Текст книги "Смех как зрелище"
Автор книги: А. м. Панченко
Жанр:
Религия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
Нет ничего удивительного, что агиографов смущали такие сцены. Чтобы обелить юродивых, они прибегли к привычному парадоксу: они внушали читателям, что юродивый борется с дьяволом, принявшим обличье нищего. Бросив в старуху навозный колобок, Андрей «дунув на лице ея крестом, и абие преложися от человечьска образа, и сътворися змиа велика». В высшей степени любопытно устное предание о том, как ВасилийБлаженный опознал в нищем дьявола.[158]158
45 См.: Кузнецов И. И. Святые блаженные Василий и Иоанн…, с. 291 (со ссылкой на рассказ московского букиниста Астапова).
[Закрыть] Прося милостыню «Христа ради», тот бормотал эти слова скороговоркой, так что выходило «ста ради», «ста ради» – не ради бога, а ради денег, ради «ста» (копеек или рублей). Это предание наглядно подчеркивает разницу между юродивым, истинным подвижником «Христа ради», и нищим, сребролюбцем «ста ради».
Эпизодов, говорящих о враждебности юродивого и нищих, в житиях очень много. По всей видимости, они отражают
131
реальное и житейски вполне понятное соперничество. Но все же мы должны помнить, что юродство и нищенство различаются принципиально. Нищий живет при церкви, а юродивый – вне церкви.
Отчуждая себя от общества, падевая вериги юродства, подвижник как бы получает позволение обличать. Но он не призывает к переменам; его протест не имеет ничего общего с бунтом, радикализмом или реформаторством. Юродивый не посягает на социальный порядок, он обличает людей, а не обстоятельства.
Это, в сущности, резонер, консервативный моралист. Однако юродство, как всякий культурный феномен, не пребывает в неизменном, раз навсегда определенном состоянии. По источникам легко заметить, что общественная роль юродства возрастает в кризисные для церкви времена. Нет ничего удивительного в том, что юродство расцветает при Иване Грозном, когда церковь утратила всякую самостоятельность, склонившись перед тираном, а затем в эпоху раскола.
Классический юродивый – это протестующий одиночка. Такой тип обличителя вообще характерен для средневековой культуры, для консервативного, медленно меняющегося общества. Но как только в XVII в. динамизм овладел умами, как только началась перестройка культуры, юродивый перестал быть одиночкой, он превратился в человека партии, примкнув, конечно, к консервативному течению. Это произошло при патриархе Никоне. Ни один мало–мальски заметный и активный юродивый не принял церковной реформы. Все они объединились вокруг протопопа Аввакума и его сподвижников. Одиночество уже не было абсолютным: в хоромах боярыни Морозовой жила маленькая община юродивых. Инок Феоктист писал, что боярыня приютила «блаженнаго Киприяна, и многострадалнаго Феодора, и трудника неленостна Афанасия».[159]159
46 Материалы для истории раскола…, т. 1. М., 1874, с. 310. Ср.: Зеньковский С. А. Русское старообрядчество. Духовные движения семнадцатого века. МйпсЬеп, 1970, с. 269.
[Закрыть]
В этой связи показательно, как резко менялосоь отношение самого Никона к юродивым. Архидиакон Павел Алеппский на парадном обеде патриарха имел случай наблюдать Киприяна, которого впоследствии казнил в Пустозерске стрелецкий голова Иван Елагин. В мае 1652 г. Никон, тогда еще новгородский митрополит, сам отпевал одного юродивого, любимца царя Алексея (об этом юродивом см. ниже). Вот как описаны эти похороны в письме Никона царю от 11 июня 1652 г.: «А что ты, государь, писал к рабу божию Василью, а своему и нашему о бозе другу, и о том тебе преж сего писано, яко оста вашу и нашу любовь, преиде к небесному царю в совет и в небесныя кровы со святыми ангелы жити мая в 3 день, погребен честно в Сиском монастыре, милостиня и сорокоустие доволно дано, а погребал я грешной, а положен пред входом церковным, о десную страну притвора».[160]160
47 Письма русских государей. М., 1848, с. 301.
[Закрыть]Это был Никон, в котором еще сохранилось нечто
132
от кружка «боголюбцев», от бесед с Аввакумом, Стефаном Вонифатьевым, Иваном Нероновым. Позже реформатор Никон отрицал юродивых как институт, предвосхитив рационалистическое неприятие их реформатором Петром I. В старообрядческом сочинении «О богоотметнике Никоне достоверно свидетельство, иже бысть пастырь в овчей коже» на это прямо указано: «Он же Никон юродивых святых бешаными парицал и на иконах их лика и
писати не веле».[161]161
48 Материалы для истории раскола…, т. 6. М., 1881, с. 300. Н. Субботин приписывает это сочинение дьякону Федору – впрочем, без достаточных на то оснований. За указание на этот источник, а также за консультации по старообрядческой литературе приношу благодарность Н. В. Понырко.
[Закрыть]
Как представляли себе разницу между «бешаными» и юродивыми боголюбцы, можно попять из одного случая, рассказанного Аввакумом: «Да у меня ж был на Москве бешаной, – Филипом звали, – как я из Сибири выехал. В ызбе в углу прикован был к стене, понеже в нем бес был суров и жесток гораздо, бился и дрался, и не могли с ним домочадцы ладить… И молитвами святых отец сила божия отгнала от него беса, но токмо ум ещенесовершен был. Федор был над ним юродивой приставлен, что на Мезени веры ради Христовы отступники удавили, – Псалтырь над Филиппом говорил и учил ево Исусовой молитве».[162]162
49 Житие протопопа Аввакума…, с, 114. Ср.: там же, с. 119: «Чево крестная сила и священное масло над бешаными и больными не творит благодатию божиею!».
[Закрыть]«Бешаной» в представлении Аввакума (и, конечно, Никона) —это больной, бесноватый, одержимый бесом дурачок, а юродивый – «мнимый безумец», который при необходимости может действовать вполне здраво. Когда случилась такая нужда, Аввакум и приставил юродивого опекать «бешаного».
Упрек «богоотметнику Никону», касающийся хулы на юродство «Христа ради», не случаен. В потоке обличений ненавистного боголюбцам патриарха это не мелочь, вспомянутая согласно поговорке «всякая вина виновата». С точки зрения обвинителей, такой упрек чрезвычайно важен: заступаясь за юродство, расколоучители обороняли национальный тип культуры, подорванный церковной реформой. Более того, юродство стало для них чем‑то вроде народной хоругви, которую они выставили на всеобщее обозрение. Когда протопоп Аввакум «шаловал» перед вселенскими патриархами, то это была наглядная апология, наглядный апофеоз юродства. Аввакум руководствовался той же дидактической идеей, которая приведена в хронике Кедрина (см. выше): «Да не повинующийся слову возбудятся зрелищем странным и чудным». Аввакум хотел воздействовать на противников «силой веры и простоты», посрамить их «кроме философии».[163]163
50 Эти слова—из «писанейца» Аввакума Ф. М. Ртищеву (см.: Демкова Н. С. Из истории ранней старообрядческой литературы, с. 389).
[Закрыть]
То же отношение к юродству находим в рассказе дьякона Федора о первом мученике за старую веру, епископе Павле Коломенском.
133
В послании из Пустозерска к сыну Максиму дьякон Федор писая, что епископа Павла «Никон воровски обругал, сан сняв, и в ссылку сослал па Хутыню в монастырь Варлаама преподобнаго… Павел же тот, блаженный епископ, начал уродствовать Христа ради; Никои же уведав и посла слуг своих тамо в новгородские пределы, идеже он ходя странствовал. Они же обретоша его в пусте месте идуща и похвативше его, яко волцы кроткую Христову овцу, и убита его до смерти, и тело его сожгоша огнем».[164]164
51 Материалы для истории раскола…, т. 6, с. 196.
[Закрыть]
Если дьякон Федор даже не знал правды о судьбе Павла (как известно, обстоятельства гибели коломенского епископа загадочны), если он передавал слухи, доверялся молве, то все равно его сообщение нельзя отбрасывать как недостоверное. Оно важно потому, что здесь сплетены воедино старая вера и юродство. Павел Коломенский, единственный русский архиерей, открыто выступивший против Никона, юродствует по двум причинам. Это последняя возможность сохранить жизнь, так как юродивый считался неприкосновенным. Это последний довод в защите национальных традиций: епископ, чьим словом пренебрегли, обращается к народу «зрелищем странным и чудным».
Вообще юродивый – неумолимый ригорист, который не признает смягчающих обстоятельств. Безнравственность для него всегда безнравственность, за кем бы она ни была замечена – за сильным или слабым. Поскольку юродивый протестует во имя гуманности, поскольку осуждает не пороки общественного устройства, а проступки против христианской морали, не устои, а лица, то ему в принципе все равно, кого обличать – нищего или вельможу. Выше были разобраны два построенных на антитезе эпизода из жития Василия Блаженного – о «грешном смехе» рыночных торговок и «душеполезном смехе» подвижника. Торговки ослепли, а юродивый увидел то, чего никто не видел. В житии "есть и другие контрастные эпизоды. Антитезой рассказа о нищем «ста ради» можно считать рассказ о купце в «красных ризах», которому Василий насыпал полный подол золота – отдал щедрую царскую милостыню. «Царь же сумнися о святом… что не нищим раздаде его, но купцу, и призва к себе святаго и. вопроси о данном оном злате». Разумеется, тотчас, выяснилось, что купец потерял все богатство, что у него только «светлая купеческая одежда» и осталась, что он‑то и есть подлинный нищий. Но все‑таки нет сомнения, что контрастность этих рассказов призвана подчеркнуть известную «асоциальность» юродства.
Но если юродивому все равно, кого обличать, то он должен обличать и царя, ибо исключений в протесте нет. Более того, царя он должен обличать чаще и суровее, потому что преступления царя и заметнее, и ужаснее по своим последствиям. В таком случае нравственный по форме протест достигает максимальной социальной остроты. Русские жития и другие источники фиксируют
134
обличения царей особенно внимательно. Иные из них относятся к сфере чистого вымысла, иные вполне достоверны. Однако и легенды, и факты слагаются в определенный культурный стереотип, возросший на почве фольклорных традиций.
Одной из черт этого стереотипа было представление о возможности и даже обязательности прямого контакта юродивого и царя. Это представление сродни извечной крестьянской мечте о встречах простолюдина и справедливого царя, ярко отображенной в бытовых сказках.[165]165
52 См.: Юдин Ю. И. Историко–художественная проблематика русских народных бытовых сказок о разрешении трудных задач и о мудрых отгадчиках. – В кн.: Проблемы историзма в художественной литературе. Курск, 1973, с. 3—24. Здесь же указана литература предмета.
[Закрыть] Насколько оно укоренилось в сознании древнерусского человека, ясно из рассказа Семена Денисова о юродивом Киприяне. В главе 12–й «Винограда Российского» читаем: «Бяше тогда и дивный Киприан, иже мирови юрод и буй, богови же премудр и благоразумен показовашеся, иже толь святаго и великаго жития бяше, яко и самому монарху того знати и за премногую добродетель зело любити. Многажды ездящу царю на царстей колеснице с царским дароношением, дивный Киприан, во единой ризе ходяй, прибег, на колесницу востечая, с царем ездяще».[166]166
53 Виноград Российский. М., 1906, л. 39 об.
[Закрыть]
Хотя «Виноград Российский» сочинялся спустя полвека после казни Киприяна, мы имеем все основания верить в то, что Семен Денисов – не выдумщик. Как известно, на оригинале третьейчелобитной Аввакума царю, посланной из Холмогор, есть такая приписка: «Сию челобитную подал великому государю Киприян, Христа ради уродивый, во 173 [1664] году, ноября в 21 день».[167]167
54 Памятники истории старообрядчества XVII века, кн. I, выл 1. Л., 1927, стб. 754.
[Закрыть]Следовательно, Аввакум был прекрасно осведомлен об особых отношениях Киприяна с царем Алексеем Михайловичем, знал, что Киприян найдет возможность передать, а государь не откажется принять послание опального протопопа.
Чтобы вполне и непредвзято оценить это событие, нужно вернуться па полгода назад. Весной Аввакум, только что воротившийся из сибирской ссылки, обратился к Алексею Михайловичу с первой челобитной. Он сам вспоминает об этом в «Житии»: «И егда письмо изготовил, занемоглось мне гораздо, и я выслал царю на переезд с сыном своим духовным с Феодором юродивым, что после отступники удавили его, Феодора, на Мезени, повеся на висилицу. Он же с письмом приступил к Цареве корете со дерзновением, и царь велел ево посадить и с письмом под красное крыльцо, – не ведал, что мое; а опосле, взявше у него письмо, велел ево отпустить».[168]168
55 Житие протопопа Аввакума…, с. 92.
[Закрыть]
Холмогорскую челобитную– посылал гонимый и поверженный страдалец. Но весной 1664 г. Аввакум – по крайней мере наружно – был еще в любви и почете у московских властей. Стараясь снискать
135
его поддержку, царь звал Аввакума к себе в духовники, жаловал большими деньгами, сулил место справщика
на Печатном дворе. Намек на эту приязнь, скорее демонстративную, чем искреннюю, есть и в только что приведенных строках. Почему царь Алексей посадил Федора под красное крыльцо, не взяв письма? «Не ведал, что мое», —говорит Аввакум. А когда узнал, в чем дело, и челобитную принял, и юродивого отпустил
восвояси.
Иначе говоря, весной 1664 г. Аввакум вовсе не был в крайности. Он легко мог связаться с государем через какого‑нибудь думного человека, например через Федора Ртищева, но предпочел воспользоваться услугами юродивого. В чем здесь причина?
Надо сказать, что Федор пользовался огромной популярностью среди жителей Москвы: «Ревнив гораздо был и зело о деле божий болезнен; всяко тщится разорити и обличати неправду».[169]169
56 Там же, с. 100.
[Закрыть] По всей видимости, Аввакум полагал, что переданная юродивым челобитная выражает уже по мнение одного Аввакума, но мнение народное. Кроме того, Аввакум знал, что и Алексей Михайлович почитает и жалует «божьих людей»; была надежда, что это также подействует.
В самом деле, в особом помещении дворца, возле царских покоев, на полном содержании и попечении государя жили верховые (дворцовые) богомольцы.[170]170
57 Забелин И. Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII ст., ч. I. Изд. 3–е. М., 1895, с. 373.
[Закрыть] «Особенное уважение государя к этим старцам простиралось до того, – пишет И. Е. Забелин, – что государь нередко сам бывал на их погребении, которое всегда отправлялось с большою церемониею, обыкновенно в Богоявленском монастыре в Троицком Кремлевском подворье. Так, в 1669 году, апреля 9, государь хоронил богомольца Венедикта Андреева…Верховые богомольцы назывались также и верховыми нищими, в числе их были и юродивые. Царица и взрослые царевны имели также при своих комнатах верховых богомолиц и юродивых».[171]171
58 Там же, с. 374.
[Закрыть]
В начале царствования, в годы сотрудничества с «боголюбцами», молодой Алексей Михайлович был близок с одним из юродивых – с тем, которого погребал Никон. Вот что известно об этом. В марте 1652 г. Никон, еще в сане новгородского владыки, выехал в Соловки за мощами митрополита Филиппа Колычева, замученного Иваном Грозным. В тот же день другое посольство отправили в Старицу, где в Смутное время был похоронен патриарх Иов, лишенный престола волей Лжедимитрия. Прах этих страстотерпцев решено было перенести в Успенский собор: царь Алексей замаливал грехи прежних государей. Гроб с останками Иова Москва встречала на шестой неделе великого поста, когда Никон был еще в отлучке. Во время пышных и изнурительных торжеств умер старый патриарх Иосиф, который в последние
136
годы правил русской церковью только на словах; на деле же всем ведали «боголюбцы». Положение Иосифа было столь тягостно и двусмысленно, что он опасался (впрочем, без особых на то оснований), как бы его не удалили с патриаршей кафедры.
Обо всем этом Алексей Михайлович извещал своего «телесного и духовного собинного друга» Никона. В этих письмах несколько раз упомянут некий юродивый, которого царь называл «странным братом нашим». Впервые о нем заходит речь при сообщении о кончине патриарха Иосифа: «И ты, владыко святый, помолись и с Васильем Уродивым, сииречь нашим языком с Вавилом, чтоб господь бог дал нам пастыря и отца» [172]172
59 Собрание писем царя Алексея Михайловича. Издал П. Бартенев. М., 1856, с. 167. Трудно сказать, почему у этого юродивого было два имени. Может быть, юродивые, подобно шутам, меняли иногда свои крестные имена. Тогда мирское имя «странного брата» царя было Вавида, а имя юродское – Василий. Во всяком случае, этого юродивого нельзя отождествлять с известным аскетом и идеологом «самоуморения» Вавилой Молодым. Василий («нашим языком Вавила») умер 3 мая 1652 г., так и не вернувшись в Москву (см. выше). Вавила Молодой был сожжен в срубе 5 января 1666 г. (см.: ЛЗАК за 1911 г., 1912, вып. 24, с. XV, примеч. 1, с. 330—334; Зенъковский С. Д. Русское старообрядчество, с. 279, 491).
[Закрыть] (здесь же царь намекает, что этим «пастырем и отцом» будет Никон). Говоря о том, что патриарх боялся бесчестия, Алексей Михайлович пишет: «Чаю, владыко святый, аще и в далнем ты разстоянии с нами грешными, едино то ж речеши, что отнюдь того не бывало, что его, света, отставить или ссадить с безчестием. Ты сему помышлению нашему свидетель… свидетель и странный брат наш Василей, чаю и он то ж речет, что отнюдь в помышлении нашем того не бывало у нас».[173]173
60 Собрание писем царя Алексея Михайловича, с. 175.
[Закрыть]В конце пространного послания (царь назвал его «статейным списком») юродивый упомянут снова. «И тебе б, владыко святый, пожаловать сие писание сохранить и скрыть в тайне… пожаловать тебе, великому господину, прочесть самому, не погнушаться мною грешным и моим рукописанием непутным и несогласным. Да пожаловать бы тебе, свету моему, велеть да и брату нашему Василью Босому прочесть сию грамоту и список сей».[174]174
61 Там же, с. 184.
[Закрыть]
Из «статейного списка» и других царских писаний [175]175
62 См. письмо Никону от 25 мая 1652 г. (там же, с. 210, 211).
[Закрыть]очевидно, что Василий Босой был наперсником Алексея Михайловича, поверенным самых сокровенных его замыслов. После смерти Василия царь, по–видимому, нашел ему замену. Наблюдатель торжественного въезда в покоренную Вильну, состоявшегося 30 июля 1655 г., отметил некоего «старичка», который постоянно был возлецаря. «От ворот до дворца была вся дорога устлана красным сукном, а лестница таким же бархатом. Когда царь вышел из кареты, то старичок шел впереди».[176]176
63 Берх В. и. Царствование паря Алексея Михайловича, ч. I. СПб.. 1831, с. 102.
[Закрыть]
137
Быяо бы наивно думать, что все это нужно относить лишь на счет личных пристрастий царя Алексея. В этом случае непонять, почему позже он так легко и так жестоко расправлялся с юродивыми, которым наружно оказывал уважение. Приведенные факты касаются не столько частного человека, сколько дворцового обихода, придворного «чипа». Так было прежде, так было и при царе Алексее. При ном дворцовый быт стал меняться назападный манер; был устроен театр, появились придворные поэты. Дети царя Алексея – Федор, Софья и Петр – пошли еще дальше по пути европеизации. При них из государевых хором исчезли верховые богомольцы, а вместе и юродивые. Для толкователей в этой последовательности событий есть опасность логической ошибки: при дворе Петра юродивых не было, а при дворе Алексея они были, причем помещались близ государевых покоев; значит, Петр юродивых не любил, Алексей же – почитал. На самом деле Алексей Михайлович просто–напросто унаследовал верховых богомольцев от отца и последних царей Рюриковичей.
Эта демонстративная близость монарха и юродивых восходит, к древнейшему культурному архетипу, отождествляющему царя и изгоя – раба, прокаженного, нищего, шута.[177]177
64 Отождествлению «первого» и «последнего» посвящена обширная литература. Об этой проблеме, в частности, идет речь в фундаментальных трудах Дж. фрезера и М. Элиаде.
[Закрыть] Первый шут, попавший на страницы истории, жил при фараоне Пепи I. Это был пигмей, который умел исполнять «пляску бога» и с которым фараон отождествлял себя. За такое отождествление изгои античного мира иногда платили жизнью. На время римских сатурналий царем избирался раб. Все беспрекословно подчинялись ему, но он знал, что по окончании праздника ему предстоит стать кровавой жертвой. На пороге нашей эры «игру в царя» культивировали римские легионеры. Эту роль часто исполнял осужденный на смерть преступник. Отголосок этой традиции запечатлен в Евангелии – в том фрагменте, где римские воины провозгласили Христа царем: «Тогда воины правителя, взявши Иисуса в преторию, собрали на него весь полк и, раздевши его, надели на него багряницу. И, сплетши венок из терна, возложили ему на голову и дали в правую руку трость; и, становясь пред ним на колени, насмехались над ним, говоря: „Радуйся, царь Иудейский!". И плевали на него и, взявши трость, били его по голове. И когда насмеялись над ним, сняли с него багряницу и одели его в одежды его, и повели его на распятие» (Евангелие от Матфея, XXVII, 27—31). В Европе эта древнейшая традиция была очень живуча. До XVII в. здесь были в ходу своего рода шутовские фестивали с выборным пародийным королем.
В русскую придворную культуру модификации этого архетипа попали из Византии. Как известно, византийский император, появляясь перед поддаными, держал в руках не только символы
138
власти, но также «акакию» —мешочек с пылью, напоминавший о ничтожестве бренного человека. Как бы подражая Христу,[178]178
65 Евангелие от Иоанна, XIII, 4—16.
[Закрыть] император раз в год омывал ноги нескольким константинопольским пищим. То же делал и патриарх всея Руси. Что касается царя, то в сочельник, рано утром, он посещал московские тюрьмы и богадельни. Вот описание царского выхода в канун рождества 1664 г., спустя месяц и три дня после того, как юродивый Киприян подал Алексею Михайловичу челобитную ссыльного протопопа Аввакума: «Декабря в 24 числе за четыре часа до света… царь… изволил ходить на большой тюремный и на Аглинской дворы и жаловал своим государевым жалованьем, милостынею из своих государских рук па тюремном дворе тюремных сидельцев, а на Аглинском дворе полоняников, поляков и немец и черкас… Да великий же государь жаловал из своих государских рук, идучи от Аглинскаго двора, в Белом и Китае городех, милостынею… бедных и раненых солдат и нищих безщотно… Того ж числа ввечеру великий государь изволил итить к Зиновею разслабленному, который лежит у рождественскаго священника Никиты, и указал дати… Зиновею пять рублев».[179]179
66 Забелин И. Е. Домашний быт русских царей…, с. 387.
[Закрыть] Любопытно, что Алексей Михайлович ходил к Зиновею из года в год, пока тот был жив. Такое демонстративное постоянство говорит о том, кто царь заботился о гласности своих «выходов». Он хотел, чтобы народ знал, где и когда государь общается с последним из своих подданных.
Отзвуки идеи тождества царя и изгоя есть и в древнерусском юродстве. Андрею Цареградскому было видение: он видел себя в раю в царских одеждах.[180]180
67 ВМЧ, октябрь, дни 1—3, стб. 100.
[Закрыть] В одном из списков жития Василия Блаженного помещено «предразумление вводительно», своеобразный эпиграф. Это – текст из Апокалипсиса: «И сотворил есть нас цари и иереи богу и отцу своему: тому слава и держава во веки веков. Аминь» (Откровение Иоанна, I, б).[181]181
68 Кузнецов И. И. Святые блаженные Василий и Иоанн…, с. IV. «Переписчик жития, – замечает И. И. Кузнецов, – видимо, хотел выразить свой взгляд на юродство Христа ради, взгляд, которому в своебразной
[Закрыть] Под царями здесь подразумеваются апостолы – им уподоблены юродивые вообще (и специально Василий Блаженный). Впрочем, учитывая функции эпиграфов, мы можем предположить, что в данном случае имеются в виду и цари в прямом смысле слова. Вспомним сцену государева пожалования из жития Арсения Новгородского (см. «Юродство как зрелище»). Арсений словно меняется местами с Иваном Грозным, юродивый становится выше царя. Грозный не в состоянии пожаловать Новгородом Арсения – значит, власть Грозного не безгранична, не абсолютна. Истинный «державен»
139
города – бездомный, одетый в безобразное рубище бродяга–юродивый: «И не хотящим вам того, аз приемлю и». Очень важна оговорка автора жития, касающаяся «неразумия» царя с царевичами. Юродивого, поясняет агиограф, понимает лишь тот, у кого «цел ум». Если Иван Грозный не уразумел смысла загадочных слов Арсения, то, следовательно, царь не «целоумен», он – мнимый мудрец, а бродячий дурак – мудрец настоящий. Все это, в свою очередь, имеет прямое отношение к «перемене мест».
Имущество подданных принадлежит царю; он распоряжается им, как ему заблагорассудится. Но точно так же имущество подданных принадлежит юродивому. «Если же кто из них, – рассказывает Джильс Флетчер, – проходя мимо лавки, возьмет что‑нибудь из товаров, для отдачи куда ему вздумается, то купец, у которого он таким образом что‑либо взял, почтет себя весьма любимым богом и угодным святому мужу».[182]182
69 Флетчер Дж. О государстве Русском, с. 142—143. Это описание вызывает в памяти карнавальные ситуации. Ряженые не признают ни социальной иерархии, ни собственности. «Маскированным, особенно на
[Закрыть] Царь—помазанникбожий, а юродивый – сосуд благодати, божий избранник, единственный мудрец в «объюродевшем» мире. Напомню в этой связи знаменитый кинический силлогизм Диогена Синопского: «Все принадлежит богам. Мудрецы – друзья богов, а у друзей все – общее. Следовательно, все принадлежит мудрецам».
Первый и последний связаны незримой, но прочной нитью. Именно поэтому они могут меняться местами. Житие Прокопия Вятского дает схематическую иллюстрацию к этой мысли (роль первого» играет здесь не царь, а воевода). «Во граде Хлынове сей блаженный Прокопий некогда прииде в приказную избу наг, якоже бе ему обычай ходити. Воевода же тогда сущий, князь Григорий по реклу Жемчюжников, ту на месте своем седяше… Прокопий взя с него, воеводы, со главы шапку его и возложив на свою главу. Той же воевода, виде блаженнаго дерзновение, даде ему и место свое радостно. Блаженный же сяде на месте его яко судия».[183]183
70 ГБЛ, собр. Ундольского, № 361, л. 14—14 об.
[Закрыть]
Идея «перемены мест» была очень популярна в русской культуре XVI‑XVII вв. Ее беллетристическую разработку находим в одном из самых распространенных на Руси рассказов «Римских деяний» – в «Прикладе о цесаре Иовиане и о его ниспадении, и как господь многажды гордым противится, а смиренных возносит и дает благодать», а также в известном аналоге этого переводного «приклада» —в «Повести о царе Аггее, како пострада гордости ради». Аггей усумнился в справедливости слов Писания «богатии обнищаша и беднии обогатеша», впал в греховное раздумье.
140
За гордыню бог наказал его лишением власти и трона, нищетой и наготой, а после раскаяния опять сделал царем.
В критические моменты своей жизни юродствовал Иван Грозный (см. раздел «Лицедейство Грозного»), который не случайно и не из одного озорства избрал пародийный литературный псевдоним «Парфений Уродивый».[184]184
71 Лихачев Д. С. Канон и молитва Ангелу Грозному воеводе Парфения Уродивого (Ивана Грозного). —В кн.: Рукописное наследие Древней Руси. По материалам Пушкинского Дома. Л., 1972, с. 10—27.
[Закрыть] Этот псевдоним также имеет касательство к мистической близости царя и изгоя. Иван Грозный всю жизнь боялся потерять престол, поэтому такая идея отнюдь не казалась ему отвлеченной. Юродствовал и патриарх Никон, когда 10 июля 1658 г. неожиданно для всех и демонстративно оставил престол патриарха Московского и всея Руси. Юродствовал, как мы помним, униженный епископ коломенский Павел.
Конечно, юродское лицедейство «первых» в большой мере зависит от обстоятельств, от личности и от темперамента. Юродствовали не все цари, не все патриархи и не все епископы. Напротив, это редкое, даже из ряда вон выходящее явление. Однако такая ролевая возможность в Древней Руси существовала и осознавалась – и это для нас важнее всего.
Итак, в старинной русской культуре близость царя и юродивого представляла собою стереотипную ситуацию. Этот стереотип был очень живуч. Он давал о себе знать даже в европеизированном окружении царевны 'Софьи Алексеевны. Когда дело шло о власти и – более того – о жизни и смерти, ее клевреты–западники вдруг забывали о чужой цивилизации. Она слетала с них, как шелуха, обнажая вековечное русское ядро.
На пороге осени 1689 г. Россия пережила дворцовый переворот. Партия Нарышкиных, за семь лет до того удаленная от вла–сти, торжествовала победу. Вместе с царевной Софьей, заточенной в Новодевичий монастырь, пали ее сподвижники. Князь В. В. Голицын с сыном был сослан в Пустозерск, Ф. Л. Шакловитый, начальник Стрелецкого приказа и последний фаворит царевны, – колесован. Придворный поэт, проповедник и богословСильвестр Медведев, бежавший из Москвы и схваченный 13 сентября в Дорогобужском уезде, был в колодках посажен «в твердое хранило» Троице–Сергиева монастыря, пытан в застенке, расстрижен, соборно проклят и отлучоп от «христианского общения» как вероотступник. 11 февраля 1691 г. он сложил голову на плахе. К розыску о павших правителях были привлечены десятки людей и в их числе юродивый из Нилово–Столбенской пустыни Ивашка Григорьев. В поле зрения тех, кто чинил розыск, он попал с самого начала.
5 сентября стрелец Стремянного Ивана Цыклера полку Андрей Сергеев показал: «Назад тому недели с две был‑де он… у старца Селиверстка (Медведева, —А. П.). И (старец, —А. П.) говорил: не бойтесь‑де, хотя царя Петра Алексеевича сторона и повезет, и много‑де будет ден на десять; а то‑де"опять будет
141
сильна рука сторона Софии Алексеевны».[185]185
72 Розыскные дела о Федоре Шакловитом и его сообщниках, т. 1. СПб., 1884. стб. 112.
[Закрыть] Быв спрошен об этомпоказании, Медведев объяснился так: «Сказывал ему, Селиверстку, Федка Шакловитой: в великий‑де пост, на вербной педеле, приходил‑де к великой государыне из Ниловы пустыни юрод Ивашко; а чей словет, того ему не сказал; а грамоте‑де он умеет; и такия‑де слова, которыя он, Селиверстко, ему, Ондрюшке (стрельцу Андрею Сергееву, —А. 77.), говорил, извещал Ивашко ей, великой государыне. И он‑де, Ивашко, сослан в Нилову пустынь; а за что сослан, того он не ведает. А он‑де, Ивашко, у него, Селиверстка, ночевал; а присыпан был с Верху к нему, Селиверстку, для свидетелства юродства».[186]186
73 Там же, стб. 547—548. Шакловитый за все это отвечать не мог: его уже не было на свете.
[Закрыть] Об Ивашке Медведева допрашивали и на дыбе. В «пыточных речах» читаем: «А юрод был прямой ли, того он не знает».[187]187
74 Там же, стб. 631; ср. стб. 678—679.
[Закрыть]
15 октября в Ржеву Володимирову к воеводе стольнику Ивану Супоневу была отправлена грамота с приказом сыскать в Ниловой пустыни Ивашку и, закрвав в железа, тотчас доставить в Москву. Через две недели юродивый предстал перед боярином Т. Н. Стрешневым, возглавлявшим розыск. «А в роспросе сказал:
родом‑де он осташковец, посацкого человека Гришкин сын, серебряника… Отеп‑де его и доныне живет в Осташкове; а мать‑де его потонула; а он‑де, Ивашко, после смерти матери своей, с кручины, ходил наг полгода и пришел в Нилову пустыню, тому лет с семь, и живет с того времени в Нилове пустыни, в хлебне».75
На вербной неделе великого поста он действительно был в Москве. Ночью у Чудова монастыря Ивашка окликнул незнакомого прохожего с фонарем. «И он‑де, Ивашко, тому человеку говорил, чтоб он известил великим государем и великой государыне благоверной царевне Софии Алексеевне: видел‑де он, Ивашко, видение во сне, человека, стояща с мечем круглым, образом млада, зело прекрасен. И тот‑де человек велел ему: извести‑де великим государем, не убойся, – болъшой‑де, которой в полку будет, изменит».
Кстати говоря, это мрачное предсказание не вызвало у боярина Т. Н. Стрешнева ни малейшего интереса. В конце концов ведь схватку за власть выиграл Петр; «большой в полку» предал не царя, а царевну (на место «большого в полку» после свержения Софьи можно было подставить хотя бы беспокойного И. Е. Цыклера; изменив в 1689 г. своей покровительнице, он изменил в 1697 г. и Петру, за что был казнен вместе с А. П. Соковниным, братом боярыни Морозовой). «Человек с мечем круглым» не ошибся, но дело уже было сделано, и потому Т. Н. Стрешнев решил пропустить эти слова мимо ушей. Однако всего любопытнее, что и Софья, как кажется, не придала им особого
142
значения, хотя для нее пророчество Ивашки было прямой угрозой. Люди верят тому, чему хотят верить.
Прохожий с фонарем доставил юродивого в какую‑то «полату» у Ивановской колокольни. Тут Ивашку допросили. Он молчал, потому что пришел в столицу беседовать с царями и хотел непременно попасть во дворец. «И… повели его неведомо к какому человеку на двор; а на дворе‑де у того человека каменныя полаты (не исключено, что здесь имеется в виду Ф. Л. Шакдовитый, —А. П.}… И он‑де, Ивашка, о том не сказал же. И после‑де его водили в Спаской м<онасты>рь к чернецу к Селиверсту Медведеву… и он‑де ему о том не сказал же; а сказал им всем, что‑де он о том скажет великой государыне благоверной царевне. И его… взвели в Верх к… царевне… и перед нею… он, Ивашко, говорил, что в полкех болшой изменит, и оттого‑де будет худо». Выслушав юродивого, царевна под стражей отослала его обратно в Нилову пустынь, чтобы не было соблазна.
Впрочем, эта встреча имела последствия. Ивашка не ограничился предсказанием о «большом в полкех», он вообще вел себя, как озаренный богом провозвестник. Среди откровений юродивого, по собственному его признанию, были и роковые слова «хотя‑де великого государя царя и великого князя Петра Алексеевича… сторона и повезет, и много‑де того будет ден на десять, а то‑де опять будет сторона силна рука великия государыни».[188]188
76 Там же, стб. 802.
[Закрыть] Иначе говоря, у Софьи с Ивашкой была доверительнаябеседа. Юродивый поучал царевну, прорицал ей будущее, и царевна внимала ему. Иному прорицанию Софья верила, иному не верила.
Среди принятых на веру было предсказание о ее безусловной победе над младшим единокровным братом. Сильвестр Медведев сообщил о нем стрельцам, хотя и не был убежден, «прямой юрод» Ивашка или нет (к сожалению, не сохранилось никаких материалов о том, как проходило «свидетельствование» юродивого). Стараясь укрепить дух мятежного и ненадежного стрелецкого воинства, Шакловитый распустил слух, что Ивашка прибрел в Москву по прямому повелению святых Нила и Нектария, явившихся ему в сонном видении. «А от Федки де Шакловитова слышал он…, – показывал Сильвестр Медведев, – бутто его (Ивашку, —Л. Я.) прислали с теми словами Нил и Нехтарийчюдотворпы».[189]189
77 Там же, стб. 807; ср. стб. 547—548.
[Закрыть] Ивашка это решительно отрицал. Зная, как тревожно было в Москве весной 1689 г., мы можем понять и оценить «легковерие» Шакловитого и Медведева. Партия Нарышкинах, которой мирволил патриарх, набирала силу. Софья сдавала одну позицию за другой.
