Текст книги "1001 Смерть"

Автор книги: А. Лаврин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

ЛЮДОВИК XVI (1754-1793) – французский король из династии Бурбонов. Царствование Людовика XVI было прервано Великой французской революцией. Он пытался бежать из Франции, но в Варение был опознан и возвращен в Париж. 15 января 1793 г. Национальный Конвент начал поименное голосование по трем вопросам: "Виновен ли Людовик XVI?" ("да" – 683 человека, то есть подавляющее большинство), "Следует ли любое принятое решение передавать на обсуждение народа?" ("нет" большинством голосов), "Какого наказания заслуживает Людовик XVI?" (за смертную казнь без всяких условий проголосовали 387 человек, за смертную казнь условно или тюремное заключение 334 человека). Таким образом, большинством в 53 голоса король был приговорен к смертной казни. Но прения продолжались еще несколько дней. Наконец 19 января 1793 г. Национальный Конвент постановил гильотинировать короля в течение 24 часов. Узнав о решении Конвента, Людовик попросил, чтобы к нему допустили священника Эджворта де Фримонта. В своих записках Эджворт подробно рассказал о последних часах короля. Когда он прибыл к Людовику, тот сделал остальным рукою знак уйти. Они безмолвно повиновались. Людовик сам закрыл за ним дверь, и Эджворт остался наедине с королем. До сих пор священник хорошо владел собою, но при виде монарха, раньше столь могущественного, Эджворт не мог больше владеть собою и против своей воли упал со слезами к ногам короля. Вначале Людовик отвечал на слезы священника собственными слезами, но вскоре король собрался с силами. – Простите меня, месье, простите этот миг слабости, – сказал он, – если, однако, это можно назвать слабостью. Уже долгое время я живу среди врагов и привычка как бы сроднила меня с ними, но вид верного подданного говорит моему сердцу совсем другое: это -вид, от которого отвыкли мои глаза, и он меня растрогал. Король ласково поднял священника и попросил его последовать за ним в кабинет. Этот кабинет не был обит обоями и не имел никаких украшений; плохая фаянсовая печь служила ему камином и вся мебель его состояла из стола и трех кожаных кресел. Посадив Эджворта напротив себя, король сказал: – Теперь мне остается одно единственное великое дело, которое меня занимает целиком. Увы, единственное важное дело, которое мне осталось. Ибо, что значат вее остальные дела по сравнению с этим. Эджворт рассказывает, что случайно разговор перешел на герцога Орлеанского и король оказался очень хорошо информированным о роли, которую герцог играл в вынесении ему смертного приговора. Он об этом говорил без горечи, больше с жалостью, чем с гневом. – Что я сделал моему кузену, – сказал он, – что тот меня так преследует. Он больше достоин жалости, чем я. Мое положение, без сомнения, печально, но даже если б оно было еще хуже, я все равно не хотел бы быть на его месте. На этом разговор между священником и смертником был прерван комиссарами, сообщившими королю, что семья его сошла из верхних камер тюрьмы вниз. При этом известии король весь оказался во власти волнения и выбежал из комнаты. Эджворт, оставшийся в кабинете, свободно мог слышать голоса, и он невольно стал свидетелем сцены, где смертник говорит свое последнее прости близким, остающимся жить. В течение четверти часа продолжались душераздирающие крики, которые, наверно, были слышны за стенами башни. Король, королева, маленький принц, сестра короля, его дочь – все плакали одновременно. Наконец слезы прекратились, ибо для них не осталось больше сил... Тихо и довольно спокойно началась беседа, продолжавшаяся около часа. Король после этого возвратился к священнику в состоянии глубокого волнения. Эджворт оставался наедине с королем до глубокой ночи, но, заметив усталость своего собеседника, предложил ему немного отдохнуть. По просьбе Людовика священник прошел в маленькую клетушку, где обыкновенно спал королевский слуга Клер и, отделенную перегородкой от комнаты короля. Оставшись один со своими мрачными мыслями, Эджворт слышал, как король спокойным голосом отдавал приказания к завтрашнему дню слуге Клери, оставшемуся сидеть, молясь всю ночь, у постели короля. В 5 часов утра Людовик проснулся. Немного времени спустя король послал за священником, с которым он опять провел в беседе около часа в том же кабинете, где они встретились накануне. По выходе из кабинета, Эджворт увидел посредине комнаты сделанный из комода алтарь. Король выслушал обедню, преклонив колена на голом полу, без подушки, и принял причастие. Священник затем оставил его одного. Вскоре король снова послал за священником, который при входе в комнату нашел Людовика сидящим около печки. Короля бил озноб, он с трудом мог согреться. Занималась утренняя заря. Уже во всех кварталах Парижа звучал бой барабанов. Эти необычные звуки ясно были различимы сквозь стены башни, и Эджворт признается в своих записках, что звуки эти внушили ему ужас. Вскоре кавалерийские части вошли во двор Тампля и сквозь стены тюрьмы можно было ясно различить голоса офицеров и лошадиный топот. Король прислушался и сказал хладнокровно: – Они как будто приближаются. С 7 до 8 часов утра под разными предлогами стучали в двери, будто желая проверить наличие короля. Возвращаясь в комнату после одного из таких стуков, Людовик сказал, улыбаясь: – Эти господа видят всюду кинжалы и яд. Они боятся, как бы я не покончил с собой. Увы, они плохо меня знают. Покончить с собой было бы слабостью. Нет, если нужно, я сумею умереть! Наконец в двери постучали с приказом собираться. – Обождите несколько минут, – твердо сказал король, – и я буду в вашем распоряжении. Закрыв двери, он бросился на колени перед священником. – Все кончено. Дайте мне ваше последнее благословение и просите Бога, чтобы он поддержал меня до конца. ...Среди жуткой тишины карета подъехала к тогда еще немощеной площади Людовика XV (потом ее переименовали в площадь Революции). Вокруг эшафота было отгорожено большое пространство, которое охраняли пушки, направленные дулами в толпу. Впрочем, толпа тоже была вооружена. Когда король понял, что экипаж прибыл на место, он обернулся к священнику и прошептал: – Если не ошибаюсь, мы приехали. Один из палачей поспешно открыл дверцы экипажа, и жандармы, охранявшие короля, собирались выйти первыми, когда Людовик приостановил их. Опираясь рукой о колено Эджворта, он сказал: – Господа, я рекомендую вам этого господина. Позаботьтесь, чтобы после моей смерти его не подвергли оскорблениям. Вы обязаны позаботиться о нем. Едва король вышел из кареты, его окружили три палача, которые хотели снять с него одежду, но король, презрительно оттолкнув их, сделал это сам. Самообладание короля привело было палачей в смущение, но скоро они опомнились. Они окружили Людовика и хотели взять его за руки. – Что вы хотите? – спросил король, отдергивая свои руки. – Мы должны вас связать, – сказал один из палачей. – Связать? Меня? – гневно воскликнул король. – Я никогда не соглашусь на это! Делайте, что вам приказано, но вы меня не свяжете. Откажитесь от этого намерения. Палачи стали настаивать, повысив голоса. Казалось, вот-вот и они решатся применить силу. Обернувшись к священнику, король молчаливым взглядом испросил у него совета. Эджворт молчал, но поскольку король продолжал вопросительно смотреть на него, священник проговорил со слезами в голосе: – В этом новом оскорблении я вижу только сходство вашего величества с Христом. При этих словах Людовик поднял глаза к небу. Затем он обратился к палачам: – Делайте, что хотите. Я выпью чашу до дна. Ступени эшафота были очень круты, и королю пришлось опереться о плечо священника. Каково же было удивление Эджворта, когда на последней ступени он почувствовал, что король покинул его плечо и твердым шагом прошел всю площадку эшафота. Одним своим взглядом Людовик заставил замолчать роту барабанщиков, стоявших против него. Затем громким голосом он произнес: – Я умираю невиновным в преступлениях, в которых меня обвиняют. Я прощаю виновникам моей смерти и прошу Бога, чтобы кровь, которую вы сейчас прольете, не упала бы никогда на Францию. Лишь только Эджворт услышал роковой удар ножа гильотины, он сейчас же упал на колени. Он оставался в этом положении до тех пор, пока самый молодой из палачей – почти мальчик – схватил отрезанную голову и, обходя эшафот, чтобы показать ее толпе, капнул кровью из мертвой головы короля на шею коленопреклоненному священнику. Было 9 часов 10 минут утра 21 января 1793 года.

ЛЮТЕР Мартин (1483-1546) – религиозный реформатор, основатель немецкого протестантизма (лютеранства). В конце жизни Лютер имел такой огромный авторитет, что его просили быть судьей не только в религиозных, но и в имущественных и других спорах. В октябре 1545 г. к нему обратились с просьбой рассудить их графы Мансфельдские братья Альбрехт и Гебгард. Из-за разных причин только в конце января 1546 г. Лютеру удалось добраться из Виттенберга в Эйслебен. По дороге он сильно простудился, ощущал боли в груди, кашлял. Над разрешением спора братьев и их примирением Лютер бился целых две недели, одновременно борясь со своей болезнью. "16 февраля за ужином зашел разговор о болезнях и смерти. Изнуренный Мартин мрачно пошутил: "Если я снова благополучно вернусь в Виттенберг, то распоряжусь, чтобы меня сразу положили во гроб и не мешали червям поедать толстого доктора". Перед сном Лютер сделал свою последнюю запись: "Чтобы понять буколики и георгики Вергилия, надо пять лет прожить пастухом или поселянином; чтобы по достоинству оценить письма Цицерона, надо двадцать лет быть чиновником крупного государства. Священное же писание не может в должной мере оценить тот, кто в течение ста лет не правил церковью пророков... Мы нищие. Воистину это так!" Утром следующего дня он был крайне беспокоен и сказал, между прочим: "Здесь, в Эйслебене, я крещен, что если мне суждено здесь и опочить". Вечером начались уже хорошо знакомые ему боли в груди. До полуночи Лютер проспал, а пробудившись, почувствовал себя совсем дурно. Он разбудил дежурившего при нем Йонаса и сказал: "О Боже, как больно". Ему помогли перейти в большую комнату. Распростертый на ложе, Лютер несколько раз читал молитвы, а потом затих. Он походил теперь на старого, грузного мужика, которого по ошибке обрядили в тонкое господское полотно. В двери заглядывали графы, предлагали свои услуги и выражали участие. Только теперь, когда пульс уже не прослушивался, послали за лекарями. Прибыли сразу двое – доктор и магистр медицины – и проделали над больным какие-то манипуляции. Через некоторое время Лютер снова пришел в себя, но уже оставался за завесою смерти. Едва можно было расслышать, как он с отчаянным жизнелюбием прошептал: "Боже, как это больно и страшно – уходить в иной мир". Йонас наклонился к нему и настойчиво просил сказать присутствующим, верит ли он в учение, которое проповедовал. Умирающий реформатор тихо, но твердо ответил "да"; это было последнее его слово.

ЛЮЧИАНО Лаки (прозвище, настоящее имя Сальваторе Луканиа) (1897-1962) итало-американский гангстер. Свою кличку Лаки ("Счастливчик") гангстер заработал в 1930 г., когда был скромным рядовым преступником. Бандиты из конкурирующего клана похитили его и стали пытать, требуя выдать, где он хранит наркотики. Его подвесили на дереве и горящими сигаретами прижигали лицо. Лючиано был нем. С него сняли башмаки и стали прижигать пятки. Лючиано молчал, как рыба. Его бросили на дороге без признаков жизни, но он выжил. Выжил, чтобы потом, в ходе своей "карьеры", приведшей его на вершину мафиозных структур США и Италии, лично или через своих подчиненных убить сотни людей. Мало кто из руководителей мафии умирает ненасильственной смертью. Лаки и здесь повезло – конкуренты не смогли его "убрать". Но 45-летнее напряжение дало себя знать. 26 января 1962 года в аэропорту Неаполя, ожидая человека с Кубы, который занимался вопросом покушения на Фиделя Кастро, ?Лючиано схватился за сердце и рухнул на пол. Инфаркт миокарда. "Счастливчик" умер прямо в аэропорту.

М

МАНДЕЛЬШТАМ Осип Эмильевич (1891-1938) – русский поэт. В одном из юношеских стихотворений он написал:

Неужели, я настоящий И действительно смерть придет?

А на вопрос Ирины Одоевцевой: "Осип Эмильевич, неужели вы правда не верите, что умрете?" – он ответил: "Не то что не верю. Просто я не уверен в том, что умру. Я сомневаюсь в своей смерти. Не могу себе представить. Фантазии не хватает. Смерть пришла к нему в сталинских лагерях. Он был респрессирован за стихи, уничижительно рисовавшие Сталина. Но даже, если бы не было антисталинских стихов, Мандельштам все равно был бы уничтожен – сам строй его мышления не вписывался в идеологию построения коммунизма в одной, отдельно взятой стране. Точная дата и обстоятельства гибели Осипа Мандельштама многие годы были неизвестны. В книге воспоминаний вдова поэта Надежда Мандельштам приводит ряд версий на этот счет. "В июне сорокового года брата ОПо сведениям Хазина*. Мандельштам умер во время сыпного тифа. По рассказам другого лагерника, Казарновского, Мандельштам умер так: "Однажды, несмотря на крики и понукания, О.М. не сошел с нар. В те дни мороз крепчал... Всех погнали чистить снег, а О.М. остался один. Через несколько дней его сняли с нар и увезли в больницу. Вскоре Казарновский услышал, что О.М. умер и его похоронили, вернее, бросили в яму... Хоронили, разумеется, без гробов, раздетыми, если не голыми, чтобы не пропадало добро, по нескольку человек в одну яму покойников всегда хватало, – и каждому к ноге привязывали бирку с номерком. Биолог Меркулов говорил, что Мандельштам умер в первый же год пребывания в лагере до открытия навигации, то есть до мая или июня 1939 г. Меркулов подробно передал Надежде Мандельштам свой разговор с лагерным врачом. Врач, в частности, сказал, что спасти О.М. не удалось из-за невероятного истощения. Эта версия сходится с утверждениями Казарновского, что Мандельштам в лагере почти ничего не ел, боясь, что его отравят. Некто Р., тоже поэт, приводит третью версию гибели Мандельштама. "Ночью, рассказывает Р., постучали в барак и потребовали "поэта". Р. испугался ночных гостей – чего от него хочет шпана? Выяснилось, что гости вполне доброжелательны и попросту зовут его к умирающему, тоже поэту. Р. застал умирающего, то есть Мандельштама, в бараке на нарах. Был он не то в бреду, не то без сознания, но при виде Р. сразу пришел в себя, и они всю ночь проговорили. К утру О.М. умер, и Р. закрыл ему глаза. Дат, конечно, никаких, но место указано правильно – "Вторая речка", пересыльный лагерь под Владивостоком. И, наконец, по свидетельству физика Д., Мандельштам скорее всего умер в изоляторе в период между декабрем 1938 г. и апрелем 1939 г.. Относительно же даты в официальном свидетельстве о смерти следует сказать, что подобные даты часто ставились совершенно произвольно; нередко смерти относили к военному периоду – чтобы списать на войну действия НКВД. Да и вообще, как пишет Надежда Мандельштам: "Выдача свидетельства о смерти была не правилом, а исключением. Гражданская смерть – ссылка, или, еще точнее, арест, потому что сам факт ареста означал ссылку и осуждение, -приравнивался, очевидно, к физической смерти и являлся полным изъятием из жизни. Никто не сообщал близким, когда умирал лагерник или арестант: вдовство и сиротство начиналось с момента ареста. Иногда женщинам в прокуратуре, сообщив о десятилетней ссылке мужа, говорили: можете выходить замуж... То есть, десятилетний приговор без права переписки фактически означал смертный приговор. Только в 1989 г. исследователям удалось добраться до личного дела "на арестованного Бутырской тюрьмы" Осипа Мандельштама и установить точную дату смерти поэта. В личном деле есть акт о смерти Мандельштама, составленный врачом исправтрудлагеря и дежурным фельдшером. На основании этого акта была предложена новая версия гибели поэта. 25 декабря, когда резко ухудшилась погода и налетел снежный ветер со скоростью до 22 метров в секунду, ослабевший Мандельштам не смог выйти на расчистку снежных завалов. Он был положен в лагерную больницу 26 декабря, а умер 27 декабря в 12.30. Вскрытие тела не производилось. Дактилоскопировали умершего 31 декабря, а похоронили уже в начале 1939 г Всех умерших, согласно свидетельству бывшего заключенного, штабелями, как дрова, складывали у правой стенки лазарета, а затем партиями вывозили на телегах за зону и хоронили во рву, тянувшемуся вокруг лагерной территории. В конце 1990 г. искусствовед из Владивостока Валерий Марков заявил, что нашел место, где погребен Мандельштам. Он рассказал, что после ликвидации лагеря во Владивостоке, его территория была отдана морскому экипажу Тихоокеанского флота, и воинская часть законсервировала, сберегла конфигурацию лагеря, считавшегося объектом особой государственной важности. Таким образом, сохранились и все лагерные захоронения. Но, конечно, никто сейчас не будет проводить исследование и отождествление останков погибших заключенных – не та обстановка в стране. А может, это и не нужно. Пусть мертвые спят спокойно, где бы ни находился их прах. Публикация в газете "Известия" о том, что найдена могила Мандельштама, попала на глаза бывшему узнику сталинских лагерей Юрию Моисеенко. Он откликнулся на нее письмом, в котором писал: "Как прямой свидетель смерти знаменитого поэта хочу поделиться дополнительными подробностями... Лагерь назывался "Спец-пропускник СВИТЛага", то есть Северо-Восточного исправительного трудового лагеря НКВД (транзитная командировка), 6-й километр, на П-й речке... В ноябре нас стали заедать породистые белые вши, и начался тиф. Был объявлен строгий карантин. Запретили выход из бараков. Рядом со мной спали на третьем этаже нар Осип Мандельштам, Володя Лях (это – ленинградец), Ковалев (Благовещенск)... Сыпной тиф проник, конечно, и к нам. Больных уводили, и больше мы их не видели. В конце декабря, за несколько дней до Нового года, нас утром повели в баню, на санобработку. Но воды там не было никакой. Велели раздеваться и сдавать одежду в жар-камеру. А затем перевели в другую половину помещения в одевалку, где было еще холоднее. Пахло серой, дымом. В это время и упали, потеряв сознание, двое мужчин, совсем голые. К ним подбежали держиморды-бытовики. Вынули из кармана куски фанеры, шпагат, надели каждому из мертвецов бирки и на них написали фамилии: "Мандельштам Осип Эмильевич, ст.58, срок 10 лет". И москвич Моранц, кажется, Моисей Ильич, с теми же данными. Затем тела облили сулемой. Так что сведения, будто Мандельштам скончался в лазарете, неверны. Очевидно, версия Ю.Моисеенко (совпадающая с версией Хази-на) ближе всех к. истине. * Хазин сидел в том же лагере, что и О.Мандельштам.

МАНЕ Эдуард (1832-1883) – французский художник-импрессионист. Еще в молодые годы Мане заразился тяжелой венерической болезнью. Весной 1883 г. у него стала стремительно развиваться гангрена на ноге. 19 апреля в гостиной его квартиры Мане сделали операцию – ампутировали ногу чуть выше колена. Но это не помогло. Последние дни Мане, лежа в постели, страдал от фантомных болей в ампутированной ноге. "Лихорадка усиливается, – рассказывает Анри Перрюшо об агонии художника. Временами Мане бредит. Иногда может показаться, что ему лучше. Он глядит на собравшихся вокруг друзей, родственников – на Коэлла, Шабрие, Берту, Моризо, Малларме, Прэнса... Но видит ли он их? А на улице ждут люди – их число возрастает день ото дня. Бюллетени о состоянии здоровья* всегда носят успокаивающий характер, но все равно откуда-то просачиваются малоутешительные новости. "На самом деле горячка продолжается, температура повышается. Я считаю, что положение хуже, чем когда бы то ни было. У него озноб, а это ничего хорошего не предвещает", пишет Эмилю Золя один из его корреспондентов 28 апреля. В воскресенье, 29-го начинается агония. К Мане поднимается аббат Юрель. Он сообщает Коэлла, что выполняет миссию, возложенную на него архиепископом парижским: этот последний сам предлагает соборовать Мане. Коэлла отвечает, что "не видит в этом необходимости". Аббат настаивает, убеждает. "Если крестный даст понять, что хочет причащаться, -отвечает Коэлла, – тогда вы можете рассчитывать на меня. Я вас тут же предупрежу. Но о том, чтобы этот визит произошел без его ведома, не может быть и речи". Агония – "чудовищно мучительная" – длится все воскресенье и большую часть понедельника. "Агония ужасна!.. Смерть в одном из самых страшных своих проявлений", – напишет Берта Моризо. Мане хрипит, тело сотрясают конвульсии. Только в понедельник в семь часов вечера с его уст слетает последний вздох. Он умирает на руках своего сына. * Их вывешивали на улице, у входа в дом художника.

МАРИЯ АНТУАНЕТТА (1755-1793) – французская королева, жена Людовика XVI. Она была осуждена на смерть во время Великой французской революции. С утра 16 октября 1793 г. в Париже на площади Революции (ныне площадь Согласия) собралась огромная толпа, ожидая бесплатного развлечения – казни бывшей первой дамы Франции. На казнь королеву везли в простой телеге палача. "Жалкая телега, тарахтя, медленно движется по мостовой. Умышленно медленно, ибо каждый должен насладиться единственным в своем роде зрелищем. Любую выбоину, любую неровность скверной мостовой физически ощущает сидящая на доске королева, но бледное лицо ее с красными кругами под глазами неподвижно. Сосредоточенно смотрит перед собой Мария Антуанетта ничем не выказывая тесно обступившим ее зевакам ни страха, ни страданий. Все силы души концентрирует она, чтобы сохранить до конца спокойствие, и напрасно ее злейшие враги следят за нею, пытаясь обнаружить малейшие признаки отчаяния или протеста. Ничто не приводит ее в замешательство: ни то, что у церкви Святого Духа собравшиеся женщины встречают ее криками глумления, ни то, что актер Граммон, чтобы создать соответствующее настроение у зрителей этой жестокой инсценировки, появляется в форме национального гвардейца верхом на лошади у телеги смертницы и, размахивая саблей, кричит: "Вот она, эта гнусная Антуанетта! Теперь с ней будет покончено, друзья мои!" Ее лицо остается неподвижным, ее глаза смотрят вперед, кажется, что она ничего не видит и ничего не слышит. Из-за рук, связанных сзади, тело ее напряжено, прямо перед собой глядит она, и пестрота, шум, буйство улицы не воспринимаются ею, она вся сосредоточенность, смерть медленно и неотвратимо овладевает ею. Плотно сжатые губы не дрожат, ужас близкого конца не лихорадит тело; вот сидит она, гордая, презирающая всех, кто вокруг нее, воплощение воли и самообладания, и даже Эбер в своем листке "Папаша Дюшен" на следующий день вынужден будет признать: "Впрочем, распутница до самой своей смерти осталась дерзкой и отважной"... Внезапно в толпе возникает движение, на площади сразу же становится тихо. И в этой тишине слышны дикие крики, несущиеся с улицы Сент-Оноре; появляется отряд кавалерии, из-за угла крайнего дома выезжает трагическая телега со связанной женщиной, некогда бывшей владычицей Франции; сзади нее с веревкой в одной руке и шляпой в другой стоит Сансон, палач, исполненный гордости и смиренно-подобострастный одновременно. На громадной площади мертвая тишина, слышно лишь тяжелое цоканье копыт и скрип колес. Десятки тысяч, только что непринужденно болтавшие и смеявшиеся, потрясены чувством ужаса, охватившего их при виде бледной связанной женщины, не замечающей никого из них. Она знает: осталось одно последнее испытание! Только пять минут смерти, а потом – бессмертие. Телега останавливается у эшафота. Спокойно, без посторонней помощи, с "лицом еще более каменным, чем при выходе из тюрьмы", отклоняя любую помощь, поднимается королева по деревянным ступеням эшафота; поднимается так же легко и окрыленно в своих черных атласных туфлях на высоких каблуках по этим последним ступеням, как некогда – по мраморной лестнице Версаля. Еще один невидящий взгляд в небо, поверх отвратительной сутолоки окружающей ее. Различает ли она там, в осеннем тумане, Тюильри, в котором жила и невыносимо страдала? Вспоминает ли в эту последнюю, в эту самую последнюю минуту день, когда те же самые толпы на площадях, подобных этой, приветствовали ее как престолонаследницу? Неизвестно. Никому не дано знать последних мыслей умирающего. Все кончено. Палачи хватают ее сзади, быстрый бросок на доску, голову под лезвие, молния падающего со свистом ножа, глухой удар – и Сансон, схватив за волосы кровоточащую голову, высоко поднимает ее над площадью. И десятки тысяч людей, минуту назад затаивших в ужасе дыхание, сейчас в едином порыве, словно избавившись от страшных колдовских чар, разражаются ликующим воплем.

МАРИЯ СТЮАРТ (1542-1587) – шотландская королева. Мятежные шотландские лорды обвинили Марию Стюарт в соучастии в убийстве ее второго мужа лорда Дарнли и в 1567 г. вынудили отречься от престола. В 1568 г. она бежала в Англию, но там королева Елизавета заключила ее в тюрьму. После раскрытия серии заговоров против Елизаветы, к которым была причастна и Мария Стюарт, суд приговорил ее к смертной казни. Жизнь и смерть Марии Стюарт стали благодатным материалом для многих писателей, драматургов, поэтов и, конечно, не миновали пера Стефана Цвейга, питавшего особый интерес к смертям королев. Он описывает, с какой тщательностью готовилась Мария Стюарт к казни – отбирала одежду разборчивее, чем на коронацию. "Великолепный, праздничный наряд выбирает она для своего последнего выхода, самое строгое и изысканное платье из темно-коричневого бархата, отделанное куньим мехом, со стоячим белым воротником и пышно ниспадающими рукавами. Черный шелковый плащ обрамляет это гордое великолепие, а тяжелый шлейф так длинен, что Мелвил, ее гофмейстер, должен почтительно его поддерживать. Снежно-белое вдовье покрывало овевает ее с головы до ног. Омофоры искусной работы и драгоценные четки заменяют ей светские украшения, белые сафьяновые башмачки ступают так неслышно, что звук ее шагов не нарушит бездыханную тишину, когда она направится к эшафоту. Королева сама вынула из заветного ларя носовой платок, которым ей завяжут глаза, – прозрачное облако тончайшего батиста, отделанное золотой каемкой, должно быть, ее собственной работы. Каждая пряжка на ее платье выбрана с величайшим смыслом, каждая мелочь настроена на общее музыкальное звучание; предусмотрено и то, что ей придется на глазах у чужих мужчин скинуть перед плахой это темное великолепие. В предвидении последней кровавой минуты Мария Стюарт надела исподнее платье пунцового шелка и приказала изготовить длинные, за локоть, огненного цвета перчатки, чтобы кровь, брызнувшая из-под топора, не так резко выделялась на ее платье". За нею пришли в 8 часов утра, но бывшая королева сначала дочитала молитвы и только потом поднялась с колен. "Поддерживаемая справа и слева слугами, – продолжает Цвейг, – идет она, с натугой переставляя пораженные ревматизмом ноги. Втройне оградила она себя оружием веры от приступов внезапного страха: на шее у нее золотой крест, с пояса свисает связка отделанных дорогими каменьями четок, в руке меч благочестивых – распятие слоновой кости: пусть увидит мир, как умирает королева в католической вере и за католическую веру. Да забудет он, сколько прегрешений и безрассудств отягчает ее юность, и что как соучастница задуманного убийства предстанет она пред палачом. На ect времена хочет она показать, что терпит муки за дело католицизма, обреченная жертва недругов-еретиков. Не дальше, чем до порога – как задумано и условлено – провожают и поддерживают ее преданные слуги. Ибо и виду не должно быть подано, будто они соучастники постыдного деяния, будто сами они ведут свою госпожу на эшафот... От двери до подножия лестницы ее сопровождают двое подчиненных Эмиаса Паулета: только ее враги, только ее злейшие противники могут, как пособники величайшего преступления, повести венчанную королеву на эшафот. Внизу, у последней ступеньки, перед входом в большой зал, где состоится казнь, ждет коленопреклоненный Эндру Мелвил, ее гофмейстер; шотландский дворянин, он должен будет сообщить Иакову VI (шотландскому королю, сыну Марии Стюарт. – А.Л.) о свершившейся казни. Королева подняла его с колен и обняла. Ее радует присутствие этого верного свидетеля, он укрепит в ней спокойствие духа, которое она поклялась сохранить. И на слова Мелвила: "Мне выпала самая тяжкая в моей жизни обязанность сообщить о кончине моей августейшей госпожи" – она отвечает: "Напротив, радуйся, что конец моих испытаний близок. Только сообщи там, что я умерла верная своей религии, истинной католичкой, истинной дочерью Шотландии, истинной дочерью королей. Да простит Бог тех, кто пожелал моей смерти. И передай моему сыну, что никогда я не сделала ничего, что могло бы повредить ему, никогда ни в чем не поступилась нашими державными правами". Затем Мария Стюарт выпросила у графов Шрусбери и Кента право присутствовать на ее казни четырем слугам и двум женщинам. "Сопровождаемая своими избранными и верными, а также Эндру Мелвилом, несущим за ней ее трен, в предшествии шерифа, Шрусбери и Кента входит она в парадный зал Фотерингейского замка. Здесь всю ночь стучали топорами. Из помещения вынесены столы и стулья. В глубине его воздвигнут помост, покрытый черной холстиной, наподобие катафалка. Перед обитым черным колодой уже поставлена скамеечка с черной же подушкой, на нее королева преклонит колени, чтобы принять смертельный удар. Справа и слева почетные кресла дожидаются графов Шусбери и Кента как уполномоченных Елизаветы, в то время как у стены, словно два бронзовых изваяния, застыли одетые в черный бархат и скрывшиеся под черными масками две безликие фигуры – палач и его подручный... Зрители теснятся в глубине зала. Охраняемый Паулетом и его солдатами, там воздвигнут барьер, за которым сгрудилось человек двести дворян, сбежавшихся со всей округи... Спокойно входит Мария Стюарт в зал... С гордо поднятой головой она всходит на обе ступеньки эшафота... Безучастно слушает она, как секретарь снова зачитывает приговор. Приветливо, почти радостно светится ее лицо – уж на что Уингфилд ее ненавидит, а и он в донесении Сесилу не может умолчать о том, что словам смертного приговора она внимала, как будто благой вести. Но ей еще предстоит жестокое испытание... Протестантским лордам важно не допустить, чтобы ее прощальный жест стал пламенным "верую" ревностной католички; еще и в последнюю минуту пытаются они мелкими злобными выходками умалить ее царственное достоинство. Не раз на коротком пути из внутренних покоев к месту казни она оглядывалась, ища среди присутствующих своего духовника, в надежде, что он хотя бы знаком отпустит ее прегрешения и благословит ее. Вместо духовника королевы у эшафота появился протестантский священник из Питерсбороу доктор Флетчер. Он заводит долгую и скучную проповедь, которую королева то и дело прерывает. "Три или четыре раза, – продолжает Цвейг, просит она доктора не утруждать себя", но он "знай, бубнит свое, и тогда, не в силах прекратить это гнусное суесловие, Мария Стюарт прибегает к последнему средству: в одну руку, словно оружие, берет распятие, в другую – молитвенник и, пав на колени, громко молится по латыни, чтобы священными словами заглушить елейное словоизвержение". Граф Кент пытался прервать ее молитву, "требуя, чтобы она оставила эти "popish trumperies" – папистские фокусы. Но умирающая уже далека всем земным распрям. Ни единым взглядом, ни единым словом не удостаивает она его и только говорит во всеуслышание, что от всего сердца простила она врагов, давно домогающихся ее крови, и просит Господа, чтобы он привел ее к истине. Воцаряется тишина. Мария Стюарт знает, что теперь последует. Еще раз целует она распятие, осеняет себя крестным знамением и говорит: "О милосердный Иисус, руки твои, простертые здесь на кресте, обращены ко всему живому, осени же и меня своей любящей дланью и отпусти мне мои прегрешения. Аминь". По средневековому обычаю, палач и его помощник "склоняют колена перед Марией Стюарт и просят у нее прощения за то, что вынуждены уготовать ей смерть. И Мария Стюарт отвечает им: "Прощаю вас от всего сердца, ибо в смерти я вижу разрешение всех моих земных мук"... Между тем обе женщины раздевают Марию Стюарт. Она сама помогает им снять с шеи цепь с "agnus dei"*. При этом руки у нее не дрожат, и, по словам ее злейшего врага Сесила, она "так спешит, точно ей не терпится покинуть этот мир". Едва лишь черный плащ и темные одеяния падают с ее плеч, как под ними жарко вспыхивает пунцовое исподнее платье, а когда прислужницы натягивают ей на руки огненные перчатки, перед зрителями словно всполыхнулось кроваво-красное пламя – великолепное, незабываемое зрелище. И вот начинается прощание. Королева обнимает прислужниц, просит их не причитать и не плакать навзрыд. И только тогда преклоняет она колена на подушку и громко, вслух читает псалом: "In te, domine, confido, ne confundar in acternum"**. А теперь ей осталось немногое: уронить голову на колоду, которую она обвивает руками, как возлюбленная своего загробного жениха. До последней минуты верна Мария Стюарт королевскому величию. Ни в одном движении, ни в одном ее слове не проглядывает страх. Дочь Тюдоров, Стюартов и Гизов достойно приготовилась умереть. Но что значит все человеческое достоинство и все наследованное и благоприобретенное самообладание перед лицом того чудовищного, что неотъемлемо от всякого убийства! Никогда – и в этом лгут все книги и реляции – казнь человеческого существа не может представлять собой чего-то романтически чистого и возвышенного. Смерть под секирой палача остается в любом случае страшным, омерзительным зрелищем, гнусной бойней***. Сперва палач дает промах, его первый удар пришелся не по шее, а глухо стукнул по затылку -сдавленное хрипение, глухие стоны вырываются у страдалицы. Второй удар глубоко рассек шею, фонтаном брызнула кровь. И только третий удар отделил голову от туловища. И еще одна страшная подробность: когда палач хватает голову за волосы, чтобы показать ее зрителям, рука его удерживает только парик. Голова вываливается и, вся в крови, с грохотом, точно кегельный шар, катится по деревянному настилу. Когда же палач вторично наклоняется и высоко ее поднимает, все глядят в оцепенении: перед ними призрачное видение – стриженая седая голова старой женщины. Дурной пример заразителен, говорит русская пословица. Елизавета публичным судом и казнью коронованной особы низвела в глазах всего мира королей до простых граждан государства и, тем самым, стала невольной пособницей будущих казней монархов. * Божественным агнцом. ** "На тебя. Господи, уповаю, да не постыжусь вовек". Псалом 71. *** Тут Цвейг противоречит самому себе, ибо многие его книги рисуют казнь и смерть с возвышенно-романтической стороны.