Текст книги "Гарибальди"

Автор книги: Абрам Лурье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

– Красный, белый, зеленый. Это наш, наш, итальянский флаг! – крикнул вне себя от восторга капитан Пегорини.

– Наш флаг! – откликнулись голоса остальных легионеров.

Гарибальди, взволнованный не менее их, приказал держать курс на этот корабль и, приложив к губам рупор, крикнул:

– Что означает этот флаг и что нового в Италии? Голос с мостика итальянского корабля ответил:

– Милан восстал! Австрийцы бегут! Вся Италия охвачена революцией! Да здравствует свобода!

Трудно представить себе эффект, произведенный этими известиями на эмигрантов, возвращавшихся за родину. Моряки и легионеры обнимались с капитаном и друг с другом, целовались, кричали, плакали и смеялись одновременно. Сотни возгласов, восторженные речи, революционные песни…

Гарибальди велел спустить флаг Монтевидео и, наскоро смастерив итальянский из белого полотенца, куска красного сукна и зеленых обшлагов легионерской куртки, поднял его на грот-мачту. Вокруг мачты начались пляски под звуки музыки и песен.

Но первые восторги прошли, и снова возникло сомнение. Известие о революции нуждалось в проверке. Решили причалить к берегам Испании недалеко от Картены – к мысу Сан Пола. Капитан «Сперанцы» побывал на берегу у французского вице-консула: тот подтвердил все, что они узнали от встреченного в море итальянского судна.

«Эти известия, – пишет Гарибальди в «Мемуарах», – могли свести с ума даже более трезвых, чем мы, людей. Палермо, Милан, Венеция и все «сто городов-сестер» совершили чудесную революцию! Пьемонтское войско преследует обратившихся в бегство австрийцев. Вся Италия, как один человек, откликнулась на призыв «К оружию!».

– Поднять паруса! Поднять паруса! – потребовал весь экипаж, и требование это было исполнено: мы тотчас снялись с якоря. Ветер, казалось, сочувствовал нам и, понимая наше нетерпение, быстро гнал бригантину вперед, к берегам обетованной земли – Италии».

Нетерпение эмигрантов было так велико, что, забыв свой уговор с Медичи, Гарибальди решил плыть не к тосканскому побережью, а в ближайший итальянский порт – Ниццу. Приблизившись к Ницце, он «на всякий случай» снова переменил флаг на уругвайский.

«Сперанца» бросила якорь в Ницце 21 июня 1848 года в одиннадцать часов утра.

КОРОЛЕВСКАЯ ИЗМЕНА

Задолго до приезда Гарибальди в Италию Анита с детьми очутилась на родине ее мужа – в Ницце, среди чужих людей, в незнакомой стране. Она плохо понимала итальянский язык и, несмотря на ласковое отношение к ней свекрови и окружающих, чувствовала себя одинокой. Зная, что приезд Гарибальди зависит от политических событий в Италии, Анита внимательно читала газеты, расспрашивала сведущих людей, стремилась быть в курсе всех подробностей национально-освободительной борьбы. 7 марта 1848 года она писала своим знакомым в Монтевидео:

«…Генуэзский народ необычайным образом меня приветствовал. Более 3 тысяч человек стояли под моими окнами, восклицая: «Да здравствует Гарибальди!», «Да здравствует семья нашего Гарибальди!» Мне подарили красивое знамя итальянских национальных цветов и просили передать его мужу, как только он приедет: Гарибальди первый, говорили генуэзцы, водрузит это знамя на ломбардской почве! Если б вы только знали, как его здесь любят! Вся Италия горит желанием его видеть, особенно Генуя!

Ежедневно толпы народа заполняют набережную и вглядываются в прибывающие из Монтевидео корабли, на каждом корабле они жадно ищут взорами Гарибальди. Итальянские дела очень хороши. В Неаполе, Тоскане и Пьемонте провозглашена конституция. Рим скоро тоже ее получит. Повсюду организована национальная гвардия. Из Генуи и вообще отовсюду изгнаны иезуиты и все их сторонники. Повсюду только и говорят, что Италия должна быть объединена в политический и таможенный союз, что надо освободить ломбардских братьев от иноземного владычества…»

Это письмо уже не застало Гарибальди в Монтевидео. Он находился в пути. С громадным нетерпением ждали итальянцы его приезда.

21 июня народ Ниццы шумно приветствовал на пристани Гарибальди и легионеров, прибывших на своей «Сперанце».

«Ничто не могло быть выше счастья, обрушившегося на меня в Ницце, – пишет Гарибальди. – Поистине счастье это было слишком велико… Тысячи людей устремились со всех сторон приветствовать горсточку храбрецов, которые, презрев расстояние и опасности, переплыли океан, чтобы пожертвовать своей кровью для родины. На берегу собрались земляки. Они аплодировали, улыбаясь и гордясь моими скромными успехами. Незабвенная минута, когда я смог прижать к своей груди Аниту и детей!»

В минуту великого триумфа и радостной встречи с близкими Гарибальди не забыл о своих больных товарищах. С необыкновенной заботливостью и нежностью он перенес на берег Сакки и Анцани. Последний был очень плох; Гарибальди даже боялся, что он умрет тут же у него на руках.

Пребывание в Ницце явилось сплошным праздником. «Героя Монтевидео» буквально носили на руках. 25 июня он выступил на банкете, данном в его честь в отеле «Иорк». Выступление это очень важно для понимания политических взглядов Гарибальди. Заявляя о своей готовности служить в войсках короля Карла Альберта, он со всей силой подчеркивает, что эта готовность – лишь вопрос тактики, но что по убеждениям он был и остается республиканцем.

– Я всегда был республиканцем, – заявил Гарибальди. – Но сейчас я вижу, что ради блага Италии мне приходится отказаться от единственной формы правления, которая соответствует нуждам отечества, и вступить в союз с Карлом Альбертом… Вы все хорошо знаете, что я никогда не был сторонником королей. Но поскольку Карл Альберт берется защищать народное дело, я считаю себя обязанным предложить ему помощь свою и товарищей.

Не прошло и пяти дней, как Гарибальди распрощался с родными и уехал в Геную, – надолго, может быть, навсегда; ведь он ехал воевать с врагами итальянской свободы!

В Генуе Гарибальди навестил умирающего Анцани, которого перевезли туда тотчас по приезде в Италию. Это была их последняя встреча. Вскоре Гарибальди уехал в ставку главнокомандующего в Ровербелло.

Через несколько дней в Геную приехал Джакомо Медичи. Как было условлено в Америке, Медичи усердно вербовал добровольцев в Тоскане и терпеливо ждал на берегу прибытия «корабля с белым флагом, пересеченным черной полосой». Он совершенно не подозревал, что планы Гарибальди изменились. Долго пришлось бы ему «ждать у моря погоды», если бы он случайно не узнал о приезде Гарибальди в Ниццу. Однако при встрече с Гарибальди в Турине Медичи забыл свою обиду и сердечно обнял своего учителя и друга.

– Что слышно в Ровербелло? – спросил Медичи. – Вы ведь поехали туда, чтобы предложить свою шпагу Карлу Альберту?

Гарибальди презрительно усмехнулся:

– Эти люди, – сказал он, – не заслуживают, чтобы мы им подчинялись. Нет, это не люди, дорогой Медичи! Единственное, чему мы должны теперь служить, это отечество и только отечество!

Больше он не желал ничего рассказывать, несмотря на настойчивые просьбы Медичи.

А дело обстояло так. 4 июля в ставке состоялось свидание Гарибальди с королем Карлом Альбертом. Король, как этого и следовало ожидать, обошелся с ним очень холодно и сухо, предложил ему «уехать в Турин и там дожидаться распоряжений военного министра Риччи». Долго пришлось ждать герою… Наконец Риччи соблаговолил пригласить его во дворец. Министр завел длинную беседу, пересыпанную пустыми любезностями, и вскользь заметил:

– А знаете, что бы я вам посоветовал? Поезжайте-ка в Венецию. Там во главе маленькой флотилии из нескольких барок вы сможете быть полезным Венеции в качестве корсара. Думаю, что это самое подходящее для вас место и занятие.

Гарибальди, пожав плечами, спокойно отвечал:

– Вы ошибаетесь, сеньор, я вольная, а не ручная птица.

Второй раз Гарибальди предложил свою жизнь и шпагу итальянским «либеральным» властителям (первый раз – Пию IX) и вторично получил высокомерный отказ. Сам Карл Альберт, смертельно ненавидевший республиканцев, не желал, конечно, связываться с революционером и бывшим изгнанником. Тем более, что этот «бандит 1-й категории» (как значилось в приговоре суда) был когда-то его же собственным, короля, именем приговорен к позорной казни!

«Я увидал его, – писал впоследствии Гарибальди, – увидал этого человека, который убил благороднейших сынов Италии, который приговорил меня и других товарищей к смертной казни… И я понял, отчего он так холодно со мной обошелся. Однако я готов был служить Италии при короле с тем же рвением, как намерен был служить при республике. Объединить Италию, освободить ее от проклятых чужеземцев – такова была цель моя и всех моих соотечественников в то время. Скажу лишь, что, будучи приглашен возглавить войну за независимость, Карл Альберт не оправдал нашего доверия… Он был главной причиной итальянского поражения».

Оскорбленный, страдающий от приступов лихорадки, схваченной в Ровербелло, Гарибальди уехал в Милан. Там он предложил свои услуги временному правительству Ломбардии; состоявшему из сторонников конституционных реформ. В революционном городе «героических пяти дней» Гарибальди встретил значительно большее понимание и сочувствие. С балкона отеля «Белла Венециа» он произнес речь перед приветствовавшей его толпой:

– Дорогие миланцы! Я благодарю вас за овации, но теперь нельзя тратить время на крики и болтовню, – теперь время действовать! Мы должны преградить врагу путь в наши прекрасные земли!

«Члены временного правительства, – пишет Гарибальди в «Мемуарах», – были порядочные люди, и я ценил их, несмотря на то, что наши политические взгляды расходились. Все было бы хорошо, если бы на них не оказывал дурного влияния королевский посол Собреро. Меня изводили лихорадка и беседы с Собреро (который, между прочим, не выносил наших красных рубашек,уверяя, что они… являются прекрасной мишенью для врага)».

С мая в Милане находился приехавший из Лондона Мадзини. Он писал пламенные статьи в своем журнале «Italia del Popolo», доказывая, что войну с Австрией необходимо сделать как можно более популярной и для этого привлечь к защите родины героя Монтевидео. Наконец временное правительство решилось назначить Гарибальди начальником «всех волонтеров» в районе между Миланом и Бергамо, то есть примерно трех тысяч человек.

Добровольцы эти представляли пеструю смесь всех наций и были очень скверно обмундированы. Одни были одеты в штатское, другие в военную форму; одни нарядились в «риттеры» (австрийские куртки, брошенные имперской армией во время бегства из Милана 23 марта), другие носили бархатные блузы и калабрийские шляпы с перьями; вооружением одних были швейцарские карабины, других – австрийские «зильдеры» или охотничьи ружья. Но все это не смущало Гарибальди: в Монтевидео ему случалось и не то видеть. Он был счастлив, что сможет, наконец, сразиться с ненавистными чужеземцами, угнетателями Италии. Лучшему из добровольческих отрядов он дал название «Анцани» (в честь погибшего товарища), назначив командиром его Медичи. 25 июля он выехал, согласно приказу временного правительства, в Бергамо.

Но Гарибальди приехал слишком поздно. В тот же день австрийцы разбили пьемонтскую армию под Кустоццой, и она спешно отступала к Милану. Крупная, прекрасно вооруженная и дисциплинированная армия Карла Альберта вовсе не уступала австрийской. Она и сейчас могла бы дать отпор врагу, если бы во главе ее стояли опытные командиры, верящие в народное дело; она и сейчас смогла бы защитить против 35 тысяч австрийцев огромную столицу Ломбардии, с мужественным, поголовно вооруженным населением, с богатым артиллерийским парком. Но пьемонтской армии не хватало главного: веры в освободительное дело.

Кроме того, Карл Альберт целых пять месяцев не предпринимал решительных военных действий, теряя золотое время и упуская множество прекрасных возможностей овладеть положением. Если бы еще в марте, тотчас после миланского восстания, пьемонтская армия обрушилась на отступающие войска Радецкого и не позволила им добраться до «четырехугольника крепостей» (Мантуя, Пескьера, Леньяго и Верона), вероятно, австрийцев уже не было бы в Италии. Но Карл Альберт и тут был верен своей трусливой медлительной тактике. Так, в мае, после наполовину выигранной битвы при Санта Лучия (близ Вероны), устрашившись грозного «четырехугольника крепостей», он приказал войскам отступить.

О знаменитом «четырехугольнике крепостей», при помощи которого австрийская армия господствовала над верхней Италией и охраняла Бреннерский проход в Альпах, Энгельс пишет в статье «Как Австрия держит в своих руках Италию» следующее: «Существует старинная поговорка, что кто держит в своих руках Мантую, тот господствует в Италии… Будет не так-то легко выгнать австрийцев из Италии, даже если в их руках будет находиться одна только Мантуя» [20]20
  К. Маркс и Ф. Энгельс.Соч., т. XI, ч. 2, стр. 77.


[Закрыть].

Анализируя далее силу этой позиции, занятой австрийской армией, Энгельс пишет: «В чем же заключалась сила позиции Радецкого? Она заключалась попросту в том, что крепости не только прикрывали его от атаки, но что они заставляли неприятеля разделять свои силы, между тем как Радецкий под их защитой мог действовать всей совокупностью своих сил, в любом данном пункте, против той части неприятельской армии, которая могла бы оказаться перед ним… Более того: итальянцам приходилось действовать разрозненными корпусами по обеим сторонам рек, и ни один из этих корпусов не мог оказать быстрой поддержки другому, между тем как Радецкий, благодаря своим крепостям и предмостным укреплениям, мог по своему желанию передвигать всю свою армию с одного берега реки на другой… Чтобы блокировать Мантую, требуется три армии… При искусном маневрировании посреди рек и крепостей каждаяиз этих трех армий может быть ad libitum [по желанию] атакована всемиавстрийскими силами… Мы без колебаний решаемся сказать, что эта позиция является одной из сильнейших в Европе…» [21]21
  К. Маркс и Ф. Энгельс.Соч., т. XI, ч. 2, стр. 80–81.


[Закрыть]

В данном случае своевременные быстрые действия объединенных войск итальянских государств могли бы еще в 1848 году окончательно изгнать из Италии войска Радецкого, тем более что войска эти уже не имели в тылу прежней мощной австрийской монархии.

«Если бы Пьемонт был республикой, если бы туринское правительство было революционным и имело мужество прибегнуть к революционным мерам, – писал Энгельс, – ничто не было бы потеряно. Но итальянской независимости нанесен удар, – не оружием непобедимых австрийцев, а трусостью пьемонтской королевской власти» [22]22
  К. Маркс и Ф. Энгельс.Соч., т. VII, стр. 337.


[Закрыть].

В той же статье Энгельс пишет, что здесь действовала не только одна трусость. «Изменник ли Карл-Альберт или нет – одной его короны, одной лишь монархиидостаточно, чтобы привести Италию к гибели.

Но Карл-Альберт изменник. Во всех французских газетах сообщается о грандиозном европейском контрреволюционном заговоре всех великих держав и о плане похода контр-революции в целях окончательного порабощения всех европейских народов. Россия и Англия, Пруссия и Австрия, Франция и Сардиния – все подписали этот священный союз.

Карл-Альберт получил приказ начать войну с Австрией, дать нанести себе поражение и тем доставить австрийцам возможность восстановить «спокойствие» в Пьемонте, Флоренции, Риме и ввести повсюду сословную конституцию. За это Карл-Альберт должен получить Парму и Пьяченцу…» [23]23
  К. Маркс и Ф. Энгельс.Соч., т. VII, стр. 339.


[Закрыть]

Вести о поражениях пьемонтской армии и о потере линии Минчио – Ольо, открывавшей для австрийского наступления всю Ломбардию, привели миланцев в ужас. Проклиная Карла Альберта, толпа стала осаждать дворец Гресси. Бледный, как стена, король пытался уверить народ, что решил «победить или умереть со своими миланцами», но словам этим никто уже не верил…

В Милане спешно создался «Комитет самозащиты». Он организовал работы по укреплению города и баррикадированию улиц, собирал оружие и т. д. В Милан был срочно вызван Гарибальди. С тремя тысячами бойцов Итальянского легиона он двинулся в Монцу, рассчитывая занять там выгодную позицию на правом фланге неприятеля и, непрерывно атакуя, помогать этим осажденному Милану.

Но напрасны были все усилия, бесполезны все героические порывы! Короли всегда имеют свой расчеты, противоположные народным интересам. 4 августа Карл Альберт предложил австрийцам заключить перемирие, и предложение это было принято. Ярость и озлобление миланцев были неописуемы. Они осадили дворец короля. Ночью, тайком, он бежал, как вор, спасая свою шкуру. 5 августа пьемонтская армия покинула Милан. Многие богатые миланцы с семьями ушли из города вместе с отступавшей армией. Оставшиеся в припадке, отчаяния стреляли в уходящих пьемонтских солдат. Более половины населения бежало из Милана.

Оставаться теперь в Монце было для гарибальдийцев и бесцельно и опасно. «Перемирие, капитуляция, бегство, – пишет Гарибальди в «Мемуарах», – эти известия поразили нас одно за другим, как удары грома. Страх и деморализация объяли людей. Некоторые трусы, к несчастью, оказавшиеся в рядах моего легиона, побросали ружья на улицах Монцы и бросились бежать куда глаза глядят. Остальные товарищи, возмущенные их позорным поведением, стали целиться в них из ружей, ко я удержал их. Благодаря мне и другим офицерам удалось предотвратить кровопролитие».

Гарибальди еще верил в возможность отстоять Милан. Он решил идти на помощь столице Ломбардии и обратился к своим волонтерам с манифестом, который заканчивался такими словами: «Ободритесь и присоединитесь все к моей колонне, движущейся к Милану, чтобы оказать помощь его благородным жителям и прогнать ненавистного врага. Спасение родины зависит от быстроты ваших действий. Генерал Гарибальди».

Но в это самое время пьемонтцы начали уже отступать к Тичино, и Радецкий с триумфом входил в Милан…

Гарибальди сообщает в «Мемуарах»: «При таких обстоятельствах я решил удалиться и направиться к Комо с тем, чтобы выжидать в этой гористой местности результата событий и, за отсутствием другого исхода, начать партизанскую войну».

В его партизанской колонне простым рядовым шагал Джузеппе Мадзини с английским карабином за плечами. Впрочем, это был только красивый жест. Вскоре у Мадзини произошла первая крупная размолвка с Гарибальди, и из Комо Мадзини уехал в Швейцарию. Об этом конфликте Гарибальди говорит в «Мемуарах» довольно глухо; «Я совершил в Милане ошибку, которую Мадзини никогда не мог мне простить: я указал ему, что нехорошо поддерживать у такого большого количества молодых людей иллюзию, будто мы в состоянии провозгласить республику, в то время как войска и волонтеры дрались с австрийцами». (Очевидно, подразумевается: «дрались под знаменем пьемонтского короля».)

Единственным итальянским городом, сумевшим в это время отстоять свою свободу и независимость, являлась Венеция. Но и она едва не стала жертвой вероломства пьемонтского короля. 3 июля, венецианское собрание постановило, во имя объединения всех сил итальянцев против австрийцев, немедленно войти в состав пьемонтского королевства. Карл Альберт «великодушно» согласился принять этот дар, предварительно договорившись с Веной о… передаче Венеции австрийцам!

Никто из итальянских патриотов не подозревал такого омерзительного предательства. 10 июля английский посланник в Турине Аберкромби весьма секретно уведомил английского премьера лорда Пальмерстона: «Его величество король сардинский согласен, чтобы границей королевства на востоке была река Адидже». Это означало, что все итальянские земли восточнее Адидже (Этча) перейдут к Австрии. А после этого, 7 августа, королевские комиссары Колли, Чибрарио и Кастелли опубликовали следующее жульническое воззвание к венецианцам:

«Граждане! Призванный вашим свободным голосованием король Карл Альберт принимает вас и объявляет вас одной из лучших частей своей великой семьи… Венецианцы! Король опоясался шпагой, чтобы пролить свою кровь и кровь своих сынов за вас!.. Благодаря вашей храбрости вы сейчас свободны. Этого высшего блага никто не может у вас отнять!»

Все эти высокопарные фразы имели целью только скрыть истинное положение вещей. Уже готов был предательский план – «принять» свободную Венецию в королевские объятия и предать ее, связанной и порабощенной, австрийским тиранам.

Об оставлении Милана венецианцы узнали из генуэзского журнала «Il Pensiero Italiano». Улицы Венеции мгновенно наполнились взволнованными толпами. Народ требовал объяснений от королевских комиссаров. Те поспешили опубликовать новое воззвание, в котором говорилось: «Венеция находится в исключительном положении. Наш флот защищает ее с моря. Венеция может и хочет сопротивляться. Она – истинный оплот итальянской свободы, она первая подала пример свободной жизни!»

Но правду скрыть не удалось: в этот же день начальник главного штаба пьемонтского войска генерал Саласко подписал позорное перемирие.

«Это перемирие, – писал Гарибальди, – взбесило всех… И мы, пришедшие на помощь Ломбардии, не смогли даже обнажить за нее шпагу! Можно было сойти в могилу от стыда».

Узнав обо всем, венецианцы собрались толпой, готовые растерзать королевских комиссаров. Последним с трудом удалось спастись.

Венецианцы твердо решили защищаться. Даниель Манин снова был облечен властью президента. Благодаря решимости и сплоченности своих граждан Венеция, наперекор предательскому договору, заключенному Карлом Альбертом, осталась независимой республикой.

В это время Гарибальди удалось добраться с верными ему волонтерами до Варезе, а затем до Кастеллетто (близ Ароны). Генуэзский герцог приказал ему «немедленно распустить свои банды и убраться вон с пьемонтской территории». Но Гарибальди твердо заявил герцогу:

– Я свободный гражданин, пьемонтского короля я не признаю, и никто не смеет лишить меня права гнать чужеземцев из родной страны!

Затем Гарибальди опубликовал воззвание (по утверждению одного из биографов Гарибальди, Гверцони, оно оставалось много лет неизвестным и только в конце прошлого века было обнаружено в манускрипте Пикоцци):

«К Итальянцам

Будучи избран в Милане народом и его представителями вождем людей, поставивших своей единственной целью – независимость Италии, я не могу примириться с унизительными условиями перемирия, подписанного королем Альбертом с ненавистным чужеземцем, властвующим в нашей стране…

Если сардинский король сохранил свою корону при помощи преступлений и низостей, то я и мои товарищи не хотим идти на подлость, чтобы сохранить свою жизнь.

…Теперь, когда все единодушно признали высшую истину, требующую уничтожения тиранов; теперь, когда разоблачены предатели, взявшие в свои руки поводья революции с целью ее погубить, – теперь народ не хочет больше обманов! Он понял свою величественную мощь, он проверил ее на опыте и желает сохранить ее ценою жизни.Мы не намерены скитаться, как бродяги, на земле, которая принадлежит нам по праву, мы не будем безучастно глядеть на дерзость предателей и разорение, причиняемое чужеземцем. Мы будем драться, как львы, без передышки, в святой войне за независимость Италии, – и последний наш вздох отдадим отечеству.

Кастеллетто, 13 августа 1848. Гарибальди»

Что означало это гордое воззвание? На что надеялся и на что мог рассчитывать Гарибальди со своей кучкой волонтеров? Во всяком случае, воззвание это лишний раз подтверждает, что Гарибальди, несмотря на временные заблуждения, уже тогда отдавал себе отчет в том, какой единственный правильный путь освободительной борьбы в Италии. Он видел, что спасение – в республике, в объединении всех сил народа для решительного разгрома и изгнания интервентов-иноземцев, как это сделала Французская республика 1793 года. Энгельс писал: «Такая подлиннонациональная война, – война, подобная той, какую ломбардцы вели в марте 1848 года, когда они прогнали Радецкого за Олло и Минчо, – вовлекла бы в борьбу всю Италию и наполнила бы безмерной энергией римлян и тосканцев…

Но массовое восстание, всеобщая инсуррекция народа, это – средства, пред применением которых королевская власть отступает в ужасе. К таким средствам может прибегать только республика, – это показал 1793 год» [24]24
  К. Маркс и Ф. Энгельс.Соч., т. VII, стр. 338–339.


[Закрыть].

Захватив силой в порту Арона пароходы «Сан Карло» и «Вербано», Гарибальди переправил на них полторы тысячи своих добровольцев и 14 августа расположился лагерем в Луино. На следующее утро на него напал корпус австрийцев в три тысячи человек, но был разбит гарибальдийцами и в панике бежал, оставив на дороге сто восемьдесят человек ранеными и убитыми. 18 августа Гарибальди вступил в Варезе; население встретило его восторженно. Таким образом, Гарибальди бросил вызов огромной австрийской армии, не желая признавать унизительного для итальянского народа перемирия.

Затем Гарибальди задумал и выполнил удивительно смелый маневр. 20 августа он оставил у Арчизате двести человек под командой Медичи, приказав им держаться как можно дольше и непрерывно тревожить австрийцев перестрелкой. Сам он отошел на север к холмам Индуно. Уже через три дня дивизия д'Аспре (одиннадцать тысяч штыков) вступила в Варезе, а две остальные австрийские колонны шли из Луино и Комо, занимая все проходы в Швейцарию.

Генерал д'Аспре все еще воображал, что Гарибальди находится к северу от него. Между тем основные силы Гарибальди в течение двух дней осторожно пробирались на юг, в обход австрийцев. «Все это время, – вспоминал Гарибальди, – приходилось часто менять направление, почти каждую ночь переходить на новое место и лавировать, чтобы обмануть неприятеля». Наконец Гарибальди удалось проникнуть незамеченным в тыл австрийцев у Мораццоне. Но его смелый маневр был открыт по доносу шпиона.

26 августа пятитысячная колонна австрийцев неожиданно обрушилась на гарибальдийцев, изнуренных и ослабевших после трудного перехода.

Несмотря на свою малочисленность, гарибальдийцы продержались до наступления ночи. Если бы командир австрийской колонны лучше ориентировался в обстановке, он ударил бы в правый фланг партизанского отряда – именно там пролегали тропы, ведущие в Швейцарию. Благодаря этому упущению австрийцев гарибальдийцам удалось спастись.

«Сделав кое-как перевязку раненым и усадив некоторых на коней, – рассказывает Гарибальди, – мы начали незаметно пробираться по одной из забаррикадированных нами улочек. Мы заставили пойманного нами священника указать нам дорогу, но он делал это с большой неохотой и скоро сбежал. (Да оно и понятно: эта раса вампиров существует в Италии для того, чтобы быть агентами и лакеями иностранцев.) Ночь была темной, и окрестности освещались только заревом пожара… Нас было около семидесяти человек. В течение ночи нам удалось отойти от неприятельского расположения. Во время этого утомительного ночного марша по почти непроходимым тропинкам около тридцати товарищей от нас отстали и добрались до швейцарской границы лишь вечером следующего дня». Второй группе гарибальдийцев под командой Медичи также удалось пробраться за границу.

Так неудачно кончилась первая попытка Гарибальди организовать общенациональный отпор интервентам, угнетателям Италии.

Именно в это время Гарибальди сделал важное открытие: основная масса народа Северной Италии – крестьянская масса – довольно безучастно относилась к национально-освободительному движению.

«Здесь, – пишет он в «Мемуарах», – я впервые узнал на опыте, что деревенское население питает мало симпатий к национальному делу; возможно, это потому, что они находятся под влиянием духовенства; или же потому, что они вообще враждебно относятся к своим господам, которые при нашествии чужеземцев большею частью эмигрируют, предоставляя, таким образом, крестьянам расхлебывать заваренную ими кашу».

Гарибальди всем своим существом тяготел к народным массам и ждал от них поддержки и помощи. Но разобраться по-настоящему в особенностях жизни и быта крестьян и в отношении их к национальной революции Гарибальди не сумел – об этом говорят приведенные выше его рассуждения. Между тем вовсе не везде умами крестьян владело только духовенство, да и настроения деревни были неодинаковы даже в пределах итальянского севера, где действовали отряды Гарибальди.

Интересны с этой точки зрения высказывания великого русского мыслителя и революционера Н. Г. Чернышевского, который внимательно следил за освободительной борьбой в Италии. [25]25
  Статьи Чернышевского в журнале «Современник» отражают более поздний период итальянской революции (1859 г.). Однако приводимые в статьях факты о положении крестьянства в различных районах сохраняют свою силу и для периода, о котором идет речь (Л. Л.).


[Закрыть]

Чернышевский приводит в «Современнике» следующие наблюдения корреспондента английской газеты «Таймс»:

«Поселяне Ломеллинской провинции (земли между Сезией и Тичино) не любят ни австрийцев, ни французов; ни своего правительства. Они имеют только одно чувство – ненависть ко всем «проклятым господам». Они думают, что богатые, – «богатыми» они называют всех, кто не работает руками, – имеют выгоду от войны и приносят ей в жертву поселян и их интересы… Кроме того, в Сардинии есть сильная реакционная партия. Я встречал, кроме священников, также и фермеров, сельских старшин и других людей, принадлежащих к ней. «E troppo cara la Liberta!», – сказал один из них («Слишком дорого обходится свобода!»). Прежде он платил в казну только 150 франков, а теперь подати с него постепенно повысились до 400 франков».

Комментируя рассказ корреспондента, Чернышевский делает чрезвычайно ценное замечание: «Важно отметить, что чувство ненависти к австрийцам-поработителям итальянское крестьянство испытывало только там, где были кровно затронуты его экономические интересы». В доказательство Чернышевский приводит следующие факты, почерпнутые из той же корреспонденции «Таймса»: «В горах, где больше мелких собственников и где, стало быть, карман народа страдает от тяжелой поземельной подати, наложенной австрийским правительством, поселянин так же сильно желает низвержения австрийского правительства, как по всей Ломбардии желают этого высшие классы горожан». «Напротив, – добавляет Чернышевский, – в оккупированных равнинах, где итальянский крестьянин видел перед собой крупного помещика, эксплуатирующего его, он всю свою ненависть и горькое озлобление обрушивал на этого барина». Однако, как подчеркивает Чернышевский, эти крестьяне заблуждались, ибо, по сути дела, они должны были «за все винить австрийское правительство, которое угнетало их через посредство землевладельцев». Отмечая это настроение ломбардских крестьян, Энгельс также ссылается на корреспонденцию «Таймса» и указывает, что австрийцы нарочно освобождали от налогового бремени определенные сельские районы, чтобы не портить отношений с крестьянством. Так, например, в Ломеллине австрийские «реквизиции и поборы, повидимому, насколько возможно, ограничивались собственностью знати и городами, являющимися центрами итальянского патриотизма, между тем как крестьянство было, насколько возможно, пощажено. Такая политика является характерно австрийской, и она была таковой с 1846 г…» [26]26
  К. Маркс и Ф. Энгельс.Соч., т. XI, ч. 2, стр. 172–173.


[Закрыть]. Ни Гарибальди, ни вообще республиканская партия не умели еще разобраться в сложных особенностях крестьянских интересов. Они не могли и не пытались разъяснить крестьянину, что в конечном счете коренным источником его бед является иноземное австрийское иго, что без изгнания оккупантов-австрийцев нельзя вести никакой борьбы и против собственного помещика. Вот почему во время походов по Северной Италии героические гарибальдийцы не сумели сдвинуть и поднять массу крестьянства на путь национально-освободительной борьбы, несмотря на то, что пользовались сочувствием крестьян и даже пополняли свои ряды одиночками-добровольцами из деревень.