Текст книги "#мандаринИхлорсульфоноваяКислота"

Автор книги: Адам Манцевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Адам Манцевич
#мандаринИхлорсульфоноваяКислота

Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную.

Евангелие от Иоанна 3 :16

#наЛицо

Когда же мы превратились в камни, идущие ко дну? © Джонни Хокинс.

Игла с канюлями, по-типу «рекорд», вошла в окровавленную десну, Мостафа даже не поморщился, сидел на простыне золотого песка – в позе лотоса, скрестив ноги, расслабив руки, немного согнув в локтях, вытянув пальцы, вертикально, вверх, где-то на окраине Эль-Айна, на границе с Оманом, в районе оазиса Бурейми, под плотным навесом из козьей шерсти, закрывающим красоту безоблачного неба, широко открыв рот.

Высокого роста, худощавый, примерно шесть футов, четыре дюйма, и сто тридцать шесть фунтов, загорелый в медь, высушенный, на этом беспощадном солнце, словно инжир – египтянин, в длинной рубашке простого кроя, молочного цвета, как-то нелепо согнувшись над Мостафой, устрашающим зубным щипцом, хладнокровно, вырывал осколок почерневшего зуба из зубной альвеолы..

– Сплюнь, – немного надменно, свысока, проговорил египтянин, обращаясь к Мостафе, повернувшись спиной..

Мостафа послушался, неловко отхаркнув тягучую, словно мармелад, темно-бордовую кровь, прямо на морковного цвета аксамит, тут-же, прополоскав рот крепким кенийским самогоном, сваренным на основе проса, привезенного с собой из Маската, в тыквенной фляге..

Старый египтянин саркастически усмехнулся, все так-же, стоя спиной, набивая североафриканский киф в свою курительную трубку:

– Как там твоя община в Сен-Приесте. Алжирцы в основном ходят?

– Бывает и французы, – тяжело проговорил Мостафа, дотронувшись дрожащей рукой до онемевший от анестезии волосатой щеке, сделав еще глоток.

– Ну, дай Аллах, дай Аллах, – безразлично бросает старый египтянин, выдыхая раскрошенный на микрочастицы опиум. – И войдут к ним ангелы через все врата и скажут: Мир вам за то, что вы были терпеливы.

Мостафа брезгливо поморщился. Он уже давно не верил во всю эту чушь: про аллаха, авлия и просветленных пастухов верблюдов. Символом веры, для него, давно стала его персональная, личностная свобода, хадисы лишь осколками лживых слов, а коран, не правдивее сказок про Шахерезаду: весьма увлекательным, но едва ли, имеющим историческую ценность. Единственное, во что он действительно верил – это то, что с деревьями можно поговорить, а вселенную пронизывает универсальная энергия знаний… Но, он был связан обстоятельствами: правоверный вождь, ведущий людей по суннитским повеленьям..

Мостафа поднял глаза верх, уже немного опьянев от выкуренного утром хэша и сделанных ранее нескольких глотков чанги, мысленно возвращаясь туда, где когда-то был счастлив; где, его приемные родители, каждый год, в сентябре, чистили водосточные желоба на крыше, и он, крутился около хлебных прилавков, вдыхая сладкий аромат свежеиспеченных булок, в которых, по сути, не было ничего, кроме воздуха; и его желудок, тут-же, стал совсем ситцевым, и голова закружилась от этих воспоминаний, и китайские фейерверки, взорвались салютом хрустальных черепов в опьяневшей на жаре голове, и мир стал пиксельным, как фиолетовые люди из племени Ха – живущие на побережье Великих озер..

Выпив горсть диазепама, запив бутылочным «Будвайзером», Мостафа небрежно отклонился назад, устало прилег на кокосовый матрас, подложив руки под голову. Комната был совсем маленькой, без окон, расположилась на высоте 107 этажей, в небоскребе Бурдж-Халифа, в самом конце переплетенного страхом – бумажного коридора; загазованных улиц, с раскаленным асфальтом, отсюда не было видно, как и припаркованных на обочине, под кокосовыми пальмами, старых пикапов «Вартбург», и бакалейных лавок с неоновыми вывесками: Халал; на глиняных стенах, в красивой мозаичной плитке, висели портреты шейхов различных эпох… В спертом воздухе, густой пеленой, парил запах вареных листьев эфедры – кисло-сладкий..

Но, ждать долго не пришлось, и поспать – тоже. Мостафа с сожалением поднялся, когда суровый, загорелый в цвет древесного угля, тонкошеей араб, одетый в длинную рубаху со скошенным висячим воротником, штаны, не достающие до лодыжек, шерстяную шляпу с мягкими полями над подстриженной бородой, и в золотого цвета сандалии, на босу ногу, с восковой головой реликтового таракана, джихадист из «ан-Нусры», бесцеремонно вошел в комнату, потянув за собой, за руку, обнаженную индианку, лет четырех-пяти, возможно из Трипура..

Не сказав ни слова, араб грубо подтолкнул обнаженную девочку к краю кровати, злобно сплюнув под ноги, кинув на Мостафу взгляд, полный презрения и ненависти, быстро исчезнув в дверном проеме, закрыв за собою дверь из мятного цвета листового стекла..

Мостафа, достал из переднего кармана на груди, классической джинсовой рубашки «Ливай», которая насквозь, уже, пропиталась липкостью его обезвоженного пота, ярко-красную сигаретную пачку с «металлическим» логотипом «Магна» посередине, не рискнув закурить. Убрав обратно.

Он опустился на колени, впиваясь в чистоту голубых глаз индианки, которая, до боли напоминала ему его приемную дочь: наполовину камбоджийку, наполовину уроженку Вьетнама, на 1/3 француженку, сингапурского происхождения, с молочного цвета лицом, и сексуальностью разрезов глаз а-ля «монгольская складка»; носительницу 4-х разных культур и наследий..

Она умерла год назад, от врожденного порока сердца, в первый день месяца шавваль, в разгар Ид аль-Фитр, под сладкоголосое пение муэдзинов, затянувших предрассветную молитву… Ушла за радугу, ловить с Аллахом, и сотней полураздетых японцев, ритуальные палочки «шинги»..

«Я все предметы расставляю по прямой линии, абу. Слежу за тем, чтобы их было четное количество, как Пинки, из рекламы Баскин Роббинс. Если ты счастлив и об этом знаешь, хлопай в ладоши! (хлоп, хлоп) Если ты счастлив и об этом знаешь, хлопай в ладоши! (хлоп, хлоп) Если ты счастлив и это знаешь, и ты действительно хочешь это показать, если ты счастлив и об этом знаешь, хлопай в ладоши! (хлоп, хлоп)… Пророк не ест мясо, абу»..

Он осушил слезы, грубой загорелой рукой, на своем уставшем небритом лице, нежно поцеловал индианку в лоб, вставая… засунув свой грубый наркотский палец в её нежный непорочный рот, спуская с себя штаны, начиная похотливо онанировать, шевеля искусанными в кровь губами:

– Помнишь этот старый английский паб в Ноттингеме, Аиша? Его кривой туалет? Теперь нам никто не помешает, моя дорогая. Никто!

И он делал еще больше нервных порезов на своем истощенном голодом серого цвета лице, идеально выверенным осколком от бутылки родниковой воды «Вайлд Алп», разукрашивая кровавыми рисунками портретов Густава Климта свои худые запястья и шею, закрыв изуродованные картинкой сомнительной реальности глаза, шепча куда-то в пустоту, стоя там, в Сен-Приесте, перед зеркалом, в прохладной кафедре, огороженной резным деревянным простенком, в скромной мечети:

– Если где-то и есть на этой непостоянной планете дьявол, тогда это жаркое, душное, грязное и болезненное место должно быть – его домом..

Упиваясь беспринципным потоком его горячих линий нищей крови, стекающей с его истощенного лица, губ и алюминиевого лба, – Если ты счастлив и об этом знаешь, хлопай в ладоши! (хлоп, хлоп) Если ты счастлив и об этом знаешь, хлопай в ладоши! (хлоп, хлоп) Если ты счастлив и это знаешь, и ты действительно хочешь это показать, если ты счастлив и об этом знаешь, хлопай в ладоши! (хлоп, хлоп)…

И вознеслась последняя молитва..

#ееЗвалиДжанин

Посвящается Екатерине М., моей несбывшейся любви

– Я уверенно подошел к ней, помня о том, что я ей, визуально интересен. Равнодушно поздоровался, начиная привлекательный и мягкий диалог. Мы разговорились. Трепались обо всем, забыв про окружающую нас суету: о современной музыке, кинофильмах, саморазвитие, нехватке сна, китче, шоколадном мороженом и мандаринах.

– Шоколадном мороженом и мандаринах? – удивленно переспросил я.

– Ну, да. Шоколадном мороженом и мандаринах, – повторил Пи Ви. – Оказалась, что Джанин, её звали Джанин, для друзей и близких, просто Дакота Мэри, именно так, она отметилась в виртуальной истории своего инстаграма. Джанин, непреклонно любит шоколадное мороженое и мандарины. Ни ванильное, или клубничное, или еще, какое-нибудь, а именно шоколадное. По мне, так это даже мило, в каком-то роде. Еще, она пишет себе в твиттер сообщения, исключительно на корейском языке, подрабатывает моделью в стиле ню, в тайском журнале Мода. Любит ебашить лук, в туалетах ночных клубов. Любит свою маму..

– Ну, okay, а ты не уточнял, почему Дакота Мэри? – притормаживая свой интеллектуальный бег, застыл я свидетелем, рожденной на моих глазах истории интернациональной любви. Будем надеяться, ведь должно же, когда-то, ирландцу повезти.

– Нет, не уточнял, – по-военному вытянувшись, стальной струной идеального тела, прорастая, изгибом корней своего позвоночника, в огнедышащей земле Сканторпа, ментоловым вкусом завтрашнего дня, выдохнул пэдди. – Наверное потому, что снимается в полупорнографических фильмах. Протестировать бы ее в постели позой харивакрама.

– Что еще за поза такая?

– Ты точно, не целка, чувак? Харивакрама – это когда мужчина стоит на полу, обнимая за талию свою девчонку..

– Ладно! Ладно! Замолчи! – нервно перебил я ирландца, не желая обсуждать до таких мельчайших подробностей все многообразие секса, разумно посчитав, что мы непринужденно, сами того не осознавая, ступаем по скользкой тропе гомосексуализма.

– Трусишка Освальд, – подытожил Пи Ви, улыбкой самолюбования осветив пустое полотно улицы.

– Слушай, старый, а ты действительно разговаривал с Джанин о мороженом и мандаринах, я не ослышался? Она любит шоколадное мороженое и мандарины? – вдруг неожиданно уточнил я у пэдди, опасаясь, что мог, что-то упустить в нашем недавнем разговоре, то и дело разбитым на различные обстоятельства.

– Ну, да, – твердо и спокойно удовлетворял мое любопытство Пи Ви.

– Ну, это логично. Она девочка, и судя по твоим словам необычная. Девушки от того и нравятся нам, что в таких проявлениях собственной нежности и беззащитности, они открывают нам свою искренность. Кто-то любит шоколадное мороженое и мандарины. Кто-то носит трусы с Хелло Китти, кто-то читает Буковски..

– Ага, а кто-то отсасывает тебе на первом свидании, чуть позже, в красках, подробностях, рассказывая на своей странице в Реддит, о том, как ты ей жадно кончал в рот, под спайсом.

– Возможно.

– Но, я люблю мороженое, – задумчиво ответил пэдди. – В особенности, знаешь, банановый сплит с разными фруктовыми добавлениями, с апельсиновым, манго или киви, с обязательной дозой шоколадного соуса, ананасового сиропа и венесуэльских орехов, приготовленный по доброму рецепту миссис Мэри Илз. Примесь экзотических плодов дает некое ощущение близости рая, точно так же как и мараскиновая коктейльная вишня, украшающая лонг айленд.

– Понятно.

– Мы долго и интересно общались, делились забавными историями из своей жизни, заговорили о работе.

– Не совсем приятной для тебя темы, – перебил я Пи Ви. – Учитывая твой почти полувековой стаж безработного джанки.

– Почему? Я ей напиздил, что работаю в местном морге. Патологоанатомом. Решил заинтриговать. Я всегда мечтал разделывать тела отработанных Вавилоном людей, словно бройлерных цыплят. Прожить хотя бы несколько секунд в иной реальности своих фантазий.

– Хорошее начало для счастливых отношений.

– Да брось, невинная ложь, не более. Ложь во благо тоже имеет место быть, и не считается полноценным грехом, так мне говорил один знакомый баптист.

– Постой! Это не тот чувак, который играл в местной панк-группе, ходил на Воскресное служение под сильным воздействием бутирата, и имел глупую и безобразную привычку ссать везде, где ему только заблагорассудиться?

– Ага, именно он. В группе Депрессивный Психоз. Говорят, он однажды поссал на похоронах собственной бабушки. Представляешь, идет похоронная церемония, родственники друзья и близкие, провожают в последний путь тетушку Джесси, волынка вовсю разрывает свой воздушный резервуар трагической мелодией, а этот мудак стоит в сторонке и спокойно себе ссыт, на чью-ту неухоженную могилку, словно нью-йоркские сайкобилли на надгробие Джи Джи Аллина. Даже не пытается, как то укрыться, просто стоит, и тупо ссыт. И кстати, я не помню, чтобы видел его хотя бы раз трезвым, в здравом уме и сознании, постоянно, когда я его встречал, этот метадоновый панк был под кайфом. Удивительно! В нашем городе проживает около десяти тысяч баптистов, а мы знаем лишь одного.

– Да, – протянул я, – хорошие у тебя друзья, настоящие рок-н-рольщики. Хорошо, что он не онанировал, на похоронах своей бабушки, иначе бы эту лавочку под названием цивилизация пришлось бы срочно прикрывать, ко всем собачьим хуям!!! Никогда ни доверяй баптистам, чувак! Никогда! Ибо, Иисус ненавидит убогих мудаков!

– Мой друг ты, а он мой знакомый, не путай. Возвращаясь к Джанин, Дакоте Мэри. Мы разговорились о работе, я искренне восхищался ее татуировкой на шее, арийской девочкой в коротком воздушном платье, – размеренно продолжил Пи Ви. – Она делала лестные комплименты моим мужественным губам, специально акцентирую внимание на них, предложив проколоть мне уголок рта. Конечно, я не мог ей отказать, тем более процедура была бесплатной. Да и как я мог? Она бы подумала, что я трус, или просто беспонтовый позер, что еще хуже. После всех, томящихся в нашей симпатии разговоров, я пообещал ей завтрак у Тифанни. Представляешь, у нее на шее была вытатуированная маленькая немецкая девочка, из диснеевских мультипликационных фильмов двадцатых годов, держащая в своих слабых арийских руках неонацистскую свастику, ярко-красную.

– Так, что же с Джанин? С Дакотой Мэри? Будешь мутить с ней? – не имел права не поинтересоваться я, у задумчивого в этот момент ирландца.

– Не знаю, вряд ли, – грустно, немного опечаленно, произнес пэдди. – Мы позавтракали, или пообедали, я давно уже потерялся во времени. Выкурили джойнт на подземной парковке, послушали бродячую музыкальную банду сумасшедших буддистов, выступавших в парке, они перепивали песни Боба Дилана, гениальную поэзию миннесотского Элвиса, вдыхая в нее чистоту творческой неидеальности. В конце зимнего месяца чайтра, подпольная музыка кантри и вправду, немного, согревала. Представляешь, у одного из вероотступников, на уровне груди, висел старый, жутко хрипящий динамик, к которому, он подключил электрогитару и акустический микрофон. Звук, который он воспроизводил своей инопланетной аппаратурой, напоминал ностальгическое шипение с бабин катушечных магнитофонов, что предавало несанкционированному выступлению своеобразный сюр. Я предложил Джанин пойти ко мне, заглянуть в мою комнату в съемном хостеле, на пару стаканчиков бханга, под саундтрек Кохид энд Кэмбриа. Но, она отказалась. Сказала, что еще рано, да и на работу ей надо было возвращаться. Стандартный набор обычных отговорок придуманных на бегу электронных часов ее быстротечной жизни, и знаешь что, если бы, я был, к примеру, Оливером Сайксом, то, она сама бы, меня потащила к себе, лаская своими идеальными губами сутки напролет, сохраняя в себе свою нежность.

– Если бы, ты был Оливером Сайксом, старый, я бы сам тебе отсосал!

–Ты ебанутый? Надеюсь, вы шутите, сэр.

– Ох, Пи Ви, пэдди ты проживешь всю свою жизнь, пэдди и умрешь! Ты хотел трахнуть Джанин в первый день знакомства?

– Я не думал о сексе, правда, но, если бы он случился, я не стал бы сопротивляться. Знаешь, мы давно уже обесценили свои акции на Фондовой бирже мужей.

– Ну, еще бы, значит все же, ты определенно хотел ее трахнуть, иначе не позвал бы к себе домой, а ограничился резиновым ужином в макдаке, или в ближайшей турецкой кебабной, как это случалось не раз.

– Просто хотел уединиться, скрыться от посторонних глаз, пообщаться один на один. Куда мне было её еще звать? К тебе? Да и погода была дурацкой. Мокрой и ветреной. Не столько холодной, сколько простужено промозглой, чтобы бесконечно зависать на улице.

– Ладно, уговорил, – послушно принял я, строну ирландца.

– Что? – удивленно переспорил меня пэдди, стремительно преодолевая одиночество, казалось бесконечной улицы.

– Говорю, почему ты не хочешь мутить с Джанин?

Пи Ви остановился, нервно прикусил, идеально белыми зубами, нижнюю губу, немного подумав, взяв в таких случаях логичную паузу, разбито ответив:

– Потому, что не вижу особого смысла. Ибо. Она в начале месяца бхадра улетает в Йену, и вряд ли она, еще, когда либо, сюда вернется, в этот забытый Аллахом Сканторп. Лучше уйти в тень сейчас, похоронив глупые романтические надежды и бесплодные иллюзии, чем, по истечению шести месяцев, разбить свое сердце, беспечной любовной историей, навсегда потеряв ее. Я за ней не поеду, – постояв несколько секунд в приятных муках философского уединения, потом, продолжив свой путь, мудро подметив, – грустная ирония этого сонного мира. Моей ленивой любви. И знаешь, что? Я хочу заминетить Скарлетт Йоханссон! И зачем мне эти нервы? Как раз тогда, когда я думал, что все налаживается!!!

– Я тоже хочу заминетить Скарлетт Йоханссон!!! Мы улетим с ней на Кубу, или в Пуэрто-Рико, купим там небольшой домик с видом на Карибское море, и будем вместе доживать остатки взаимозаменяемых дней панк-авангарда, как вышедшие в тираж кокаинозависимые звезды бибопа. Будем на практике изучать древнеиндийские тексты камы, каждый день. Пить ирландский виски, солодовый, со вкусом цитрусовых, и курить гандж.

– Ну-ну, – недоверчиво, ответил мне Пи Ви, – блажен кто верует, тепло ему на свете.

– Слушай, старый, а помнишь, ты буквально еще вчера встречался с Мадиной? Или как её там? Фотограф, и радиоведущая на местном радио, замкнутая в себе, молчаливая неулыбчивая блондинка с незапоминающимся лицом, – вдруг, неожиданно, вскрыл я, еще не успевшую засохнуть на желтой коже наших несоответствий, историю.

– Я забыл, и ты забудь, – совсем невежливо отмахнулся от меня ирландец, остановился, подняв свою голову вверх, рассматривая прозрачное дно нависших над нами военных самолетов, иллюстрацию многоцелевой механики.

– Да я-то забуду, старый, только вот ты, еще несколько дней назад сгорал от бескорыстных симпатий к довольно посредственной творческой единицы женского образца, а теперь, болезненно и тонко, разоружил свои суровые линии эмоциональных вен перед Джанин. Ты определись как-то.

– Ну, во-первых, с Джанин все более чем непонятно и неопределенно, а по поводу Мадины, – ирландец жадно втянул в себя густой холодный воздух, пропуская сквозь себя непрекращающийся бег природных излучений. – Она просто мистическим образом помешана на субкультуре хикикомори, знаешь, что это такое?

Ирландец огляделся по сторонам, достал замерзшими пальцами рук странного вида белый порошок, рассыпанный неизвестным веществом на дне целлофанового пакета, из внешних карманов своей модной парки Стон Айленд, взглядом, виденным мною не раз, кинетикой химических реакций, превращая воду в вино, на брачном пире в Кане Галилейской.

– Хикикомори? – удивленно переспросил я, оставаясь заинтригованным, – в душе не ебу.

Я, соответствуя пойманному нашему командному сердцебиению и ритму, неподконтрольно остановился, наблюдая за тайными, магическими движениями Пи Ви, движениями, меняющими нашу материю мертвых иллюзий Вавилона.

– Да, хикикомори, – повторил ирландец, достал необычного вида курительную трубку для крэк-кокаина, выловленную им сегодня утром в вендинговых автоматах в одном из торговых центров города, оживляя ее плоть нелегальной кристаллической смесью. – Это жизненно важная, необходимая потребность в полной социальной изоляции. Даже и не знаю, потакание ли это, с её стороны, модным тенденциям общества, или психологическая травма, полученная в детстве, и нашедшая впоследствии понимание лишь в японском феномене её сверстников. Но, каждый раз, когда мы, куда-либо выбирались, она вечно растворялась в социальных сетях, виртуальной вселенной, умещенной у нее в телефоне, полностью игнорируя абсолютно любые контакты с внешним миром.

– Такое поколение, старый, не удивлюсь, если они постоянно обновляют свою ленту новостей, даже тогда, когда трахаются. Новое дыхание, нового дня.

– Смирись, – тихо произнес ирландец, закуривая, обжигая слизистые своих ангелов холодной весной. – Обновляют ленту, выкладывают фотографии, миллионы совершенно идиотских фотографий, и засоряют изнасилованный разум нашего космоса, нескончаемым потоком никому не всратых комментариев. Главное в любой ситуации оставаться человеком, – мечтательно произнес пэдди, раздираемый белым дымом своих недостатков, уносимый вдаль безобидного прошлого на крыльях выдыхаемой им жизни.

– Тебе надо было чаще трахать Мадину, для того чтобы обратить ее в свою веру..

– Она мусульманка.

– И?

– Что и? По негласным арабским тенденциям структурных единиц аятов Корана, последователи ислама, на всех уголках нашей планеты, возрождаются в призрачность авлия, лишь при условии полной своей половой неиспорченности. За мою нежную любовь и безграничное внимание, она благодарила меня лишь бесконечной чередой одинаково скверных минетов и непродолжительным анальным сексом.

Ирландец еще раз затянулся магией своего кристаллического порошка, поправил пустоту солнцезащитных очков на бледном лице городского сумасшедшего. Выдохнул, отравленные пары наркотического яда в разорванную небом-скитальцем материю мегаполиса, сталью голоса скомандовав:

– Пошли.

Продолжил наш путь.

– Чувак, избавь меня! – отрешенно отмахнулся я, чуть согнувшись, последовав за Пи Ви.

– Я читал в Гардиан, буквально за несколько дней до сакральной встречи с Мадиной, что почти девяносто процентов мусульманок, такие. Живя во грехе, они одобряют лишь анальный и оральный секс. Мистика. До свадьбы их влагалище защищено Аллахом, не иначе.

– Леволиберальная помойка, что тут скажешь. И знаешь, я лучше отгрызу себе член, чем пересплю с мусульманкой.

– А вот это ты хорошо сказал, – улыбнулся Пи Ви, озаряя путь, сиянием своего сопротивления. Одобрительно похлопав меня по плечу, выдыхая. – А если серьезно, мне не очень-то везет с девушками, наверное, это все из-за того, что я ирландец. Другой менталитет, другой характер, вкусы и воспитание. Мне просто порою не о чем с ними разговаривать, нет общих тем и точек соприкосновения, мне скучно и тоскливо от их пустоты и глупости. Да и к тому же, в современном мире слишком много шлюх и атеисток.

– Да? А я думал это все из-за того, что ты им постоянно врешь.

– Не больше чем ты! И не больше чем кто либо. Мне многие девушки указывали на мой социальный статус, беззаботный образ жизни, мое поведение и место в обществе, но знаешь, я не склонен доверять тем, кто сходу не назовет мне имя барабанщика из Битлз.

– Всё тлен, Пи Ви, всё тлен..

Поэт – это тот, у кого есть сила пробудить добро, сокрытое в человеческой груди (с) Махатма Ганди.

#35

Все разнообразие явлений и вещей – это единая первостихия. Идея «архэ». Материальная причина сущего, мифология генетизма и абстрактное мышление. Бог – это Ум Космоса. Вселенная одушевленна и полна божеств… видение мира – философия «панпсихизма», земной диск из первобытного океана, и жизненное дыхание как божественное начало «псюхе»… солнцеворот миров и равноденствие…

Все сущее возникло из воды, все сущее превратиться в воду, все сущее, в конечном счете, и есть – вода…

Он был сшит слезами Первой мировой, сдавленным криком Вьетнамской войны; скреплен английским сукном, обернутый в саван Христа…

Осторожно ступая по консервированным лепесткам фиалок и роз, босыми стопами амфетаминового Джа… безвинно растворяясь в утренней новостной ленте, с пережеванными заголовками: о начале «великой депрессии» и нефтяных котировках; охлажденным коктейлем из виски и имбирного вина, во времена «сухого закона»…

Папа Лев по праву вернул кесарю – кесарево…

Римские патриции жадно обжигают окровавленные на бегу – лица, черпая холодными ладонями рук имбирный эль, умываясь стеклянной жидкостью из нефтяных скважин, предсказывая его противостояние… он распускался белым цветком индийской груши, на онкологических пальцах Вавилона… реинкарнируя в сияние голубых глаз Святого Петра… он куда-то неторопливо брел, по необъятной Иудейской пустыне, что-то напевая себе под нос: «Одна на всех любовь! Одно на всех Сердце! Давайте объединимся, тогда все будет хорошо! Слышите, как плачут дети? Одна на всех любовь! Слышите, как плачут дети? Одна на всех любовь! Говорю: «Благодарите и восхваляйте Господа, и я почувствую облегчение! Говорю: «Давайте объединимся, тогда всем будет хорошо! Уоу, уоу, уоу!»… срывая, с выросшего у его ног, дерева агавы: яблочный сок и дикий мед – расфасованные в алюминиевые скрепы алкогольных компаний Бангкока… никуда не спеша, ведь впереди, у него было целых 450 лет…