Текст книги "За миг до тебя"

Автор книги: Аглая Оболенская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

6.

Мраморный пол многократно усиливал стук её каблучков, возникло желание встать на цыпочки и замедлить шаг. Пустой огромный холл с квадратными колоннами, высокие пуленепробиваемые окна превращали посетителя в существо мелкое и незначительное. Один из сотен российских банков имел солидный вид с претензией на античную символику и современную респектабельность. Плюс подмоченную репутацию «финансовой пирамиды» – маленький пустячок. Инна нашла нужный вход, нажала кнопку и уставилась в камеру слева. Захотелось показать язык тому, кто сейчас её беспардонно разглядывал. Молодой прилизанный секьюрети жестом указал на нужную дверь, аккуратно зацепив ручку Ининой сумочки: «Диктофон и прочую журналистскую технику лучше оставить здесь. Ваша беседа с Геральдом Владимировичем не должна фиксироваться.» Она сдёрнула сумку с плеча и всучила прилизанному, затем вошла к незнакомому Геральду.

Он ей сразу не понравился. Редкие волосы, тонкие губы и потный лоб, несмотря на вмонтированный в потолок кондиционер. Жалкий дяденька в добротном костюме. Блестнув фарфоровой улыбкой, Геральд Владимирович предложил Инне кресло и минеральной воды.

– Давно слежу за вашими публикациями, Инна Евгеньевна, а вот лично познакомиться не было случая. И пригласил вас сюда, потому как ценю ваш талант и не желаю оказаться с вами по разные стороны баррикад. Вы уделяете много внимания судьбе детей, которых, по-вашему мнению, в скором времени несправедливо обидят. Смею заверить – это не так. Много лет назад, удивительное дело, никому бы в голову не пришло отвоёвывать собственность у прежних владельцев. Это выглядело бы в высшей мере аполитично. Но времена меняются и нет больше той единой партии, и нечего вспоминать. Поймите, Инна Евгеньевна, – вздохнув продолжил увещевать дяденька, – люди, которых я представляю, имеют гораздо больше прав на эту землю. Так сказать, де-факто.

Она слушала молча, спокойно рассматривая узор на его галстуке.

– Давайте-ка зароем топор войны и станем друзьями!

Не станем, подумала, а вслух произнесла:

– А куда детей девать прикажете?

– Ну-у, Инна Евгеньевна, мы не звери какие-то, и детям место найдётся.

– Уже слышали. Полным ходом бронируются койки в больницах, детских домах. Родители в панике…

– Кстати, о родителях. Каждому из них будет предложена сумма, компенсирующая причиненные неудобства. Поверьте мне, мало кто откажется от денег. В наше нелёгкое время лучше уж синицу в руках, чем вообще ничего.

И он был прав, этот потный Геральд, соблазн велик – многие родители дошли до грани нищеты: кому-то не платили зарплату, а кто-то и вовсе потерял работу. Среди них есть и некоторые со знаком минус, чьё незыблемое право на ребёнка скоро отменит сиротский суд.

– Скажите, пожалуйста, отчего вы так держитесь за этот клочок земли? В районе столько красивых мест! Вы ведь всё равно снесёте старый дом, чтобы построить новый. Какая вам разница, где его строить?

– Всё очень просто. Нам знакома именно эта территория, в настоящий момент существует несколько проектов её застройки и даже на ближайшее время заключен договор со строительной фирмой. Инна Евгеньевна, голубушка, не мне вам говорить избитые истины – мол, время – деньги и так далее.

Мозги ты мне пудришь, стареющий хрыч. Чего-то упорно не договариваешь и чего-то боишься. Точней, опасаешься. Откупиться решил! Попробуем поднажать…

– Геральд Владимировоч, допустим, ваши мотивы отнять у детей крышу над головой мне ясны. Узаконить права на землю – процесс долгоиграющий. Вдруг кто-то помимо вас захочет стать её владельцем? Так сказать де-юре.

– Но кто? Позвольте, земля стоит денег и немалых…

Он уставился на Инну во все глаза.

– Вы забываете, что если нет законных владельцев, а их нет, имущество выставляется на торги, в которых, уважаемый Геральд Владимирович, победит тот, кто даст больше денег.

– Кто же даст, по вашему, больше за этот богом забытый уголок?

– Тот, кому он дорог и необходим. Я например.

Сказав это, Инна поднялась и, не прощаясь, покинула помещение, а её собеседнику пришлось отвечать двери: "Вы, оказывается, тёмная лошадка, Инна Евгеньевна. Но и мы не пальцем струганы, – включив селектор, он коротко распорядился: – Литвинова Инна, к завтрашнему дню я должен знать о ней всё. Особенно меня интересует её финансовое положение и кто за ней стоит."

7.

Напугала дяденьку бывшая журналистка. Завтра он узнает, что кроме долгов и воспоминаний за душой у неё нет ничего. Ни рубля, ни ваучера. "Не горюй, Нульча, – подбадривала она себя по дороге домой, – главное ввязаться в драку, а там посмотрим." Из дома позвонила Светлане справиться о делах. Они крепко сдружились за последнее время. Беда сплотила их, таких непожих, единых в стремлении защитить своих детей. "Да какие у нас дела, всё по-старому. Чемоданное настроение. Кроме малышей. Колокольчики вон бегают по двору. Устроили разведку тут неподалёку, даже познакомились с экскаваторщиком, который сносит наш старый забор… Уже сваи привезли на новый. Представляешь новый забор с колючей проволокой, током и вооруженной охраной?"

Сергей переживал молча, бессильный чем-нибудь помочь. Вставал в пять утра, делал привычную разминку, смывал остатки сна холодным душем. Затем садился на старенький велосипед, предварительно пристегнув протез к педали, и ехал в деревню за молоком. Там его ждали. Когда возвращался – у низвергнутого забора оживала немногочисленная техника и копошились чужие люди. Вторую неделю подряд интернатовских детей будило не пение петухов, а тарахтение экскаватора, прогревающего двигатель.

Света сохраняла видимое спокойствие, чтобы дети ни о чём не догадовылись. Они бурно радовались новому ограждению, новым людям и большим машинам, сгружавшим длиннющие бетонные балки и кучи желтого песка. "Пока мне официально не прикажут убираться, я словом не обмовлюсь и с места не сдвинусь!" – звучало твёрдо и лишь Валерия Никитична, исчерпавшая все запасы карвалола и валерианки, знала чего стоит и из чего состоит такая непоколебимость.

– Светлана, вам денег не предлагали ещё за то чтобы побыстрее освободить помещения?

– Нет. Но несколько мамочек уже выразило желание забрать детей… Я-то думаю, раньше не видно их и не слышно, а тут – извольте подготовить документы, да поживее. Ну как после этого их называть, кукушек продажных? Деньги, небось, на себя потратят, а малышню сбагрят куда подальше. Мушину мамашу помните – она регулярно донимает меня звонками!

Из беседы с подругой-союзницей Света не делала секрета, и в их разговоре молча участвовали все кто находился в учительской. Валерия Никитична с тревогой следила за директорской рукой, готовой вот-вот схватиться за сердце, нянечка Клаша качала головой, а недавно принятая учительница начальных классов Зоя чертила на обложке журнала цепочку вопросительных и восклицательных знаков.

– Дорогие мои, не хочу скрывать от вас, дела наши обстоят не лучшим образом. На маму Саши Воржецкого пытались надавить, правда, для начала – пряником, но кнут впереди. Нас не так-то просто купить, столько лет в этих стенах дорогого стоят. Иннины силы на исходе, она, как и мы, почти исчерпала свой боевой потенциал… Нам всем осталось надеяться только на чудо.

Сергей застал в кабинете унылые лица и отзвук имени, которое давно различал среди множества других женских имен. Света ошибалась, полагая, что он увлёкся Инной во время её бурной карьеры манекенщицы. До недавнего времени Сергей ничего об этом не знал. А узнал, когда обнаружил в директорском кабинетике "случайно" положеный на видное место глянцевый журнал с лицом, отдалённо напоминающим Иннино. Уловка сработала, он забрал журнал с собой и долго изучал в своей подсобке – крохотной каморке с мутным освещением в виде сороковольтовой лампочки без плафона. Вздрагивал при каждом звуке извне, как мальчишка, поглощенный запретными фотографиями. Серебряные длинные волосы, струящиеся по плечам, спадающие на грудь и угадывающиеся под серебряным шёлком соски. Гладкая белая кожа, пронзительные серые глаза в обрамлении осыпанных серебром ресниц и блестящие крупные губы с намёком на улыбку. Инна Хофрост – псевдоним, в переводе с английского означающий "иней". Холодная северная красавица, хрупкая, словно льдинка и неприступная, как айсберг.

Его Инна, являющаяся в самых сладких снах, ничего общего с инеем не имела. Ещё до первой встречи с нею он много раз любовался её ликом, увековеченным на огромной иконе святых великомучениц Софии, Веры, Надежды и Любови. Кроткий мудрый взгляд Софии глубоко запал в душу, также в детстве смотрела на него мать. Увидев Инну, он догадался, что эту святую писали с неё, а может быть, кто знает, она вновь вернулась к людям во спасение. Боясь прослыть еретиком, Сергей не поделился своим открытием с батюшкой. Никому не рассказал живому, доверился лишь бумаге. Графические портреты женщины оживляли блёклые стены, излучая нежность и покой. Покой и сдержанность были её внутренним стержнем. Сергей не мог представить Инну, бьющуюся в истерике. Казалось – это последний костёр, в котором она сгорит без остатка. Каждый вечер он спускался в свою каморку, чтобы остаться с нею наедине. Сумеречный подвал поглощал и рёв пришлых моторов, и детские крики.

8.

Инна вздрогнула всем телом от звонка в дверь, который прозвучал неожиданно резко. Открывать? Она никого не ждала… Вдруг это киллер? Сейчас модно «отстреливать» препятствия. Переборов минутный страх, открыла. На пороге стоял симпатичный мужчина лет тридцати с кейсом в руке. Деловой костюм, шикарные ботинки – он мало смахивал на киллера.

– Здравствуйте, Инна Евгеньевна! Мы можем поговорить с вами?

– Вы не киллер? – осведомилась просто так, на всякий случай.

– Нет, – голос ровный и спокойный. Естественно, так он тебе и скажет. Но вошедший зачем-то распахнул перед ней плащ и поднял руки: – Можете обыскать, если хотите.

Она пожала плечами и, махнув в его сторону рукой, отправилась в комнату. Гость снял плащ, аккуратно повесил на вешалку и последовал за ней:

– А что, есть проблемы?

– Пока не знаю… Вы располагайтесь, где удобно. Чаю хотите?

– Хочу кофе. У вас замечательная джезва, кофе в ней должно иметь изысканный вкус.

Полностью израсходовав кредит испуга, она решила не удивляться.

– Не удивляйтесь, – продолжил он её мысли, – кухня хорошо просматривается из прихожей.

– Ладно, не буду. Хороший кофе требует времени. Пойду прокалю песок. Подождёте?

Поймала кивок и ушла. Кофе и правда получился славный – можно было насытиться одним запахом. В гостиную Инна внесла поднос на руках и ультиматум в голосе:

– Я догадалась, кто вы. Так что не будем тянуть: если вы решили меня купить, то это вам дорого обойдётся!

Её тон ничуть не смутил гостя, видимо бывало и хуже.

– Насколько дорого?

– Очень дорого.

– Слишком туманно. Да ладно, Инна Евгеньевна, ну их, эти финансовые заморочки! Я готов с вами торговаться, но только после того, как вкушу сей божественный напиток. Проявите же человеколюбие!

Инна, смирившись с его прихотью, присела на краешек дивана и стала наблюдать за необычным кофеманом. Никак не получалось разозлиться на него, и потом гость разительно отличался от людей, виденных ею ранее в стане врага. Чисто выбритое лицо с тонкой полоской бородки на скулах. Открытая "голливудская" улыбка. Костюм продуман до ниточки и смутно знакомая брошь на лацкане – золотой раскрывшийся тюльпан, инкрустированный россыпью бриллиантовых капель.

– Кто вы?

Он подмигнул ей:

– Меня зовут Марат. Я представляю частное лицо, которое заинтересовано в вашей работе. Раз уж мы затронули финансовую сторону, рад сообщить, что мой хозяин – человек небедный. Но, глубокоуважаемая Инна Евгеньевна, прежде мы должны с вами обсудить условия сотрудничества. Нам, как и вам нужны гарантии.

Белиберда какая-то! Инна потёрла виски костяшками ладоней. Она была уверена, что за две недели упорной борьбы с крючкотворцами, дерзких выпадов и нелицеприятных сравнений меньше всего годилась этим людям в союзники! Марат тем временем извлёк из кейса бумаги и протянул ей:

– Здесь черновик договора, он расчитан на ваши поправки. Прочтите, пожалуйста, возможно, вам что-то захочется добавить или изменить.

Четыре листка формата А4, испещрённые мелким шрифтом, обилие непонятных значков и цыфр, обозначающих запредельные суммы в уе.

– Марат, а вы меня ни с кем не перепутали?

– Нет, Инна. Можно я буду вас так называть? Вы именно такая, как мне описывали – открытая и недоверчивая одновременно. Впустили незнакомого мужчину, опасаясь заказного убийства, и боитесь поверить, что у вас ещё остались могущественные друзья.

О Господи! Ну конечно, глупая курица, у тебя есть друзья!

– Это брошь Полины Бодло? – она коснулась пальцами украшения на его лацане.

– Нет, копия. Рустам Тенгизович сделал её эмблемой фирмы. Дом Полины существует, Георгий Давидович сохранил его для младшей дочери в память о матери. А Рустам по-прежнему управляет сим шумным хозяйством.

– Как я рада, Марат, тому о чём вы говорите! Расскажите мне о них побольше!

– Да ничего особенно не изменилось. Разве что Георгий Давидович отошёл от дел и перебрался два года назад в Канаду – там климат похожий. Мы регулярно созваниваемся, я кое-где в России и Европе представляю его интересы. И это он напомнил нам о вашей книге. Рустам считал, что вы сами, закончив её, напрямую обратитесь к нам. А вы гордая.

– Не забывайте, что я многим обязана Поле и мой человеческий долг…

– Ещё скажите, гражданский, – перебил Марат. – Сидите тут, боитесь кого-то, словно одна на всём белом свете! Георгий Давидович обязательно спросит меня о вас, так что делитесь, в чем проблема.

9.

Марат ушёл заполночь. Прямиком на поезд в Москву. Инна, оставшись наедине с воспоминаниями, не уснула до утра. А к утру закончились кофе и сигареты, зато воскресла уверенность, что всё теперь будет хорошо. "Я не одна, не одна, не одна! У меня есть друзья, и они помнят обо мне!" Она смаковала новое ощущение, нежась в нём, точно в тёплой пушистой шальке. Очень хотелось поделиться с кем-нибудь, но ещё только пять часов утра…

Когда помощник Георгия Давидовича предложил ей повторное издание книги, она согласилась, не раздумывая, безо всяких условий с ненужными пунктами и подпунктами. Инну устраивало всё – и жесткая глянцевая обложка, и иллюстрации, целиком состоящие из Полининых творений: Тамрико сохранила её детские зарисовки, а из семейного архива извлекли фотографии первых юношеских работ. "Где нужно подписать, я подпишу сейчас же. И передайте Гии Давидовичу, что права на книжку теперь целиком принадлежат ему. Пусть это будет моей скромной лептой в память о ней…" С портрета, упакованного в рамку со стеклом, за Инной наблюдали влажные черные глаза. Знакомая нить пробора в гладко зачесанных назад волосах, густые ресницы. И улыбка. Была какая-то мистика в том, что улыбалась Полина каждый раз по-разному. Блаженно, радостно, печально, а сейчас – иронично. "Знаю, о чем ты думаешь… Я должна была просить у твоего папы Гии денег на благие дела. А я не смогла. Не обижайся. Мне тебя так не хватает, Поля. Очень не хватает. Деньги, конечно, важный аргумент, но и имя Георгия Цхеладзе звучит как щит и меч. Я не права? Говорю с тобой, а в голове полный сумбур. Прости, ни о чем другом думать не могу, кроме как спасти интернат. Время сейчас такое – по второму кругу те, кто стал в одночасье никем, вновь атакуют прежние позиции. Будто и не уходили никуда, ну разве что в подполье…"

Её разбудило зудение телефона:

– Здравствуйте, Инна. У меня плохие новости: в течение этой недели нам приказано вывезти детей и персонал. В общем, освободить здание, чтобы уже официально закрепить его аварийное состояние.

– Света… Доброе утро. То есть день… Извините, а сколько сейчас времени?

Вопрос звучал нелепо, сон смешал грёзы с явью, и Инна плохо разбирала доносившиеся из трубки слова.

– Восемь.

– Утра или вечера?

– Утра… Инна, у вас что-то случилось? Наверное, я не вовремя, давайте перезвоню позже, всё равно ничего не изменится.

– Нет-нет. Со мной всё в порядке. Просто перепутала день с ночью, это бывает. У вас грустный голос, Света. Я, напротив, хотела вас обрадовать. У нас появились союзники. Пока не могу сказать ничего определённого, но они обязательно помогут. Так что не отчаивайтесь, ещё рано. Точней, не поздно изменить ситуацию в свою пользу.

Светлана ей не поверила, отнесла сказанное на счет бурных сновидений. Конечно, у Инны всегда были могущественные поклонники, она их заслужила при штурме карьерной лестницы. Однако за всё это время они никак себя не проявили, попрятались по норам и офисам, заслонившись пухлыми ежедневниками.

– Я надеюсь, Инна, больше ничего не остается. Спасибо вам за поддержку!

10.

Мушин отъезд из интерната наделал много шума. Плакали нянечки, Тиша крепко вцепился в её локоть и не желал отпускать, а остальные зёрнышки обступили друзей молчаливым плотным кругом. Муша улыбалась, разглядывая бело-красно-синие пятна на локте, расплывающиеся от Тишиных пальцев, но руки не отнимала. Мужественная семилетняя девочка прощалась со всеми как мудрая великовозрастная старушка, ограниченная во времени, но не лишенная иллюзий. «Мария, поторапливайся!» – доносится с крыльца строгий голос матери.

Валерия Никитична, знакомя Светлану с историями болезни воспитанников, Мушин случай выделила особо. Врождённая олигофрения в степени пограничного состояния между дебильностью и имбецильностью звучала как приговор на всю жизнь. Но жить с ним было можно и преспокойно себе постигать азы элементарных знаний и трудовых навыков. Если только всячески этому способствовать, а не мешать.

Мушина мама растила дочь с точностью до наоборот. Её звали Лора, Лариса Толмачёва. Миниатюрная, как фарфоровая статуэтка, рыжекудрая девочка однажды попалась на глаза кинорежиссёру в пятнадцатилетнем возрасте. Выучив назубок роль и применив все накопившиеся танцевально-песенные таланты, Лора прошла отбор и снялась в художественном фильме. Слава ошеломила её и обезоружила. Поверив в собственную неповторимость, она бросила учебу в ожидании следующего звёздного часа. Со временем фильм забыли, а Лору перестали узнавать на улице. Она так и осталась мечтательной пятнадцатилетней девочкой. Экзамены в театральный завалила – оказалось, что там пасутся сплошь звёзды и продолжатели династий. Обидно было, когда ленту с её участием комиссия долго тужилась вспомнить, а режиссёра раскритиковали как последнего человека в искусстве. После второго провала она потеряла веру в себя и попыталась отравиться. В больнице Лору долго обследовали и вынесли заключение: "вялотекущая шизофрения" с хроническими маниакальными и депрессивными проявлениями.

Муша родилась без отца. Её зачали в редкий момент маминого пьяного беспамятства. Тогда Лариса ещё брезговала выпивать в малознакомых компаниях, но уступила уговорам соседки, к которой пришли "джентельмены". Тосты произносились исключительно в честь талантливой артистки, рюмка за рюмкой воскресали из пепла надежды и гордость. Обделённая вниманием подруга заперлась в ванной, а Лора досталась на растерзание трём оголтелым поклонникам. Они вовсе не были джентельменами и насиловали её по очереди…

Переодические нервные расстройства матери повлияли на формирование характера малышки Муши. Она не умела плакать, или боялась, пряталась от посторонних под стол и всё время улыбалась "как дурочка". Эта улыбка подстёгивала Лору и она в гневе хлестала дочь по щекам. Смело говорить отдельные слова Муша научилась в четыре года. Попав по настоянию врача в специализированный круглосуточный садик, девочка растерялась. Она по-прежнему залезала под стол и отмалчивалась, улыбаясь из-подлобья. Вздрагивала, когда к ней обращались воспитатели и начинала старательно сдувать с курносого носика жидкую челку. Врачи подозревали у девочки аутизм, ссылаясь на генетическую наследственность. К счастью, диагноз не подтвердился – Муша нашла в себе силы выйти из внутреннего заключения, адаптировалась в новой обстановке и первым делом доверила нянечке свою самую сокровенную тайну. Тайна хранилась в спичечном коробке – такое маленькое серое пёрышко из хвоста задрипаной инкубаторской курицы. Оно было волшебным, потому что от его прикосновения у человека на лице расплывалась улыбка.

К Мушиной маме приходило много нехороших дяденек, они раздевали её догола и мучали, а она кричала. Муша, наскоро уложенная спать здесь же у стены, зажмуривала глаза сильно-сильно и сжимала зубами губы, чтобы громко не сдувать надоевшую чёлку. Но чёлка щекотала нос и губы вырывались на волю, предательски собравшись в трубочку. Если мать в это время хрипела и задыхалась, девочке не попадало. Однажды к ним пришёл необычный дяденька. Вместо стеклянной банки с самогоном он держал в руках цветы и большую бутылку с позолоченым горлышком. Сняв с неё фольгу и закрученную железяку, дядя бухнул пробкой в потолок и забрызгал пенящейся жидкостью стол, себя, Мушу и маму. Все они разом засмеялись и мама не стала ругать его за промокшую скатерть. Дядю звали Алексеем, он подарил Муше большое красное яблоко и гладкий душистый мандарин. В этот раз мама разделась сама, игнорируя возню дочери с фруктами под одеялом. Она и не мучалась так как всегда, чуть-чуть постонала, малую капельку, и затихла. В узкую щелочку Муша видела её довольное лицо, когда Алексей гладил и целовал ей спину. Потом он вдруг выдернул из подушки серое пёрышко и коснулся им маминых плеч, медленно провёл им туда-сюда и лицо женщины расцвело счастливой улыбкой. Муша догадалась, что пёрышко волшебное – мама никогда раньше так не улыбалась… Она с тревогой следила тем, как Алексей бросил перо на пол и оно плавно закружилось в полёте, опустившись в одну из маленьких стоптанных шлёпок. Когда мама с Алексеем удалились курить на кухню, девочка выскользнула из укрытия, нашла пёрышко и больше никогда с ним не расставалась.

У Муши не получилось рассказать об этой истории нянечке, она лишь провела пёрышком по её ладоням и сморщенное усталое лицо женщины озарила улыбка…

11.

Пригородный автобус запаздывал с отправкой. На остановке толпились люди, а водитель чуть поодаль невозмутимо обходил машину кругами, пинал ногой шины, заглядывал под днище.

– Что же это в самом деле делается, – возмущались предстоящие пассажиры, – билеты продают на одно время, а выпускают в другое!

– Да сломался он, не видишь что ль? Скажи спасибо, если вообще поедем, а не пешком пойдём. Вон водила озабоченный ходит, на лице поломки написаны…

– Нет, товарищи, так не годится! Есть маршрут, продали билеты, извольте-везите…

– Литвинова, ты что тут потеряла?

Инна не обратила внимания на прозвучавшую реплику, как и на все предыдущие. До тех пор, пока её не дёрнули за рукав. Нагло. Бесцеремонно. Надо бы обругаться. Она обернулась и недобро прищурилась сквозь солнцезащитные очки:

– Кирилл? Здравствуй! Какими судьбами?

– На ловца, как говорится, и зверь бежит! – загадочно приветствовал её бывший однокурсник по журфаку. Он был славным волосатым очкариком всё время, которое Инна его помнила. Походы, бардовские песни под гитару собственного сочинения на непонятном никому языке "эсперанто". Улыбка и безразмерные серые свитера с замызганным гофрированным воротом. Кира Либезов…

– А я-то думаю, известная журналюга, акула шариковой ручки копает и копает траншеи возле небезызвестной мне дачи, а старым друзьям – ни-ни!

– В каком смысле? – она всё больше запутывалась в его словах. – Выражайся яснее.

– Мне недавно один мент звонил, тоже, между прочим, по твою душу. Обидно, говорит, эта Литвинова такую бучу подняла, столько народу расшевелила, а к нам пожаловать не желает! Что, говорит, мы – не люди?

– Я уволилась из газеты, Кира. По собственному. Какой смысл писать, если тебя кромсают портняжьими ножницами. И при чем тут милиция?

Кирилл лёгким движением закинул свой рюкзак за спину, взял девушку под руку и отвёл в сторонку:

– По двум причинам, дорогая моя. Дело, в котором ты увязла, связано с очень нехорошими людьми. Они на верняка сейчас тобой интересуются, мне ли тебе объяснять, каким образом. А в милицию ты сходи. Тебе повезло, что тебя ещё помнят и чтят как эту самую, ну как её, а, вспомнил, Хофрост. Совсем как хворост звучит…

– Совсем… – не перечила Инна.

– Погоняйло что ли? Или замуж вышла за "иносранца"?

– Сценический псевдоним.

– Смешной. Но тебе подходит. Кстати о птичках. Во времена твоей славы в город наведывался Славик, бывший твой благоверный и мой друган. Со всей мамашей, – сыпал словами Кира, не давая Инне опомниться. – У мадам, когда узнала о тебе, челюсть отвалилась. И сейчас наверняка бантиком её подвязывает, ни одного показа мод по телику не пропускает. Публикации твои, сто процентов, перечитывает, голуба моя, кляня на чем свет – мол вон какую змею на сыне пригрела. Добра не помнящую! Я сам восхищаюсь последним твоим творением, "Беспроигрышный тотализатор", кажется. В "Аргументах" наткнулся недавно. Ну и вляпалась ты, Инка, по самое не хочу!

– Да почему?

Он вздохнул, точно умаялся болтать с дурочкой:

– Это есть вторая причина пойти к ментам. Дачка ваша – бермудский треугольник, в котором семь лет назад стали пропадать люди. В буквальном смысле этого слова. С концами. И без вести… Ой, подруга, мой автобус прибыл, извиняй! На, я тебе номерок одного телефона нацарапаю. Во, это мент, зовут Шуриком. Он тебе больше расскажет. А это мой телефон, домашний. Но лучше не звони, лучше в гости причаливай. Целую в щечку!

И исчез, бросив озадаченную Инну посреди пустого тротуара.

12.

К концу недели в интернате осталось семнадцать детей, сорок семь разобрали родственники. Увезли даже тех, кто, попав сюда, считал себя сиротой. Ни с того ни с сего объявились опекуны со слезами на глазах, соплями под носом. Вырвали из привычной среды во временное, не сомневалась Светлана, пользование.

– Деньги кончатся, опять куда-нибудь сдадут… Ох, это проклятое время! Кругом одни временщики.

Больше всего ей было жалко Мушу. Света звала её Мусенькой. Где сейчас бедная девочка, накормлена ли? У неё только-только начали складываться слова из кубиков с буквами. Любопытная добрая Муся, будившая Свету по утрам в поисках своих очков. На самом деле малышке нравилось, когда тётя Сеся расчёсывала пластмассовым гребнем её тонкие шелковистые прядки и пристально следила за тем, чтобы не было "петушиных гребешков" – выступающих спутанных бороздок. Затем она стягивала волосы в куцый хвостик на затылке лентой определенного цвета, означающей день недели. Муся гляделась в зеркальце с видом взрослой искушенной особы и заявляла: "Хм, съеда…" Зрелище вызывало у Светы умиление. Прощаясь, девочка обняла директора за шею, уткнувшись в большое мягкое тело, но ленточки взять с собой отказалась. Может быть, надеялась вернуться? Или память о себе оставляла…

Танечка уезжать отказалась. Её одинокая коляска по-прежнему появлялась на пустынном крыльце каждый отпущенный день. Она была единственным ребёнком в семье и родители навещали её часто, как только выдавалась свободная минутка. Они приезжали в смешном микроавтобусе, похожем на беременного майского жука, года пятидесятого выпуска, который папа Дима купил и отремонтировал специально для поездок больной дочки. С сетками, набитыми всякой вкусной всячиной, они вываливались втроём – папа Дима, мама Марина и тётя Эрика, мамина младшая сестра. Танечка рассказывала интернатским, что родители мамы и Эрики погибли, когда девочкам было тринадцать и восемь. Ехали на мотоцикле и упали в неограждённый колодец. Старшая Марина сама воспитала сестрёнку, не позволив забрать её в детский дом. Та так и осталась Эрика жить с ними после окончания мединститута. Марина выучилась на швею, работала закройщицей и наотрез противилась поступать в текстильный институт. Дима умолял жену родить ещё одного ребёнка, но безуспешно, забота о Танечке превратилась для неё в смысл жизни.

Инна застала Сашу и Танечку в привычном месте – на крыльце.

– Мама, мама! – он бросился ей навстречу. – Мы с Таней решили не уезжать до последнего. Ты не забирай меня сегодня, пожалуйста!

Её душили слёзы жалости к этим ни в чем не повинным детям. Третьего их компаньона – фантазёра Гарика – в среду забрала тётка из Молдавии, поведала Инне тихая Танечка.

– Мама, а где находится Молдавия? Ты мне покажешь на глобусе?

– Гораздо ближе чем Африка, родной. Я покажу на карте.

Ей стало не по себе от мысли, что Гарик больше никогда не вернётся к друзьям. И что общего у него с Молдавией, кому он там вдруг так понадобился?

– Света, вы их проверяете, людей, приезжающих за детьми?

– У них все документы на руках официально заверены, не придерёшься. Единственное, что мы можем – взять адрес и сделать позже запрос. Я обязательно займусь этим, но боюсь, что результаты мало кого утешат…

Сегодня Светлана Фёдоровна выглядела особенно печально. Внутри неё поселилась тревога и тянула уголки губ вниз, а руки заставляла дрожать мелкой противной дрожью. С неба текли косые струи дождя, задуваемые ветром в самые неподходящие щели. Они в конце концов прогнали с крыльца Танечку и Сашу, которые теперь слонялись по гулким помещениям, скрипя колёсами и хлопая дверьми.

– Что тебя гложет? – Инна, не заметив, перешла на "ты". – Не хочешь поделиться?

Светлана грустно улыбнулась, вряд ли то, что она скажет, встревожит маму Саши Воржецкого.

– Есть кое-что. Серёжа, наш завхоз Сергей Али-Мамедович слишком долго отсутствует…

– Как долго?

– Вчера утром привёз молока из деревни. Покидал какие-то вещи в сумку и ушёл. Меня не предупредил… Дети видели его беседующим с экскаваторщиком. У того ковш то ли погнулся, то ли раскололся, не знаю. Потом экскаватор уехал, а Сергей исчез в неизвестном направлении. Может, с рабочими в город подался… Странно всё это как-то!

Инну неприятно поразило слово "исчез". Чертов Кира, забил голову бермудскими треугольниками.

– Постарайся успокоиться, Светлана. Завхоз взрослый человек и непременно где-нибудь объявится. Скорей всего случилось что-то важное для него.

Света задумчиво посмотрела в окно:

– Он никогда не уходил без предупреждения надолго. И сегодня впервые дети остались без деревенского молока…

В беседу двух женщин стремительно ворвался Саша:

– Мама, к Тане приехал папа! Он сказал, что тебя подвезёт обратно в город!..

Выпалив это, мальчик растворился в дверном проёме. Светлана Фёдоровна дотронулась до Инниной руки:

– Вы заметили, речь Александра стала понятней. Он научился резче выталкивать звуки через рот.

Действительно, сын изо всех сил боролся с носовым мычанием. Мать же понимала его мысли в любом контексте.