Текст книги "Убежище"

Автор книги: Адам-Трой Кастро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Полагаю, что окончанием этого предложения должно стать слово «пока». Но уже скоро, верно, советник? Кажется, я ощутил в вас ауру пилигрима. Вы уже назначили дату начала процедур?

Мне уже довелось узнать, что значит жить с любовниками, способными формировать эмоциональные связи вдвое лучше нормального человека, но Порриньяры никогда не использовали эту способность, кроме как для разоблачения моих самых экстравагантных эмоциональных претензий. Я имела дело и с другой парой, обладающей более глубокими и темными способностями, но и они не использовали их против меня.

Сейчас же мне предстояло оказаться умнее и хитрее преступника, который равнялся человеку в кубе.

Я решилась на стратегическое отступление:

– Да, мы начнем очень скоро.

Его улыбка изобразила искреннюю теплоту:

– Я завидую вашему будущему путешествию. Обещаю, все будет совершенно не так, как вы ожидаете.

– В самом деле? И как же?

– Могу лишь повторить: совершенно не так. Вы наверняка думаете, что просто добавляете себя к тому, кого выбрали в партнеры. Но когда вы создаете эти новые нервные соединения, реально вы не складываете личности, а умножаете их. Вы создаете эквивалент нового молекулярного вещества со свойствами, которые совершенно отличаются от свойств вошедших в него отдельных базовых элементов.

– Например, чувство вины, – предположила я, попытавшись вернуть разговор на тему преступления.

Он почти отечески усмехнулся:

– Я всегда был готов охотно признать содеянное и понести наказание, какое власти сочтут подходящим.

– И, конечно же, понимаете, что у властей возникли некоторые проблемы с определением подходящего наказания.

– Конечно. И даже, признаюсь, предполагал подобное. В конце концов, ведь это Гарриман размахивал тем гаечным ключом, это руки Гарримана обагрены кровью. Но я соглашусь с любым обвинением, каким бы оно ни было.

Не мелькнул ли в его ответе намек на саркастическое высокомерие?

– Надеюсь, вы понимаете, что ваше будущее – не вопрос о том, с чем вы желаете согласиться. Важно лишь, какое решение по вашему делу будет принято.

– Тем не менее признание вины облегчит ситуацию для всех, верно?

Теперь я была уверена: он не испытывает ни раскаяния, ни сожаления. Передо мной отъявленный мерзавец. Диямены по какой-то причине настолько отстранились, что я уже забыла о тройственности подсудимого.

Эти мерзавцы затеяли с нами игру. Но чего они хотят добиться?

– В таком случае, расскажите обо всем.

Он вздохнул, взглянул на стену позади меня, прозрачность которой отключили, потом снова на меня. За все это время застывшие лица женщин даже не дрогнули.

– Что вы желаете узнать, советник? Почему я возненавидел этого ядовитого сукиного сына всеми фибрами своей души?

– Как вам будет угодно…

– Аман аль-Афиг был ярким человеком. Но еще он был ужасно больным человеком, не способным устанавливать контакт с другими людьми иными, путями, кроме как гадить им. Если отбросить сухую профессиональную терминологию, то его единственный интерес при социальном взаимодействии сводился к психологическому анатомированию посредством словесной жестокости. Он обожал находить самые чувствительные обнаженные нервы и втыкать в них иглы, доводя до предела любую эмоциональную боль, какую был в состоянии причинить. Через неделю после прибытия на станцию Гарриман жестоко с ним разругался, через две они уже подрались, а через три Гарриман молча страдал, с трудом выдерживая долгие часы оскорблений, лишь бы не поддаться порыву задушить эту мерзкую тварь.

Меня неоднократно обвиняли в том, что я вела себя как аль-Афиг.

– Продолжайте.

– Когда Диямены пригрозили сообщить о его поведении или даже выйти из проекта в знак протеста, аль-Афиг в ответ пообещал уничтожить их репутацию ложными обвинениями. Он похвалялся, что проделывал такое неоднократно, когда участвовал в предыдущих проектах, и зашел настолько далеко, что даже назвал имена тех, чью карьеру погубил гнусной ложью.

– И вы знали о том, каков аль-Афиг, прежде чем согласились участвовать в проекте?

Гарриман покачал головой:

– До этого Гарриман никогда о нем не слышал. И Диямены тоже.

– Но ведь они были коллегами?

– Этот проект замыслили не они. Он включал определенное перекрытие взглядов аль-Афига на одну фундаментальную проблему, и взглядов Гарримана – на другую. Вся команда проекта состояла из наемных работников, прежде не знавших друг друга, а задачи им поставил некий гений, слишком занятый, чтобы участвовать в проекте лично.

Было настолько неприятно не знать о цели всего проекта, что мне пришлось почти физически заставить себя не задавать больше вопросы на эту тему.

– А для чего туда послали Дияменов?

– В их задачу входило повседневное обслуживание станции. А также, – он пожал плечами, – поддержание морального климата. принимая во внимание годы ожидаемой изоляции. Ведь всем предстояло долгое время провести взаперти: лет пять, по самым скромным оценкам. Начальство решило так: если послать четырех человек, а не двух – даже учитывая, что двое из них в действительности лишь два сосуда для единой личности, – то у команды будет больше шансов установить дружеские отношения и меньше поводов для стресса.

Я увидела эту уродливую картину. Если согласиться, что версия Гарримана хотя бы отчасти правдива (а все эти подробности не давали повода в них усомниться), то люди, стоявшие за этим проектом, совершили фатальную ошибку, сочтя секретность важнее социальной жизнеспособности. Если бы в проекте участвовали человек пятьдесят, этакое было вполне по карману любой организации, способной купить оборудование от «AIsource Medical», то личность-паразит наподобие аль-Афига осталась бы мелким раздражителем и лишь сплотила бы коллектив на основе всеобщего негодования. Но в команде из четырех человек избегать аль-Афига невозможно, и он превратился в раковую опухоль.

После паузы я взглянула на двух молчаливых женщин, чьи глаза выражали эмоций не больше, чем пришитые к ткани пуговицы.

– А как уживались с этим аль-Афигом Диямены?

– Его оскорбления в их адрес оказались менее эффективны: они были больше эмоционально «заземлены» и не вспыхивали по любому поводу, – снова ответил за женщин Гарриман.

– Они его ненавидели?

– Да, но не показывали этого, чтобы не давать аль-Афигу повода для удовлетворения. Реальной проблемой для них стало нарастание уровня напряженности на станции. Им приходилось работать до изнеможения, лишь бы развести Гарримана и аль-Афига как можно дальше. Но и они сами находились на грани срыва, готовые оборвать свою карьеру, переслав на базу заявления об отказе участвовать в проекте.

Я не сводила взгляда с Дияменов, продолжавших демонстрировать зловещую отрешенность.

– Наверное, эти женщины испытывали к вам симпатию.

– К Гарриману, – поправил меня человек, бывший когда-то Гарриманом, и в его глазах мелькнула смешинка. – А теперь хотите послушать об убийстве?

Я подумала и решила, что не хочу. Само по себе это убийство было, по большому счету, вполне понятно. Мучитель мертв. Гарриман его убил и честно в этом признался. А какие именно мерзкие слова оказались последней соломинкой, сколько ударов было нанесено и насколько быстро аль-Афиг умер – все это вопросы для Бенгид и ее прокуроров.

Моя единственная обязанность заключается в том, чтобы отыскать законный способ разделить неделимое.

Я встала:

– День был долгим. И вообще, я только сегодня прилетела. Пожалуй, я проверю некоторые ваши утверждения, а завтра утром мы продолжим.

– Тогда до завтра, – сказал Гарриман.

Я повернулась и оставила троицу у себя за спиной. Но когда ионное поле двери уже раскрылось передо мной, он решил поведать мне еще кое-что:

– Советник!

Я обернулась.

– Могу лишь надеяться, что вы отобрали наилучшего партнера для объединения, – сказал он.

За свою карьеру я имела дело со многими социопатами. Моя безжалостность в прошлом давала повод меня саму обвинять в социопатии. И я очень давно научилась распознавать ее у других. Но в Гарримане я ее не увидела. Сочувствие, которое он выражал, показалось мне настоящим. Я верила: совершенное убийство не лишило его – точнее, их – способности ощущать беспокойство почти незнакомого человека… даже если, как в данном случае, этот незнакомец ищет повод, чтобы посадить их в тюрьму.

Но это не помешало мне считать их готовность использовать гештальт в качестве собственной защиты чудовищной, как это правильно назвали Порриньяры.

Прощальные пожелания Гарримана не тронули меня. Я лишь кивнула и молча вышла.

Три часа спустя я сидела в одиночестве в конференц-зале, листая гипертекстовые досье на главных обвиняемых. Я сказала Порриньярам, которые были сексуально возбуждены и хотели отправиться спать, что мне надо ознакомиться с этими досье самостоятельно. Даже не знаю, почему я не попросила их о помощи, ведь они умеют просеивать необработанную информацию намного быстрее меня и получили бы нужные факты мгновенно. Но они уже знали, что иногда мне хочется побыть в одиночестве, и, пожелав спокойной ночи, удалились.

Сейчас им не требовалась моя помощь, чтобы сбросить возбуждение. У каждого из них есть другой. Пусть даже это мастурбация в психологическом смысле, зато в физическом – лучше не придумаешь. У меня нет причин сомневаться в их заверениях о том, что было еще лучше, когда присоединялась я, но причина тут не в каких-то моих особых талантах, а в том, что заниматься любовью приятнее, когда участвует другая отдельная личность, а у них такого не было, пока не появилась я.

Разумеется, я не буду «отдельной», когда у нас станет один разум на всех.

Для триады, какой мы окажемся – одиночкой в нескольких головах, – проблема свиданий наверняка подбросит кое-какие интересные варианты…

Я стиснула зубы, отогнала эту мысль и нырнула в файлы.

Информации о научной специализации Гарримана и аль-Афига там не оказалось, зато я нашла достаточно сведений о том, какими они были личностями.

На стереофото, приложенном к досье аль-Афига, я увидела худощавого человека нордического типа с широко расставленными глазами, высоким лбом и золотистыми волосами. Улыбка его просто завораживала, обещая мягкое чувство юмора и самоиронию.

Но его досье, или как минимум та его часть, к которой я получила свободный доступ, поведало совсем иную историю. За последнюю четверть века этот человек был женат шесть раз, и каждый брак длился менее двух лет. Из пяти его бывших жен одна покончила с собой через два месяца, две другие нашли себе работу в далеких звездных системах, а четвертая перенесла нервный срыв и отправилась к нанопсихологу, где полностью стерла воспоминания о полутора годах кошмара.

Последний брак имел любопытное, но бурное продолжение: аль-Афиг отыскал бывшую жену и убедил выйти за него во второй раз, замыслив после неизбежного развода стереть ей память и начать все заново в третий раз. Затея едва не удалась, но на помощь несчастной женщине пришел друг, который и увез ее подальше от тирана.

Не менее десятка коллег, работавших с аль-Афигом в предыдущих проектах, официально заявили в письменном виде, что никогда больше не будут сотрудничать с ним. Четверо других были уволены с должностей или за нападение на аль-Афига, или в результате обвинений, которые он выдвинул в ответ на их справедливое негодование.

Такой очаровательный парень.

Чтобы оставаться востребованным при подобных характеристиках, он должен быть не только выдающимся, но и незаменимым.

Коснись это меня, я сломала бы эту мелкую сволочь задолго до того, как он подобрался бы поближе. В конце концов, как утверждали многие, включая Порриньяров, при случае я могу быть настоящей сукой. Мне льстила мысль, что восторг, который этот ходячий кусок блевотины получал от своей жестокости, не мог сравниться с моим желанием обратить такое же умение на того, кто его заслуживает. Но, повторяю, это было всего лишь самообольщение. Я была хрупкой и часто ломалась. Аль-Афиг, насколько я могу судить, – никогда.

Наиболее серьезным негативным отзывом об Эрнесте Гарримане было заявление о его эмоциональной нестабильности от администратора одного из нескольких университетов, где тот преподавал. Если не считать этого, в досье содержались только хвалебные отзывы и как об ученом, и как о члене команды. Имелся лишь один тревожный знак: краткий отпуск, который он взял по указанию одного из руководителей. Основанием значилось «переутомление», но никто из его коллег по этому проекту не брал внеплановый отпуск, кроме одного, которому потребовалось вернуться домой для ухода за внезапно заболевшей дочерью, и другого: ему понадобились медицинские процедуры для избавления от той разновидности рака, которую нельзя было вылечить на месте. В таком контексте термин «переутомление» почти наверняка был милосердием со стороны босса, решившего не портить Гарриману карьеру.

Что же там было? Эмоциональный срыв? Ментальный коллапс?

Отчеты о Гарримане намекали на определенную степень нестабильности, но без прямого обвинения в этом. Что являлось признаком симпатии людей к Гарриману – они желали ему добра, несмотря на некоторые недостатки.

Не в пользу неизвестных спонсоров этого проекта говорило и то, что они послали человека с эмоциональной неустойчивостью работать в тесном контакте с другим, имевшим репутацию безжалостного мучителя коллег.

Информация о Дияменах не содержала аналогичных предпосылок к надвигающимся роковым событиям, но это вовсе не означало, что там не крылось никаких сюрпризов. Оказалось, что Ми и Зи вовсе не сестры и не клоны, за которых я их принимала, а два человека, родившихся за много световых лет друг от друга, в двух разных колониях на дальних концах Конфедерации. Их прежние имена мне ни о чем не говорили, и никакие события прежней жизни не подсказывали, каким образом их выбрали для этого проекта. Большой неожиданностью стало и то, что Ми когда-то был мужчиной, а Зи – женщиной, а с фотографий, сделанных до слияния, смотрели два совершенно непохожих человека. Вскоре после начала строительства поселения для «Деджакорп» – компании, название которой мне несколько раз уже встречалось, – они полюбили друг друга и по какой-то причине (могу лишь предположить, что в то время она имела для них особый смысл) решили, что слияние предлагает им лучшее общее будущее, нежели жизнь в роли любовников.

Неважно, как на них накатило такое озарение, но они, похоже, отнеслись к нему серьезно, потому что это оказалось не единственной манипуляцией, которую они проделали над собой. Они решили изменить и свою внешность, чтобы стать одинаковыми не только внутри, но и снаружи. Очевидно, сейчас они были не женщинами, за которых я их приняла, а существами нейтральными, лишенными всяких половых признаков и внутренне, и внешне.

Может быть, на самом деле проект никак не был связан с научными специальностями Гарримана и аль-Афига.

Вероятно, они, ни о чем не подозревая, как раз и были объектами исследования, а Диямены находились там только для наблюдения за неизбежным взрывом страстей с точки зрения личностей, абсолютно владеющих собой.

А возможно, я выпила слишком много бруджа.

Прошло еще два часа. По корабельному хронометру уже перевалило за полночь. «Негев» не был военным кораблем, работающим на чистом адреналине. Если не считать минимального экипажа, предназначенного следить за тем, чтобы автоматические системы не выкинули какую-нибудь глупость, пока мы спим, все остальные на борту сейчас находились в своих каютах.

Я вздохнула, закрыла файлы и посидела перед тускнеющим голографическим экраном, размышляя, то ли мне и дальше сливать внимание в черную дыру, то ли присоединиться к Порриньярам в том, что они называют сном.

Я все еще сидела, потирая глаза, когда дверь скользнула в сторону.

В зал заглянула Лайра Бенгид:

– Андреа, я тебе не помешала?

– Ты как раз вовремя. Заходи.

Кажется, ей удалось немного поспать: веки стали не такими припухшими, а кожа не столь натянутой. Волосы собраны в узел, но теперь уже на затылке, а не на макушке. Несколько прядей она оставила свободными. Костюм сменило элегантное платье. Взяв с тарелки пластинку теперь уже зачерствевшего печенья, она спросила:

– Как дела?

– Примерно так, как я и ожидала. Похоже, этот аль-Афиг был настоящей сволочью. Я могла бы сама его убить.

– Наверное… – Она заметила, как я внезапно нахмурилась, и добавила: – Да брось, ты же меня хорошо знаешь. Это не фраза для твоего досье.

Я с трудом сдержала рефлекторный холодок:

– Только моя патология, да?

Она не поддалась на провокацию:

– Любые преступления, которые ты совершила в детстве, сейчас в очень далеком прошлом, и я ни разу за всю жизнь не вредила тебе из-за того, что ты тогда совершила. Или с тех пор. И сейчас я подумала, что ты вдруг захотела просто поговорить со мной как человек с человеком.

Она уселась на стул, откинулась на спинку и положила ноги на стол, скрестив лодыжки. Она пришла босиком. Я увидела, что мизинец на левой ноге короче линии остальных пальцев – такое могло произойти в результате перелома. Переведя взгляд на ее лицо, я заметила, как она откусила огромный кусок выпечки, при этом резко и вызывающе двинув челюстью.

Бенгид всегда была смешлива, и в наши прежние дни она напрасно потратила массу усилий, стараясь выдернуть меня из вечно плохого настроения. Самое большее, чего она добивалась, – пробить щелочку в постоянно окутывающей меня облачной завесе, которая всегда опять смыкалась, предвещая новые грозы, но это не удерживало ее от очередных попыток.

Долгое время меня это чертовски раздражало. Я обижалась. Может быть, даже ненавидела.

Теперь у меня болели щеки. Эти мышцы не привыкли улыбаться.

Ей понадобилось несколько секунд, чтобы справиться с набитым ртом – прожевать и проглотить, но потом она воспользовалась оставшимся в левой руке куском вместо указки:

– Знаешь, за все эти годы я очень редко видела, как ты улыбаешься. Обычно ты вела себя так, словно опасалась, что у тебя отвалится челюсть.

– Кстати, куда подевались твои туфли?

– Будь на то моя воля, сунула бы их в корабельный утилизатор. Как я их ненавижу! Они так сжимают пятки! Вот я и предпочитаю холодную палубу под пальцами, когда не играю роль главной-сволочи-прокурора. Попробуй как-нибудь. – Она откусила еще кусок, но уже более разумной величины, сосредоточенно жевала его несколько секунд, потом сказала: – Итак, у тебя появились какие-нибудь идеи насчет того, как мне засадить этого гада за решетку?

Неожиданное возвращение к делу сработало, как взрыватель замедленного действия.

– Возможно. Я кое-что заметила и думаю, надо покопаться в этом еще немного… Но ты ведь не об этом пришла поговорить, верно?

– Верно, – согласилась она.

– Тогда валяй.

Она сняла ноги со стола, опустила пятки на пол и придвинула стул ближе ко мне.

– Почему ты хочешь проделать такое с собой?

Я почти забыла о ее прокурорском таланте и умении задавать острые вопросы.

– Я люблю их.

– А я-то думали, ты вообще не способна на эмоции.

Это была простая констатация факта, без добавления яда. Поэтому я сохранила спокойствие:

– Меня это тоже удивило.

– Я также хочу признаться, что, когда у меня нашлось время немного об этом подумать, я была искренне рада за тебя. Мне всегда хотелось, чтобы кто-нибудь сумел проникнуть за твои колючки. В твоем выборе есть определенная логика, поскольку, как мне кажется, нужны два человека, чтобы тебя просто терпеть.

Это было наблюдение, сделанное теми, кто меня знал. И шутка, которую мы втроем давно придумали. Что-то слабовато для Бенгид, если она рассчитывала спровоцировать меня повторением очевидного.

– К тому же, – продолжила она, – секс с этими двумя, наверное, бьет все рекорды. – Думаю, на моем лице что-то мелькнуло, потому что она поморщилась, отгоняя нежелательный образ. – Не отвечай. Сама я после развода застряла посреди пустыни.

– Очень жаль.

– Не стоит. И вообще, разговор не обо мне.

Я кивнула:

– Хорошо.

Она несколько секунд разглядывала символы Конфедерации и Дипкорпуса на стене, словно предполагая найти там ответы.

– Ты была самым злым человеком, какого я встречала в жизни. Ты не желала быть чем-либо, кроме суммы всех плохих качеств, которые тебе приписывали. Наверное, ты и сейчас не ангел… но они тебя успокоили. Здесь я отдаю им должное.

– Скажи им об этом.

– Сказала бы, если бы это было равносильно моему одобрению. Но отдать все, что ты есть, некоей композитной личности, которая пока даже не существует… Откуда, черт побери, у тебя такое желание?

– Я же сказала: любовь.

– Любовь-морковь… Чушь собачья! – рявкнула она, причем намного злее, чем я от нее ожидала. – Мои родители разошлись, когда мне исполнилось шесть лет. Я пережила два ужасных брака. Я понимаю, что впустить партнера в свою жизнь означает пожертвовать частью личной автономии. Но еще я знаю, что любой, кто просит отказаться от всего, кем ты был, совершенно точно не действует в рамках «здоровых отношений».

Я с жалостью покачала головой:

– На самом деле ни от чего отказываться не надо, Лайра.

– Да ну? – Она скрестила руки на груди. – Тогда попробуй меня переубедить.

– Это эволюционный переход на следующую стадию. Сохранение всего, чем я была, и добавление к этому всего, чем были они. Способность видеть все, что видят они, ощущать то, что ощущают они, делить с ними сокровенные тайны и приглашать их поступить так же со мной. Это память обо всем, что было в их жизнях, и позволение для них вспомнить то, что помню я. Это превращение в новую личность, которая есть не только сумма всех нас, но и превосходит эту сумму.

– Ух ты! – Руки Лайры остались скрещенными, но теперь она приподняла бровь в знак молчаливого недоверия. Она всегда так делала, когда слышала чепуху. – Очень жаль, что после завершения уже не останется личности, которая называет себя Андреа Корт.

– Однако эта личность сохранит в себе все, чем была Андреа Корт… Такое трудно понять, но это как две речушки, которые сливаются, чтобы стать полноводной рекой. Вся вода до точки слияния так и остается частью целого, и при желании можно изучить каждый листочек, что плавает на поверхности, и понять, какая из рек его принесла. Сама вода запоминает, какой она была до слияния.

– Просто она уже не будет Андреа Корт.

Мне с трудом верилось, что до Лайры настолько трудно доходят очевидные вещи.

– Не будет, но и Порриньяров тоже потом не будет. Получится…

– Нечто большее и лучшее. Да-да, я не идиотка. Я уже наслушалась твоей бредятины. Более чем достаточно. И думаю, предостаточно от той сволочи, что была Гарриманом. Но ты кое о чем забываешь. Я знаю личность, которая считает себя Андреа Корт. Я жила вместе с личностью, которая считает себя Андреа Корт. Я старалась изо всех сил, чтобы личность, которая считает себя Андреа Корт, раскрылась передо мной. Но в конце концов мне пришлось смириться с тем, что, нравится мне это или нет, быть настороженной, злой, подозрительной и трудной – это все, что делает Андреа Корт той, какая она есть.

Я недоверчиво покачала головой:

– Ты же сказала, что рада за меня, но не хочешь, чтобы я изменилась…

– Хватит нести эту сопливую чушь!

Ее слова ошеломили меня. Она понизила голос и заговорила с еще большей страстностью:

– Конечно, я хочу, чтобы ты изменилась. Два года я из кожи вон лезла, стараясь помочь тебе отыскать собственный путь к переменам. Но я хочу, чтобы ты изменилась, не отказываясь от того, кто ты есть. И то, что ты есть, всегда означало вызов тому, кто ты есть. Поэтому, как только ты – из всех, кого я знаю, – начала говорить об отказе от своей идентичности, словно это костюм, который больше не сидит по фигуре, я принялась искать нечто иное. То, что могло оказаться чуть ближе к тому, что искали наши обвиняемые. А ты, возможно, не в состоянии признать сама.

Мое спокойствие исчезло. С колотящимся сердцем я придала голосу холодок и осведомилась:

– Так почему бы тебе не сказать, что это такое?

И Бенгид ответила, с преувеличенной четкостью выговаривая каждый слог так, словно он был бомбой, готовой взорваться, если с ней обращаться неосторожно:

– У-бе-жи-ще.

Возмутительно! Я резко встала, готовая прихлопнуть ее опровержением, которое превратит это дурацкое обвинение в чепуху. Она не дала мне произнести и звука:

– Да, это и есть правда, не так ли? Все ужасные преступления, в которых тебя обвиняли, все тяжелые воспоминания, от которых ты всю жизнь убегаешь… их всегда оказывалось больше, чем ты могла вынести. Разве не так, Андреа? А теперь ты можешь стать частью этой магической новой личности… Как ты прежде это формулировала? Ах, да: «бремя, слишком тяжелое для одного».

Я пронзила ее взглядом, близким к ненависти:

– Да как ты посмела? Что дает тебе право?..

Она встала настолько резко, что ее кресло откатилось назад и ударилось в стену:

– Я оплатила входной билет, Андреа!

Я отпрянула, лишившись дара речи. И она обрушила на меня всю силу своего гнева:

– Два года я жила с твоим мрачным настроением, твоим стыдом, ненавистью к себе, отвержением любого, кто пытался приблизиться к тебе. И когда ты впорхнула на этот корабль, улыбаясь подобно юной дурочке в первом приступе щенячьей любви, сообщив, что хочешь изменить самое себя, – знаешь, что мне это больше всего напомнило? Как мне однажды сказал друг-терапевт: если некто, всю жизнь проявлявший склонность к самоубийству, неожиданно становится улыбчивым, спокойным и счастливым, то объяснить это можно не только тем, что этот некто вдруг справился со всеми своими проблемами. Ответом может стать и то, что он наконец-то решился покончить с ними раз и навсегда.

Гнев еще не покинул меня, сердце колотилось как сумасшедшее, а пот на лбу все еще жег кожу. Но ее слова меня поразили.

– По-твоему, это самоубийство?

– Нет. Я думаю, что часть тебя хочет, чтобы это стало самоубийством.

– Это не так. Клянусь, я в этом уверена! Я люблю их.

– Это я вижу.

– И они любят меня!

– Знаешь, Андреа… если честно, это я тоже ощутила. – Бенгид подошла к двери конференц-зала. Когда дверь скользнула в сторону, впустив более яркий свет из коридора, она повернулась ко мне и простояла так несколько секунд, решая, сказать ли что-то еще. И произнесла, прежде чем выйти: – Но, понимаешь… если их версия любви действительно требует, чтобы тебе как личности пришел конец… может быть, следует задуматься о том, что они могут оказаться не единственными, кому ты небезразлична. Для всех, кроме них, подвести черту под своей личностью – серьезная глупость.

Я нашла Порриньяров в гостевой каюте, которую нам выделили на «Негеве». Каюта была VIP-класса, но все равно не уютнее, чем сумка кенгуру. Большую часть ее площади занимала кровать – достаточно вместительная для двоих, но при условии, что эти двое так хорошо настроены на ночные движения каждого, что способны не притеснять друг друга во сне. Многие страстные гражданские пары, путешествуя на кораблях такого класса, несколько дней страдали от мучительных попыток жить в такой двухместной каюте, а потом или решали спать по очереди, или умоляли дать им раздельные каюты.

В нашем частном транспортном корабле, все еще стоящем в ангаре «Негева», имелась общая каюта, переделанная так, чтобы в ней с комфортом разместились трое. Она подошла бы нам намного больше, чем стандартная каюта, предназначенная для взрослых людей, которые, как правило, не спят вместе группами больше двух. Но кое-какие вещи, вроде отказа от гостеприимства на корабле, куда вас вызвали в роли экспертов, просто не делаются. И кроме того, в этом не было необходимости, поскольку прирожденная грациозность Порриньяров распространялась и на их поразительную ненавязчивость во время сна. Даже зажатая между ними на кроватях, по сравнению с которыми здешнюю можно назвать просторной, я никогда не ощущала, что они лежат по бокам от меня – если они не хотели, чтобы я это почувствовала.

Когда я вошла, они лежали обнаженными на покрывале, а более крупное тело Осцина изогнулось так, чтобы повторять изгиб тела Скай. Его спина выступала за край матраца до такой степени, что лишь имеющие опору части тела не давали ему упасть, а кончик ее носа отделял от стены зазор всего в пару миллиметров, но все же они оставили место для меня – виртуальный контур между их телами. Даже не прислушиваясь, я знала, что они дышат в унисон. Множество ночей, просыпаясь от тяжелых, кошмарных снов, я находила утешение в их дыхании, звучавшем синхронно по бокам от меня.

Вместе они были лучшим человеком, какого я когда-либо встречала. Они дважды спасли мне жизнь в течение трех дней после нашей первой встречи, и еще множество раз позднее. Столь же часто они спасали мой рассудок и дали мне больше, чем я могла себе представить, а среди множества их даров немаловажным стала и причина, ради которой стоит просыпаться по утрам. Их готовность – чёрт, совсем неправильное слово, – их желание не только принять багаж, который я привнесла в наши отношения, но и полагать его частью собственного, стать до конца их жизней теми, кто способен помнить, что значило быть Андреа Корт, буквально поразила меня – это больше, чем я когда-либо просила, и уж точно больше, чем я когда-либо заслуживала.

Тут сомнений нет: с ними я наконец-то стану счастливой женщиной.

Но правда и то, что я знаю их лишь как общее существо, которым они являются. Я никогда не встречала молодого мужчину, ставшего Осцином, или молодую женщину, ставшую Скай. И вообще я очень мало о них знаю. Мне известно, что родом они с планеты, где люди селятся на верхних ветвях деревьев высотой в милю. Они были влюблены, но оказались не очень удачной парой – часто и резко ссорились, тратя на это почти столько же времени, сколько и на любовь. Из них двоих женщина была смелее и более склонна к приключениям, чем мужчина, который ценил осторожность до такой степени, что это приводило ее в ярость и не раз становилось причиной скандалов.

Я знала, что на родной планете у них возникла какая-то серьезная проблема с законом – нечто такое, что повлияло на их решение подписать контракт с Дипкорпусом. И их решение о связывании в равной степени основано как на неспособности ужиться поодиночке, так и на надежде, что их, единую личность в двух телах, всегда будут посылать на задания вместе. И наконец, что они, едва став единым разумом, оказались таким же одиноким пленником в двух черепах, как и любой индивидуум в одном; а их занятия сексом можно приравнять к спортивному самоудовлетворению, поэтому им всегда нужно искать для компании кого-то еще, вроде меня.

Я каким-то образом всегда интерпретировала их историю как триумф преданности друг другу. Возможно, это так. Но в то же время и полное фиаско той самой преданности. Если взглянуть с другой точки зрения, то парень, ставший Осцином, потерял девушку, ставшую Скай, – ее больше не существует, кроме как составной части его самого. А она, в свою очередь, потеряла его.