но сделал не больше десятка шагов. Голова закружилась, в глазах потемнело, и Касум упал на колени. А до леса оставалось совсем немного…

Касум с трудом дотянулся до высокого травостоя и укрылся там, выжидая, пока проедет назад Элмарза. Лесничий вернулся довольно скоро. И опять он, на счастье, ничего не приметил.

Касум снова попробовал встать, но теперь совсем ничего не получилось. Все кости снова болели нестерпимо. Попробовал ползти, но до того он уже наползался за два дня, колени в кровь разодрал.

А лес рядом… И там груши, кизил, орехи!.. «Ничего, вот немного отдохну, встану и пойду, – утешал себя Касум. – Наемся спелых груш – и голова перестанет кружиться…»

Так и лежал он в полузабытьи, когда на него наткнулись Хасан и Хусен. Острый детский глаз все заметит. Хусен потянул брата за рукав:

– Смотри, человек какой-то лежит!

– Где?!

– Вон, в траве.

Присмотревшись, Хасан разглядел старую овчинную шапку. Ребята подумали: не убитый ли кто. Касум с трудом приподнялся, посмотрел на братьев и снова в изнеможении опустил голову.

– Вы одни или еще кто с вами, дети? – еле прошептал Касум. Может, оттого шептал, что сил не было, а может, боялся, как бы не услышали люди.

– Одни мы. А тебе кто нужен?

– Никто мне не нужен. Хорошо, что одни. Элмарзу видели? Куда он поехал?

– Откуда нам знать, куда он поехал?

Хасан все еще был очень сердит на саадовых работников, а потому и ответы его были резкими. Но беспомощность Касума и страдальческое выражение лица постепенно смягчили сердце мальчика. Он начал понимать: с пастухом что-то случилось…

– А ты меня знаешь? – спросил Касум.

– Знаю.

– Что народ говорит обо мне?

– Болтают, будто ты поджег сено Саада и потому сбежал. Касум грустно улыбнулся:

– Вы, ребята, никому не говорите, что видели меня, ладно?

– А чего ты лежишь здесь, почему не уходишь? – не без удивления спросил Хасан.

– Ушел бы, да не могу, мальчик. Саад с Аюбом поработали на совесть. Так били, похоже, и сами решили, что до смерти запороли, потому и бросили в овраг. Иначе, может быть, вернулись бы добивать… Удивляюсь только, как это они не зарыли меня живьем в землю? Ведь пусть бы я и убит, рано или поздно кто-нибудь напоролся бы на тело?… Неужели Саад так уж ничего не боится?…

– Тебя сильно били? – с состраданием спросил Хусен.

– Не жалели, костей наломали – не соберешь, – горько усмехнулся Касум. – Саад думает, я поджег сено. Мне теперь даже жалко, что не я это сделал. Молодец тот, кто насолил этому зверю! Настоящий герой!

Хасану так хотелось сказать, что он и есть тот герой. Едва сдержался.

Глядя на топор в руках Хасана, Касум попросил:

– Сруби-ка мне, мальчик, две хорошие палки. С ними я скорей доберусь до леса. Долго здесь оставаться опасно.

– Мы поможем тебе, и без палок уйдешь, – сказал Хасан, подставляя плечо. – Хусен, а ты подойди с другой стороны.

Касум оперся на мальчиков, не без труда шагнул раз, другой, как бы нащупывая землю, и они двинулись вперед. Скоро остановились передохнуть.

– Голодный я, – сказал Касум, – потому и сил нет, в лесу по ем груш, лучше будет…

– Достань сискал, – приказал Хасан брату. И такой у него при этом был вид, будто Касум голоден только из-за того, что Хусен раньше не дал ему сискала.

Касум весь задрожал при виде сискала.

– И тыкву достань, – добавил Хасан.

– Да благословит вас Бог, – со слезами на глазах проговорил Касум. – Вы чьи дети?

– Мы сыновья Беки, – ответил Хасан.

Если бы Касум получасом раньше задал этот вопрос, Хасан, может, и нагрубил бы ему. Но сейчас голос мальчика был почти ласковым, Вся его ненависть к работнику Саада пропала, как будто сгорела в том огне, что спалил сено.

– Сыновья Беки, говоришь? – переспросил Касум и посмотрел на них внимательно. – Живите долго, дети! Беки был бедный, но достойный человек. А Саад – зверь. Люди не любят Саада. Потому и сено его сожгли. И правильно сделали.

Касум поел, еще раз поблагодарил ребят и скрутил самокрутку.

– Табак отсырел, – сказал он, не без труда пытаясь затянуться. У Хасана был и табак. Он теперь частенько заходит к Довту и прихватывает там несколько листиков, окурков больше не собирает. Можно бы предложить Касуму хорошего табаку, но как это сделать? Хасан до сих пор еще ни разу не отваживался курить при взрослых. Но глядя на то, как изможденный Касум тщетно силится своими впалыми щеками втянуть хоть немного дымку, мальчик не выдержал и протянул ему своего сухого крепкого табаку.

Касум будто только того и ждал, совсем не удивился, скрутил новую самокрутку и с наслаждением затянулся.

– Хорош, – сказал он, довольно улыбаясь и покачивая головой. – У меня тоже был отменный табак, остался в кармане бешмата. Вы случайно не видели, у шалаша не лежит бешмет?

– Ничего там нет, кроме обгоревших жердей.

– Унес кто-то. А жаль. Ночью без бешмета холодно. Ремень и кинжал тоже, конечно, взяли.

Когда на другой день ребята пришли туда, где накануне оставили Касума, его на месте не оказалось.

– Наверно, домой ушел? – спросил Хусен.

– Дом его далеко, пешком не дойдешь.

– А где далеко?

– Там, – махнул рукой на восток Хасан, хотя и сам толком не знал где.

Братья искали Касума недолго. Он прятался от людских глаз в ближнем кустарнике и был растерян и тронут, когда дети протянули ему отцову овчинную шубу и старый кинжал. Теперь-то Касуму не страшны ни холод, ни зверь.

Несколько дней ребята не приходили, Хусен по глупости рассказал матери о допросе, который учинил им Элмарза, Кайпа перепугалась и ни за что не хотела пускать их в лес.

– Не пойдете – и все тут! – решительно заявила она в ответ на уговоры сыновей. – Не хватало, чтобы еще и вы попали в лапы Саада. Этот свирепый сармак ни перед чем не остановится.

Касум ждал мальчиков. Он уже привык к тому, что дети приходили, и скучал без них. Вообще-то, кроме табаку, ему от ребят ничего не нужно. Силы прибывают с каждым днем, к тому же Касум нашел в лесу делянку кукурузы. Поздно посаженная, она сейчас была как раз молочной спелости.

…Касум постоянно думает о доме. Часто видит во сне свою старушку – мать. И очень горюет, как же он появится перед ней с пустыми руками. Саад должен ему за два года. Касум раньше не брал денег, копил их, хотел получить все сразу перед отъездом. А уехать собирался в эту зиму.

Теперь вот и деньги пропали. Если пойти и потребовать их, Саад живым не отпустит. Пожаловаться властям – обвинят в поджоге сена…

Голова у Касума идет кругом, когда думает, как же ему быть. Но одно он твердо знает: не уедет, не отомстив Сааду за все: и за избиение, и за деньги. Саад с Любом – горцы, и Касум – горец! И хотя те богаты, а он, Касум, беден, но мужества ему не занимать. Ни один горец не прощает незаслуженной обиды и зла, и Касум не простит Сааду. Он может уйти с пустыми руками, но не с позором.

Всякие мысли лезут в голову. В какое-то мгновение Касум даже подумал, не поджечь ли ему Саадову усадьбу. А может, взять да и угнать в один из туманных дней его отару?… Да, но что тогда станет с Сайфутдином? Ведь Саад обязательно его обвинит во всем и поступит с ним так же жестоко, как и с Касумом…

Был мрачный, пасмурный день, моросил дождь, когда Касум услышал скрип арбы. Он притаился в кустах. Кто знает, чья это арба… А может, это Хасан и Хусен наконец едут за своими дровами?…

Касум осторожно выглянул. Арба еще не поравнялась с ним, когда Касум узнал Аюба. Тот был один. Касум рванулся – откуда силы взялись – и точно лань выскочил на дорогу. Правда, поясницу пронзила острая боль, но это не остановило его.

Увидев Касума, Аюб оцепенел.

С того самого дня, когда он не нашел избитого Касума в овраге, Аюб и во двор-то боялся выйти, чтобы, чего доброго, не встретиться с Касумом. А ехать в лес, да еще мимо оврага, и вовсе избегал, да и в тот день с трудом решился, пока Саад силой не погнал его.

Аюб, точно ребенок, боялся кладбищ и мертвецов. Страшные сказки, услышанные еще в детстве, и сейчас казались ему правдивыми. А чего только не наслышался он за свою жизнь. Больше всего ему запомнился рассказ о том, как Кунта-Хаджи[36]36
  Кунта-Хаджи – основатель мусульманской секты в Чечне.


[Закрыть] утопили в море, а он выплыл как ни в чем не бывало и на зеленой траве, что расстелилась вдруг прямо на глади морской, стал молиться…

Где бы ни ходил, ни ездил в эти дни Аюб, он все время думал о работнике. Что, если и Касум святой и где-нибудь да появится? А не будь он святым, как бы тогда мертвецу уйти из оврага?…

Если бы Аюб меньше об этом думал, он, может, и не так бы испугался, когда перед ним вдруг и в самом деле вырос словно из-под земли обросший Касум, подпоясанный вместо ремня плетью дикого винограда. Увидев «ожившего», Аюб закрыл руками лицо и закричал не своим голосом.

Касум медленно двинулся на Аюба. Тот снова заорал, соскочил с арбы и кинулся бежать по дороге.

Любому, кто услышал бы этот крик, могло показаться, будто кого-то режут на части.

Аюб добежал до села. Теперь он уже не ревел, как в лесу, а издавал нечленораздельные звуки.

Люди останавливались и удивленно смотрели ему вслед.

Уже у себя во дворе Аюб обернулся к воротам, выставил вперед руки и снова закричал:

– Не входи! Не подходи ко мне!..

– Кто там? – выбежала ему навстречу мать.

– Вон, вон идет, видишь, идет сюда? Не впускай его!..

На все вопросы о том, кто идет и кого не надо впускать, Аюб ничего толком не отвечал. Только Саад понял, какое видение преследует племянника.

– Не мели чепуху! Откуда ему взяться, если он давно в земле.

– Кто в земле? – спросила в испуге мать Аюба. – Что с вами? Оба несете такое, ничего не поймешь!

– Откуда я знаю, кто в земле! – вконец разозлился Саад. – Тот, о ком твой сын говорит.

– Нет, он не в земле! – замахал руками Аюб. – Вон он идет! Не ужели не видите?

Саад боялся только одного: чтобы в своем, как ему казалось, бреду Аюб не назвал имени Касума. Ведь тогда может все раскрыться. И никак он не мог сообразить, что случилось с Аюбом в лесу, что так напугало парня?… Ведь с утра поехал в лес в полном здравии. А сейчас…

Саад несколько раз пытался усадить Аюба рядом с собой, успокоить его и порасспросить. Но тот знай орал: «Вон он идет!» да «Не впускайте его!» Саада он не узнавал. И вообще смотрел вокруг себя диким, затравленным зверем. И при этом так дрожал, так рвал на себе волосы, что Саад вынужден был, словно пса, посадить его на цепь.

Как ни старался Саад, но ничего толком узнать о случившемся ему не удавалось. Боясь, как бы и самому не тронуться умом, он махнул рукой и ушел к себе.

Мулла написал помутившемуся рассудком Аюбу не один джай[37]37
  Джай – Здесь: амулет с молитвой, его обшивают кожей и вешают на шею тому, кого хотят исцелить.


[Закрыть] и женщины, общающиеся с джиннами, не раз приходили к нему, но ничего не помогало.