Текст книги "Честное комсомольское"
Автор книги: Агния Кузнецова (Маркова)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
В нише
Учительская помещалась на втором этаже, в просторной комнате с четырьмя нишами, в которых хранился учебный инвентарь. Посредине комнаты стояли соединенные друг с другом, накрытые красной материей четыре стола. К стенам были прислонены еще не старые, но уже изрезанные ученическими ножами и облитые чернилами стулья.
В открытые окна врывался уличный шум. Школьники не спеша расходились домой. По асфальтированному широкому тракту, по узким деревянным тротуарам шли в обнимку и под руку девочки в коричневой форме с белыми воротничками и мальчики, одетые как попало. Сколько ни пытались учителя ввести форму и у мальчиков, ничего не получалось. Правда, за последнее время в сельпо появились для старшеклассников черные вельветовые курточки с «молниями». Курточки неожиданно стали модными, и многие ученики девятых и десятых классов надели их. Директор школы попросила заведующую сельпо завести такие курточки и для мальчиков младшего возраста. В сельпо пообещали привезти курточки только к Новому году. Пока что их не было, и мальчишки тянулись по улице, одетые в разноцветные рубашки, в брюки разного фасона, начиная от физкультурных шаровар и кончая галифе.
Миша Домбаев в это время еще только шел к выходу по коридору второго этажа. Он проходил мимо учительской и заметил, что в двери торчит ключ. Миша не замедлил повернуть ключ и заглянуть в дверь. Против обыкновения, классные журналы лежали на столе. Он не знал, что журналы были приготовлены для педагогического совета, который должен был начаться через несколько минут. Не заглянуть в журнал десятого класса, который так призывно и доступно лежал наверху, Миша не мог. Он перелистал журнал, нашел лист с надписью «Литература» и прочитал: «Листкова Стефания – 4. 3», «Домбаев Михаил – 5. 5». Он так и знал: по литературе против его фамилии всегда стояли только пятерки.
По коридору послышались шаги. Миша кинулся к двери, но понял, что выйти из учительской уже невозможно. Сюда кто-то шел, видимо учителя. Он обежал глазами комнату, юркнул в незакрытую дверку ниши, присел в ней на корточки и прикрылся свертками карт.
«Вот так влопался!» – подумал он, предвидя, что сейчас соберутся учителя, а потом неизвестно когда уйдут и закроют дверь на ключ. Что будет, если кто-нибудь заглянет в нишу и обнаружит здесь десятиклассника, трусливо присевшего на корточки, как какой-нибудь первоклассник? У Миши даже холодный пот выступил на лбу и руки стали мокрыми.
Нетрудно было догадаться, что начался педагогический совет. На счастье, Александр Александрович сидел у самой ниши, плотно приставив к ее дверкам стул. Александр Александрович не слышал, как Миша шебаршил бумагами, передвигая то одну, то другую затекшую ногу.
Педагогический совет длился четыре часа, но Мише казалось, что прошла целая вечность. Он испытывал такую боль в согнутых ногах, в руках и спине, что порой с трудом сдерживал стон. Он давно бы вылез из ниши, если бы знал, что за эту выходку поплатится только взысканием от директора школы. Что значит взыскание по сравнению с той пыткой, которую устроил он сам себе! Но его останавливала мысль о том, как жестоко он будет осмеян во всем Погорюе, особенно теми мальчишками, к которым они, десятиклассники, только что вышедшие из младшего возраста, относятся с пренебрежением.
И он покорно сидел в нише, почти уже не слушал того, что происходило на педагогическом совете. Но временами он все же прислушивался к высказываниям учителей, и многое его удивляло. Мог ли, например, он предположить, что его выдумка с межпланетным кораблем обернется против Александра Александровича?
В школе всегда есть любимые и нелюбимые учителя. Эта любовь и нелюбовь передается у ребят из года в год и из класса в класс. Александр Александрович в Погорюйской школе был любимым учителем. А в десятом классе – самым любимым, самым уважаемым.
Несмотря на страшную боль во всех суставах, Миша не упустил ни одного слова из выступления Алевтины Илларионовны. Он не видел ее, но ярко представлял себе, как она встала за стул, вцепилась в спинку красными руками, толстая, неуклюжая, с неаккуратно припудренным носом.
– Математика – это есть тихое помешательство всех старших классов в ущерб другим предметам. – Алевтина Илларионовна своим красивым, бархатным голосом точно переводила с иностранного на русский. – Они, то есть ученики наши, аккуратно выполняют задания только по математике. Они помешались на астрономических кружках, математических конкурсах и даже придумали какой-то математический фестиваль, который, к счастью, я и Нина Александровна, – в этом месте, Миша знал, Алевтина Илларионовна преданно посмотрела на директора, – не разрешили проводить.
– И зря! – прогудел бас физика Алексея Петровича. – А что касается увлечения математикой, так это величайшая заслуга Александра Александровича. Учиться всем нам нужно у Бахметьева, как излагать свой предмет ученикам.
– Я не кончила, Алексей Петрович! – раздраженно сказал бархатный голос. – Вот в том-то и дело, что уроки Бахметьева не на должной высоте. Вы же знаете заключение методиста из облоно? Пользуясь глухотой учителя, ученики на уроках делают что угодно…
– Убегают почти целыми бригадами с поля, – сказала Нина Александровна.
– Да-да! – ласково поддержала Алевтина Илларионовна. – И учитель молчит на комсомольском собрании, – продолжала она, – точно хулиганский поступок Домбаева весьма похвален! Вообще взгляды ваши очень часто не совпадают с педагогическими требованиями, Александр Александрович.
– В чем же? – спросил Бахметьев.
– Ну, хотя бы этот вечный спор ваш о дисциплине. Вы считаете, что ученики не могут спокойно сидеть на уроках…
– Не должны сидеть на уроках, как куклы, – поправил Александр Александрович.
– А эта история с межпланетным кораблем? – сказала Нина Александровна.
– Я бы тоже убежал, даже в сорок лет, если бы услышал такое, – возразил Александр Александрович.
– Вы слышите, товарищи?! – Голос Алевтины Илларионовны задрожал.
– В самом деле, представим себя в шестнадцать – семнадцать лет… Кто бы из нас удержался, чтобы не побежать? – спросил историк Павел Сергеевич.
– Все бы убежали! – поддержал Алексей Петрович.
– И это говорят педагоги! – возмутилась Алевтина Илларионовна.
Повысив голос, она раздраженно продолжала:
– Я давно замечаю, что вы, Александр Александрович, плохо влияете на коллектив. Вы никогда не задумывались над тем, чтобы уйти из школы и заняться другим, более подходящим для вас делом?
Поднялся возмущенный гул.
– Вы, Алевтина Илларионовна, не даете себе отчета в своих словах! – холодно оборвала ее Нина Александровна.
Миша попробовал повернуться, но это оказалось невозможным.
– Ой, не выдержу! – прошептал он и с ожесточением подумал: «Когда же окончится этот бесконечный педсовет?!»
От боли и оттого, что затекли ноги, руки и поясница, он почти терял сознание и даже не поверил наступлению того счастливого момента, когда в учительской задвигали стульями, застучали ногами и наконец все ушли. Он с трудом вылез из ниши и, хромая, согнувшись в три погибели, в дверях наскочил на сторожиху.
– Окна забыли закрыть, – сболтнул он первое попавшееся на язык и необыкновенно вежливо добавил: – До свидания, тетя Маша.
По перилам лестницы он скатился так быстро, как это умеют делать только мальчишки.
Опять фантазия
Было уже темно и тихо. На завалинке около клуба играл баянист и небольшой, но слаженный хор пел «Рябинушку». То в одной, то в другой стороне села лениво брехали собаки.
Миша прошел мимо недавно отстроенного каменного здания правления колхоза. Окна были открыты. С утра здесь шло собрание колхозников. Как ни сердился председатель колхоза на дедовские обычаи сидеть на сходках сутками, собрания все же из года в год шли по старым традициям: с утра и до глубокого вечера. На улицу, как при пожаре, выплывали струйки махорочного дыма, слышались голоса выступающих.
Миша испытывал особенную радость оттого, что мучительное сидение в нише кончилось и никто из учителей его не видел.
Он остановился под окнами, залез на скамейку. Слышно было, как председатель сельсовета Матрена Елизаровна громко говорила:
– Можно предполагать, товарищи, что одна только Сибирь в этом году даст около миллиарда пудов зерна…
Миша от изумления присвистнул, прыгнул со скамьи и столкнулся с Сашей Коноваловым. Тот тоже остановился у окна послушать, о чем говорят на собрании, и взглянуть на новоселов, приехавших на целинные земли.
– Ты слышал, Сашка? Около миллиарда пудов зерна… Вот это да!
Саша в темноте посмотрел на Мишу, сделал вид, что не узнал его, и холодно отвернулся. Но Миша дотронулся рукой до Сашиного плеча и сказал:
– Коновалов, есть важная новость.
– Что-нибудь опять сочинил?
– Честное слово!.. Я был на педсовете.
– Когда перестанешь врать? – возмутился Саша.
– Честное слово!..
Не сговариваясь, они повернули от дома, прошли по деревянному мостику, переброшенному через канаву, заросшую крапивой и кипреем, и вышли на дорогу. Саша шел по-взрослому, сцепив сзади руки. Вид его выражал явное недоверие товарищу. Миша же для большей убедительности размахивал руками, забегал вперед и виновато заглядывал Саше в глаза. Он рассказывал все, что слышал на педагогическом совете, и кончил с искренним раскаянием:
– Честное слово, Саша, я не думал, что причиню такую неприятность Александру Александровичу! Я просто хотел пошутить…
– Ну, насчет этой шутки мы достаточно говорили вчера на собрании. Ведь тебя, по существу, Александр Александрович взял под защиту, а то бы вкатили тебе предупреждение… Тебя все это чему-нибудь научило или нет?
– Нет, – вдруг искренне ответил Миша. – Я только сегодня кое-что по-настоящему понял.
Саша уловил неподдельную правду в словах Миши и смягчился.
– Поздно понял-то! – вздохнул он.
– Поздно! – согласился Миша. – Я как ребенок с запоздалым развитием. До меня все позднее, чем до всех, доходит. Я и сегодня опять, Саша, такую штуку выкинул, что не сказать… Вот сейчас только понимаю, как плохо сделал.
– Что опять? – спросил Саша.
Они подошли к дому Коноваловых, и Саша предложил Мише посидеть на скамейке в палисаднике.
Они сели и прислушались к докатившемуся до них шуму поезда. У людей пожилых этот шум рождает обычно грусть, а у таких молодых, как Миша и Саша, – стремление птицами взметнуть ввысь и полететь далеко-далеко…
Поезд отгремел, и наступила обычная, знакомая до мелочей тишина осеннего села.
Саше показалось, что Миша раздумал признаваться в совершенном проступке.
Но Миша заговорил:
– Сегодня опять меня черт попутал… Шел в школу, забежал на почту. Вижу – кабинка с телефоном свободная. Заскочил в нее, позвонил в районо и говорю: «Звонят из облоно. Едет к нам в район, в командировку, писатель Шолохов. Просим поприветить». Говорю басом да так гладко. Слышу, сам Михайлов у телефона. Пристал: как да что. А я трубку поскорее повесил да бежать. Не знаю уж как, но весть эта все село облетела. На педсовете тоже о приезде Шолохова говорили…
Теперь Саша долго молчал и думал: что это за человек Миша Домбаев? Совершит глупость, потом сам не рад и готов искренне раскаиваться.
– Ты вот что, Михайло, если фантазия у тебя бьет фонтаном, пиши рассказы, что ли, или сказки, как дед, а в жизни брось свои сюжеты разыгрывать. Вот написал бы рассказ о падении межпланетного корабля – и не стал бы на поле врать… Или о том, как в район приехал знаменитый писатель. – Саша вспомнил разговор со Стешей и добавил с усмешкой: – Или о племяннике польского короля…
– Ты все шутишь! – рассердился Миша. – А как же Александр Александрович?
– Вот раньше и надо было умом пораскинуть, а то мыслишки у тебя коротенькие, как у Буратино. Напакостил ты Александру Александровичу изрядно и всей нашей бригаде, но теперь ничего уж не поделаешь.
– Не поделаешь… – согласился Миша.
– А ты воздерживайся от подобных вещей, – посоветовал Саша.
– Постараюсь воздерживаться, – покорно согласился Миша и честно добавил: – Если смогу.
– «Если смогу»! Тоже комсомолец! Билет-то не стыдно в кармане носить?
Миша промолчал.
– Ну, ладно. Пора по домам, – сказал Саша и встал со скамейки.
Миша быстро исчез в темноте, а Саша в раздумье остановился у ворот.
«А как же Александр Александрович? Неужели это правда? Если он слышал все то, что говорила Алевтина Илларионовна, он может уйти из школы!»
Эти мысли не давали покоя. Хотелось посоветоваться со Стешей. Он дошел до угла и пересек небольшой пустырь, ведущий к переулку, где стоял Стешин дом. В окнах не было света, но в открытой калитке белело чье-то платье.
– Стеша! – радостно крикнул Саша, и сердце его забилось.
Никто не ответил.
Он приблизился к дому и увидел Людмилу Николаевну. В темноте можно было уйти незамеченным, но это было не в Сашином характере.
– Здравствуйте, Людмила Николаевна! – сказал он. – Я думал, это Стеша.
– Стеша спит, – неприветливо сказала Людмила Николаевна. – А тебе я советую не шляться по ночам и вообще забыть дорогу к нашему дому.
И она ушла, хлопнув калиткой.
«Ты можешь повторить?»
Любые неприятности или забываются совсем, или кажутся незначительными, как только переступишь порог родной школы. Какое там – переступишь порог! Не успеешь увидеть издали знакомое здание, куда привела тебя мама лет десять назад, как горести от тебя отходят. Где уж тут печалиться, когда со всех сторон к школе бегут такие же, как ты, ребята, твои друзья, увлеченные школьными делами, радостями и заботами!
Саша вошел во двор школы, и вчерашнее смятение, испытанное у дома Стеши, сразу же в нем улеглось. «Буду встречаться с ней в школе, позову к себе домой. К ним больше не пойду». Он с ожесточением пнул подкатившийся к его ногам футбольный мяч. Мяч взвился вверх и, ко всеобщему восторгу ребят, скрылся в открытом окне учительской.
Дружный хохот раздался во дворе, но тотчас же и смолк. В окне показалась рассерженная Алевтина Илларионовна. В одной руке она держала злополучный мяч, в другой – книгу.
– Кто это сделал? – прерывающимся от негодования голосом спросила она.
– Я, – сказал Саша. – Простите, пожалуйста!
– Он нечаянно! – зашумели ребята. – Он и не играл с нами.
– Без защитников! – возвысила голос Алевтина Илларионовна. – Коновалов! Пойди сюда!
Саша побрел в учительскую.
– Теперь ни за что не отдаст мяч, вредная она, – бросил Саше вслед Пипин Короткий, главный футболист школы.
Штаны его висели на заборе. Он был в трусах и в синей майке. На голове у него топорщилась кепка, надетая козырьком назад.
Кому из вас не случалось, провинившись, стоять перед учителем и выслушивать, как он вас отчитывает! Сейчас это испытание держал Саша.
– Ты, Коновалов, должен прежде всего помнить, что ты есть секретарь комсомольской организации школы, – говорила Алевтина Илларионовна. – Во-вторых, ты знаешь, что пользуешься большим влиянием на ребят, следовательно, ты должен подавать им только хорошие примеры. – Алевтина Илларионовна с удовольствием прислушивалась к своей гладкой речи. – А ты что делаешь? – Мысли ее перенеслись в недалекое прошлое. – Ты на днях почти всю бригаду увел с поля… А теперь попал футбольным мячом куда? Прямо в учительскую!
– Учиться хуже стал, – вставила чертежница Вера Павловна, круглолицая, румяная девушка, и взяла в руки журнал, чтобы подкрепить свое замечание оценками.
Но в это время звонок возвестил о начале уроков. Он запел сначала на верхнем этаже, затем внизу и наконец захохотал весело и отрывисто на улице, а потом точно захлебнулся, кашлянул и затих.
– Иди! – строго сказала Алевтина Илларионовна. – И чтоб я тебя больше не видела в таком… виде.
«Вероятно, она хотела сказать: в таком жалком виде, – думал Саша, пробираясь в толпе ребят в свой класс. – Действительно, в этой виноватой позе, в этом молчании есть что-то жалкое, унизительное. Удивляюсь, как Миша или Пипин Короткий, которые ежедневно «отвечают» за свои проступки, не чувствуют такого стыда. Нужно не уважать себя, чтобы допускать такое!»
В класс он вошел последним и видел, как сзади него неторопливо идет Александр Александрович. Саше показалось, что учитель нарочно медлил, чтобы дать ему возможность вовремя войти в класс.
Ребята кинулись было с вопросами: «Влетело? Здорово? Отдала мяч или не отдала?» Но тут вошел учитель, и все молчаливо встали.
Только что в учительской Александр Александрович снова поспорил с Алевтиной Илларионовной. Он сказал, что Саше Коновалову не было смысла читать нотацию. Парень он по-настоящему хороший, и проступок его – чистая случайность. Он, наверное, и сам пришел бы извиниться за этот неожиданный бросок в окно.
– У вас все хороши, Александр Александрович! – сердито замахала руками Алевтина Илларионовна. – В десятом классе хулиганы собрались отборные. Сладу нет с ними. Учителя от них плачут! Вы многого не знаете и не слышите в силу своего недуга…
Александр Александрович не принял вызова. Надо было идти на урок. Он ничего не ответил и медленно, раздумывая, пошел в класс. Как же в самом деле: преувеличивает он положительные качества своих ребят или Алевтина Илларионовна их преуменьшает? Может быть, он нашел путь к душам своих учеников, а она не нашла? Класс в самом деле трудный. Но ребята интересные, разные. Среди них один, пожалуй, Коля Ласкин, по прозвищу Пипин Короткий, – неумный и легкомысленный человек. И действительно, Александр Александрович не знает, как проникнуть в его душу. А может, в самом деле он многого не замечает из-за своей глухоты?
Александр Александрович положил на стол журнал, кивком головы разрешил ученикам сесть.
На первой парте подняла руку Зина Зайцева. Александр Александрович подошел к ученице и, приставив к уху свою руку, склонился к ее парте.
– Александр Александрович, – громким, пронзительным голосом сказала Зина, – правда ли, что к нам в Погорюй приезжает Шолохов?
– Правда, – ответил Александр Александрович. – Подробности после урока.
Саша повернулся и уничтожающе поглядел на парту, где рядом с Пипином Коротким сидел смущенный Миша. Его черные глаза виновато бегали по классу, избегая взгляда Саши и Александра Александровича.
– Ну, теперь обо всем забыть. Все мысли долой, освободить голову для величайшей в мире науки – математики, – сказал Александр Александрович.
Он закатал рукава белой вышитой косоворотки, точно собирался ринуться в бой, и окинул класс внимательным взглядом.
Тридцать пар глаз – карих, голубых, серых – смотрели на него серьезно и доброжелательно.
– Хорошо! – удовлетворенно сказал Александр Александрович. – В прошлый раз мы условились, что сегодня будем говорить о перестановках. Размещения из т элементов, взятые по т, различающиеся только порядком элементов, называются перестановками. Например…
Александр Александрович подошел к доске, взял мел и повернулся к классу. Взгляд его встретился с углубленными в себя, тревожными глазами Саши.
Брови Александра Александровича страдальчески изогнулись:
– Коновалов, перестань думать о постороннем. Математика – абсолютная монархия. Она царит одна и ни с кем делить своей власти не может. Ведь ты не повторишь того, что я сейчас сказал?
– Не повторю, – вставая и краснея, сказал Саша.
– Потом спрошу тебя, о чем думал… Итак, перестановка из двух элементов: а и в, – он написал на доске а и в, – будут размещения из двух по два, то есть… – он написал ав и ва. – Теперь выпишем все перестановки из трех элементов. – Он со скрипом написал на доске: авс, асв, вас, вса, сав, сва. – Понятно?
– Понятно, – ответил класс одним дыханием.
Но Саша Коновалов по-прежнему сидел с отсутствующим взглядом.
Брови Александра Александровича снова страдальчески изогнулись:
– Коновалов, ты можешь повторить?
Саша встал и даже побледнел:
– Нет.
– Тогда выйди из класса. Ты мне мешаешь.
Саша беспрекословно пошел к дверям.
Теперь покраснела Стеша и с большим трудом заставила себя слушать урок.
Александр Александрович некоторое время стоял молча спиной к классу и с раздражением думал о Коновалове и о себе: «Зря погорячился!» Затем он повернулся и стал объяснять формулы числа перестановок.
После уроков учитель и ученик сидели в классе, на первой парте, друг подле друга. В дверь, будто бы невзначай, то и дело заглядывали одноклассники.
– Учиться стал хуже. На уроках думаешь о чем-то постороннем, – вполголоса говорил Александр Александрович. – Случилось что-нибудь? Может, советом помочь? А на меня не сердись. Вертись, переговаривайся, но слушай. А у тебя было совершенно отрешенное выражение лица. Мешал ты мне. Вот я и погорячился.
Саша всегда тянулся к Александру Александровичу. Ему захотелось рассказать учителю и о себе, и о Стеше, и о той неприятности, которую он переживал. Но как можно было говорить о самом сокровенном, когда у стен и у окон были длинные ученические уши?
– Я принесу вам свой дневник, – краснея, сказал Саша.
– Лучше не весь, а лишь то, что относится к нашему разговору.
Но Саша принес Александру Александровичу весь свой дневник, который вел с седьмого класса.
