Текст книги "Смех как зрелище"

Автор книги: А. м. Панченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

ДРЕВНЕРУССКОЕ ЮРОДСТВО

Юродство – сложный и многоликий феномен культуры Древней Руси. О юродстве большей частью писали историки церкви, хотя историко–церковные рамки для него явно узки. Юродство занимает промежуточное положение между смеховым миром и миром церковной культуры. Можно сказать, что без скоморохов и шутов не было бы юродивых. Связь юродства со смеховым миром не ограничивается «изнаночным» принципом (юродство, как будет показано, создает свой «мир навыворот»), а захватывает и зрелищную сторону дела. Но юродство невозможно и без церкви: в Евангелии оно ищет свое нравственное оправдание, берет от церкви тот дидактизм, который так для него характерен. Юродивый балансирует на грани между смешным и серьезным, олицетворяя собою трагический вариант смехового мира. Юродство – как бы «третий мир» древнерусской культуры.

Из нескольких десятков юродивых, чествуемых православной церковью,[1]1
  ¹. См.: Алексий [Кузнецов]. Юродство и столпничество. Религиозно–психологическое исследование. СПб., 1913, с. 45 и ел. К сожалению, я не смог ознакомиться с книгой Г. П. Федотова «Святые Древней Руси (X‑XVII ст.)» (Нью–Йорк, 1959), один из разделов которой посвящен древнерусскому юродству.


[Закрыть] только шесть подвизались на христианском Востоке – еще до крещения Руси: Исидора (память 10 мая), Серапион Синдонит (14 мая), Виссарион Египтянин (6 июня), палестинский монах Симеон (21 июля), Фома Келесирский (24 апреля) и, наконец, Андрей Цареградский, житие которого было особенно популярно на Руси. Русское юродство ведет начало от ИсаакияПечерского (14 февраля), о котором повествует Киево–Печерский патерик (Исаакий умер в 1090 г.). Затем вплоть до XIV в. источники молчат о юродстве. Его расцвет приходится на XV—первую половину XVII столетия. Хотя многие из русских канонизированных юродивых – это, так сказать, второразрядные фигуры, но среди них встречаются и заметные в церковной и светской истории личности. Это Авраамий Смоленский, ПрокопийУстюжский, Василий Блаженный. Московский, Никола Псковский Салос, Михаил Клопский.

72

К эпохе расцвета юродство стало русским национальным явлением. В это время православный Восток почти не знает юродивых. Их нет также ни на Украине, ни в Белоруссии (Исаакий Печерский так и остался единственным киевским юродивым). Римско–католическому миру этот феномен также чужд. Это, в частности, доказывается тем, что о русских юродивых с немалым удивлением писали иностранные путешественники XVI‑XVII вв. – Герберштейп, Горсей, Фдетчер и др. Чтобы вступить на путь юродства, европейцу приходилось переселяться в Россию. Поэтому среди юродивых так много выезжих иноземцев.[2]2
  ² Вообще европейцы, особенно лютеране, приехав в Россию и приняв православие, очень часто ударялись в крайний мистицизм и аскетизм. Таким в середине XVII в. был, между прочим, француз (видимо, гугенот) Вавила Молодой, выученик Сорбонны, а у нас – самый ревностный последователь знаменитого аскета Капитона. См.: Барское Я. Л. Памятники первых лет русского старообрядчества. – ЛЗАК за 1911 г., 1912, вып. 24, с. XV (примеч. 1), 330—334; Зеньковский С. А. Русское старообрядчество. Духовные движения семнадцатого века. МйпсЬеп, 1970, с. 150.


[Закрыть]

Прокопий Устюжский, как сообщает агиография, был купцом «от западных стран, от латинска языка, от пемецкия земли».[3]3
  ³ Житие Прокопия Устюжского. – В кн.: Памятники древней письменности, вып. С1П. СПб., 1893, с. 8.


[Закрыть] Об Исидоре Твердислове в житии сообщается следующее: «Сей блаженный, яко поведають неции, от западных убо стран, от латынского языка, от немеческиа земля. Рождение име и воспитание от славных же и богатых, яко же глаголють, от местерьска роду бе. И възненавидев богомеръзскую отческую латыньскую веру, възлюби же истинную нашю христианскую православную веру».[4]4
  ⁴ ИРЛИ, Древлехранилище, колл. В. Н. Перетца, № 29, л. 514.


[Закрыть] У Иоанна Властаря Ростовского была латинская псалтырь, по которой он молился. Эта псалтырь сохранялась в Ростове[5]5
  ⁵ См.: Филарет [Гумилевский}. Русские святые, кн. 3. Изд. 2–е. Чернигов, 1865, с. 5—6; Барсуков Н. П. Источники русской агиографии. СПб., 1882, с. 253.


[Закрыть] еще сто с лишком лет спустя после смерти Иоанна Властаря, когда митрополитом ростовским стал Димитрий Туптало.

В житейском представлении юродство непременно связано с душевным или телесным убожеством. Это – заблуждение. Нужно различать юродство природное и юродство добровольное («Христа ради»). Это различие пыталась проводить и православная традиция. Димитрий Ростовский, излагая в своих Четьих Минеях биографии юродивых, часто поясняет, что юродство – это «самоизвольное мученичество», что оно «является извне», что им «мудре покрывается добродетель своя пред человеки».[6]6
  ⁶ Димитрий Ростовский. Четьи Минеи, июль, л. 365 об., 367 (цитаты даются по киевскому изданию 1711—1718 гг.).


[Закрыть] Такое различение не всегда проводится последовательно. Это касается, например, Михаила Клопского. В агиографических памятниках его называют «уродивым

73

Христа ради»,[7]7
  ⁷ См.: Дмитриев Л. А. Повести о житии Михаила Клопского. М. —Л., 1958, с. 89, 99.


[Закрыть] но, как кажется, в нем преобладают черты юродивого в житейском смысле. Михаил Клопский не склонен к юродскому анархизму и индивидуализму, он строго и неукоснительно исполняет монашескиеобязанности, вытекающие из иноческого устава. Дары пророчества и чудотворения, которые приписывают Михаилу Клопскому авторы житий, прямой связи с подвигом юродства не имеют и, таким образом, на него не указывают; такими дарами, с точки зрения церкви, мог быть наделен равно затворник и столпник, пустынножитель и юродивый. Склонность к обличению сильных мира («ты не князь, а грязь»), усиленная в тучковской редакции жития Михаила Клопского, разумеется, свойственна человеку, избравшему «юродственное житие». Обличительство есть следствие подвига юродства, но установление обратной причинной связи (обличитель – значит юродивый) – логическая ошибка. Самое главное заключается в том, что МихаилКлопский ведет жизнь благочестивого монаха, совсем не похожую на скитания «меж двор», которые столь характерны для юродивых. Смеховой момент в рассказах о Михаиле Клопском полностью отсутствует. Хотя оттенок юродства ощутим в его загадочных ответах при первой встрече с братией Клопского монастыря (см. раздел «Юродство как зрелище»), все‑таки он не может быть признан каноническим типом юродивого.

Учитывая эту непоследовательность в агиографии (вообще говоря, уникальную), мы должны все же помнить о различении юродства врожденного и юродства добровольного, «Христа ради». Имеется сколько угодно фактов, доказывающих, что среди юродивых было много вполне разумных людей. Приведем два характерных примера; один касается грекоязычного мира, другой – Руси.

Константинопольский патриарх Филофей Коккин (XIV в.) был учеником Саввы Нового. На склоне лет Савва собрал вокруг себя кружок образованных исихастов. Среди них был и Филофей, который по рассказам учителя составил его житие. В свое время Савва «имел в намерении, как он сам потом разъяснил… пройти через все роды жизни, ничего из этого не оставив, сколько это от него зависело, неизведанным и неиспытанным».[8]8
  ⁸ Филофей. Житие и деяния Саввы Нового. Пер. П. Радченко. М„ 1915, с. 59.


[Закрыть]Решив посвятить себя на время подвигу юродства, который он считал одним из высших, заключающих «сокровенную мудрость», Савва вел типичную для юродивого скитальческую жизнь. «Не как попало и необдуманно мудрый прикидывался дураком, подобно некоторым, которые не знаю каким образом обманывали себя, не прикидываясь только дураками, но будучи ими и на самом деле по своим словам и делам, и, вместо того чтобы смеяться над демонами и миром, как говорится у отцов, сами подвергали себя насмешкам, ибо, еще не будучи в состоянии подчинить бессловесное души разуму и не предавшись всецело

74

добру, они…низвергались легко в страсти, бесстыдно поступая и говоря, словно безумные. Не так великий Савва».[9]9
  ⁹ Там же, с. 42—43.


[Закрыть] Специфическим в юродстве Саввы было то обстоятельство, что он, будучи убежденным исихастом, исполнял одновременно и обет молчания, что приносило ему дополнительные тяготы. Впоследствии Савва Новый отказался от юродства и вернулся к иноческой жизни.

Среди деятелей раннего старообрядчества был инок Авраамий, в миру юродивый Афанасий.[10]10
  ¹⁰ Наиболее подробная биография Авраамия принадлежит Н. Демину (см.: Демин Н. Расколоучитель старец Авраамий. – В кн.: Учебно–богословские и перковно–проповеднические опыты студентов Киевской духовной академии ЬХУП курса (1914 г.). Киев, 1914, с. 124—232). Эта биогра–фия повторяет основные факты и наблюдения, принадлежащие издателю сочинений Авраамия – Н. Субботину (см.: Материалы для истории раскола за первое время его существования, издаваемые… под род. Н. Субботина. Т. 7. М., 1885. с. V и сл.; здесь же указана и литература предмета). Из новейших работ см. комментарии в кн.: Робинсон А. Н. Жизнеописания Аввакума и Епифания. М., 1963; см. также раздел «Инок Авраамий, он же юродивый Афанасий» в кн.: Панченко А. М. Русская стихотворная культура XVII века. Л., 1973, с. 82—102.


[Закрыть] Аввакум так писал о нем, своем любимом ученике, земляке и духовном сыне: «До иночества бродил босиком и зиму и лето… Плакать зело же был охотник: и ходит и плачет. А с кем молыт, и у него слово тихо и гладко, яко плачет».[11]11
  ¹¹ Памятники истории старообрядчества XVII в., кн. I, вып. I. Л., 1927, стб. 57.


[Закрыть] Как ревностный защитник старой веры Авраамий приобрел известность во время и после собора 1666—1667 гг., осудившего и сославшего вождей раскола. Недавний юродивый, которого хорошо знали и любили в Москве, боролся с никониапами устной проповедью. Сидя в заточении у Николы–на–Угреше, Аввакум писал своему верному ученику: «Любо мне, что ты еретиков побеждаешь, среди торга их, псов, взущаешь. Аще бы я был с тобою, пособил бы тебе хотя немного».[12]12
  ¹² Пит. по: Малышев В. И. Три неизвестных сочинения протопопа Аввакума и новые документы о нем. – Доклады и сообщения филологического факультета Ленинградского университета, вып. 3, Л,, 1951, c. 263.


[Закрыть] Самое любопытное, однако, состоит в том, что юродивый, надев монашеский клобук, взялся за перо: после церковного собора он начал работать над сборником «Христианоопасный щит веры», куда, кроме его собственных писаний, вошли сочинения протопопа Аввакума, дьякона Федора, Ивана Неронова. В феврале 1670 г. Авраамия взяли под стражу и заключили на Мстиславском дворе. В тюрьме он ухитрился написать несколько произведений, в том числе трактат, известный под названием «Вопрос и ответ старца Авраамия», и знаменитую челобитную царю Алексею Михайловичу. Он не прекратил и переписку с Аввакумом: даже после смерти Авраамия московские староверы переслали в Пустозерск какое‑то его послание.

Авраамий творил не только в прозе, он был также поэтом. Хотя его стихотворное наследие ограничивается только двумя

75

предисловиями к «Христианоопасному щиту веры», причем компилятивными, он замечателен в истории литературы как первый поэт–старообрядец. Замечателен он и как единственный, насколько известно, бывший юродивый, писавший и прозу, и стихи.

Жизнь Саввы Нового и судьба Авраамия доказывают, что слабоумие юродивых, их духовное убожество – во всяком случае не общее правило. Нельзя подозревать в слабоумии образованного исихаста или крамольного мыслителя, вождя московской старообрядческой общипы, который очень достойно и ловко вел себя во время розыска. Оценивая личность Саввы Нового и личность Авраамия, мы руководствуемся непреложными фактами. В их свете приходится с большим доверием относиться и к житиям юродивых, сообщающим о «самопроизвольном безумии» персонажей.

Почему все‑таки ученик Аввакума Афанасий отказался от «юродственного жития» и пошел в монахи? Православная доктрина в принципе не возбраняла смену подвига: это распространялось и на юродство. Исаакий Печерский сначала был затворником и только потом стал юродствовать (здесь должно заметить, что юродство Исаакия – это, по–видимому, результат болезни, как видно из житийных и летописных текстов). Напротив, юродивая монахиня Исидора, которую прославил Ефрем Сирин, «не терпящи быти почитаема от сестр» [13]13
  ¹³ Димитрий Ростовский. Четьи Минеи, май, л. 523 об.


[Закрыть] по обители, ушла из нее и до смерти подвизалась в подвиге пустынничества. Жизнь Саввы Нового – как бы подвижническая «лествица», в которой есть и юродственная степень. Следовательно, к отказу от юродства могут привести самые разнообразные соображения, как внутренние, так и внешние побуждения. Одно из таких побуждений – стремление заняться писательским трудом.

Для юродивого, пребывающего «в подвиге», писательство исключено. Правда, с книгописной сцены начинается житие Михаила Клопского: «Старец седит на стуле, а пред ним свеща горит. А пишет седя деания святаго апостола Павла, плавание».[14]14
  ¹⁴ Дмитриев Л. А. Повести о житии Михаила Клопского, с. 8&.


[Закрыть]  Там же встречаем и такой эпизод: «Михаила пишет на песку:  „Чашу спасениа прииму, имя господне призову. Ту будет кладяз неисчерпаемый"».[15]15
  ¹⁵ Там же, с. 91.


[Закрыть]Это, конечно, не бог весть какое писательство – копировать апостольские деяния или чертить пророчество на песке. Но при оценке этих сцен нужно учитывать, что Михаил Клопский не может считаться каноническим типом юродивого.

Конечно, несовместимость юродства и писательства не стоит возводить в абсолют. Как и всякий принцип, он допускает какие‑то отклонения. Поскольку многие юродивые знали грамоте, то эти знания они в той или иной мере могли использовать. В письме к игумену Феоктисту с Мезени, отосланном зимой 1665 г., Аввакум просит: «Да отпиши ко мне кое о чем про-

76

странно – не поленись, или Афонасья заставь».[16]16
  ¹⁶ Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения. М., 1960, с. 235.


[Закрыть] Если отождествить этого «Афонасья» с нашим юродивым, что более чем вероятно (зимой 1665 г. он еще не был монахом), то, значит, юродивый не чурался эпистолярной прозы. В житии новгородского юродивого Арсения, уроженца Ржевы Владимирской, говорится, что, когда Арсений ушел в Новгород юродствовать, он известил об этом письмом мать и жену.[17]17
  ¹⁷ БАН, Устюжское собр., № 55, л. 12.


[Закрыть] Однако частное письмо и сочинение, предназначенное для всеобщего пользования, – вещи разные.

В древнерусском рукописном наследии, как кажется, зафиксирован только один автор–юродивый – это Парфений Уродивый, именем которого надписаны «Послание неизвестному против люторов» и «Канон Ангелу Грозному воеводе». Установлено, что Парфений Уродивый – это псевдоним Ивана Грозного. В статье Д. С. Лихачева, где обосновывается эта атрибуция, есть следующее любопытное для нашей темы рассуждение: «Искажения и глумлепия над христианским культом были типичны для Грозного. Демонстративно выставляя свою ортодоксальность во всех официальных случаях, он вместе с тем был склонен к кощунству, к высмеиванию этого же культа, к различного рода нарушениям религиозных запретов».[18]18
  ¹⁸ Лихачев Д. С. Канон и молитва Ангелу Грозному воеводе Парфения Уродивого (Ивана Грозного). —В кн.: Рукописное наследие ДревнейРуси. По материалам Пушкинского Дома. Л., 1972, с. 20.


[Закрыть] Нет сомнения, что самый выбор псев–донима был кощунством, и дело не только в этимологии имени Парфений («девственник»), но и в том, что свои сочинения Грозный приписал юродивому. Вся агиография юродивых православной церкви недвусмысленно указывает, что человек, пребывающий в юродстве, ни в коем случае не мог выступать на писательском поприще, ибо юродство – это уход из культуры. Если же Грозный имел в виду юродство в житейском смысле, то прозрачный оттенок кощунства не снимался: получалось, что церковное песнопение сочинил душевнобольной. Грозный создал особую концепцию царской власти. Царь как бы изоморфен богу, царь ведет себя «аки бог», и подданные не смеют обсуждать его поступки. Поэтому «поведение Грозного – это юродство без святости, юродство, не санкционированное свыше, и тем самым это игра в юродство, пародия на него… Для тех современников, которые были свидетелями поведения Грозного, этот игровой элемент мог сниматься: для одних он мог ассоциироваться со стереотипами житийного мучителя или античного тирана, для других же – с колдуном, продавшим душу дьяволу и живущим в вывороченном мире. Оба таких „прочтения"переводили поведение Грозного из игрового в серьезный план».[19]19
  ¹⁹ Лотман Ю., Успенский Б. Новые аспекты изучения культуры Древней Руси. – Вопросы литературы, 1977, № 3, с.. 164—165.


[Закрыть]

77

Тема ухода из культуры подробно разработана в документах, связанных с галицким юродивым XVII в. Стефаном Трофимовичем Нечаевым, которые обнаружила Н. В. Понырко (см. Приложение I). Эта подборка содержит три текста: прощальное письмо Стефана, «как пошел юродствовати, оставил на утешение матери своей Евдокие да жене своей Акилине»; его же короткую деловую записку дяде с просьбой не оставить семью, которую Стефан осиротил; надпись на «действительном образе» Стефана в Богоявленской церкви Галича, где он был похоронен. Кроме того, составитель подборки, без сомнения галичанин, обрамил ее несколькими приличествующими случаю фразами, а также снабдил собственной ремаркой – о слухах, что на погребение юродивого созывал людей «младой юноша, которого… никто не посылывал» и которого «почли за ангела божия».

Что можно сказать о Стефане? Он был уроженец Галича, купеческий сын. Его отец Трофим, по– видимому, умер рано. Склонность к юродству была у Стефана с молодости. Однажды он уже уходил из дому, потом вернулся, женился и прижил ребенка. Это возвращение сам Стефан объясняет тем, что испугался за мать: «Прочтох от нея писанную хартию, яко болезнует вельми; глаголют же, яко и ума изступити ей, и сама ся хощет убийством смерти предати. Убояхся, яко простоты ради погубит себе, и послушах ея. Приидох к вам и жену поях, утешая ея». Потом он опять ушел – навсегда, юродствовал в Галиче «многа лета», умер 13 мая 1667 г. и удостоился пышных похорон, на которых были архимандриты местных монастырей, протопоп соборной церкви, галицкий воевода, дворяне и дети боярские.

В этих документах нет картин юродства, но зато изложены мотивы, которыми руководствовался Стефан, покидая семью. Он сделал это «не простоты ради», а из презрения к мирским благам: «Аще бы люб мне мир сей, и аз подвизахся бы о вещех его». Уходя в юродство, человек уходит из культуры, рвет с ней все связи. Письмо Стефана – как бы прощальный завет умирающего (он все время называет себя мертвецом), а мать голосит над ним, как над покойником. Не случайно автор письма включил в текст фрагмент из «Чина погребения» («Составы и сосуды плоти нашея, яко прах и смрад, снедь червем быша. Преже составы плоти нашея любезны, ныне же гнусный и смердящий, яко сухи кости наша, не имуще дыхания. Смотри и раздвизай

руками своими. Где красота лица? Не се ли очерне?» и т. д.). Возможно, впрочем, что непосредственным источником послужил стих «Придете преже коноца, возлюбленная моя братия». В рукописях он иногда помещается среди стихов покаянных, а иногда – в разделе «Чин погребения мирским человеком» как «заупокойный» стих (ГПБ, Кирилло–Белозерское собр., № 652/909, л. 450—сборник 1558 г.). Как бы то ни было, Стефан декларативно заявляет о смерти мирянина и рождении юродивого. Это письмо – единственный в своем роде документ. До находки Н, В, Понырко мы ворбще ничего не знали о письмах

78

юродивых. Однако можно допустить, что сочинение таких писем – этикетный момент. Дело в том, что о письме к матери упоминается в житии новгородского юродивого XVI в. Арсения, который отметил этим письмом уход из дому и начало юродской жизни.

В чем сущность юродства, этого «самоизвольного мученичества»? Пассивная часть его, обращенная на себя, – это аскетическое самоуничижение, мнимое безумие, оскорбление и умерщвление плоти, подкрепляемое буквальным толкованием некоторых мест Нового завета: «Аще кто хощет ко мне ити, да отвержется себе» (Евангелие от Матфея, XIV, 24, 25; Евангелие от Марка, VIII, 34); «Мы юроди Христа ради» (1–е послание апостола Павла к коринфянам, IV, 10). Юродство – добровольно принимаемый христианский подвиг из разряда так называемых «сверхзаконных», не предусмотренных иноческими уставами.[20]20
  ²⁰ См.: Ковалевский И. Юродство о Христе и Христа ради юродивые. Изд. 2–е. М., 1900, с. 103, примеч. 1.


[Закрыть]Активная сторона юродства заключается в обязанности «ругаться миру», т. е. жить в миру, среди людей, обличая пороки и грехи сильных и слабых и не обращая внимания на общественные приличия. Более того: презрение к общественным приличиям составляет нечто вроде привилегии и непременного условия юродства, причем юродивый не считается с условиями места и времени, «ругаясь миру» даже в божьем храме, во время церковной службы. «Благодать почиет на худшем», – вот что имеет в виду юродивый. Две стороны юродства, активная и пассивная, как бы уравновешивают и обусловливают одна другую: добровольное подвижничество, полная тягот и поношений жизнь дает юродивому право «ругаться горделивому и суетному миру» (разумеется, власти признавали это право лишь до известных пределов – ниже об этом будет сказано специально).

Как мы видели на примере Саввы Нового и Авраамия, добровольно принимавшие подвиг юродства вовсе не были людьми неучеными. Книжным человеком был Серапион Синдонит, который побеждал в диспутах афинских философов. Андрей Цареградский, смышленый и красивый юноша, любил читать и хорошо выучил чужой для него греческий язык. Агиографическая традиция подчеркивает образованность Авраамия Смоленского.[21]21
  ²¹ Подвижник всегда склонен подражать какому‑то герою, которого он выбирал по житиям. Ученик Аввакума, по–видимому, подражал Авраамию Смоленскому (в одной из редакций его жития сказано, что в миру этого святого тоже звали Афанасием; см.: Жития преподобного Авраамия Смоленского и службы ему. Приготовил к печати С. П. Розанов. СПб., 1912, с. 66—67). Поворотные моменты биографии Авраамия Смоленского напоминают жизнь его московского соименника в иночестве и в миру. С юности Авраамий Смоленский получил образование (см.: Димитрий Ростовский. Четьи Минеи, август, л. 724 об.). Затем он «в юродство преложися», в коем пробыл довольно долго. Потом Авраампй Смоленский постригся в монахи, и с этой поры никаких признаков юродства и нем заметить нельзя. В изображении агиографов он выглядит книжным человеком, даже писателем: «аки бы вивлиофика ум его многия в себе обдержаше книги» (там же, л. 725).


[Закрыть]

79

Итак, среди юродивых были не только душевно здоровые, но и интеллигентные люди. Парадоксальное на первый взгляд сочетание этих слов – «юродство» и «интеллигентность» – не должно нас смущать. Юродство действительно могло быть одной из форм интеллигентного и интеллектуального критицизма.

В данном случае юродство опиралось на старинную традицию античного кинизма. Конечно, нет смысла утверждать, что юродство генетически восходит к кинизму (для положительного или отрицательного решения этой проблемы нужны специальные разыскания). Сближение юродства и кинизма – это, так сказать, типологическая параллель (можно припомнить еще мусульманских дервишей[22]22
  ²² Дервиши, как и юродивые, упражнялись в умерщвлении плоти. Они глотали пылающие угли, змей, скорпионов, осколки стекла, загоняли в тело иглы. Делалось это в виду толпы, так что дервишей называли «крикунами», «плясунами» и т. п. См.: Encyclopedia de'Jslam, t. I. Leyde‑Paris, 1913, р. 975—976.


[Закрыть]), но общие культурно–бытовые моменты здесь и там налицо.

Жизнь юродивого, как и жизнь киника, – это сознательное отрицание красоты, опровержение общепринятого идеала прекрасного, точнее говоря, перестановка этого идеала с ног на голову и возведение безобразного в степень эстетически положительного.[23]23
  ²³ «Юродство… есть своего рода форма, своего рода эстетизм, но как бы с обратным знаком» (Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского. Изд. 3–е. М., 1972, с. 397).


[Закрыть] Если у киников «эстетика безобразного» есть следствие доведенного до абсурда «сократовского принципа утилитарной добродетели»,[24]24
  ²⁴ Лосев А. Ф. История античной эстетики. Софисты. Сократ. Платон. М., 1969, с. 85 и др.


[Закрыть] то безобразие юродства также возможно лишь потому, что эстетический момент поглощен этикой. Это возвращение к раннехристианским идеалам, согласно которым плотская красота—от дьявола. В «Деяниях Павла и Теклы» апостол Павел изображен уродцем. У Иустина, Оригена, Климента Александрийского и Тертуллиана отражено предание о безобразии самого Христа. Это значит, что Иисусу приписывалась одна из черт, которые в ветхозаветные времена считались мессианскими.[25]25
  ²⁵ См.: Ренан Э. Жизнь Иисуса. СПб., 1906, с. 61, примеч. 4.


[Закрыть] В юродстве словно застыла та эпоха, когда христианство и изящные искусства были антагонистическими категориями. Различие в посылках кинизма и юродства не мешает видеть, что оба феномена, в сущности, близки в философском осмыслении жизни: и киники, и юродивый стремятся достичь духовной свободы, их цель – благо, а благо не может зависеть от плотской красоты. Впрочем, благо никак не вытекает и из безобразия, поэтому в кинизме и юродстве столь отчетлива полемическая заостренность против общепринятых норм поведения. В кинизме бросается в глаза момент эпатирования, а в юродстве – мотивы укора.

80

Тяготы юродства, его «безобразие» – это одновременно и плата за позволение обличать. Провозглашая нагую истину, голую правду, юродивый как бы сообразуется с пословицей «Не грози щуке морем, а нагому горем». В этом отношении юродивые могут быть сопоставлены с институтом европейских шутов. Еще Кретьен де Труа в «Персевале» отметил две черты шута, которые непременно приписываются юродивому, – дар предвидения и неприкосновенность. Однако между шутами и юродивыми есть принципиальная разница. Шут лечит пороки смехом, юродивый провоцирует к смеху аудиторию, перед которой разыгрывает свой спектакль. Этот «спектакль одного актера» по внешним признакам действительно смешон, но смеяться над ним могут только грешники (сам смех греховен), не понимающие сокровенного, «душеспасительного» смысла юродства. Рыдать над смешным – вот благой эффект, к которому стремится юродивый.

Хочу предупредить, что тому, кто интересуется историей юродства, эта работа вряд ли понадобится. Это разделы из фенменологии юродства, попытка объяснить некоторые черты этого явления, которые мне кажутся существенными: зрелищность юродства и элементы протеста в нем. Материал работы извлечен из житий юродивых, поскольку другого материала не существует. В агиографии запечатлен идеальный тип юродивого. Именно о нем пойдет речь. Драма юродства, которой посвящена работа, разыгрывается не столько на улицах и церковных папертях древнерусских городов, сколько на страницах житий.