Текст книги "Чертова дюжина"

Автор книги: Агния Кузнецова (Маркова)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Два письма

Солнечный луч разбудил Дину. Он скользнул на подушку, пробежал по глазам, и сквозь закрытые веки Дина почувствовала свет и тепло. Она потянулась так, что ногами и головой прикоснулась к холодным спинкам кровати.

В комнате Екатерины Петровны скрипели половицы. Она собиралась на завод, куда поступила с первых же дней войны.

Дина открыла глаза. Комнату заливал яркий солнечный свет. Луч преломлялся в зеркальном трюмо, и над кроватью дрожала гамма всевозможных цветов спектра.

«Как красиво, – думала Дина, любуясь многоцветными зайчиками, – как хорошо, ясно, тепло в комнате». Но на душе было грустно. С начала войны, чаще всего по утрам, Дина ощущала в себе какую-то ноющую боль.

Неожиданно мысли ее перекинулись на другое. Она вспомнила давнишний разговор с Костей о силе воли. Костя тогда сказал, что каждый человек может развить в себе силу воли. Дина тоже верила в это, и ей захотелось унять в себе тревогу, научиться хладнокровию во время бомбежек, настойчивости в трудной для нее работе с домохозяйками, спокойствию в ожидании писем от отца.

«Буду развивать в себе силу воли», – решила Дина и начала одеваться. Спешить было некуда, но она нарочно встала, потому что ей очень хотелось понежиться в постели.

– Ты что же так рано? – удивилась Екатерина Петровна. – Еще Юрик не встал.

Она сделала указания по хозяйству и торопливо ушла.

«Вот у мамы есть сила воли, – подумала Дина. – Она всю жизнь жила в свое удовольствие, не хотела поступать на работу и всегда рассуждала так: женщина должна быть матерью и хозяйкой. Но началась война, и она сразу же пошла работать на оборонный завод».

Дина помнила, как Игорь Андреевич не раз говорил, посмеиваясь: «У вас, Екатерина Петровна, философия немецких жен: киндер и кюхе, только кирхе не хватает»[2]2
  Дети, кухня и церковь.


[Закрыть]. Екатерина Петровна сердилась и доказывала, что взгляды ее полностью отличны от взглядов немецких обывательниц.

«И вот теперь Игорь Андреевич, наверное, убедился в этом», – с радостью думала Дина, прибирая в комнатах. Ей всегда было обидно, что Куренков считал ее мать отсталой женщиной.

Дина одела и накормила Юрика, выгладила его белую панаму, выстиранную накануне, надела на кудрявую русую головку брата и повела его в детский сад.

Они спустились по ступенькам террасы и остановились, услышав, как хлопнула калитка.

Вошел почтальон.

– Письма Затеевым! – звонко крикнул он, не сходя с места.

Дина бросила Юрика и по дорожке побежала к почтальону.

Она взяла два письма и, разглядывая их, медленно повернула к дому.

На синем конверте она узнала крупный почерк Кости. На другом треугольном конвертике незнакомой рукой было написано: «Тов. Затеевой». Дина долго вертела письмо в руке, не зная – ей или, матери оно предназначено: ни имени, ни отчества адресата на конверте не было. Оба письма она положила в карман жакета и повела Юрика в детский сад.

Дорогой несколько раз она порывалась вскрыть конверты, но решила, что вот теперь-то и пришло время тренировать силу воли.

«Оба письма прочитаю после работы», – подумала она и начала подробно отвечать на вопросы Юрика: от кого письма, почему они были у почтальона? Потом он заинтересовался, есть ли у поезда шины, когда приедет папа и сколько у немцев пушек.

Дине надоело отвечать на бесконечные вопросы брата, и она замолчала.

Вечером она уложила спать Юрика, взяла письма и вышла на террасу. Первым она распечатала синий конверт и, волнуясь, стала читать письмо.

Здравствуй, Дина! – писал Костя. – Вот уже второй месяц, как мы работаем в совхозе «Новый мир». Работаем от темна до темна. Ты, конечно, интересуешься – трудно ли? Признаюсь, вначале было всем нам так трудно, что небо казалось с овчинку. А теперь привыкли – ничего. Рабочие совхоза нас вначале плохо встретили, не таясь, говорили, что дармоеды приехали, и от этого было тяжело. А теперь они нас уважают. Мы с первого же дня решили доказать им, что умеем работать. Нам бригадир отвел маленькое поле для прополки и думал, что мы с ним весь день провозимся, а мы его в два часа окончили. Он очень удивился, ну, и радовался, конечно.

Познакомились мы со всеми видами сельхозтруда: пололи, научились жать, метать сено в зароды. Теперь я работаю на комбайне. Очень интересно! Вероятно, теперь и танк сумел бы вести! Я и Ната очень жалеем, что тебя назначили работать с домохозяйками и на школьной площадке и ты не поехала с нами.

Бригада наша, Дина, самая лучшая. Ее в пример всему колхозу ставят. Почти все мы по две нормы выполняем. Представляю, как ты удивишься, когда я скажу тебе, что лучше всех у нас работает… Мирошка! И знаешь, Дина, работает он не потому, что самый быстрый, или там тщеславный, или любит это дело. Нет, он только сейчас так работать может, потому что Родина в опасности, а он ее очень любит.

Удивлю тебя еще раз. Мирошка теперь мой лучший товарищ. Он совсем стал другим, чем был в школе.

Здесь, Дина, очень красиво. Если бы ты видела, какие горы! А какой воздух бывает по утрам – пахнет медом, и до чего свежий!

В свободное время мы занимаемся самодеятельностью. В клубе устраиваем вечера, учим колхозных ребят играть на сцене. Я уже дважды выступал со своими стихотворениями. Вот одно из них:

 
Колоски
 

 
Выйди, выйди в широкое поле
В час восхода осеннего дня,
В час, когда на огромном раздолье
Просыпаются тихо поля.
 
 
Посмотри, как колышутся мерно
И волною гуляют хлеба,
Под порывом веселого ветра
Колосятся родные поля.
 
 
От звенящего сильно привода
Желтой лентой пшеница легла.
Чья же это такая работа
Хорошо так на поле видна?
 
 
Кто сидит там лихим машинистом
И ведет тот ударный привод?
Кто похож на родного танкиста,
Что машину умело ведет?
 
 
Кони сытые рвутся в упряжке.
Вот он едет сюда, посмотри —
Это мальчик, веселый, как я же,
И задорный такой же, как ты.
 
 
Походи по широким просторам,
Где стоят золотые снопы.
Ты увидишь, в весеннем уборе
Кое-где полегли колоски.
 
 
Посмотри на листочки плаката
И прочти боевые слова:
«Без потерь убирайте, ребята,
Урожайные наши поля!»
 
 
И твое незаметное дело
Станет делом великих побед.
Делом доблести смены умелых,
Ильича не забывших завет.
 

Я очень жду от тебя письма, Дина, даже больше, чем от своей сестры. Ты не удивляйся. Еще в тот вечер, когда мы сидели на берегу, я хотел сказать тебе… но не решился. В письме это сделать легче.

Знаешь, Дина, для меня ты лучше всех девчонок в мире. И наверное, так будет до гроба. Вот почему я так жду от тебя письма и поэтому же мне без тебя скучно.

Не сердись на меня за эту откровенность. Напиши мне скорее.

К о с т я.  23 августа 1941 года.

Дина еще раз перечитала письмо. Она нисколько не рассердилась на Костю, напротив, чувствовала себя счастливой, ей хотелось наизусть заучить конец Костиного письма, рассказать кому-нибудь об этом. Но рассказать она могла только Нате, а та была с Костей в совхозе.

Дина еще раз вполголоса прочитала:

– «Для меня ты лучше всех девчонок в мире. И наверное, так будет до гроба», – и засмеялась тихим, счастливым смехом. – Теперь посмотрим, что здесь? – громко сказала она самой себе и осторожно, все еще улыбаясь, распечатала треугольный конверт.

Дорогая тов. Затеева! – с трудом прочитала Дина неразборчивые слова. – С первых же слов моего письма приготовьтесь к ужасной вести.

В одно мгновение улыбка исчезла с лица Дины, щеки и губы ее мертвенно побледнели. Буквы плясали, бумага дрожала в руках.

12 июля ваш муж Иннокентий Осипович Затеев погиб при взрыве мины. Я был очевидцем, так как шел сзади него на близком расстоянии. Тело его не найдено. Не отчаивайтесь…

Дальше Дина читать не могла. Она сжала письмо в руке, склонилась головой на перила и заплакала тихо, безутешно.

* * *

Потянулись мрачные, незабываемые дни.

Екатерина Петровна впала в бурное отчаяние: она истерически кричала, плакала и не замечала ни Дины, ни Юрика. Она почти не выходила из комнат и, когда затихала, сидела утомленная в кресле с мокрым полотенцем на лбу. На работу она не ходила.

А Дина, как и прежде, по утрам кормила и уводила Юрика в детский сад, а сама занималась с домохозяйками по ПВХО, затем шла на школьную площадку. В перерыв бегала домой проведать мать.

Все было прежним, но на все Дина смотрела теперь по-другому. Жизнь показалась ей более значительной, а всякая радость дороже, чем прежде. Днем она старалась энергичной работой отвлечь себя от тяжелых мыслей и советовала матери тоже идти на работу.

– Дома хуже, мамочка, – убеждала она Екатерину Петровну. Но та бессильно опускала руки, качала головой, шептала, что делать она ничего не может.

Вечерами Дина не могла справиться со своим горем. Она представляла себе отца, слышала его низкий голос, его смех, видела его походку и засыпала в слезах. Ночами ее преследовали кошмары, а утром, почти еще во сне, рождалась надежда, что, может быть, все это только сон. Но наступал день, надежда угасала, и снова с тяжелой головой, с ноющим от тоски сердцем Дина начинала очередной день.

Вскоре пришло официальное извещение о гибели Иннокентия Осиповича. С новой силой захлестнуло горе, но с этого дня раны медленно начали заживать. Так устроена жизнь. Мертвое не должно мешать живому.

В ясное сентябрьское утро Дина достала письмо Кости, перечитала его и радостно улыбнулась.

Одна

Немцы приближались к городу. День и ночь глухо гремела вдали канонада, стонала и сотрясалась земля от взрывов бомб. Над городом полыхало зарево, черные столбы дыма вздымались вверх, туманом окутывали город, реку, поля. Едкий дым днем закрывал солнце, а ночью – месяц и звезды. Город жил во мраке страшной, напряженной жизнью.

Теперь уже не только ночами, но и в разгар сумрачного дня то и дело на город налетали обнаглевшие вражеские самолеты, сбрасывали фугасные и зажигательные бомбы, бреющим полетом с воем проносились над крышами домов, зажигали их и расстреливали людей из пулеметов.

Дни стояли жаркие, точно время пошло вспять и снова вернулось знойное лето. В садах вторично зацвела черемуха, и старики считали это недоброй приметой.

Жить в городе становилось опасно и страшно. Жители стремились эвакуироваться в тыл, но было поздно: снаряды взрывали железные дороги, самолеты бомбили поезда. Вражеские бомбардировщики подкарауливали на трактах грузовые машины с эвакуированными и превращали их в черные, дымящиеся развалины.

В эти дни Затеевы пережили новый удар. В серый октябрьский день детсад, в котором находился Юрик, вывезли из города.

Прошло две недели, и на запросы родителей председатель сельсовета, куда был эвакуирован детский сад, ответил, что дети к ним не приехали.

Екатерина Петровна снова впала в бурное отчаяние. Она совсем перестала есть, поседела.

Исчезновение Юрика Дина переживала так же тяжело, как и смерть отца. Ни на минуту она не забывала о брате, и, как страшные призраки, перед ней вставали воспоминания.

Вечерами в пустой беленькой кроватке с сеткой чудилась ей русая головка Юрика, в комнате ясно звучал нежный голосок:

«Дина, сегодня ты усипишь меня или мама?»

Временами ей слышался его смех или плач, и она, заливаясь слезами, бесцельно бродила по опустевшим комнатам, где каждая вещь напоминала о брате.

С каждым днем враг подходил все ближе и ближе к городу.

С оборонным заводом, на котором работала Екатерина Петровна, Затеевы уезжали в тыл. В один чемодан они собрали самые необходимые вещи, в мешок уложили провизию на дорогу.

В день отъезда Дина решила закопать в саду свои любимые вещи. Она ничего не сказала матери и, остро отточив лопату, стала рыть между кустов яму. Жирная земля, переплетенная корнями кустарников, поддавалась с трудом.

– Динушка, что ты это делаешь? – раздался за ее спиной голос Игоря Андреевича.

Она повернулась, вспыхнула и, смущенно улыбаясь, сказала:

– Хочу кое-что спрятать…

– Спрятать? – Он засмеялся. – Значит, думаешь снова в свой сад возвратиться?

– А как же? – растерянно проговорила Дина.

Куренков потрепал ее по плечу и серьезно сказал:

– Слушай, Динушка, я убеждал Екатерину Петровну оставить тебя со мной. В нужную минуту мы улетим из города самолетом. Эвакуироваться с машиной завода – безумие. Это – гибель. Твоя мать не понимает этого. Иногда матери бывают эгоистичны. Поговори с ней сама.

У Дины на глазах навернулись слезы и задрожали губы, но она пересилила себя и твердо сказала:

– Я не оставлю ее, Игорь Андреевич. Она ведь теперь совсем одна. А если умирать придется… – Дина опустила голову и тихо добавила: – Ну что же, будем умирать вместе…

Куренков сел на траву. Дина заметила, как сильно побледнел и осунулся он за эти дни.

– Эх, Динушка, если бы ты знала, какой ад у меня вот здесь. – Он показал рукой на голову. – Значит, ты едешь с матерью? Ну что ж! Чужой человек не может рассчитывать на дочернюю привязанность. Это страшно нелепо. А мне будет без тебя трудно, одиноко и даже страшно одному в этом городе…

Он устало поднялся. В этот момент оглушительный взрыв потряс воздух. Заколебалась земля, задрожали стекла окон, вверх полетели черные обломки каких-то построек.

Игорь Андреевич побледнел.

– Взорвали все-таки, гады! – зло сказал он. И первый раз увидела Дина, как на его холодном, красивом лице отразилось то, что он переживал. В его зеленых глазах мелькнул бешеный огонек. Он повернулся и быстро пошел по дорожке, вероятно не помня ничего, кроме этого взрыва.

На террасе появилась плачущая Екатерина Петровна.

– Диночка, пора! – крикнула она, со страхом всматриваясь в сторону взрыва.

Дина бросила лопату и побежала к матери.

– Это наш завод, Диночка, – тихо сказала она. – Больше нам здесь делать нечего. Это уже конец. – Она прислонилась спиной к двери и, заломив руки над головой, заплакала еще сильнее.

– Завод? Немцы взорвали завод?! – с ужасом крикнула Дина.

– Нет, наши сами взорвали, – ответила Екатерина Петровна.

– Сами? – Дине стало еще страшнее. «Значит, уже нет надежды», – подумала она. Этот страшный взрыв показался ей концом тлеющей в сердце надежды на то, что враг будет остановлен. Она остро почувствовала это и заплакала.

«Но кого же Игорь Андреевич назвал гадами? Или не нужно было взрывать завод? Нет, конечно, нужно. Не отдавать же немцам то, что увезти невозможно, – думала Дина. – Вероятно, Игорь Андреевич предполагал, что завод взорвали немцы», – решила она.

Екатерина Петровна успокоилась, вытерла платком лицо, секунду постояла с закрытыми глазами.

– Пошли, Диночка, мы можем отстать. Это будет ужасно.

Дина бросилась в комнаты, торопливо надела жакет, повязалась платком, взяла в руки мешок с провизией.

На кровати лежал ворох любимых вещей. Их хотела Дина спрятать в земле, но не успела. Здесь была яркая фаянсовая чашечка тонкой японской работы, несколько книг, большие столовые часы, бронзовая лампа Иннокентия Осиповича и крошечный целлулоидный пупс Юрика с удивленным лицом и растопыренными пальчиками.

Глаза Дины наполнились слезами. Она наклонилась к кровати, взяла пупса, торопливо положила в карман жакета и, не оглядываясь, вышла из комнаты.

Екатерина Петровна заперла дверь и ключ положила себе в сумку.

– Может быть, возвратимся когда-нибудь, – сказала она. Но по тону ее голоса, по красным пятнам, проступившим на лице, Дина поняла, что мать навсегда простилась с родным домом.

Дина взяла из рук матери тяжелый чемодан, и та безропотно отдала его, сменив на легкий мешочек с провизией.

Обе быстро пошли по аллее к калитке сада. Тихим шелестом прощался с ними большой старый дуб, точно плача, трепетали и склонялись листья клена.

У калитки Дина и Екатерина Петровна остановились и оглянулись, чувствуя острую боль в сердце. В этом оставленном доме совсем недавно обе они были так счастливы.

Воспоминания рождались одно за другим. Вот у старого дуба все еще стоит стол и скамейки, сделанные Иннокентием Осиповичем ко дню рождения Дины. Как живая, встала перед Диной подвижная фигура отца. В сером костюме, с голубым галстуком, завязанным Диной утром, он стоял около стола в тени старого дуба и держал в руках серебряную рюмку с вином.

«Ну, ребята, выпьем за счастливое будущее именинницы и всех вас!» – вспомнилась Дине фраза отца. Дина поставила на землю чемодан и с трудом удержала подступившие рыдания.

Над городом послышался рев немецких самолетов. Сирена уже не извещала население о налетах. Поднялась ожесточенная орудийная пальба.

– Это они виноваты! – с ненавистью прошептала Дина. И вдруг ей стало легче, точно в безграничной ненависти к врагу и нашла она утешение. Неожиданно она почувствовала прилив энергии и, без усилий подхватив тяжелый чемодан, взглянула на мать.

Сухими, блестящими глазами смотрела Екатерина Петровна на брошенный дом. Губы ее были сжаты, и у щек легли новые складки.

Они закрыли калитку и побежали, пригнув головы и стараясь держаться ближе к заборам. Над домами низко метались вражеские самолеты, выли и рвались бомбы. Город был охвачен огнем и дымом.

У школы их ожидал Костя. Екатерина Петровна договорилась с дирекцией завода взять его с собой. Костя бросился к ним навстречу.

– Скорее, – торопил он. – Уже садятся в машину. – И, помогая Дине тащить тяжелый чемодан, бежал рядом с ней.

– Я не поеду с вами, – задыхаясь, говорил он. – У меня здесь есть дело.

– Костя, ты с ума сошел! – на ходу кричала ему Екатерина Петровна. – Какие могут быть теперь дела?! Где ж ты останешься?

– У Семеновны, – упрямо возражал Костя.

– Зачем?

– Нужно!

– Зачем нужно, я спрашиваю тебя, Костя? – возвысила голос Екатерина Петровна.

– Я не могу сказать, – ответил Костя.

Екатерина Петровна замедлила шаг и сказала сухо и твердо:

– Ты еще ребенок, Костя, у тебя нет матери и отец на фронте. Я не разрешаю оставаться тебе здесь, слышишь?!

Они свернули за угол и, оглядываясь, выжидали удобный момент перебежать на другую сторону улицы, забитой людьми.

По дороге в ручных тележках торопливо везли домашний скарб убегающие горожане, плакали дети на руках измученных матерей, уныло плелись голодные собаки, изредка останавливались и, ощетиниваясь, обнюхивали убитых, лежащих на дороге.

– Я не послушаюсь вас, Екатерина Петровна! – твердо сказал Костя, отступая назад. – У меня важное дело. Я должен быть здесь.

– Костя, что ты, поедем! – пыталась уговорить его Дина, но Екатерина Петровна схватила ее за руку и, увлекая на дорогу, воскликнула:

– Если этот безумец хочет погибнуть, так я хочу спасти тебя!

Дина боком бежала за матерью, волоча тяжелый чемодан и поворачивая лицо к Косте. Костя стоял на тротуаре и махал вслед им рукой. Лицо его было решительным и бодрым, и Дина поняла – он что-то задумал.

Тяжелый чемодан оттягивал руки. Они тащили его по очереди, но вскоре почувствовали, что он помешает им вовремя подойти к машине.

– Мамочка, бросим! – в изнеможении предложила Дина.

Екатерина Петровна попробовала еще полквартала тащить чемодан, но вскоре поставила его к забору и бессильно махнула рукой.

– Ворвались!

– В город ворвались!

– Немцы! – слышались крики в толпах народа.

Жители с воплями, обезумев от страха, бестолково метались по улицам.

Дина и Екатерина Петровна выбежали на набережную. Две машины уже неслись за город, третья, наполненная людьми, только что двинулась.

– Товарищи! Подождите! – закричала Екатерина Петровна, бросаясь наперерез машине.

Шофер затормозил.

– Некуда! – послышались протестующие голоса.

Но шофер решительно крикнул:

– Садись! – и остановил машину.

Первой, судорожно цепляясь за борт, торопливо полезла Екатерина Петровна. Она с трудом втиснулась в машину и протянула руки Дине.

В этот момент из-за крыши пятиэтажного дома с оглушительным гулом вынырнул вражеский бомбардировщик.

Мелькнули со свистом крутящиеся моторы и черный крест. Даже можно было увидеть блестящие стекла очков летчика.

С самолета обрушилась пулеметная очередь.

Машина рванулась и понеслась, набирая самую большую скорость.

Мелькнуло безумное лицо матери, ее протянутые руки… раздался отчаянный вопль…

В пыли на дороге, подняв руки, еще не совсем понимая, что произошло, стояла Дина. Самолет с черным крестом низко кружил над ней и поливал свинцом одиноко стоящую девочку, но пули, как заколдованные, вздымая легкую пыль, ложились вокруг, не задевая ее.

Дина побежала вслед за машиной.

– Мамочка! Мама! – жалобно закричала она.

Но вскоре она поняла, что бежать бесполезно, и, горько плача, вернулась на прежнее место.

Самолет исчез за домами. А Дина стояла и с тоской смотрела туда, где за поворотом дороги скрылся запыленный грузовик. Чувство страха и одиночества охватывало ее все больше и больше. Совсем близко послышался страшный взрыв, но, занятая своим горем Дина не слышала его. И никогда не узнала она, что именно в этот момент погибла ее мать и все, ехавшие в заводской машине.

Теперь особенно остро почувствовала она, что осталась одна в городе, на окраины которого уже ворвались немцы, и вдруг вспомнила о Косте. Она подумала, что вместе с Костей пешком уйдет из города. Они найдут мать, может быть, даже и Юрика. От этих мыслей ей стало легче. Она решила скорее бежать к Семеновне, сделала шаг и почувствовала, как что-то хрустнуло у нее под ногой. Дина наклонилась и в дорожной пыли увидела крошечного Юркиного пупсика. Он удивленно смотрел черными глазками, широко растопырив пухлые пальчики рук. Должно быть, он выпал из кармана ее жакета. Дина подняла пупса, поцеловала и бережно прижала к груди. Маленькая целлулоидная игрушка осталась единственной памятью о дорогих людях и старом доме в густом, разросшемся саду.

Город задыхался в огне и в дыму. Страшно смотрели пустые рамы брошенных домов. Горожане убежали и попрятались. В западной половине города уже хозяйничали немцы, гремели танки, хрипели машины, слышались немецкая команда и брань.

До улиц, по которым бежала Дина, немцы еще не дошли, и здесь царила зловещая тишина. Самолеты оставили город в покое, замолкли орудия. Красная Армия отступила за реку. Но это безмолвие было еще более ужасным, и Дина бежала и думала о чем-то неизбежном, более страшном, чем бомбы и снаряды.

Она миновала безлюдную площадь и не могла не задержаться на углу. Отсюда был виден родной зеленый сад. Второй раз в этот день поднялась в душе Дины пылкая ненависть к тем, кто все это сделал. И снова она заслонила горе, страх и тоску, но в то же время подняла какие-то неясные чувства. Дина не смогла разобраться в них.

Она вбежала во двор школы, обогнула двухэтажное здание и постучала в окно пристройки. Здесь жила Семеновна.

Всю жизнь потом помнила Дина эти страшные минуты ожидания. Она напрягала последние силы.

Всегда открытая дверь квартиры Семеновны была заперта, и два окна у крыльца плотно заложены подушками.

Она ждала, ответит ли кто-нибудь на ее стук. Если нет – значит, бежали из города Костя и Семеновна и она осталась одна, больше идти ей некуда.

В доме была тишина.

Дина еще раз стукнула в дверь и с отчаянием в голосе крикнула:

– Костя! Семеновна! – и уже почти теряя сознание, уцепилась руками за карниз окна.

Дверь тихо скрипнула, и в узкую щель выглянула Семеновна. Вначале она не узнала Дину, но потом, вскрикнув от изумления, широко открыла дверь, подхватила на руки девочку и, осторожно поддерживая, повела в комнату.