Текст книги "За миг до тебя"
Автор книги: Аглая Оболенская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
10.
Дописав последнюю страницу, Инна вывела на титульном листе крупными буквами давно придуманное название: «Белый жемчуг на черном бархате». Всё. Дело сделано, пухлая рукопись срослась с жизнью намертво. Надо рубить швартовы и отпускать её в свободное плавание. О том, что какой-нибудь издатель заинтересуется и выпустит книгу на свой страх и риск, Инна даже мечтать боялась. Не говоря уж о гонораре! Она реально смотрела на вещи: тираж может не разойтись и убытки покрывать будет некому. Оставалось рассчитывать на собственные скромные возможности и кой-какие сбережения, накопленные во времена фанфар и подиумов. Слава богу, за ней сохранилось место спецкора в газете и гарантированная заработная плата. Благодаря журналистской смекалке плюс лояльности редакционного руководства, Инна, дефилируя в сногсшибательных нарядах перед обалдевшей публикой, мысленно сочиняла статьи, чтобы затем посылать их в рубрику «Мир моды» родной газеты. Мода не чужда людям всех возрастов – а тут новости из первых рук и пишет местная журналистка-"манекенщица", это вдвойне интересно. Инна сто раз поблагодарила небо за предприимчивость Полины Бодло, создававшей не только эксклюзивные коллекции, но и целые серии одежды прет-а-порте, то есть для всеобщего употребления. Употреблялись они на ура, их было за что хвалить, и Инна восхваляла. В первую очередь – за оригинальность, носкость, удобство. Нестабильность модных течений на пересечении последних десятилетий двадцатого века, метания от роскоши и буйства красок к минимализму, сдобренному унисексом, обошли творения Бодло, которые стояли себе в сторонке, пленяя поклонников своей этнической первозданностью.
Когда страсти, связанные с Полининой помывкой, откормкой и новым гардеробом улеглись, Георгий Давидовидович вызвал девочку к себе в "малый" кабинет. Усевшись в мягкое кожаное кресло, Поля растерялась от обилия трофеев. На одной стене висели странные картины, похожие на раскраски в черно-белом цвете. Позже она привыкнет называть их гравюрами. На другой блестели сабли и гнутые ножи, у третьей до потолка возвышался стеллаж с книгами. Правда, она не уверена, на самом ли деле это книги – на нынешние не очень смахивают, толстые, как сам хозяин, фолианты в обтёршихся линялых переплётах.
– Тебе удобно, девочка? Ну и сиди так, поговорить с тобой хочу.
Полина продолжала озираться, переключив внимание на громадный письменный стол, уставленный множеством фигурок из камня, стекла, дерева и металла. Изумрудный телефон с трубкой-башенкой скромно притулился в уголке.
– Ты оказалась одна в незнакомом городе, без родственников, документов. Что собиралась делать дальше?
– Не знаю, – она пожала костлявыми плечиками. – Жить.
Дядя Гия почесал бороду и взял со стола горбатого деревянного старика-гоблина: – Жить. Я понимаю, ты молодая и неопытная. Но без документа, в твоём случае – свидетельства о рождении, в этой стране тебя не существует.
– Нет, существую! Свидетельство у тётки в Ханты-Мансийске, но я к ней не вернусь…
– Значит, тётя тебя ищет? – он вернул гоблина на место, выдернув из общей массы серебряного кентавра. – И милицию задействовала?
– Да, наверно, ищет. Я деньги её взяла, когда сбежала.
– Она обижала тебя, девочка? Била? Не скрывай ничего от дяди Гии, я помочь тебе хочу. И закон на твоей стороне.
Кентавра сменил бронзовый звездочёт.
– Не била. Один раз только по щеке ударила, когда я за Пульку заступилась…
– Кто такой Пулька?
– Собака наша. Её сёстры мои мучают, – девочка погладила пальчиком грозного малахитового Цербера. – А назвали так, потому что быстро носится.
– Так от кого же ты сбежала?
– От тёткиного хахаля, то есть мужа её нового, Бодуна.
– Не слышал такого имени, а ведь давно живу на Севере.
– Так это и не имя вовсе. Кличка, как у собаки. "С бодуна", выражение есть, слыхали поди. Он выпивает часто, почти всегда пьяный.
Полин собеседник откашлялся и замялся, подбирая слова поделикатнее для непростого вопроса. На всякий случай переставил местами белого Единорога и огненно-красного Люцифера, словно обдумывая сложную шахматную партию:
– Чем обидел тебя, девочка, этот Бодун?
Полина вмиг вся сжалась, втянув голову в плечи и плотно сдвинув худые коленки. – Он… он меня… – робко заглянула в добрые глаза Гии, ища спасение, и уже спокойнее сказала: – Я уже не могу туда вернуться, правда.
А у хозяина в тот момент скрытые порослью желваки разрывали кожу на скулах, он чуть не заскрипел зубами от чудовищной догадки, но вовремя сдержался. Всё понял и ужаснулся, представив, как грязный, разящий смрадом нелюдь насилует девственно нежное тельце.
– Ты никогда туда не вернёшься, девочка. Это тебе обещаю я, Георгий Цхеладзе!
В тот вечер на втором этаже Полина укладывалась спать в уютной комнате с золотистыми обоями и настоящим телефоном. Она не слышала разговора внизу – толстые стены и автономная телефонная линия сделали её неуязвимой. "Виполни так, как скажу, дарагой и я твой должник. Никому не могу поручить это дело, тебе могу. Найди женщину и мужа её найди. Я дам тебе денег – ты дай ей столько, сколько она скажет. Больше не давай. Будет торговаться – уходи. Главный козырь у меня на руках, но его не стану использовать, ради малышки не стану. С мужем её разберись по-мужски и помни – он не мужчина для меня. Всё, дарагой. Буду ждать твоего звонка".
11.
Через неделю она пошла в школу, а через два месяца Георгий Давидович перевёл её в частную студию прикладного искусства при художественном техникуме. Случилось это сразу после того, как Полина его крепко удивила. Девочка легко прижилась на новом месте, ей очень помогло гостеприимство хозяев. Особенные отношения помимо Гии у неё сложились с его младшей дочерью Тамарой. Тёплые и доверительные, они больше походили на дружбу двух сестёр. Кроме Тамары, Веры Дмитриевны, которую Гия величал помощницей по хозяйству, и охраны, в большом двухэтажном особняке жили четыре разномастных собаки: ротвейлер Динг, шар-пей Бука, бассэт-хаунд Заза и старфорширдский терьер Фома Барбосович – с одной стороны, издевательство над породистой псиной, с другой, имя здорово смягчало его зверский вид. Поля предпочитала охранников и Динга с Фомой обходить стороной, а гладила и смело чмокала в морды Буку с Зазой. Жена Гии, Нана Теймуразовна, полгода назад уехала в Грузию выхаживать больную мать, которую на седьмом десятке паралич приковал к инвалидному креслу, а перебираться к дочери на чужбину та категорически отказывалась. Старшая дочь Кетеван вышла замуж за голландского дипломата и неотлучно находилась при муже.
Тамара заканчивала десятый класс и готовилась поступать в иняз, но в глубине души она страстно любила танцевать. За плечами у девушки были балетная школа и студия бальных танцев. Она боялась потерять форму, и всё свободное время проводила в танцевальной зале, специально оборудованной зеркалами. Кроме зеркал в этом помещении находились станок, музыкальный центр и узкий низенький диванчик. Сюда, в святая святых, однажды была допущена Полина. Забившись в угол, она восхищенно наблюдала за сложными пируэтами и пластикой названной сестры. Не сразу заметила, как изрисовала обложку журнала, случайно захваченного с собой. Тамара – белый лебедь, Тамара – жгучая Кармен, Тамара – озорная летучая мышь. В следующий раз взяла с собой ватман…
Когда Георгий Давидович поинтересовался Полиниными успехами в школе, её личико скуксилось: "Скукотень. Синусы-косинусы, тангенсы-катангенсы. Я тупею от всего этого!" Он поцокал языком и предложил продолжить беседу в большом кабинете. Своим большим кабинетом хозяин именовал кухню. Она и точно выглядела огромной – приходилось вмещать его самого, несметное количество кастрюль, сковородок, ножей, холодильник с морозильником, разделочный стол, плиту, духовку, вытяжку и длинную полку с крупами, орехами и пряностями. Продукты и вина хранились в погребке под полом.
Полина не только смотрела, как Гия потрошит курицу, шинкует овощи, она вслушивалась в постукивание ножа – из под него рождалась музыка, похожая на дробь чечётки: "тук-та-та-та-тук-тук-та-та…", сопровождаемая пламенной речью великого кулинара всех времён и народов:
– Ты ещё и тысячной доли не попробовала, девочка, из блюд грузинской кухни! Мой отец всю жизнь делал вино. Мой брат продолжил его дело. Цинандали Давида Цхеладзе хвалит каждый, кто хоть раз попробовал. Мой отец говорил, чтобы понять вкус мяса молодого ягнёнка – надо сделать глоток цинандали…
Подпирая выпирающим брюшком гладкий стол с мраморной столешницей, Гия Давидович усердно принялся толочь орехи и чеснок.
– Не прошу тебя помочь, девочка. Когда мужчина на кухне – женщине там делать нечего. Я всё время говорю своим русским приятелям, если бы они иногда отпускали жен от плиты, их пища не была бы такой однообразной…
Он с удовольствием пригубил пахучую жидкость, собственноручно смешанную в глубокой кастрюле и облизнулся:
– Ай, Гия! Ай, маладес! Тебе не предлагаю, не надо портить аппетит перед главным выходом.
– А что так воняет? – принюхалась Поля, болтая в воздухе ногами, свисающими с банкетки.
– Это запах приправ, девочка! Хмели-сунели, кинза. К моему большому огорчению, в здешней теплице не получается вырастить кинзу, базилик, чабер, эстрагон такими, как в Грузии. Растут чахлые, на вкус и запах – в половину слабее. Но что есть, то есть. Твой маленький нос учуял их аромат, – залив куски курицы горячим соусом, Гия прислушался: – Всё время звенит телефон, что там может случиться такого срочного?
Перед тем, как пойти на кухню, он строго-настрого просил охранника Гришу его не беспокоить и ни с кем, кроме жены, не соединять.
– Сходить узнать?
– Спасибо, девочка. Зачем тебе знать про дела взрослых мужчин… Схожу сам, но сначала закончу работу здесь.
Вернувшись из погреба с бутылкой вина, повар бережно стёр с неё пыль:
– Вино моего брата. Хорошее вино. Он преемник отца. Мне отец сказал – я передал дело старшему сыну Тенгизу, а ты, Гия, дарагой, едь учиться на инженера. Я – инженер, девочка…
На самом деле Гия Давидовидович давным-давно из рядовых инженеров вырвался и, достигнув высот в нефтяном бизнесе, завоевал авторитет в среде главных его воротил. Природная скромность смягчала строгость лица, приглушила металл в голосе, лишь стоило ему оказаться среди домашних. К себе он требовал внимания, уважения, но не подобострастия и слепого подчинения.
– Пригодились косинусы и синусы, которые ты так не любишь. Скажи мне откровенно, ты уже думала, кем хочешь стать в этой жизни?
Поля думала. С тех пор как себя помнит.
– Я хочу шить.
– Шить? – Гия удивленно хмыкнул. – Умница, девочка. Но я спросил об образовании. Шить должна уметь любая женщина – что за хозяйка та, которая пуговицы не пришьёт как следует! Ты учиться после школы хочешь?
– Да.
– И в какой области будет твой выбор?
– Шить.
Гия смешно надул щёки и шумно выдохнул:
– Уф-ф. Ты не обижайся на меня, девочка, ладно? Трудно сразу ответить на такой сложный вопрос. Я куплю тебе самую лучшую машинку, шей на здоровье! Но прошу тебя, подумай на досуге и об учебе. – Полина кивнула. – Ну и молодец! Моя младшая дочь Тамрико очень любит танцевать. А как танцует – душа поёт! Я никогда не запрещал ей танцевать, хотя вижу на какие жертвы она идёт ради искусства. Худая, вай-вай, ветром уносит. Ест только лобио и мхали, как курочка клюёт фосоль. Каждый день репетирует – ни дня не пропустила. Я на всё закрываю глаза, потому что знаю – девочка развивается всесторонне, зачем мешать. Скоро поступит в институт и времени танцевать не останется…
Через неделю они вновь вернулись к этому разговору.
– Что ты скажешь дяде Гии по поводу будущей профессии?
– Я хочу шить.
Он молчал и устало рассматривал носки домашних вельветовых туфель. Принял её за умственно недалёкую?
– Не просто шить на машинке по журнальной выкройке и пришивать чужие пуговицы, – по мере рассказа Полина воодушевлялась, – я хочу сама, понимаете, Сама придумывать наряды, делать выкройки и подбирать пуговицы.
– Кажется, я понял, о чём ты. Ты выбрала профессию модельера, сейчас её модно называть – дизайнер одежды. Тамара говорила мне, что у тебя получаются красивые зарисовки, но ты их никогда не заканчиваешь. Больше похоже на схемы… Я мог бы догадаться. Мы сделаем вот как: завтра Гриша после школы отвезёт тебя в универмаг, там широкий ассортимент ткани. Купишь всё, что нужно и продемонстрируешь дяде Гии на что ты способна.
12.
Полина в полубредовом состоянии прометалась всю следующую ночь. Утром не смогла подняться к завтраку. Вернувшийся с работы Георгий Давидович не на шутку испугался, увидев её пожелтевшее лицо с запавшими глазами.
– Простудилась? – спросил у Веры Дмитриевны.
– Доктора вызывали днём. Сказал – ОРЗ, острое респираторное. Они всегда так говорят, когда затрудняются в диагнозе. Таблеток понавыписывал, снотворного, отравы всякой… Я уже была в аптеке.
– Давайте ей соки, фрукты. Пусть пьёт больше жидкости, – и погрузил крошечную Полину ладошку в свою: – Что с тобой, дочка? Где ты простыла?
Девочка слабо улыбнулась и подумала: "В сердце…", но ответила: "На улице."
Она долго вчера перебирала ткань, любуясь цветом, многообразием узоров и ощущением прикосновения к коже. Воображала, как приятно закутать тело в шёлк, на плечи бросить прозрачный газ и мех под ноги. Однажды Поле довелось перешивать платье из настоящего японского шёлка – бирюзового с вкраплением малиновых роз. Тёте Ире Чумаковой так понравился обновлённый вариант, что она подарила девочке неиспользованные лоскуты. Хватило их на мини-топ с вставными рюшами, но красивее вещи в Полининой жизни ещё не было. В универмаге она нашла лишь искусственный шелк, который в рулонах смотрелся красиво, а на теле противно слипался и трещал.
– У вас есть что-нибудь настоящее? – всполошила девочка необычным вопросом воркующих продавщиц. Они словно по команде уставились на неё, округлив и без того округлённые обводкой глаза:
– Здесь всё настоящее…
– Да ты не поняла, Надь, она про натуральную ткань спрашивает.
– С натуральной только ситец на простыни.
– Да ты чё говоришь-то, лён есть. Вчера привезли. Лён не нравится, вон пальтовая ткань почти вся на шерстяной основе…
Женщины зачастили без умолку, перебивая друг друга и комментируя. Видимо Полин вопрос был первым серьёзным за сегодняшний день.
– Можно лён посмотреть?
Тут же верхние рулоны сместились вниз, обнажив материал с хорошо заметным квадратным плетением и кое-где сбитыми узелками. Цвет Полину устраивал, светло-коричневый. Естественный для льна.
– Ой, вспомнила, фланель же тоже натуральная. Не нужно? Ночную рубашку можно сшить…
– Покажите.
Фланель мрачно-фиолетовых тонов с красными маками девочка забраковала сразу, но продавщица Надя не унималась – из-под прилавка извлекла "пелёночный" вариант: голубенькую, розовую и охровую фланельку, гармонирующую с тоном выбранного льна.
– У детской дольше ворс не скатывается при стирке, у неё ткань плотнее, пощупайте!
Выбор девочки в пользу охры удивил продавщиц и укрепил во мнении, что так называемый "цвет детской неожиданности" не только не скатывается, но и скрывает следы младенческих какашек. Время экономит на уроки…
Покидая отдел, Полина поймала обрывок свистящего шёпота: "Такая молодая и туда же! Где их мужики находят?"
Увидев в толпе знакомое лицо, она чуть не выронила свёртки. "Митяй…" Взъерошенные лохмы, веснушчатый нос и крупные губы, усеянные пузырьковым герпесом.
– Митька, постой! – разгребая людей локтями, Поля догнала мальчишку. – Да погоди же ты!
Он сразу стал вырываться:
– Ты кто? Пусти! Чё надо?
– Я Полина, чудик, забыл?
Зоркий прищур глаз и ура – узнал!
– А, ты… Куда задевалась? Я новую хату нашёл. Ждал тебя, ждал, пока не выгнали.
Ей стало стыдно:
– Я тоже дом нашла, то есть меня нашли. Я живу у очень хорошего человека.
– Мужика, что ль?
– Да.
– Ясно, – герпесовые губы противно осклабились, – ну лана, давай, не кашляй.
Он хотел уйти, но Поля крепко вцепилась в рукав замасленной куртёнки:
– Ты что, дурак, подумал? Гадость про меня?
– Да лана целку-то ломать, – опять возникли зубы, молящие о бормашине.
– Какая гадость, Митька! Ведь не было ничего!
– Не было, так будет. Сама, дура. Не понимаешь чё ли? Меня один такой подобрал на вокзале. Накормил, все дела. Потом говорит – идём в кустики, сымем трусики. Козёл! А тобой не попользуются, так откормят и на органы или на мясо продадут. Особенно неруси тута зверствуют. Всё, прощай. Некогда мне с тобой цацкаться… – Рванув, что есть силушки, Митяй помчался к эскалатору.
А Полина, придя домой, легла и враз ослабла…
13.
Георгий Давидович каждый день заходил справляться о её здоровье. В воскресенье специально для больной он приготовил суп на основе яиц и кислого молока – мацони. «Ешь, силы набирайся!» Но Полина даже не притронулась. По вечерам он появлялся в дверях, усталый и растерянный. Садился рядом и вздыхал: «Грустный стал дом. Никто не радуется. Печаль поселилась…» Поставил на прикроватный столик высокий стакан, до краёв наполненный горячим вином. «Рано тебе пить вино. Но это вино особенное. Ему десять лет. Его дал мне отец со словами – оно поможет тебе, Гия, дарагой. Если холодно – согреет, если жарко – остудит, если больно – боль пройдет.» Полине было жалко его до слёз, но она никак не могла себя пересилить.
– Хочешь, поговорим, дочка? Что тебя гложет? – он обращался к ней, точно родной отец, тепло и заботливо, и не походил на злодея. На восьмой день она спросила:
– Зачем вы меня сюда взяли?
– Ты нуждалась в помощи.
– На улицах много таких как я, беспризорных бродяжек. Всем не поможешь.
– Много, – легко согласился, – но ты особенная. Мне трудно объяснить тебе, дочка, мотивы моего поступка. Честно сказать, я не думал, что ты здесь останешься. Хотел накормить, умыть, дать одежду…
– Откуда у вас мои документы? Без них меня бы не приняли в школу.
– Вах, как много вопросов накопилось в этой маленькой головке. Ты в праве не доверять мне, девочка. Твои документы я купил. Дал твоей тёте деньги, которые ты взяла у неё. Добрые люди сказали, что большую часть этих денег заработала ты. Твоя тётя дала мне свидетельство о рождении. Ми просто поменялись, – когда Гия волновался, в его речи усиливался акцент.
– Просто? Она просто отдала вам мои документы и забрала у вас деньги? Даже не спросила, что со мной будет?
– Таковы особенности товарно-денежных отношений. Ничего личного. Я прошёл долгую школу, а никак не привыкну к этому. Твоя тётя любит тебя, но она слабая женщина, прости её.
– Вы-то чем лучше, вы же купили меня! Заплатили деньги и можете владеть. Можете продать, можете по частям…
– Что ты говоришь такое! Я никогда не смогу так поступить. Ты – как глоток свежего воздуха. Каждый день я себе говорю – ай, Гия, ай, маладец, одним счастливым человеком на земле стало больше. Но тебе плохо с нами, плохие вещи про меня думаешь…
– Да не думаю я про вас плохо! – закричала Полина и разрыдалась. – Мне хорошо здесь, хорошо с вами. Только… я боюсь…
– Чего ты боишься, маленькая птичка?
– Боюсь верить. Когда меня… когда Бодун меня…
– Молчи, не надо об етом…
– Нет, я хочу рассказать! Вы поймёте. Подо мной было много крови. Он возвышался страшный, голый, тоже в крови. У меня сильно болели ноги и грудь. А он улыбался. Сказал – ты сама этого хотела, сучка. Тогда я сбежала и поклялась себе никому не верить…
Гия Давидович сжал голову руками и раскачивался из стороны в сторону. Они долго молчали.
– Не могу взять твою боль, не в силах. Она останется с тобой, как шрам на сердце и будет кровоточить в ненастную погоду. Не уверен, что судьба этого нелюдя облегчит её. Но ты должна знать – его уже нет среди живых…
– Нет?
– Добрые люди рассказали, что он погиб в пьяной драке. Его закололи, как свинью на бойне свои же собутыльники. Кровь из его разорванного горла забрызгала всех, кто был рядом… Он смыл позор кровью, и теперь Бог ему судья. Прошу тебя, девочка, не ожесточай своё сердце. В этом доме ты под надёжной защитой.
Полина быстро пошла на поправку. Странно, но известие о смерти Бодуна обрадовало её. Прошедшее отдалилось, став похожим на кошмарное сновидение – ведь жизнью правят живые люди. Георгий Давидович оформил над Полиной опекунство до наступления совершеннолетия и ждал приезда жены с тем, чтобы обсудить одно важное для себя решение. Он решил удочерить девочку.
В один из пасмурных вечеров конца сентября Поля наткнулась на два бумажных свёртка. Развернув, извлекла из них льняную и фланелевую ткани. Удивилась, что могла забыть о просьбе Гии, а он, в свою очередь, не напоминал, чтобы не тревожить.
– Почему ты не спрашиваешь меня о профессии? – со дня пролившихся откровений он позволил ей перейти на "ты". – Не желаешь больше устраивать экзамен?
– Поверю на слово, – Гия Давидович расплылся в улыбке, – и что ты мне принесла?
Он осторожно потрогал ткань, зачем-то понюхал и изумлённо заглянул Поле в глаза:
– Я забыл дать тебе денег?
– Да нет, дал, даже с гаком.
– Тогда почему ты вибрала самую дешёвую?
– Какой ты глупый! – она обвила руками его толстую шею и чмокнула в макушку. – Такой взрослый и такой глупый. Представляю, сколько стрижет с тебя твой портной! Я перерыла столько материала, и он почти весь красивый и дорогой, но тело в нём не дышит.
– Ай, умница! Скажи, откуда знаешь это?
– На личном опыте. Тётя Ира к нам приходила, я много чего перешила ей. У неё платья старые, но сплошь импортные. Шёлк, ситец, лён. Я тоже, как ты, гримасничала – фи, мол, за границей и ситец! У нас его завались, вот нейлона днём с огнём не найдёшь. Что иностранцы, с жиру бесятся? А она говорит – они, эти иностранцы, в отличие от нас не о красоте показной в первую очередь пекутся. О здоровье своём драгоценном! Его же за деньги не купишь!
Полина давно решила, что шить будет Тамаре и не что иное, как кардиган. Она много и подолгу листала семейные альбомы Цхеладзе, вглядывалась в портреты девушки, написанные маслом, наблюдала за её плавными движениями и летящей походкой. Не ускользнул от юной портнихи и стиль одежды, предпочитаемый Тамрико в будни и праздники – её любовь к прямым и трапециевидным силуэтам. В одной из своих прошлых жизней дочь Гии Цхеладзе обязательно была испанкой, красивой, гордой, независимой сеньорой, разбивающей сердца и благословляющей на подвиги. Генетическая память той жизни зажигала девушку в танце, позволяла на какое-то время войти в себя – давнюю, забыв о настоящем.
В шкафу-купе на самой нижней полке томился в ожидании своего часа песочный норковый палантин из Тамариного детства. Легко расставаясь со старыми вещами в пользу многочисленных родственников, его единственного девушка хранила и лелеяла. На свой страх и риск Полина решила вдохнуть в него новую жизнь. Раньше ей приходилось иметь дело лишь с куцыми лисьими спинками и оленьими шкурами, а тут – густая переливающаяся норка! Пальцы млеют от прикосновения… Норка-норочка, не тебя ли бедную дерзко кромсают на мелкие-премелкие кусочки грубые портняжьи ножницы? Кружки, звёздочки, витые огурцы. У Полины никогда не было подобной роскоши, это облегчило задачу порчи чужого имущества, но, несмотря на отчаянность предпринятого шага, она чутко слушала шаги и шорохи за дверью. "Тамарка убьёт меня, если увидит! Я должна успеть. Должна…" Меховые частички одна за другой усеивали детали пальто: спинку, полочки, рукава и бо-ольшой сюрприз в духе Испании – мантилью. Именно мантилья навела Полину на мысль о меховом кружеве. Ей и раньше нравилось придумывать всякие необычные замысловатые орнаменты. Рука, послушная фантазии, двигалась в одном с ней ритме…
Очень долго оттягивала швея-новатор момент истины. До тех пор, пока Тамрико сама не обнаружила пропажу из шкафа любимого палантина. Гия Давидович застал дочь в слезах, отчаянии и груде разбросанной по полу одежды.
– Что случилось, вах!
Полина в это время пряталась за его широкой спиной.
– Пока не знаю… Помнишь мою старенькую меховую накидку? Иногда, когда мне грустно, я глажу мех, вспоминаю детство и становится легче. А сейчас я не нашла её. Папа, я в растерянности!
Поля мысленно перекрестилась и вынырнула из укрытия:
– Я виновата. Убей меня!
Гия развернул девочку лицом к себе и заглянул в глаза:
– А теперь медленно и внятно – в чём ты виновата?
– Я взяла Тамарин палантин и никому ничего не сказала.
– У тебя была веская причина сделать это или ты просто не знала, как он дорог Тамаре?
– Знала… Но это и есть причина, почему я его выбрала.
Оба, отец и дочь, смотрели на неё с надеждой. Тамара надеялась немедленно вернуть друга на место, Гия Давидович – не допустить размолвки между девушками. Жаль, придется огорчить отца и дочь.
– Тамар, прости меня, я порезала мех на мелкие кусочки…
– Как порезала? – одновременно вырвалось с двух сторон с характерным грузинским акцентом.
– Ты часто плакала над ним… Ну, я и решила, в общем, тебе может не понравиться. Пошли, покажу.
Путь до комнатки с хитроумной многофункциональной швейной машинкой тянулся бесконечно долго. Они плелись и плелись, напоминая себе похоронную процессию, пока не уперлись лбом в искомую дверь…
14.
Сцену знакомства с модифицированным норковым палантином Инна любила больше всего. Пользуясь авторским правом, она приукрасила её, усилив эпитетами и художественно дофантазировав до нужной кондиции. А было всё гораздо проще и, главное, быстрей по времени. Расстроенная Тамара глазам своим не поверила, увидев странное коротенькое пальто без пуговиц, аккуратно повешенное на плечики. Меховые соты, скомбинированные из пушистых кусочков, покрывали мягкую ворсистую ткань, сливаясь с ней цветом и подпушкой. Внутренняя двойная подкладка изо льна, простёганная ромбиками, плотностью ткани держала форму. «Н-да…» – вздохнул Гия Давидович, втайне радуясь вкусу и изобретательности юной мастерицы. Накинув кардиган на плечи обомлевшей дочери, он покрутил её вокруг невидимой оси: «Нравится?» Она, эта избалованная валютными магазинами и заграничными каталогами модница, лишь зачарованно кивнула.
1.
Тридцать три несчастья – это и про него. Жизнь дала трещину в самом зачатке, и если бы Сергей не обладал недюжинной силой воли – наверняка доломался бы рано или поздно. Через два года после его рождения их с матерью бросил отец. Что это были за годы!.. Постоянные склоки, унижения, слёзы. "Шлюха, проститутка! Нагулянного мне хотела подсунуть?" Когда за "папой" захлопнулась дверь, дом наполнила тишина. Она поселилась вместе с ними навсегда, не желая выветриваться в форточку и просачиваться сквозь плинтуса. Мать не спилась, не приводила беспризорных дяденек. Молчала. Целых десять лет. Что только не придумывал Серёга, стремясь вывести её из состояния тишины. Стирал бельё, мыл полы, варил суп с лавровым листом и картошкой. Самым большим достижением в борьбе за мать была её улыбка.
Через десять лет она умерла – внезапно стало нечем дышать, тупая нарастающая боль под грудью и страшный колокольный звон в ушах. Поминальный… "Сердечный приступ," – констатировал врач, уставший делать ей искусственное дыхание. Скорая приехала слишком поздно, лежащая на полу женщина уже несколько минут была мертва. Но пристальный взгляд её ребёнка заставил доктора встать на колени и делать невозможное…
Сережа рос похожим на цыганёнка: иссиня-черные кудри, прокопченный загар, близко посаженные карие глаза. Сын белёсой матери и рыжего, щедро посыпанного веснушками отца, образ которого давно помутнел в памяти. Остались одни веснушки. Государство сироту не забыло – поменялось с ним жилплощадью. Серёга переехал в детдом, а его квартира отошла жилуправлению вместе с тишиной. В детском доме его били, проверяя на прочность, старшие дети. Разворовали нехитрые пожитки. Спасти удалось лишь перочинный нож-складешок и коробку с фотографиями. Коробка была красивая – жестяная, с зеленью и позолотой, из-под английского чая. Он сам подарил её девочке Вере Романовой – молчаливая, она напоминала маму Галю. Мамина фотокарточка и письма перекочевали в полиэтиленовый пакет. Одно из писем, адресованное сестре Вале в Мурманскую область, лежало запечатанным. Наверное, мама не успела его отправить, или не захотела… Узнать это можно только одним способом. Но Сергей не решался. Часто доставал конверт из шуршащего пакета, ощупывал, даже нюхал, воскрешая в душе облик матери. Удивлялся его пухлости – неужели мама знала слов больше, чем произносила вслух?
После восьмилетки поступил в училище на штукатура-маляра. Пробовал выпивать, куражиться со сверстниками – не понравилось. Девчонки на него не заглядывались, почему-то принимая за "лицо цыганской национальности". Иногда, рассматривая себя в зеркале, он и сам недоумевал – в кого пошёл такой чёрный? Окончив училище, решил проведать мамину сестру – единственную свою родственницу. Купил билет на сэкономленные деньги и двинул в Мурманскую область. Сойдя с поезда, Сергей вмиг замерз от липкой влажности, сдобренной ледяной крошкой, и задохнулся от сильного пронизывающего ветра. Да, не курорт, прямо скажем! И экипировочка не для северных широт: болоньевая ветровка, вельветовые джинсы и парусиновые тапки на резиновой подошве. Денежный запас на исходе, вся надежда – найти тётку поскорее. Ему повезло, Валентина жила в пятом доме на улице Военно-Морского Флота, как и было выведено на конверте маминой рукой. Встретила его приветливо, накормила щами с мозговой косточкой, жареной треской. Впервые за долгие годы Серёжа почувствовал себя дома. В отличие от молчаливой скрытной сестры, Валя трещала без умолку. Рассказала племяннику всё-всё про себя и Галину в детстве. Оказалось, что сёстрами они считались сводными, по отцу. Он за свою долгую жизнь успел осчастливить браком трёх жен. Первым двум подарил по дочке, а последней, нынешней и доселе здравствующей, помог растить её собственных. "Нет, ты представляешь, – сыпала Валя словами, – и Галькину, и мою мать бросил, а с Нинкой живёт! И девчонок ейных на ноги поставил, замуж отдал!" Валин муж ловил рыбу в Баренцевом море, дети – двое мальцов-погодок – учились школе-интернате. С порога ощущалась нехватка собеседника. "Володя придет ненадолго из плавания, ой наговоримся! Про всё – про всё. Без утайки." Постепенно, слово за слово, Серёжа вывел тётку на больную и жизненно важную для себя тему. Но прежде отдал старинное нераспечатанное письмо.
2.
Валентина долго не показывалась из детской комнаты. По вздохам и частому сморканию Сергей догадался – плачет. Проснулся оттого, что тётка гладила его по голове мягкой тёплой рукой. Он так и лежал, смежив веки, представляя, что рядом мама. «Сиротинушка! Вот ведь судьба-злодейка…»
