Текст книги "Александр III, его личность, интимная жизнь и правление"

Автор книги: А. Колосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

А. Колосов
Александр III, его личность, интимная жизнь и правление

Когда Александр III умер, один небезызвестный поэт написал стихотворение под заглавием «Слезы царя». Еврейское происхождение этого поэта и его принадлежность к числу русских интеллигентных либералов должны были бы внушить ему настолько тактичности, что муза его не должна была бы откликаться на смерть того, кто угнетал и давил как всю интеллигентную Россию, так и особенно беспощадно преследовал и травил еврейскую часть населения её. Но тем не менее стихотворение было оригинально по замыслу. Поэт рассказывал о молодом царе, подавленном горем по только что скончавшемуся, горячо любимому отцу. Но он теперь царь и не должен плакать и горевать. Он должен явиться к народу со взором, не отуманенным слезою и горем. Мы не знаем, плакал ли и горевал нынешний русский царь, когда умер после довольно долгой болезни Александр III, но исторически доказано, что сам Александр III, когда так внезапно и неожиданно умер его отец, павший жертвою бомбы, не проронил ни единой слезы, не испустил ни единого вздоха. С одной стороны, горе его по покойному отцу было не очень велико, так как его деспотическая натура жаждала власти и всего, что связано с нею. С другой стороны, Александр II пал от руки убийц-заговорщиков, явившихся исполнителями воли интеллигентной и политически развитой части русского народа. Всякое же проявление народной воли шло коренным образом в разрез с деспотическими замашками и тираническими замыслами Александра III, и он поклялся не только жестоко отомстить убийцам своего отца, но и кровью и железом искоренить всё, что было в России свободного, смелого, самостоятельного и мыслящего. Он хотел властвовать неограниченно, подобно древне-азиатским деспотам, над телами и душами своего стомиллионного народа, и для этого ему было необходимо раньше всего искоренить крамолу, вырвав жестокою рукою из среды русского народа всю лучшую, интеллигентную и мыслящую часть его. В этом смысле и отданы были им его первые приказания, когда Александр II, привезенный во дворец с раздробленными ногами и разорванной брюшной полостью, закрыл на веки свои глаза. Александр III, получив наконец право приказывать и повелевать и опьяненный этим правом, распорядился, чтобы весь Петербург был досконально обыскан и обшарен и чтобы брошены были в тюрьмы все те, кто в какой бы то ни было степени кажется подозрительным и проявил в той или иной форме свой либеральный образ мыслей. Таким образом, после красного террора в Петербурге наступил белый террор или, что еще вернее, синий террор, так как весь Петербург отдан был отныне во власть жандармам. Сатрапы нового царя, чутьем догадавшиеся, что наступает время их власти и произвола, их обогащений и отличий похозяйничали во славу своего царя-батюшки. Петербург походил на лагерь, внезапно захваченный дикими ордами жестокого неприятеля. Никто, решительно никто, даже как бы высоко ни было его общественное положение и как бы ни был благонамерен образ его мыслей, не мог быть гарантирован от того, что жандармы не ворвутся к нему среди бела дня или среди ночи, не схватят его, обшарив предварительно всё вверх дном в его квартире, и не бросят его в тюрьму или крепость, где долгими месяцами, а то и годами ему придется ожидать своей участи. Раньше всего жестокая расправа была произведена над цареубийцами. Оба динамитных взрыва, поведшие к смерти Александра II и целого ряда сопровождавших его лиц, произведены были открыто на многолюдной Михайловской площади, и заговорщики знали, что в случае удачи или неудачи затеянного ими им не избежать немедленного захвата руками полиции или даже публики. Действительно, Рысаков, бросивший первую бомбу, после взрыва которой Александр II остался жив и невредим, был немедленно схвачен на месте. Двое заговорщиков пали сами жертвами динамитных взрывов. Кроме Рысакова, несколько позже было найдено и схвачено еще пять человек, принимавших участие в заговоре и выполнении его. При Александре II подобные преступления, как покушения на его жизнь или убийства высших представителей административной власти, обыкновенно, передавались на рассмотрение высших административных судилищ или специально назначенных комиссий, и те и другие были, конечно, покорнейшими слугами в руках того, кто вел эти процессы, назначал судей и членов комиссий и диктовал им заранее приготовленный приговор. Александр III отступил от этой, так сказать, сложившейся традиции, приказав, чтобы заговорщики, убившие его отца, преданы были обыкновенному суду. С одной стороны этим показано было Западной Европе, что даже к цареубийцам относятся в России с точки зрения высшей справедливости, но с другой стороны Александр был, конечно, более чем уверен, что судьи по приказу свыше вынесут всем обвиняемым смертный приговор. Официальная Россия чрезвычайно любит хвастаться перед Западной Европой тем, что в России даже за убийство не наказывают убийцу смертью и что уже со времен Екатерины II гражданско-уголовные суды в России не имеют права постановлять смертные приговоры. По существу всё это ложь и фальшь. Действительно наши уголовные суды не знают смертных приговоров и даже за многократное убийство они присуждают высшей мерой наказания пожизненные каторжные работы. Но во всех тех случаях, когда правительство или высшая администрация желает добиться смертного приговора, совершается одно и тоже обычное беззаконие: процесс передается в военный суд, имеющий право постановлять смертные приговоры, и военные судьи покорно выполняют то, что им приказано свыше. Часто бывает и так, что в указе, передающем тот или иной процесс военному суду, последнему приказывается судить по законам военного времени. А так как все подобные процессы ведутся, конечно, на вполне беззаконном основания при закрытых дверях, то общественное мнение не имеет абсолютно никакой возможности контроля, насколько справедливы и обоснованы те или другие вынесенные приговоры. Публике сообщается только самый краткий текст приговора, как и несколько спустя она узнает, обыкновенно, о царской милости, заменившей смертную казнь пожизненными каторжными работами. Само собою разумеется, заговорщики, убившие Александра II, не могли ни в коем случае ожидать к себе подобной царской милости, да они сочли бы величайшим унижением прибегать к просьбе о таковой. Таким образом, всё свершилось, как и можно было этого ожидать: суд, судивший цареубийц, снабжен был необходимыми полномочиями и заранее составленным смертным приговором; всем цареубийцам вынесен был одинаково безжалостный смертный приговор; все шестеро осужденных были вскоре же и повешены, причем казнь Перовской была отложена, так как она оказалась беременной.

Но мы несколько забежали вперед. Если Александр III преисполнен был в первые часы и дни по вступлении своем на престол не горем и тоскою по покойному отцу, но только лишь жаждою мести и крови, то паника во дворце была невообразимая. Всё и вся потеряло голову. Сам Александр III не знал, за что взяться раньше, что начать и что предпринять. Он должен был одновременно и воздавать почести праху своего отца и распоряжаться приготовлениями к пышному погребению его и принимать от двора, высших властей, министров и послов поздравления со вступлением на престол, и принимать всевозможные рапорты, и давать указания, как отныне должна сложиться его семейная, вся придворная и вся официальная жизнь и наконец отдавать приказания о преследовании цареубийц, заговорщиков и вообще либералов всяческого звания и толка, Александр II, как и вообще все русские самодержавцы держал своего старшего сына и наследника вдали от правления и государственных дел, и неопытный во всём этом Александр III, как ни был в сущности тверд и закален его характер, решительно не знал первое время, как справиться с нахлынувшими внезапно чувствами, с своими новыми обязанностями и с обилием выпавшей на его долю работы. Что же касается его приближенных и министров, то они еще в значительно большей степени растерялись. И в самом деле, трагическая смерть Александра II интересовала их в значительно меньшей степени, чем существенный вопрос о том, кто из них удержится на высоте, кто будет призван к дальнейшей власти и силе, кто слетит с своего насиженного и тепленького местечка и кто наконец станет первым любимцем нового царя, а потому и наивлиятельнейшим лицом. Одни из них, привыкшие властвовать и пользоваться неограниченным влиянием на Александра IL, критиковали каждый самостоятельный поступок, каждое самостоятельное распоряжение, сделанное Александром без их согласия и ведома. Другие горько сожалели, что из желания подладиться под вкус и нравы покойного царя они не всегда ладили с его наследником и подчас даже шли в разрез с его мнениями и желаниями: теперь для этих лиц являлось первейшей необходимостью загладить возможно скорее ошибки прошлого и втереться в милость нового царя и властелина. Третьи, наконец, пользовавшиеся вниманием и любовью Александра III в бытность его наследником, спешили теперь напомнить ему о себе и, как собаки заглядывают в глаза своему хозяину, так и они ожидали себе теперь всяческих благополучий и благ: назначений, отличий, орденов, а главное тепленьких местечек с высокими окладами. Чтобы достигнуть всего этого, надо было, конечно, возможно больше заискивать у нового даря, прославляя его мудрость и одобряя самыми воодушевленными восхвалениями каждое его слово, каждый его шаг. Если при каждом дворе ведутся интриги, идет жесточайшая борьба между приближенными и советниками из-за власти, отличий и денег, если при переменах на троне эта борьба достигает своего апогея и ведется с беспощадной, да даже зверской жестокостью, то всё это было во много, много раз обострено тем, что перемена на русском троне в день 1 марта 1881 г. последовала столь неожиданно и быстро. Для придворных интриганов, для всех боровшихся в те дни и часы за власть, отличия и почести была дорога каждая минута. От одной минуты, от одного часа могло зависеть всё будущее, вся карьера: стоит одному запоздать на час, и другой уже, может быть, получил желанное отличие и назначение; стоит одному запоздать с изъявлением раболепства и восхвалением мудрости нового царя, ан смотришь, уже другой успел втереться в его милость, приобрести могущество, влияние и власть. Весь этот хаос интриг, борьбы, клевет, раболепства, византизма и всяких гнусностей значительно усугублялся теми условиями, при которых случилось Александру III вступить на родительский и прародительский престол. Раньше всего, как мы уже указали, здесь играла роль внезапность кончины Александра II. Затем, играла опять таки весьма крупную роль неопределенность характера Александра III. Его отец считал его не только либералом, по даже демократом, ибо Александр III в бытность наследником любил фрондировать и идти вполне в разрез с мнениями и тенденциями отца. Умные министры и видавшие всякие виды придворные думали про себя и шептали друг другу на ушко, что фронда против отца есть в сущности удел и забава всех наследников престола. Кое кто другой, однако, покачивал головой и предупреждал, что либерализм наследника может быть и настоящий, и искренний. И этот вопрос о миросозерцании и тенденциях Александра III возник во всей своей колоссальной величине в дни его вступления на престол. Каждый из министров, придворных, советников и секретарей стоял перед роковым для себя вопросом: как бы мне лучше подделаться и удачнее подладиться? Прикинуться ли мне крайним реакционером или подпустить, что называется, либерального духа? Или, может быть, лучше всего будет держаться золотой середины? Каждый поступал по своему разумению. Крайние реакционеры, ограниченные как всегда, не догадались, что наступило для них золотое, счастливое времечко. Наивные смельчаки, пускавшие дымку либерализма, вскоре увидали, что глубоко ошиблись и кто из них не впал немедленно же в немилость, поспешил стряхнуть с себя малейший намек на либерализм и примкнуть к крайним реакционерам, которые теперь делали вид, будто они сразу догадались, какого рода направление примет новый русский царь. Наконец, осторожные держались золотой середины, балансировали влево и вправо, кокетничали с либерализмом и заигрывали с крайним обскурантизмом, умели читать в глазах нового царя, ловко и незаметно меняли убеждения по каждому жесту или мановению царя и думали про себя: когда ты выскажешься сколько-нибудь определенно, не замедлим высказаться в том же самом направлении и мы. Ясно и недвусмысленно было лишь одно: новый хозяин и властелин приказал разыскать всех заговорщиков и крамольников, и все те, кто хотел выслужиться и надеялся отличиться, с зверским остервенением набросились на безвинный, многострадальный русский народ, словно опричники времен Иоанна Грозного. Россия между тем ждала и жаждала реформ. Никакие легенды и небылицы, сочиняемые официальными органами, никакой запрет всей русской печати касаться хотя бы намеком того, что произошло в последние годы и закончилось катастрофой 1 марта, никакие баррикады, воздвигнутые правительством вдоль всей западной границы России, чтобы не проникла из Европы к русскому народу истинная правда о событиях в России, – всё это не могло воспрепятствовать тому, чтобы по крайней мере вся русская интеллигенция знала правду о случившемся. Она ждала и надеялась, что катастрофа 1 марта не останется без сильнейшего влияния и давления на тех, кто отныне будет править Россией. Она ждала и надеялась, что теперь наконец русскому народу дана будет свобода, дано будет право мыслить, говорить вслух, действовать и решать свои судьбы, что теперь, наконец, гарантированы будут конституцией свобода личности, свобода совести, право собраний и ассоциаций. В среде, окружавшей Александра III, о настоящей конституции не было и речи. Там интересовал всех вопрос о том, что станется с той жалкой пародией на конституцию, которая была выработана диктатором графом Лорис-Меликовым и подписана Александром II накануне его смерти. Лорис-Меликов сумел убедить Александра II, чрезвычайно запуганного массой покушений на его жизнь и убийством длинного ряда высокопоставленных лиц, что для успокоения умов желательно было бы созывать время от времени представителей земства в Петербург, чтобы представлять на их рассмотрение правительственные законопроекты по вопросам внутренней политики. Александр II, всегда безвольный и всегда стоявший под влиянием своего ближайшего советника и первого любимца, согласился на то, чтобы проект конституции графа Лорис-Меликова был представлен в совет министров. Это было чрезвычайно торжественное заседание, на котором присутствовали и почти все великие князья. Законопроект прошел, да это было и неудивительно: одни из тогдашних министров были креатурами графа Лорис-Меликова и слепыми исполнителями его воли; другие видели и понимали, как всесилен и всевластен граф Лорис-Меликов, и опасались пойти в разрез с его мнением и желанием. Третьи, наконец, были запуганы тем, что конституции требовало даже петербургское дворянство. Совет министров дал свою санкцию законопроекту, но теперь уже Александр был охвачен всяческими сомнениями. Графу Лорис-Меликову пришлось снова употребить всё свое влияние на бесхарактерного царя, пока тот в конце февраля дал свое окончательное согласие, а утром 1 марта подписал конституцию и приказал опубликовать ее в Правительственном вестнике. В это время ему доложили, что открыт новый заговор, составленный против него. Обратившись к своей морганатической жене княгине Юрьевской, Александр выразил надежду, что подписанная им только что конституция произведет хорошее впечатление на народ. Он уехал вслед затем на обычный парад в манеж и вернулся во дворец уже умирающим. Первым следствием этого было то обстоятельство, что конституция на следующий день, как это предполагалось, не была опубликована. Теперь она и не могла быть опубликована без согласия и подписи Александра III. О том, чтобы он заменил ее настоящей конституцией, не было и речи, как ни заигрывал и кокетничал он с этой мыслью в бытность наследником. С напряжением ждали все окружавшие его, подпишет ли он ту конституцию, которую уже подписал в день смерти его отец. Но Александр III не только не выражал настойчивого желания сделать это, но и медлил с манифестом о своем восшествии на престол. Ясно было для всех, что он колебался и не знал, на чём остановиться. Александр же постепенно стал как успокаиваться, так и склоняться в сторону одного определенного решения. Он уже ждал сознательно окончания процесса цареубийц, чтобы дать свой манифест о восшествии на престол народу, когда тот будет под тяжелым и мрачным влиянием смертной казни, совершенной над цареубийцами. Процесс цареубийц произведен был по его приказу чрезвычайно скоро: 1 марта раздались взрывы бомб на Михайловской площади, а 2 апреля заговорщики были уже повешены. Паника, ужас и смятение успели уже охватить к тому времени всю интеллигентную Россию, так как произволу и свирепствованию белого террора не было никакого предела, никакого конца. И вот при этих то условиях Александр III опубликовал в конце апреля свой манифест о восшествии на престол. Погибли все надежды, исчезли все мечты и грезы, напрасны были старания и ужасы всех последних лет: манифест русского царя был составлен в таких выражениях, что не было и мысли и надежды на то, чтобы этот самодержец всероссийский и сознательный деспот дал когда нибудь русскому народу хотя бы даже жалкую пародию на конституцию. Впрочем, не было еще примера, чтобы монарх давал народу свободу и гарантию её добровольно конституцию не просят, но вырывают силой из рук монарха. Увы, партия Народной воли распалась и исчезла благодаря гибели вожаков её, члены остальных тайных организаций были схвачены, гнили по тюрьмам или были сосланы в Сибирь. Вся остальная русская интеллигенция была разгромлена, разбита и раздавлена. Не было больше людей, кто бы мог требовать конституцию и бороться за нее жертвою своей жизни.

Манифест о вступлении на престол, составленный от первой до последней буквы в автократическом и абсолютическом духе, был опубликован без предварительного совета и согласия графа Лорис-Меликова и последних сколько нибудь либеральных министров Александра II: Милютина, Абазы и др. Спустя пять дней обиженный и рассерженный граф Лорис-Меликов вышел в отставку. Почти одновременно сделали это министр финансов Абаза, и военный министр Милютин, в то время как министр народного просвещения Сабуров вышел в отставку еще раньше, в апреле. А так как народу не считали нужным сообщить правду о причинах отказа названных министров от их постов и портфелей, то каждому из них дано было какое-либо назначение, сущность и значение которых сводились однако к нулю. Так, например, Лорис-Меликов, имевший уже в качестве диктатора неограниченную власть над всей Россией, назначен был помощником главнокомандующего Кавказской армией. Спустя каких нибудь полгода он назначен был членом государственного совета. Кто же не знает, что государственный совет в России играет в высшей степени жалкую, ненужную и бессмысленную роль? Министры нисколько не обязаны представлять свои законопроекты и распоряжения на рассмотрение государственного совета, и члены последнего никакого влияния на ход государственных дел и развитие законодательства не имеют. Назначают же членами этого государственного совета всех тех русских государственных людей, кто стал непригоден на своем активном посту, кто стал стар и выжил из ума, всех тех русских министров и администраторов, кому необходимо заткнуть рты почетным назначением и высоким окладом. Наряду с Лорис-Меликовым попали в этот приют для бездомных старцев Милютин и Абаза, причем, если Лорис-Меликов возведен был в ни к чему не обязывающий чин генерал-адъютанта, то Милютина Александр III назначил почетным президентом Николаевской военной академии, как и пожаловал ему орден Св. Андрея Первозванного; Абаза же получил в государственном совете звание и пост президента государственной Экономии. Но песенка их всех троих была в одинаковой мере спета, как и та же участь постигла графа Валуева, сыгравшего такую крупную роль при Александре II. Когда Валуев должен был уйти с поста министра внутренних дел, он сначала принужден был сидеть сложа руки в качестве члена государственного совета. В 1872 г. Валуев получил портфель министра государственных имуществ, в 1880 г. он был назначен председателем комитета министров и в том же году получил в день юбилея Александра II титул графа. Валуев оценил по достоинству характер Александра III в бытность того наследником и выказывал явное недоверие к его либеральным замашкам. За это Александр III чрезвычайно невзлюбил Валуева, и последний был вынужден выйти в отставку уже через несколько месяцев после восшествия того на престол. Мало того, против него начат был даже процесс по обвинению в присвоении и растрате казенных денег. Следствие доказало всю несправедливость возведенного на него обвинения, но хотя граф Валуев получил орден Св. Андрея Первозванного, как и занимал весьма почетное мест при коронации Александра III, его роль была уже окончательно сыграна. Явились новые птицы и запели новые песни согласно воле своего державного дирижера. Придворные и приближенные узнали, наконец, кто любимцы нового царя, кто имеет и может иметь влияние на него и к кому поэтому необходимо подлаживаться и подделываться. Министром внутренних дел стал граф Николай Павлович Игнатьев, тот самый, которого еще турки прозвали очень метко отцом лжи. Граф Игнатьев хорошо знал, что Александр III желает всегда и во всём быть русским и сохранить для народа русскую национальную самобытность вне наималейшего влияния западноевропейской культуры. Поэтому граф Игнатьев очень умело разыгрывал из себя русского националиста, дружил со всякими славянами и русскими панславистами и интриговал, поскольку было это ему доступно против Германии и Австро-Венгрии. Один дипломат очень метко выразился про графа Игнатьева, что он электрический ток нигилизма переводит на проволоку панславизма. Александр III одобрял эту хитрую махинацию и давал значительную свободу русским националистам, исходя из того соображения, что лучше если бурливые и неспокойные элементы увлекаются панславизмом, нежели делают фронду новому курсу во внутренней политике и, Боже упаси, снова начнут увлекаться мыслями о конституции. Самого же графа Игнатьева Александр III очень любил и считал его прямо таки незаменимым, поскольку дело шло о охране его собственной особы, каковая охрана была за отменой третьего отделения еще при Александре II поручена министерству внутренних дел. Другим любимцем Александра III был немец Николай Христианович Бунге. Последний начал свою карьеру профессором в Киеве, принадлежал к числу любимцев графа Лорис-Меликова, и тот назначил его товарищем другой своей креатуры, министра финансов Абазы. Когда последний вышел в отставку, Бунге, немец и к тому же лютеранин, получил назначение на пост министра финансов. Немецкие публицисты, занимавшиеся историей эпохи Александра III, очень расхваливают всегда своего компатриота Бунге, который был де человеком долга, истинной морали и усидчивого труда. В сущности же Бунге, как умный немец, плыл по течению и внимательно приглядывался к тому, откуда ветер веет и какой именно ветер: среднеумеренный или явно реакционный. Этим путем Бунге и сумел настолько втереться в доверие к Александру III, что тот назначил его даже лектором к своему сыну и наследнику, нынешнему императору Николаю II, по таким предметам, как политическая экономия и наука о финансах, считавшиеся Александром III опасными и крамольными. Далее на пост военного министра назначен был опять таки любимец Александра III, генерал Петр Семенович Ванновский. Близкое знакомство и дружба их начались в 1877 г., когда исключительно для того, чтобы пустить русскому народу и русской армии пыль в глаза, наследник Александр Александрович назначен был командующим Рущукским отрядом во время русско-турецкой войны. Но Александр решительно никакими военными талантами не отличался, и весь труд и вся ответственность лежали на начальнике его штаба, генерале Ванновском. Последний был человек умный и исходил из той точки зрения, что его время еще придет. Поэтому он всегда старался тогда, чтобы все распоряжения исходили как бы от Александра Александровича самого, по возможности больше Александру приписывались всяческие победы и великие лавры. Это нравилось при дворе, это чрезвычайно льстило самолюбию Александра, и как только он стал царем, он поспешил, как мы это видели выше, назначить преданного генерала Банковского военным министром. Генерал Банковский понял, чего хочет Александр III, и сумел удержаться на посту министра во всё время правления Александра III. При Николае II ему пришлось еще к тому же сыграть крупную роль доверенного лица по вопросу о студенческих беспорядках и затем министра народного просвещения.

И на другие высокие и ответственные посты Александр III, назначил совершенно новых лиц, главным образом своих любимцев. Раньше всего упомянем о назначении на пост петербургского градоначальника, генерала Баранова. Пост этот был в высший степени ответственный с точки зрения Александра III, дрожавшего ежечасно и ежеминутно за свою жизнь. Петербургский градоначальник имел в своем распоряжении возможно широкие полномочия, и можно с правом сказать, что весь Петербург со всем его миллионным населением был выдан с головой во власть градоначальника на его милость и гнев. Генерал Баранов был чрезвычайно грубый человек и ограниченный самодур. Как вид крови приводит уже разъяренного быка в бешенство, так генерал Баранов, опьяненный полученной силой и властью, стал с новым, дотоле неизвестным бешенством свирепствовать в Петербурге. При этом генерал Баранов выказал настолько чрезмерное усердие, что уже в августе 1881 г. ему предложено было выйти в отставку. Он назначен был архангельским губернатором и имел потом возможность в течение долгих и многих лет свирепствовать в качестве нижегородского губернатора. Одним из первых распоряжений Александра III было уничтожение самостоятельного министерства почт и телеграфов. Этот департамент уже несколько раз то принадлежал к министерству внутренних дел или министерству народного просвещения, то выделялся Александром II в самостоятельное министерство. Александр III сознательно и окончательно присоединил его к министерству внутренних дел и поставил под полный контроль министра. Если и вообще в России частное письмо никогда не было гарантировано от вскрытия его на почте или в пути посторонними руками, то по мысли и желанию Александра III письма и телеграммы стали систематически читаться и визироваться специально назначенными цензорами и шпионами. Русский человек, написавший кому нибудь письмо, никогда не мог быть при Александре III гарантирован, что его письмо не будет вскрыто и прочтено на почте; не говоря уже о том, что безалаберность русских почтовых порядков не дает никому никогда гарантии в том, что его письмо доставлено будет по назначению. Александр III даже на себе самом мог испытать все прелести русской почты послереформенного периода: письма, направленные на его имя и содержавшие в себе те или другие жалобы его верноподданных, пропадали столь же аккуратно, как и письма, которые содержали в себе угрозы по его адресу со стороны революционеров и заговорщиков. Но в то время как верноподданные не имели иной возможности обратиться к милости царя, заговорщики имели своих сообщников даже в самых высших кругах петербургской знати. Когда сделана была попытка угрозами добиться от Александра III, чтобы он не приводил в исполнение смертной казни над цареубийцами, некоторые высокопоставленные лица брали на себя труд и обязанность положить письма с угрозами на письменный стол Александра. II даже за пазухой и за поясками у своих детей Александр находил угрожающие письма. Он не испугался угроз: казнь была совершена. Министерство же почт и телеграфов было им уничтожено и, как мы уже видели выше, вся грамотная Россия поставлена была под контроль царских цензоров.

Из дальнейших перемен отметим раньше всего отставку князя Горчакова, который одновременно со всеми своими коллегами-министрами вместе со смертью Александра II потерял всё свое влияние и могущество, князь Горчаков к тому же стал уже очень стар: ему перевалило за восемьдесят, и он праздновал уже свой пятидесятилетний юбилей. Когда он вышел в отставку, явился вопрос о его заместителе. Придворная клика оживилась снова и проявила кипучую деятельность в области интриг, подвохов и подкопов друг против друга. Одни протежировали Николаю Карловичу фон-Гирсу, ближайшему помощнику и советнику ныне отставного князя Горчакова. Другие наоборот желали провести на пост министра иностранных дел знакомого уже нам графа Игнатьева, в надежде, что последний вступит немедленно в тесную дружбу и связь со всякими славянскими народностями и порвет добрые отношения с Западной Европой. К тому же Игнатьев стал и неудобен, и нежелателен на посту министра внутренних дел. Несмотря на то, что он хвалился и хвастался якобы удавшимся ему полным искоренением крамолы, заговорщики снова подняли головы и начали организовываться: их первый выстрел был направлен, хотя и безуспешно, в одного из помощников графа Игнатьева, генерала Черевина, который предлагал и настаивал, чтобы было возобновлено знаменитое третье отделение. Весною 1882 г. был убит заговорщиками прокурор Стрелышков в Киеве и губернатор Забайкальской области. На этом покушения закончились; полицией же своевременно был открыт целый ряд заговоров и организаций. Немало хлопот и беспокойства причинили графу Игнатьеву и жестокие еврейские погромы, имевшие место в 1881 и 1882 гг. на всём юге России. Александр потерял всякое доверие к Игнатьеву и, опасаясь за свою особу, каждый раз всё откладывал и откладывал свое коронование, пока оно наконец было совершено при общем страхе и трепете всех участников его 15-го мая 1883 г. В это время граф Игнатьев был уже в политическом отношении полным нулем. Дело в том, что граф Игнатьев пожелала, сыграть роль второго Лорис-Меликова. Заметив и поняв, что жестокостью и преследованиями ему не успокоить русский народ, он стал предлагать новые полуреформы: облегчить крестьянам выкупные платежи, ввести земства в тех губерниях, где таковые еще не были введены, да, даже созывать время от времени депутатов от земств в Петербург. Но как многочисленные враги Игнатьева сумели воспользоваться сделанным им предложением о новых реформах, так и Александр III, вообще разочаровавшийся в Игнатьеве, и слышать не хотел ни о чём подобном.