Текст книги "Христианская гармония духа"
Автор книги: А. Малышевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)
Многие откажутся признать любовь, отрицающую права разума, признавая права ощущений за высшее настроение сравнительно с любовью, отрицающей одновременно и права разума, и права ощущений. На самом деле тут новый шаг по пути достижения полной гармонии духа. Права разума не признаны в обоих случаях, за то ощущения не считаются более греховными сами по себе и тем воздана должная справедливость проявившейся в них мысли и воле Творца, сделан большой шаг к уразумению животворящего духа святых слов Откровения: все дозволено христианину, – для чистого все чисто[370]370
…для чистого все чисто… – Для чистых все чисто; а для оскверненных и неверных нет ничего чистого, но осквернены и ум их и совесть (Тит. 1, 15).
[Закрыть]; вся жизнь земная не отрицается огульно, признается возможность выполнения воли Божьей на земле, яко на небеси[371]371
…яко на небеси… – Молитесь же так: Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе (Мф. 6, 9–10).
[Закрыть], не достает только признания прав разума, чтобы возможно было разумное служение на дело Божье в качестве соработника Его.
Не надо думать, однако, что в результате признания прав ощущений, к тому же без помехи сдерживающего разума, возможно было при этом настроении что-либо подобное распутству. Распутство есть разнузданность жизни ощущений, не сдерживаемая любовью; разум сам по себе не играет при этом никакой роли, так как распутство в пределах эгоистического благоразумия требованиям разума не противоречит; напротив, распутство всегда противоречит правам любви, и потому где властвует любовь – там распутство невозможно. С этим многие не согласятся по привычке называть любовью эгоистическую жажду обладания при полном равнодушии ко всем и вся, кроме предмета вожделения.
При таком взгляде на вещи, действительно, очень трудно понять христианскую гармонию духа и все, что я о ней говорю. При этом легко впасть в страшное недоразумение, называя, как это столь часто бывает и в жизни, и в литературе, торжеством любви преступление против любви, когда два эгоистических существа ради удовлетворения жажды ощущений, слегка позолоченных любовью друг к другу, разбивают жизни людей, которым клялись быть верными до гроба, вносят хаос в семью, жертвуют благом детей, тормозят стройную организацию добра в жизни, и все это ради осуществления эгоистической похоти, которая очень часто оказывается минутной прихотью, с которой позолота любви сходит тотчас после ее удовлетворения.
Когда любовь не озаряет отношений человека ко всему внешнему для него миру во всей его совокупности, включая сюда Бога и все Его творения, любовь не властвует в душе человека, не может еще быть преобладающей основой его жизни, не торжествует в его отношениях. Когда равнодушный к Богу и Его святому делу, жестокий ко всем и вся человек всю свою любовь сосредоточивает на одном предмете безумной страсти, тут не только не торжествует любовь, но и совсем нет любви, а есть только жестокий, грубый эгоизм, любящий одного себя и те приятные ощущения, которые может доставить только один предмет страсти, ради которого и забывают и Бога, и вечное дело Его, готовы причинить всякое зло людям и, что особенно знаменательно, разбить, исковеркать, опозорить жизнь того самого существа, которого воображают, что любят. Тут, сомнения быть не может, торжествуют ощущения, а любовь находится в позорном рабстве у них.
Где любовь торжествует, там не может быть проявлений жестокого эгоизма, там самоотвержение, там и признанные ощущения, возведенные даже в почетное положение уважаемого друга властной любви, даже и без помощи разума сдерживаются крепкой уздой любви к Богу и ближним.
При данной комбинации, когда властная любовь, еще не признавая права разума, признала уважаемым другом ощущения, аскетизм, парализовавший деятельное участие в организации жизни, уступает место деятельной, хотя, без помощи разума, недостаточно стройной и систематичной заботе о материальном благосостоянии ближних, при первенствующей заботе о торжестве любви в душах и жизни, обязательной, неизбежной, как мы видели, даже и на пороге царства любви.
Говоря о подчинении разума и любви ощущениям, я называл это подчинение рабством, говоря о подчинении любви и ощущений разуму, я называл их слугами разума, теперь, говоря о подчинении ощущений любви, я называю ощущения уважаемым другом любви. Это не случайность; я считаю, что именно этими словами наиболее верно выражается сам характер власти, когда она принадлежит ощущениям, разуму или любви. Ощущения по самой сути своей грубо эгоистичны и потому естественно деспотичны, ставят все подвластное им в позорное положение рабов; бесстрастный, холодный, черствый разум, заменяя грубую силу холодной справедливостью расчетливых доказательств, естественно ставит все подвластное себе в положение слуги со строго определенными договором правами и обязанностями; вдохновенная, чистая, все очищающая, все возвышающая своим прикосновением любовь не может относиться ко всему подвластному ей иначе, как к уважаемому другу, без чего она перестанет быть сама собой, перестанет быть любовью. Любовь может сторониться чего-либо, стыдливо избегать всякого соприкосновения с чем-либо, совсем не признавать права участия чего-либо в ее жизни и деятельности, но, раз признав чьи-либо права, раз приняв что-либо под власть свою, любовь не торгуется, не отмеривает вершками права и обязанности, а разом возводит в положение уважаемого друга все, что признала себе подвластным.
Настроение это характеризуется тем, что при первенствующей заботе о торжестве любви вносят в деятельность, вытекающую из этой заботы, как и в пути достижения материального блага ближних гораздо более стройности и систематичности, чем прежде, когда любовь недоверчиво сторонилась от разума и стыдливо избегала пользоваться его услугами.
Даже и на этом месте разум не находится в унизительном положении не только раба, но и слуги. И он, с минуты его признания, с того часа, когда его призвали принять деятельное участие в жизни торжествующей любви, разом стал в почетное положение уважаемого друга, только услугами этого друга пользуются менее и тем самым ограничивают размеры его влияния на настроение и жизнь.
Опять наступает реакция в сторону аскетизма, в этот раз смягченного светом разума. Если аскета первой степени святой гармонии враги имели основание назвать юродствующим, тут они должны признать его философствующим.
Я не решаюсь назвать аскетов этой категории мудрецами только потому, что мудрость несовместима с близоруким страхом перед ощущениями, признаваемыми греховными, несмотря на веру во единого Бога Творца. На этот раз это увлечение ума, которому поддается любовь несовершенная, потому что совершенная любовь изгоняет страх.
На этой степени святой гармонии духа и любовь, и разум заняли, наконец, подобающее им положение сообразно вечной истине правды Божьей. Любовь властно намечает цели стремлений, животворящий дух – деятельности, а разум указывает разумные пути для достижения целей, намеченных любовью, тут не только возможно, но даже неизбежно проявление деятельной любви в форме систематичной, стройной организации добра в жизни, за исключением роковой ошибки непризнания прав ощущений, со всеми логично вытекающими из нее последствиями; на ощущения смотрят, как на неизбежное зло, нечто вроде кары небесной, забывая, что даже в виде временной кары Господь не мог творить зло, причем, стройно организуя жизнь любви и разума, совсем не признают права на существование за ощущениями и стремятся не организовать жизнь ощущений, а свести эту жизнь к минимуму.
Святая гармония духа вполне восстановлена: все признано чистым в творении Божьем, и потому ничто во всем творении не исключается из стройной организации добра на земле, во исполнение любвеобильной мудрой воли Отца Небесного на земле яко на небеси.
Аскетизм не признается более самодовлеющим добром, хотя и возможен и даже неизбежен каждый раз, как он требуется благом дела Божьего или благом ближних, когда избежать его нельзя, не нарушая тем верховных прав любви к Богу и Его творению.
Достигнуть этой высшей степени христианской гармонии духа не значит сохранить ее навсегда, возможны не только минутные падения, но и смертный грех хулы на Духа Святого, продолжительного и даже окончательного, по крайней мере во все продолжение земной жизни, предпочтения святой гармонии духа одной из многочисленных форм греховной дисгармонии.
Устойчивая гармония духа и есть святость, невозможная тут на земле, где был един свят[372]372
…един свят… – Кто не убоится Тебя, Господи, и не прославит имени Твоего? ибо Ты един свят. Все народы придут и поклонятся пред Тобою, ибо открылись суды Твои (Откр. 15, 4).
[Закрыть], един Господь Иисус Христос. Невозможна святость абсолютная, но возможна святость относительная, когда падения минутны, а святость нормальна, составляя общий колорит жизни и отношений. И эта относительная святость составляет не заслугу, а обязанность каждого искренно верующего и нелицемерно любящего Бога Творца, Спасителя Христа и Духа Святого Господа Животворящего.
Можно падать, не желая того, но нельзя лежать бессрочно и тем более признавать это лежание в грязи явлением нормальным, без явного отсутствия доброй воли ходить по пути, указанному нам всем Откровением и всего более Тем, Кто был путь и истина, и жизнь[373]373
Ин. 14, 6.
[Закрыть].
Устойчивая святость невозможна для человека без помощи Божьей, но мы не имеем права забывать, что невозможное для человека возможно Богу.
§ 3. Внешние проявления внутренних настроений(□) Архиересь отрицания любви и разума. Представляя себе Бога по образу и подобию своему, что неизбежно при всяком настроении и делает вечной истиной святые слова: Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят[374]374
Мф. 5, 8.
[Закрыть], в этой низшей степени скотоподобия называя себя христианами, имея глаза – не видят, имея уши – не слышат и жестоким сердцем ничего не разумеют. Для нечистого все нечисто, на все, до чего он дотронется, он налагает клеймо позора его позорного настроения. Святой, мудрый Бог-Любовь христианского Откровения унижен в его представлении до уровня колеблющегося, взбалмошного, то жестокого и злого, то благодушного, чванливого, корыстного, недостойного ни любви, ни уважения божества. Для него Бог – деспот, страшный физическим, материальным всемогуществом, у него свои прихоти, которые исполнить непременно надо, но исполнить невозможно по их бесконечному разнообразию и совершенному несогласию с насущными потребностями природы человеческой. Окружено это божество многочисленным придворным штатом, вся святость которого заключается в том, что сумели угодить капризам верховного деспота. Угодить – вот вся суть нравственности и святости; угодить, если не самому верховному деспоту, которому угодить слишком трудно, то по крайней мере кому-либо из вельмож его двора; эти, имея меньше власти, менее горды, более доступны, а они уже знают, как доступиться и к самому, заступятся, исходатайствуют, оградят от чрезмерной требовательности. Божество это награждается вместе с вельможами его двора всеми пороками, присущими его поклонникам; они злобны, и потому любви для угождения им не нужно; они не ценят разум, и потому ни боговедения, ни разумной жизни по вере для них тоже не надо; они корыстны – угодить можно дарами, они жестоки – угодить можно самоистязаниями, они чванливы – угодить можно лестью, они властолюбивы – угодить можно рабской покорностью; они взбалмошны – угодить можно точным выполнением их капризов. В этом правоверие. Исповедание значения любви и разума в природе Бога в Его творения, их значения в жизни церкви и отношения к Богу и верным чадам Его признается отступничеством от правоверия, вредной ересью, требование разумной организации жизни на основах любви признается опасной утопией.
(□+∆) Ересь отрицания любви и подчинения разума ощущениям. Божество по-прежнему злое и корыстное, но менее взбалмошное. Угодить ему по-прежнему можно дарами и лестью, но при этом нужно еще точно знать разумные основания богоугодности лести и даров и сами способы подношения даров и воскурения фимиама лести; более прежнего пользуются услугами разума.
(□+∆+○) Ересь подчинения любви разуму и ощущениям. Божество по-прежнему корыстное и чванливое, требует не только осмысленности даров и лести, но и доброго чувства к себе со стороны того, кто дарит и льстит.
(□+○) Ересь отрицания разума и подчинения любви ощущениям. Божество умеет ценить любовь и ради нее мирится с самыми неразумными проявлениями этой любви, лишь бы проявлялась она по-прежнему дарами и лестью.
(□+○+∆) Ересь подчинения разума и любви ощушениям. Божество ценит любовь выше разума, но требует при этом, чтобы проявлялась любовь разумнее прежнего, хотя и тут ценит исключительно разумные проявления любви в форме все тех же материальных, внешних цлодов – дара и лести, что и составляет отличительную особенность представлений о Боге, соответствующих низшим степеням греховной дисгармонии верующих, когда они еще не доросли до понимания самоотвержения Божьего и потому не могут понять и того, что бы Бог что-либо поставил выше личных выгод, чем-либо дорожил более даров и лести; не могут себе представить, что Бог мог бы вутреннее настроение человека и его отношения к ближним ставить выше лично Ему приносимых даров, лично к нему обращенной лести, тем более не могут себе представить, что Бог мог бы отвергнуть дары и лесть, каково бы ни было духовное настроение, как бы порочна ни была жизнь благотворящего Богу льстеца или благотворящего Богу народа льстецов.
(∆) Ересь отрицания любви и ощущений. Теперь впервые начинают понимать, что Бог не может быть тем грубым, эгоистичным, корыстным и взбалмошным божеством, каким представляли Его себе рабы ощущений. Теперь впервые начинают понимать, что Он есть высший разум мира, еще не понимая, что Он Бог-Любовь. В этой степени греховной дисгармонии Он представляется великим изобретателем сложной машины мирового организма, сухим, неумолимым, бесстрастным; угодить ему можно только одним способом, постигая умом основную мысль мироздания, подавляя в себе, как греховную слабость, и любовь, и ощущения. Отличительным признаком того, что из периода царства ощущений перешли к периоду царства разума, и является очищение понятия о Боге от грубого эгоизма божества, всему предпочитающего дары и лесть. Теперь признана Его неподкупность, признана и Его неизменяемость в связи с признанием разумной конечной цели, к которой разумными путями ведет свое творение верховный разум мира. Этот холодный, неумолимый верховный разум не любит, не жалеет, Ему дела нет до горя и страданий Его созданий, все отношения его строго измерены и взвешены, основаны на холодной справедливости, не на правде живой любви, а на жестокой правде холодного разума. Вся жизнь земная – одна сплошная жертва свободы духа живого торжеству идей Творца, ад – неизбежный итог отступлений от разумного плана домостроительства Божьего, рай – торжество холодной справедливости, утоления жажды разума в общении с высшим разумом мира.
(∆+□) Ересь отрицания любвы. Признавая законность прав ощущений, считая, что в здоровом теле – здоровый дух, и в жизни духа признавая исключительно права разума, понимают, что Бог-Творец не может быть тем черствым, мрачным, аскетическим божеством, которое интересуется исключительно победой отвлеченной идеи, ради которой оно и построило мудреную машину мира. Признают, что высший разум мира желает не только, чтобы во что бы то ни стало машина мира работала на точном основании точных вычислений изобретателя, но и признает необходимость смазывать машину, чтобы она исправно работала, признает необходимым разумно организовать жизнь ощущений. Угодить божеству считают возможным, только изучая установленные им законы и организуя на разумных началах помощь ближним, ограничивая, однако, помощь эту удовлетворением материальных потребностей.
(∆+□+○) Ересь подчинения любви ощущениям и разуму. Признают, что высший разум мира в творении своем дал место не только ощущениям, но и любви; по-прежнему считают, что мир Он создал по отвлеченным соображениям, ничего общего с личным благом, личным счастьем каждого отдельного создания не имеющим, но что жизнь ощущений имеет определенное место в общем плане мироздания и потому законна, что любовь не есть только слабость и глупая сентиментальность, а имеет свое разумное основание на законное, хотя и служебное относительно разума и ощущений право на существование.
(∆+○) Ересь отрицания ощущений и подчинения любви разуму. Высший разум мира на любви основывает порядок мироздания, хотя по-прежнему любовь – не цель, не самодовлеющий смысл жизни мира, а только главное средство достижения цели, намеченной разумом. И любовь Творца не имеет первенствующего вечного значения, и сам Творец еще не стал Бог-Любовь, и в отношении к Богу любовь теряется в трепетном преклонении перед ослепительным, не озаряющим, а именно ослепительным светом разума Его. Если, находясь в первой степени царства разума, исповедовали холодное, сухое, мрачное, аскетическое божество, из-за отвлеченных соображений отрицавшее права им же вызванных к бытию любви и ощущений, теперь исповедуют божество доброе, признающее права любви, но по-прежнему из-за отвлеченных соображений отрицающее права им же вызванных к бытию ощущений.
(∆+○+□) Ересь подчинения любви разуму. Высший разум мира не отрицает более права на существование за всем, что вызвано Им к бытию, но любовь подчиняет разуму и требует этой расчетливой любви и от творения своего. Цель бытия по-прежнему туманная, холодная; то же торжество разума и справедливости при помощи любви, но, на этот раз, без придирчивой, капризной требовательности бесцельного самоумерщвления; аскетизм не имеет более самодовлеющего значения.
(○) Ересь отрицания разума и ощущений. Бог-Любовь для любви создал все сущее, не ради торжества отвлеченной идеи или решения сложной задачи, а именно ради личного блага, вечного блаженства причастия любви Творца каждого существа, способного любить, сознавать и ощущать. Любовь – конечная цель бытия; одна любовь имеет самодовлеющее значение. Ересь тут состоит в том, что, исповедуя Бога-Любовь, не придают должного значения мудрости Его и разумности служения на святое дело Его, да к тому же еще отрицают права Им же вызванных к бытию ощущений.
(○+□) Ересь отрицания разума. Бог-Любовь признает право на существование за вызванными Им к бытию ощущениями, насколько права ощущений не противоречат высшим правам любви. Творец радуется благоденствию человечества на основах любви и братства, но не требует разумного служения на дело братства и любви.
(○+□+∆) Ересь подчинения разума ощущениям. Бог-Любовь признает чистым все Свое творение, но ощущениям отводит в нем место более почетное, нежели разуму, жалости к убожеству материальному требует более, нежели жалости к убожеству умственному; напитать, одеть, приютить более богоугодно, нежели научить, воспитать, просветить, труд физический более богоугоден, чем труда апостольский.
(○+∆) Ересь отрицания ощущений. Бог-Любовь является в то же время и высшим разумом мира; не достает только признания прав Им же вызванных к бытию ощущений, чтобы духовно дорасти до нравственного исповедания истинного Бога. Любовь Бога несовершенна потому, что не все творение Его включено в эту любовь и не изгнан страх перед ощущениями.
(○+∆+□) Правоверие. Правоверно исповедуют Бога-Любовь, мудрого Творца, прекрасного и чистого творения, которое не требует само по себе никаких изменений, а нуждается только в гармоничном согласовании жизни с любвеобильной, мудрой волей общего Творца.
(□) Господство буквы мертвящей. К Богу не стремятся, а откупаются от Него дарами и лестью и пользуются Им, как чародейственным средством для приобретения всевозможных благ земных, заставляя Его исполнять волю свою при помощи определенных формул и заклинаний.
Так смотрят на богослужения и на таинства; с таким чувством строят храмы, осыпают драгоценными камнями ризы икон, подают Богу милостыню нескольких минут молитв утром и вечером, двух часов пребывания в храме по праздничным дням, даже и не подозревая, что надо уразуметь волю Божью, что надо любить Бога до твердой решимости, всю жизнь организовать на основах любви и братства.
Это христиане на час, глубоко убежденные в своем неотъемлемом праве быть грубыми язычниками, жить по прихотям злого сердца, мириться со строем жизни, основанной на страхе, корысти и других антихристианских основах во все остальное время.
Христианство они принимают только в этой удобной для них форме, обзывая настоящее христианство смешным преувеличением, непрактичной, опасной утопией, подлежащей гонению как зловредная ересь, способная нарушить общественное спокойствие, подрывая строй ими установленной жизни.
(□+∆) Люди, которые до тех пор поклонялись доске, не рассуждая о том, что на ней изображено, и занимались гимнастикой благочестивых упражнений, даже не задаваясь вопросом о том, почему это может быть богоугодно, теперь начинают считать душеполезным рассуждения о спасительности мертвящей буквы.
Тут еще нет места христианской философии, по-прежнему господствует в религии материализм бессодержательной формы, разум – раб ощущений, и смысл – только раб формы.
Это период мертвой схоластики, сухих, бесплодных, бесконечных комментариев на букву текста и обряда.
(□+∆+○) По-прежнему царствует буква, но украшается эта буква, кроме схоластических комментариев на нее, еще и поэзией любви к ней.
Тут нет любви к Богу живому, приводящей неизбежно к боговедению и честной жизни по вере. Тут сентиментальное пристрастие к букве обряда, умиление перед привычной, отцами завещанной правоверной формой. Всякое нарушение излюбленной буквы, привычной формы оскорбляет религиозное чувство, возмущает до глубины души, в то время как самое грубое религиозное невежество, самый вопиющий разлад умов, сердец и всего строя жизни с правдой Божьей не только не вызывает святого гнева ревности по Богу, но признается нормальным явлением, освященным многовековой рутиной и заветами дедов.
(□+○) Любовь к букве текста и обряда доходит до абсурда, до издевательства над разумом. Во всяком случае это искренняя наивная любовь, которая не лишена своеобразной поэзии и потому легко вызывает сочувствие, при котором легко впасть в грубую ошибку, принять пламенную любовь к букве за любовь к Богу, во имя Которого эта буква установлена, Которого в действительности буква эта совершенно собою заслоняет.
Убедиться, что тут мы имеем дело не с любовью к Богу, а только с любовью к букве, нетрудно. Те же люди, которых мы увидим в храме умиленными до слез, выйдя из храма, чувствуют себя привольно, как рыба в воде, с головой погружаясь в омут жизни, представляющей из себя сплошное отрицание Бога и Христа Его. Ни в мыслях, ни в сердце, ни в жизни их нет Бога.
(□+○+∆) Букву текста и обряда не только любят, но и с любовью комментируют, с любовью, конечно, не к Богу, а все к той же букве, которая во все время, пока длится царство ощущений, совершенно подавляет собой и христианскую философию, и вдохновение любви.
(∆) Начинается период христианской философии. Боговедение признается обязательным. Еще не понимают места любви и ощущений в христианском мировоззрении, и потому христианская философия сужена до холодного, мрачного, мертвящего аскетизма, который и признается за единственную правоверную форму проявления верности Богу.
И любовь, и ощущения признаются одинаково греховными; холодный, черствый стоицизм принимают за честную жизнь по вере. В действительности тут нет главного элемента правоверного христианства – любви, при которой немыслимо было бы считать греховным не только любовь, но и ощущения, вызванные к бытию тем же горячо любимым единым Творцом всего сущего.
(∆+□) Философия христианства расширилась до признания прав ощущений. Только любовь по-прежнему считается греховной. Как ни странно звучат эти слова, но именно эта комбинация отношений к Богу встречается в настоящее время довольно часто. Признается необходимость боговедения, признается законность широкого удовлетворения материальных потребностей под контролем разума, признается законность внешнего культа, воплощающего во вне отвлеченные религиозные понятия, и только любви не придают никакого значения, подменяя ее философией и согласованной с ней обрядностью.
(∆+□+○) Христианская философия, согласованный с ней обряд и на придачу поэзия любовного отношения к этой философии и этому обряду.
(∆+○) Христианская философия и горячая любовь к ней, приводящая вновь к аскетизму отрицания прав ощущений и внешнего культа. Эта форма аскетизма не может быть названа сухой, черствой, мертвящей, что не мешает ей оказывать мертвящее влияние на жизнь и отношения к ближним, которых, как и философию христианства, любят только в теории.
Именно теоретичность, отвлеченность этой любви и является самым убедительным доказательством того, что мы имеем дело не с любовью торжествующей, а с любовью – слугой разума, и не с любовью к Богу живому, а только с любовью к философии христианства. Восторженная любовь и правда Божья на словах и во время размышлений о высшей правде христианской философии совсем не переносится в практику жизни и не оказывает на нее никакого влияния. Орел, поднимающийся на могучих крыльях в лазурную высь и мыслью, и словом, оказывается жалким паралитиком в жизни.
(∆+○+□) Горячо любимая философия христианства доросла до признания прав ощущений, не боится внешнего культа и с любовью к ней относится, насколько он не противоречит требованиям христианского разума.
(○) Впервые любят Бога всем сердцем, любят самого Бога живого, а не букву обряда, установленного во имя Его, и не философию христианства, вытекающую из позиции мудрой воли Его.
Это новая форма аскетизма, аскетизма, осиянного светом любви и радости, когда во имя любви отвергают права разума и ощущений, считают и разум, и ощущения греховными, боясь за любовь, когда чуждаются и философии христианства, и всяких проявлений внешнего культа, опасаясь, что они могут осилить любовь, не понимая еще всемогущества властной любви.
(○+□) Живая любовь к Богу живому изгоняет страх перед ощущениями, не считает их более греховными, насколько они не противоречат любви к Богу. Философия христианства по-прежнему внушает страх и потому считается греховной.
Вновь возвращаются к обрядам внешнего культа, но на этот раз не признают за ними никакого самодовлеющего значения, не считают их спасительными самими по себе, а любят их и дорожат ими как внешними проявлениями любви к Богу.
(○+□+∆) Живая любовь к Богу живому, изгнав страх перед ощущениями, начинает изгонять страх и перед разумом. Тут еще не отведено философии христианства подобающее место, а только жаждут боговедения и понимают необходимость разумной любви к Богу разумному и разумного отношения к выражению этой любви в формах внешнего культа.
(○+∆) Живая любовь к Богу живому доросла до признания за философией христианства ее истинного значения, и не достает только признания прав ощущений, законности внешнего культа, чтобы отношения к Богу стали вполне правоверными.
Это последняя, высшая форма, осиянная двойным светом любви и разума, аскетизма.
(○+∆+□) Совершенная любовь изгнала всякий страх; она познала силу свою и не боится более ни разума, ни ощущений. Живая любовь к Богу живому отводит философии христианства подобающее ей почетное место и не чуждается более обрядов внешнего культа, насколько они согласованы с живой любовью к Богу живому и философией христианства.
