Текст книги "Гарибальди"

Автор книги: Абрам Лурье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Итальянское правительство играло в этом вопросе крайне жалкую роль. Его обошли. Мир был заключен без его ведома. Пруссия, союзница Италии, не нашла даже нужным с ней советоваться. По выражению итальянских патриотов, Венеция была дана Италии, как унизительная подачка, «как кость, брошенная собаке». Ей было заявлено напрямик, что на большее нечего рассчитывать. Без дальних околичностей Наполеон отправил в Венецию генерала Лебефа для выполнения условленной процедуры: принятия этой области и передачи ее после «плебисцита» Италии. Несмотря на возмущение народа и вполне боеспособную армию, Виктору Эммануилу «ничего более не оставалось», как подписать продиктованный, ему мирный договор (3 октября). Таким образом, в результате корыстной династической политики Пьемонта накануне занятия гарибальдийцами Триента приходилось очищать весь завоеванный итальянский Тироль.

Даже самым близким людям Гарибальди не выдавал волновавших его чувств. Спокойно взял он перо и в ответ на телеграмму Ламармора написал только одно слово: «Obbedisco»(«Повинуюсь»),

ПОСЛЕДНИЕ ПОБЕДЫ ГАРИБАЛЬДИ

Настало время «опрокинуть обломки светского владычества папы и завоевать для Италии ее великую столицу». Эта мысль не давала покоя отшельнику Капреры. Еще в 1864 году французские войска очистили Рим, но туринское правительство обязалось не покушаться на светскую власть папы в Риме и во всей Папской области. «В Риме не было больше солдат Бонапарта. Неужели же несколько тысяч наемников – отбросы всех европейских клоак – будут держать под угрозой великую нацию и препятствовать ей воспользоваться своими священными правами?» – писал Гарибальди. Он не мог оставаться пассивным. Разве он не клялся перед тысячными толпами итальянцев: Roma о morte! (Рим или смерть!)

Рассчитывать на туринское правительство не приходилось. Оно, по обыкновению, трепетало перед Наполеоном III, не смея и помышлять о завоевании Рима. «Ждать инициативы тех, кого это касается, – иронизировал Гарибальди, – значило лелеять напрасные надежды, о которых говорит надпись на вратах Дантова ада: «Оставь надежду всяк, сюда входящий».

В этот период революционное брожение в Италии заметно усилилось. Не только широкие массы, но и значительные слои буржуазии были недовольны трусливой политикой правительства и возмущались военными неудачами армии. Парламент резко критиковал министров. Глава правительства Риказоли распустил беспокойный парламент и назначил новые выборы. Левая фракция парламента стала энергично готовиться к выборам и обратилась к Гарибальди с просьбой приехать и принять участие в предвыборной кампании.

«В одно прекрасное весеннее утро 1867 года, – рассказывает Джесси Марио, – мы (я и мой муж) были приятно поражены, увидав, что к нашему дому на площади Беллозгвардо во Флоренции подъехала коляска, из которой вышел Гарибальди. Бодрым голосом он попросил накормить его и приготовить ванну. Его сопровождали Бассо и ординарец Маврицио». Выяснилось, что он собирается совершить поездку в Венецию и предлагает супругам Марио, Альберту и Джесси. составить ему компанию.

Поездка Гарибальди в Венецию и другие города носила, как всегда, торжественный характер: население всюду встречало его овациями. Парламентская кампания мало интересовала в это время Гарибальди, но каждое свое выступление он использовал для единственного призыва: выбирать в парламент таких людей, которые поведут патриотов на Рим! В Болонье он говорил: «Пошлите в парламент таких людей, которые поведут нас в Рим, как в свой собственный дом, людей, которым интересы народа будут дороже, чем интересы попов». В Венеции, с балкона дворца Цеккини, где он жил, Гарибальди говорил – народу: «Остался еще один кусок Италии, который имеет для нас значение: Рим! Попы не хотят уступить его Италии! Эти люди в течение стольких веков грязнили и унижали Рим, превращая его в клоаку, – пора, чтобы они перестали осквернять нашу столицу!»

Из Венеции Гарибальди поехал в Киоджию, Тревизо, Удино, Пальмануову, Беллуно, Фельте, Виченцу, Верону и всюду настойчиво повторял одно и то же: сперва надо добиваться Рима мирными средствами, но если эти средства окажутся бесполезными, придется завоевывать его силой оружия! Узнав, что выдвинутые им в парламент кандидаты – Кунео и другие – не избраны, Гарибальди махнул рукой и сказал:

– Ладно, ладно, я вижу, что не гожусь для ремесла предвыборного агитатора!

В начале сентября Гарибальди уехал в Женеву, чтобы принять участие в заседаниях Международного Конгресса Мира.

Конгресс Мира, собравшийся в 1867 году в Женеве, представлял собой довольно причудливую смесь демократов, пацифистов, анархистов, социалистов и клерикалов (последние проникли на конгресс под предлогом борьбы за «евангельский мир»!). Появление Гарибальди на трибуне конгресс встретил бурными аплодисментами, но настроение его членов резко изменилось, когда итальянский революционер громким голосом прочел свои тезисы, в числе которых были следующие: «Все нации – сестры», «Члены Конгресса избираются демократическими обществами народов», «Папство, наиболее вредная из сект, объявляется низверженным», «Место священнослужителей, «откровений» и суеверий должны занять служители науки и культуры», «Только демократия в состоянии уничтожить страшный бич человечества – войну».

Но наибольший переполох Конгресса вызвал последний тезис: «Только раб имеет право воевать с тираном: это единственный случай, когда война разрешается».

Напрасно сторонники Гарибальди пытались защищать его тезисы. Церковники подняли неистовый шум. Но Гарибальди заявил, что вполне удовлетворен: он бросил «зажигательную бомбу» в сборище беззубых пацифистов. Подозвав к себе Джесси Марио, он тихо сказал ей:

– Так не забудьте: тот, кто возвращается вместе со мной, должен быть совершенно наготове в среду.

– К чему наготове? – изумленно спросила Марио.

– К походу на Рим, – спокойно ответил Гарибальди.

Не дожидаясь голосования своих тезисов (они были потом отклонены), Гарибальди поспешил уехать в Италию.

***

Настроение только что избранной всеитальянской палаты депутатов – «субальпийского парламента» – было еще более оппозиционным, чем предыдущей. Риказоли пришлось уйти в отставку. Его место занял Раттацци – его убеждения считались «более прогрессивными». Но ничего хорошего Гарибальди не мог ожидать и от этого министра. Ведь именно Раттацци являлся виновником аспромонтской катастрофы. Кроме того, по его приказу был в свое время арестован Гарибальди.

Новый глава правительства вел себя двулично и нерешительно. С одной стороны, он ничего не имел бы против присоединения Рима к итальянскому государству. С другой стороны, он как огня боялся гнева Наполеона III. Поэтому Раттацци соглашался смотреть сквозь пальцы на кампанию Гарибальди в пользу присоединения Рима, но ставил явно неосуществимые условия. «Восстание, – говорил он, – должно обязательно начаться в самом Риме, то есть выражать волю римского населения; Наполеон III должен гарантировать, что откажется от попытки интервенции в пользу папы; Виктор Эммануил должен обещать, что пошлет свои войска на помощь восставшим». И так далее… Конечно, пьемонтский король был бы рад «округлению» своих владений, в которые сейчас уже входила большая часть Италии. Но он отказывался давать малейшие обещания, пока не было полной гарантии, что Франция сохранит нейтралитет.

Пока все эти люди рассуждали, ставили условия и уговаривали друг друга, Гарибальди действовал с обычной для него решительностью. К концу августа поход на Рим был уже подготовлен, все участники распределены по местам. Майор Кукки тайно поехал в Рим, чтобы возглавить там восстание. Менотти Гарибальди должен был двигаться на Рим из Терни через Монте Ротондо; Ачерби [71]71
  Джиованни Ачерби(1825–1869) – участник обороны Венеции и мадзинистских заговоров, позже сражавшийся в рядах «альпийских стрелков» и «тысячи».


[Закрыть]– из Орвието через Витербо; Никотера и Саломон – через Веллетри; зять Гарибальди Канцио – со стороны моря. Все это подробно предусматривали инструкции, составленные Гарибальди. Сам он 23 сентября отправился по орвиетской дороге с намерением провести ночь в Синалунге (в пятидесяти милях от орвиетской границы). Встревоженные друзья уговаривали его не ехать. Они были уверены, что Гарибальди арестуют. Он отвечал:

– Я должен ехать. Ведь я всегда говорю моим волонтерам: «Когда римляне нас позовут, мы пойдем на Рим». Кроме того, если правительство захочет меня арестовать, оно это сделает, где бы я ни находился.

Спорить с ним было бесполезно. У префекта Ареццо уже имелось к этому времени распоряжение об аресте Гарибальди. Но он не решился сделать это немедленно, видя энтузиазм населения, приветствовавшего героя. Телеграф передал приказ арестовать революционера в пути. Приехав в Синалунгу, Гарибальди заночевал у одного товарища. Но не успел он лечь в постель, как отряд карабинеров окружил дом. Войдя в комнату, офицер заявил Гарибальди, что он арестован. Гарибальди отнесся к этому спокойно; он просил только позволить ему принять ванну, что привык делать перед сном. После этого его вместе с Бассо и дель Веккио отправили во Флоренцию. Только в Пистойе поезд сделал небольшую остановку: Бассо и дель Веккио должны были сойти. Гарибальди успел незаметно сунуть в руку дель Веккио записку: «Римляне имеют такое же право, как все рабы и угнетенные, восстать против своих тиранов – то есть духовенства. Долг итальянцев помочь им, пусть даже арестуют пятьдесят Гарибальди. Надеюсь, итальянцы это сделают! Римляне и итальянцы, вперед! Осуществляйте свое прекрасное решение. Весь мир глядит на вас. Совершив это дело, вы сможете шагать с гордо поднятой головой и скажете всему миру: мы освободили дорогу братской семье народов, избавив их от самого отвратительного врага – папства. Дорогой дель Веккио, если вас не арестуют, опубликуйте эти строки в печати. Дж. Гарибальди».

***

Известие об аресте Гарибальди вызвало во многих местах Италии сильные волнения. Левая фракция парламента заявила протест, народные массы бушевали, грозя смертью премьеру Раттацци. Угроза едва не была приведена в исполнение. Раттацци с большим трудом спасся от гибели. Во многих городах происходили демонстрации, а в Генуе толпа штурмовала дворец Турси. В это время Гарибальди сидел в алессандрийской крепости. Но всеобщее сочувствие было столь велико, что даже солдаты алессандрийского гарнизона толпами собирались у окон цитадели и кричали узнику: «В Рим! В Рим!»

Наконец по поручению Раттацци к Гарибальди явился морской министр Пешетто и пытался убедить его прекратить свою революционную деятельность. Герою разрешалось уехать на Капреру с одним условием – чтобы он не пытался больше покинуть остров. Гарибальди наотрез отказался давать какие бы то ни было обещания. Считая его пребывание в пределах Италии опасным, министр вынужден был разрешить ему свободный отъезд на Капреру «без всяких условий и ограничений».

Подготовка к походу на Рим безостановочно продолжалась. Достаточно было искры, чтобы произошел взрыв. Первыми вторглись на папскую территорию сто пятьдесят молодых волонтеров во главе с триентинцем Луиджи Фонтаной (одним из «тысячи»). Перейдя границу, повстанцы напали на Аквапенденте и после ожесточенной схватки овладели городом, взяв в плен около тридцати папских жандармов. Ачерби и Менотти поддержали смельчаков, первыми начавших кампанию. 3 октября отряд Фонтаны, занявший Аквапенденте, получил значительное подкрепление: к нему присоединилось несколько сот краснорубашечников. Объединенный отряд занял Сан Лоренцо и Баньорею.

Поход на Рим начинался довольно успешно. Главный же его организатор находился на острове Капрере. Гарибальди, разумеется, не мог спокойно оставаться в глуши в то время, как его товарищи дрались за начатое им дело. Но за островом, вопреки обещанию министра, был установлен строжайший надзор. Эскадра из девяти военных кораблей (не считая нескольких малых судов) крейсировала вокруг крохотного острова, не пропуская ни одной мало-мальски подозрительной лодки. Такой страх внушал итальянскому правительству неукротимый Гарибальди!

Зять Гарибальди Канцио заявил, что берется его освободить, и, не теряя времени, принялся осуществлять свое намерение.

Казалось, при такой охране вырваться на волю было совершенно немыслимо. Командир эскадры, не удовлетворяясь принятыми мерами, организовал еще усиленную слежку за Гарибальди. То он посылал на остров шпиков, то сам являлся к Гарибальди под предлогом осведомиться «о его здоровье». Специальному надзору подвергались также все его лодки, в том числе яхта, подаренная ему в Англии. И при всем том капитану Изоле пришлось рапортовать начальству, что он ни за что не ручается: «Чтобы охранять такого пленника на острове, надо к каждому утесу приставить по судну… В противном случае, со всем итальянским флотом вы не удержите Гарибальди в плену на Капрере!»

Так и случилось. Весь день 14 октября стоял густой туман, очень частый в этих местах. Едва закатилось солнце, Гарибальди тихонько пробрался к берегу, где в кустах была запрятана крохотная одновесельная лодка, так называемый «бекасин» (употребляемая для охоты за бекасами и утками). Уже совсем стемнело, но Гарибальди прекрасно ориентировался. Ведь он жил здесь уже пятнадцать лет и знал на память расположение утеса, очертание каждой бухты. Гарибальди лежал, вытянувшись на дне крохотной лодки. С ловкостью индейцев, управляющих своими пирогами (он научился этому в Америке), он действовал веслом, размеряя каждый удар, двигаясь быстро, легко и бесшумно.

Невидимый военными кораблями, он слышал каждое слово, раздававшееся на их палубах. Подплыв с востока, он высадился среди утесов острова Маддалены.

«Годы и страдания обессилили меня, и ловкость изменила мне среди скал и зарослей Маддалены. К счастью, светила луна. На море я боялся ее, но теперь, в моем утомительном пути, я благословлял ее свет. Путь был тем труднее, что я должен был перейти этот мелкий канал, не снимая башмаков, так как дно было усеяно острыми камнями; мои ботинки были полны воды, что чрезвычайно затрудняло ходьбу» («Мемуары»).

Наконец Гарибальди благополучно добрался до дома одной английской семьи, где и провел ночь. На следующее утро никто еще не подозревал об исчезновении Гарибальди.

А в это время переодетый Гарибальди вместе с Bacco, Маврицио и Кунео уже высаживался у мыса на острове Сардинии. Путники провели ночь в пещере и утром продолжали путешествие до порта Сан Паоло. В три часа 18 октября Гарибальди отплыл на паруснике к тосканским берегам, 19-го он очутился уже в канале Пиомбино, между островом Эльбой и итальянским побережьем. В Вадо Гарибальди рассчитывал сойти на берег, но это оказалось нелегким делом, так как песчаное дно на всем протяжении было покрыто водорослями и тиной. Выбравшись с большим трудом, Гарибальди и его друзья сели в ожидавшие их два кабриолета и быстро покатили в Ливорно. Он велел всем звать себя «Джузеппе Пане» (под этим прозвищем в дни своей юности он впервые фигурировал в мадзинистском заговоре).

Трудно описать изумление и радость друзей, ужас и гнев пьемонтской клики и всю бурю восторга, какую вызвало в итальянском народе неожиданное появление Гарибальди. К этому времени правительство Раттацци пало, и самым авторитетным, самым любимым в стране человеком, лучше всех знающим, что сейчас надо делать, был Гарибальди.

Даже Чиальдини, которому предложили пост премьера, счел необходимым прежде всего поехать к Гарибальди и просить его отказаться от вторжения в Папскую область. Убедившись, что Гарибальди в этом вопросе непоколебим, Чиальдини отказался от предлагаемого поста.

Что же в это время происходило в Риме? Римское восстание, на которое возлагалось столько надежд, окончилось неудачей. Виной этому была плохая подготовка восстания. О нем знали очень немногие, и правительство Папской области удвоило военную охрану, закрыло часть городских ворот; выслало всех подозрительных иностранцев. День и ночь шли обыски, в городе было фактически введено осадное положение.

По плану, выработанному заговорщиками, главный отряд во главе с Кукки должен был атаковать Капитолий и, овладев им, укрепиться там. Другой отряд, полковника Босси, должен был напасть на гвардейцев в Пиацца Колонна; третий, под начальством Гверцони, через ворота Сан Паоло пройти к Коровьему полю, забрать в вилле Маттеини ружья и двигаться дальше к центру. Но римский губернатор Цоппи и полицейские власти уже знали все подробности плана. Атака Капитолия провалилась, а отряд Босси был разбит еще до того, как дошел до Пиацца Колонна.

Уже после провала восстания в самом Риме рабочим суконной фабрики Аджани (в Трастевере) удалось спрятать оружие, но полиция узнала об этом. Здание было окружено. Находившиеся в нем революционеры во главе с одной энергичной и храброй женщиной забаррикадировались, решив защищаться до последней капли крови. После ожесточенной борьбы дом был взят штурмом. Все девять революционеров погибли.

Гарибальди встретился с отрядом Менотти у границы Папской области.

– Менотти!

– Отец! – Они обнялись. Гарибальди рассказал подробности своего побега, сообщил об отданных им распоряжениях.

В Пассо Корезе Гарибальди заночевал в маленькой остерии. В полночь, когда он уже спал, получили телеграмму от Криспи: «Немедленно переходите границу, отдан приказ об аресте генерала. К вам идут карабинеры». Пришлось разбудить Гарибальди, и всю ночь он трясся в коляске, уходя от погони.

Первый серьезный бой Гарибальди дал на путях к Риму у Монте Ротондо. Эта крепость защищалась тремястами французов-наемников и двумя пушками. Вооруженный прекрасными ружьями нового образца, французский легион, состоявший на папской службе, метко стрелял из бойниц и амбразур. Но плохо вооруженные гарибальдийцы бесстрашно лезли вперед, штурмуя крепость под несмолкаемые крики «Италия и Гарибальди!».

Волонтеры гибли один за другим на подступах к крепости. Убийственный огонь хорошо укрытого противника не прекращался целый день.

– И все-таки надо победить! – твердил Гарибальди. – Сегодня же ночью мы должны взять крепость.

«Атака была назначена на 25 октября в 4 часа утра. Наши бедные, скудно одетые, промокшие, изголодавшиеся добровольцы расположились по краям дороги. Благодаря проливному дождю последних дней она превратилась в густую грязь и стала почти непроходимой. Но мужественные бойцы приготовили себе ложе в дорожной грязи. Не желая ни в чем отличаться от них, я сел рядом с ними» («Мемуары»).

В три часа утра друзья упросили его ненадолго пойти в соседний монастырь, чтобы хоть немного побыть в сухом помещении. «Но едва я расположился там и немного расправил свои болевшие плечи, как мощный крик, похожий на шум бури, заставил меня вскочить. Это был воинственный крик наших, ворвавшихся в зажженные ворота! Я быстро бросился на место боя. Ворота, обстреливаемые нашими двумя крошечными пушками, горели, как свеча, и, казалось, каждое мгновение готовы были рухнуть. Враги быстро подтащили к воротам телеги, чтобы забаррикадироваться… Но наши, словно бешеные, с быстротой молнии бросились в горящие ворота, и ничто не смогло их остановить».

В одиннадцать часов неприятель поднял белый флаг. Озлобленные тем, что папские солдаты стреляли им в спину из окон дворца, гарибальдийцы застрелили нескольких гвардейцев. Увидев это, Гарибальди бросился на защиту остальных пленных (всего сдалось пятьсот человек), под охраной группы своих штабных офицеров проводил этих людей до окраины Монте Ротондо. В распоряжении победителей оказались две пушки, много оружия, боеприпасов и пятьдесят лошадей. Эту замечательную победу Гарибальди впоследствии назвал «вторым Калатафими». Она содействовала полному очищению всей Папской области: неприятельские войска вынуждены были отойти за тибрский и теверонский мосты. Было очевидно, что папское войско будет оборонять Рим, запершись внутри его стен.

Кто в эту минуту мог сомневаться, что в скором времени Гарибальди победно вступит в Вечный Город? 29 октября генеральный штаб его находился в Кастель Джубилео – совсем близко от стен Рима. Неприятель готовился к серьезному сопротивлению: ворота дель Пополо, Порта Салара, Порта Пиа и все соседние виллы были сплошь уставлены орудиями. Убедившись, что до прибытия подкрепления штурм городских стен начинать рано, Гарибальди приказал войскам отойти назад, к Монте Ротондо. Но добровольцы никак не могли понять этого маневра и были сильно встревожены. Одни уверяли, что отход будто бы вызван королевским приказом, объявляющим Гарибальди изменником; другие – что Гарибальди сам потерял надежду на успех; третьи – что французские войска уже высадились в Чивита-Веккии (к сожалению, последнее предположение было недалеко от истины)… В этот и последующие дни из отрядов Гарибальди дезертировало очень много людей.

«Всякий обладающий здравым смыслом человек, – писал по этому поводу Гарибальди, – легко увидит, что наши позиции под стенами Рима не могли быть удержаны при приближении французов. Мои боевые силы терпели недостаток во всем необходимом… и в случае нападения не смогли бы продержаться даже два дня. С другой стороны, владея Монте Ротондо, находящимся в виду Рима, мы сумели бы вовремя увидеть врага, когда он станет приближаться».

2 ноября Гарибальди решил перейти со своим войском из Монте Ротондо в Тиволи, представлявший гораздо больше преимуществ как опорный пункт. Переход был назначен на раннее утро следующего дня. По вине Менотти, упросившего отца отложить переход на более позднее время, чтобы раздать солдатам обувь, произошла большая задержка, имевшая пагубные последствия, Тихо напевая свою старую боевую песню, которую пел еще в Риу Гранди, – «Солдаты, отечество нас зовет в бой!», Гарибальди ехал впереди своих отрядов. Не успел он со штабом вступить в Ментану (в начале пути в Тиволи), как ему дали знать, что на горизонте появились передовые части неприятеля. Перестрелка на аванпостах подтвердила известие. Гарибальди приказал немедленно приостановить движение. Ментана была на редкость неудобным местом для боевых операций. Это местечко находится в ложбине и со всех сторон окружено господствующими над ним холмами. Надо было занять эти холмы, что Гарибальди и сделал. К возвышенности, расположенной направо, он послал батальон Бурландо, Миссори и ливорнских стрелков; влево он послал Менотти, а к центру еще один батальон. Завязался жестокий бой. В рядах гарибальдийцев началось смятение. Шум, крики, выстрелы, хаос! Опытный глаз Гарибальди видел, что сражение далеко еще не проиграно, важно было лишь восстановить дисциплину и водворить некоторый порядок среди паникеров. Зная, какой магический эффект производил на его волонтеров гром орудий, он бросился к двум пушкам, захваченным в Монте Ротондо, и открыл огонь по центру вражеских войск. Первые его выстрелы попали прямо в цель, и наступавшие папские гвардейцы остановились. Крики радости раздались в рядах волонтеров. Снова бросились они вперед. Этот момент был решающим. Гарибальди собрал мощный кулак из самых смелых бойцов и двинул их в штыковую атаку. Еще одно усилие, и Ментана была бы снова в их руках.

Но неожиданно со стороны левого фланга на горизонте показались две черные полосы, двигавшиеся по извилистым холмам Сан Сульпицио: это были батальоны 1-го французского пехотного полка, шедшие на помощь папским войскам. Наполеон III снова прислал из Франции оккупационный корпус!

Гарибальди бросился к орудиям, которые только что его выручили. Увы, запас снарядов уже истощился…

Французы надвигались неумолимой лавиной. Паника начала распространяться в рядах гарибальдийцев. Тщетно командиры с Гарибальди во главе старались воодушевить малодушных, остановить бегущих. Старик Фабрици, обычно холодный и бесстрашный, метался под градом пуль, умоляя товарищей остановиться. Бецци, увлекаемый неудержимой волной бегущих, рвал на себе волосы. Преданные командиры из последних сил пытались водворить порядок. Гарибальди, бледный, мрачный, постаревший, кричал охрипшим голосом: «Стойте, да стойте же! Ведь вы победите!» Все напрасно! Осталась только горсть храбрецов, продолжавших из домов Ментаны стрелять по врагу…

Отступление к Монте Ротондо происходило под выстрелы новых ружей «chassepot», которые, по словам французских офицеров, помогли им в этот день одержать «чудесную победу».

По официальным отчетам, в Ментанском бою 3 ноября 1867 года участвовало 11 тысяч французских и папских войск против 4 652 гарибальдийцев. Потери последних – 150 убитых, 240 раненых, 900 пленных.

В эту темную, безотрадную ночь, рассказывает Гверцони, гарибальдийская колонна медленно двигалась назад, к Пассо Корезе. Порывы холодного ветра с Тибра пронизывали людей насквозь. Ни единого звука не было слышно в рядах отступавших: песни, разговоры – все смолкло. Гарибальди ехал впереди, ни на кого не глядя, бледный и молчаливый. Внезапно очнувшись, он заметил, что к нему подъехал Гверцони, и сказал:

– В первый раз, Гверцони, мне приходится так удирать, и, право, было бы лучше…

Он не закончил фразы и глубоко вздохнул.

Вероятно, он хотел сказать: «Лучше было бы умереть». Так закончилась последняя попытка Гарибальди освободить Рим. На следующий день Гарибальди уже сидел в поезде, направляясь на Капреру. На станции Фильино к Гарибальди явился подполковник Камоцци, сухо предложивший ему выйти из поезда «для разговора наедине». Станция была занята войсками. Гарибальди в сопровождении нескольких друзей вышел из вагона. Повернувшись к Камоцци, он спросил:

– Есть ли у вас официальный приказ о моем аресте?

– Нет, генерал, но мне поручено вас арестовать.

– Известно ли вам, что вы совершаете незаконный поступок? Я не виновен ни в каких враждебных действиях против итальянского государства, я не нарушил его законов. Я депутат итальянского парламента, я римский генерал, назначенный законным римским правительством, и американский гражданин. Вы не имеете права меня арестовывать! Этим вы нарушаете законы. Заявляю, что уступлю только акту насилия. Только силой вы можете заставить меня пойти с вами!

Друзья Гарибальди и сыновья его направили свои револьверы на карабинеров Камоцци, которые струсили и готовы были разбежаться. Но Гарибальди остановил своих друзей. Он прошел в зал ожидания и сел на скамью.

Вокруг станции собралась большая толпа. Еще немного, и началось бы кровопролитие. Депутат Криспи послал телеграмму председателю совета министров, настаивая на отмене ареста, так как Гарибальди и без того хочет ехать на Капреру. Но ответа не последовало. Гвальтерио, министр внутренних дел, предпочел ответить не ему, а Камоцци, приказав применить при аресте силу. Час спустя подполковник Камоцци заявил, что больше ждать не намерен: он обязан исполнить приказание. Не помогло и заявление Гарибальди, что он изнурен после стольких дней лишений и не в состоянии сейчас вынести долгого путешествия. Четыре карабинера подошли к Гарибальди, унтер-офицер предложил «следовать за ними». Генерал продолжал сидеть. Альберто Марио и другие товарищи снова вынули револьверы, но Гарибальди крикнул:

– Я запрещаю вам из-за меня проливать итальянскую кровь!

Карабинеры силой подняли его со скамьи и, держа за ноги и под мышками, донесли до ожидавшей его кареты.

Арестованного Гарибальди отвезли в Вариньянскую тюрьму, где он содержался три недели. 22 ноября 1869 года из тюрьмы он написал посланнику Соединенных Штатов следующее письмо: «Г-н посланник! Я нахожусь здесь в зловонном месте, прошу оказать мне ваше покровительство; добейтесь, чтобы меня перевели в более приличное помещение».

Правительство снова потребовало от узника, чтобы он дал слово не уезжать с Капреры, или же согласился отправиться на год в океанское путешествие на военном судне, или, наконец, поехал в Египет «посмотреть на пирамиды».

– Какой там Египет! Какие там пирамиды! – ответил Гарибальди. – Я прошу только разрешить мне вернуться на Капреру свободным, как приличествует депутату и генералу итальянской армии, человеку, никогда не нарушавшему законов нашей страны. Обещаю никуда с острова не уезжать, но только до 1 марта 1868 года, так как зимой никаких экспедиций не совершают.

26 ноября его отвезли на Капреру.

С 1868 по 1870 год Гарибальди не только не уезжал никуда с Капреры, но вообще прекратил всякую переписку со знакомыми. Казалось, что он окончательно сошел с политической арены…

Но вот разразилась Седанская катастрофа: 2 сентября 1870 года Наполеон III, стоявший во главе стотысячной французской армии, позорно сдался на капитуляцию, сообщив прусскому королю Вильгельму: «Не имея возможности умереть среди моих войск, я принужден передать свою шпагу в руки вашего величества».

4 сентября Наполеон Бонапарт III был низложен, и во Франции была провозглашена республика. Первой мыслью итальянских патриотов было: наконец-то сейчас можно завоевать Рим!..

Под давлением настойчивых требований масс король Виктор Эммануил решился, наконец, послать в Рим войска.

Заручившись согласием французского «правительства национальной обороны», Виктор Эммануил 8 сентября послал Пию IX ультиматум, но папа категорически отказался вступать в какие бы то ни было переговоры о сдаче Рима. При известии о приближении к Риму отряда генерала Кадорны, стоявшего во главе экспедиции, Пий IX приказал запереть и забаррикадировать городские ворота. Одновременно с Кадорной к Риму подступила болонская дивизия во главе с Нино Биксио, состоявшим в то время на действительной службе в итальянской армии. Наконец у стен Рима скопились многочисленные волонтеры, стекавшиеся отовсюду и громкими криками требовавшие взятия Рима.

Внезапно король заколебался и приказал всем им остановиться в восьми милях от Рима. Он все еще не осмеливался вступить в борьбу с главой католической церкви. Войско «святейшего отца», не теряя времени, начало бомбардировать со стен Рима позиции осаждающих. Четыре часа продолжалась бомбардировка, а король все еще медлил с ответом. Тогда Биксио, верный ученик Гарибальди, решил действовать на свой риск и страх. Огнем своей артиллерии он проделал брешь в аврелианской стене у Порта Пиа. Первыми туда ринулись волонтеры. Это было прекрасным предлогом для вмешательства королевских войск. Сквозь брешь они вступили в город, но предварительно папе было послано почтительнейшее письмо короля, полное извинений. В этом письме «смиреннейший, покорный и набожный сын святейшего отца» чистосердечно сознавался, что «вынужден взять на себя ответственность за порядок на полуострове и за безопасность святого престола исключительно для того, чтобы спасти свою корону и папу от крайних оскорблений космополитической революции,и с этой целью занимает необходимые позиции». Он обещал действовать только в примирительном духе, пытаясь «согласовать права римского населения с неприкосновенностью святейшего отца, его духовной властью и независимостью святого престола». В заключение король просил «его святейшество дать ему апостольское благословение». Так или иначе, дело было сделано. Рим был взят.