Текст книги "Великая Война и Февральская Революция 1914-1917 годов"

Автор книги: А. Спиридович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 48 страниц)

Воейков поспешил к Государю. На вопросы генерала как то случилось, взволнованный Государь ответил – "Что мне оставалось делать, когда мне все изменили. Первый Николаша. Читайте", – и протянул Воейкову телеграммы. Теперь снова взволнованный уже докладом Фредерикса о просьбе свиты и под влиянием убеждений Воейкова, Государь приказал передать генералу Нарышкину, чтобы он взял у Рузского телеграммы и принес их Его Величеству.

Нарышкин пошел в вагон к Рузскому, но вернулся растерянный и передал, что Рузский телеграммы не отдал, а сказал, что он сам принесет их Его Величеству. Телеграмму Родзянко уже стали передавать по телеграфу и обещали снять с аппарата. Вскоре Рузский прошел к Государю, где находился Фредерикс. Рузский доложил Его Величеству, что во Псков едут к Его Величеству делегаты от Государственной Думы – Гучков и Шульгин. Генерал заверил Государя, что, до переговоров Его Величества с делегатами, он телеграмм отправлять не будет и они остались у Рузского. Он предложил переговорить с делегатами до представления их Его Величеству; Государь соизволил согласиться и Рузский распорядился, чтобы, по прибытии делегатов, их провели в вагон Рузского.

Стали ждать делегатов.

***

Свита волновалась. Граф Фредерикс плакал. Были слезы на глазах и других, особенно расстроен был С. П. Федоров. Все хотели, чтобы Государь взял назад отречение. Федоров пошел к Государю и вот какой произошел у них разговор, как передавал мне лично Сергей Петрович летом 1918 года.

На слова удивления по поводу отречения, Государь сказал. – "Вы знаете, Сергей Петрович, что я человек – "тэрр а тэрр". Это было сказано по-французски. Я, конечно, не смотрел на Распутина, как на святого, но то, что он нам предсказывал – обычно сбывалось. Он предсказал, что если Наследник проживет до 17 лет, то он совершенно выздоровеет. Правда ли это? Будет наследник здоров или нет?" Сергей Петрович отвечал, что чудес в природе не бывает.

Наука же говорит о болезни Наследника следующее: "Может быть Его Высочество проживет и дольше, чем мы с вами, Ваше Величество, но может и умереть каждую минуту от самой простой незначительной случайности. Таково свойство его болезни".

Государь стал говорить, как он будет жить с Наследником после отречения. Сергей Петрович высказал сомнение, чтобы новое правительство согласилось на оставление Алексея Николаевича в семье Государя и высказал предположение, что, по всему вероятию, ему придется жить в семье регента – В. К. Михаила Александровича. Государь выразил крайнее удивление, что это может случиться и затем решительно заявил, что он никогда не отдаст своего сына в руки супруги Великого Князя, причем выразился о ней очень резко.

На этом разговор и окончился. Расстроенный, с глазами красными от слез, Сергей Петрович вернулся в свой вагон и сказал кое-что из своей беседы с Государем и о его твердом решении отречься. Но самому С. П. Федорову было уже ясно, что Государь откажется от престола и за сына, чего свите, конечно, он не счел возможным сообщить.

***

После ухода лейб-хирурга Федорова, Государь пригласил к себе графа Фредерикса. Выйдя от Государя, граф передал генералу Нарышкину приказание взять у Рузского телеграммы об отречении и вернуть их Его Величеству. Нарышкин пошел и на этот раз принес телеграммы и вручил их Государю.

В этот период времени у Государя Императора стало созревать решение отказаться от престола и за своего сына, почему Государь так категорически потребовал вновь вернуть ему его телеграммы.

Безнадежное в смысле выздоровления состояние здоровья Наследника, в чем его откровенно убедил С. П. Федоров, а затем и боязнь лишиться сына и передать его в чужие руки побудили Государя отказаться от престола и за Алексея Николаевича.

Перед чаем Государь вышел прогуляться с флигель-адъютантом герцогом Лейхтенбергским. Государь казался спокойным, точно ничего особенного не произошло. Его Величество приветливо отвечал тем, кто отдавал Ему честь. Так приветливо и даже с улыбкой приложил Государь руку к папахе, отвечая генералу Дубенскому, который стоял на подножке своего вагона. Дубенский знал уже об отречении и потому спокойствие Государя необычайно поразило его. Он не мог понять этой необыкновенной, сверхчеловеческой выдержки. Эта выдержка поразила тогда и Федорова, она поразила и генералов-отступников. Взволнованный Дубенский даже склонен был видеть тогда что-то вроде легкомыслия.

В 5 часов вся свита собралась к чаю. Государь пришел раньше некоторых. Государь был ровный и спокойный, как всегда. Поддерживался обычный, ничего незначащий разговор, который всем казался тягостным и неестественным.

Стараясь прочитать что-либо на лице Государя, флигель-адъютант Мордвинов писал позже: "Только по его глазам, печальным, задумчивым, как-то сосредоточенным да по нервному движению, когда он доставал папиросу, можно было чувствовать, насколько у него тяжело на душе." После чаю Государь удалился к себе в вагон.

***

Его Величеству была принесена от генерала Рузского запоздалая телеграмма генерала Сахарова, по адресу Рузского, следующего содержания: "Генерал-адъютант Алексеев передал мне преступный и возмутительный ответ председателя, Государственной Думы Вам на высокомилостивое решение Государя Императора даровать стране ответственное министерство и пригласить главнокомандующих доложить Его Величеству через Вас о решении данного вопроса в зависимости от создавшегося положения.

Горячая любовь моя к Его Величеству не допускает душе моей мириться с возможностью осуществления гнусного предложения, переданного Вам председателем Гос. Думы. Я уверен, что не русский народ, никогда не касавшийся Царя своего, задумал это злодейство, а разбойничья кучка людей, именуемая Государственной Думой, предательски воспользовалась удобной минутой для проведения своих преступных Целей.

Я уверен, что армии фронта непоколебимо встали бы за своего державного вождя, если бы не были призваны к защите родины от врага внешнего и если бы не были в руках тех же государственных преступников, захвативших в свои руки источники жизни армии.

Таковы движения сердца и души. Переходя же к логике разума и учтя создавшуюся безысходность положения, я, непоколебимо верноподданный Его Величества, рыдая, вынужден сказать, что, пожалуй, наиболее безболезненным выходом для страны и для сохранения возможности биться с внешним врагом, является решение пойти навстречу уже высказанным условиям, дабы промедление не дало пищу к предъявлению дальнейших, еще гнуснейших притязаний. Яссы. 2 марта. No 03317. Генерал Сахаров".

***

Свита, после чаю, сгруппировалась около Воейкова. По рукам передавали телеграммы главнокомандующих. Была ясна руководящая роль генерала Алексеева. Возмущались поведением Вел. Кн. Николая Николаевича. Бранили генералов и были безусловно правы.

Может быть и хорошие боевые начальники, эти генералы, плохо разбираясь в делах внутренней политики и внутреннего управления государством, дерзнули оказать давление на монарха и, играя на войне, играя на его чувстве военного человека, в сущности, заставили его отречься от престола. Дальнейшее показало всю несуразность, весь вред поддержанного ими государственного переворота, переворота, в сущности, ими произведенного. Произведенного с красноречивыми коленопреклонениями, рыданиями и мольбами.

И свита негодовала.

Припоминали все интриги, сплетавшиеся против Государя, в среде Вел. Кн. Николая Николаевича. Припоминали опутывание генералов либеральными политиканами, разъезжавшими по фронтам. Припоминали всё. Результаты налицо.

Наши генералы, так часто кокетничающие словами "я солдат", забыли эти замечательные простые слова, именно, в тот момент, когда должны были сказать мы можем дать советы по вопросу наступать или отступать, но по вопросу отречения благоволите обратиться в Сенат, Государственный Совет – мы не компетентны, мы "солдаты".

Они не только не ответили так на вопрос об отречении, они имели смелость поднять этот вопрос, который был совершенно вне их компетенции, выше их политического разума. И лица свиты были правы, что горячились и не находили слов, чтобы достаточно заклеймить поведение генералов. Алексеева считали главным виновником происходящего.

Не менее сильное возбуждение и негодование царило и среди старших чинов поезда Литера Б. Особенно горячился генерал Дубенский. Со слезами на глазах он повторял привязавшуюся к нему фразу: "как же так, никого не спросить и сдать, как сдают эскадрон!" Кто-то упрекнул его, что это он посоветовал ехать к Рузскому. Дубенский растерянно разводил руками и говорил: "ошибся, надо было ехать в гвардию, в Особую армию, тогда бы эти господа – "Черное войско" не посмели сделать то, что они сделали".

И слова "измена" и "предательство" передавались по обоим поездам и сочетались в различных комбинациях и вариациях.

Как утопающий хватается за соломинку, так кто-то из свиты надумал, что, может быть, ожидаемые делегаты, Гучков и Шульгин сдут с какими-нибудь иными предложениями. Может быть, при помощи их, можно будет изменить решение об отречении. И растерявшиеся люди решили искать спасения для монарха у тех, которые ехали его свергать. И свита решила перехватить делегатов, не допустить их переговорить с Рузским и привести прямо к Его Величеству. Испросили санкции у Государя и дежурный флигель-адъютант Мордвинов стал караулить приход поезда с делегатами.

***

А в то время, как свита мечтала, как спасти Государя от отречения, предатели уже праздновали победу.

В 16 ч. 30 м. генерал Данилов телеграфировал генералу Алексееву:

"Около 19 часов сегодня Его Величество примет члена Гос. Совета Гучкова и члена Гос. Думы Шульгина, выехавших экстренным поездом из Петрограда.

Государь Император, в длительной беседе с генерал-адъютантом Рузским, в присутствии моем и генерала Савича, выразил, что нет той жертвы, которую Его Величество не принес бы для истинного блага Родины.

Телеграмма Ваша и главнокомандующих были все доложены. 2 марта 16 ч. 30 м. No 1230/Б. Данилов".

Эта телеграмма была из Ставки передана Брусилову в 17 ч. 40 м., Эверту – в 18 ч. 5 м., Сахарову – в 18 ч. 45 м. и Янушкевичу для Вел. Кн. Николая Николаевича в 18 ч. 40 м.

Генерал Алексеев поручил генералу Лукомскому и церемониймейстеру Н. А. Базили составить проект манифеста об отречении и передал его Данилову в 17 ч. 40 м. при телеграмме:

"Сообщаю проект выработанного манифеста на тот случай, если бы Государь Император соизволил принять решение и одобрить изложенный манифест. 2 марта. 1896. Генерал-адъютант Алексеев".

Такова была энергия и предупредительность Ставки в деле отречения Государя Императора.

***

Обед прошел в тягостной обстановке. Говорили о том, что совершенно никого не интересовало. Посторонних не было.

В девятом часу Государю была вручена телеграмма от генерала Алексеева, который представлял Государю полученную им от Родзянко телеграмму. Родзянко, игнорируя Верховную власть, сообщал Алексееву об образовании Временного правительства во главе с князем Львовым.

"Войска, – писал Родзянко, – подчинились новому правительству, не исключая состоящих в войсках и находящихся в Петрограде лиц Императорской фамилии, и все слои населения признают только новую власть."

Родзянко, как председатель Временного Комитета Гос. Думы, от имени Комитета, просил о назначении на должность командующего Петроградским военным округом генерал-лейтенанта Корнилова, "как доблестного боевого генерала, имя которого было бы популярно и авторитетно в глазах населения".

Генерал Алексеев писал:

"Всеподданейше докладываю эту телеграмму и испрашиваю разрешения Вашего Императорского Величества исполнить ее во имя того, что в исполнении этого пожелания может заключаться начало успокоения столицы и водворения порядка в частях войск, составляющих гарнизон Петрограда и окрестных пунктов.

Вместе с тем, прошу разрешения отозвать генерал-адъютанта Иванова в Могилев. 2 марта 1917 г. 1890. Генерал-адъютант Алексеев."

Государь Император положил резолюцию:

"Исполнить".

О том, что Государь соизволил на назначение Корнилова и на отозвание Иванова, немедленно же были даны телеграммы Рузского – Родзянке и Данилова Алексееву.

Около 9 часов вечера Государю подали следующую телеграмму командующего Балтийским флотом, посланную адмиралу Русину и ген. Рузскому:

"С огромным трудом удерживаю в повиновении флот и вверенные войска. В Ревеле положение критическое, но не теряю еще надежды его удержать. Всеподданейше присоединяюсь к ходатайствам Вел. Кн. Николая Николаевича и главнокомандующих фронтами о немедленном принятии решения, формулированного председателем Гос. Думы. Если решение не будет принято в течение ближайших часов, то это повлечет за собой катастрофу с неисчислимыми бедствиями для нашей родины. 21 ч. 40 м. 2 марта. Вице-адмирал Непенин."

Непенин был известен Государю, как крепкий и выдающийся морской начальник. Его телеграмма не могла не произвести большего впечатления. Спустя сорок часов, адмирал был убит в Свеаборге по списку, составленному немцами. То были последние капли чаши горечи, испитой Государем еще до приезда Гучкова с Шульгиным. Государь так любил флот.

Командующий Черноморским флотом адмирал Колчак, на циркулярную телеграмму номер 1872 из Ставки, не прислал ответа. Видимо, он думал так же, как адмирал Русин. Морской министр Григорович считался больным и хранил молчание.

А свита, волнуясь, ждала приезда делегатов, надеясь перехватить их и не дать им сговориться с генералом Рузским.

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ

2 марта во Пскове (Продолжение). – Приезд депутатов Гос. Думы А. И. Гучкова и В. В. Шульгина. – Прием депутатов Государем. – Речь Гучкова. – Ответ Государя о принятом уже решении отречься. – Совещание депутатов. – Замечание Государя о поведении генерала Рузского. – Вручение Государем акта отречения депутатам. – Добавление по просьбе депутатов. – Указы Государя о назначении Верховного Главнокомандующего и председателя Совета министров. – Разговор с Шульгиным. – Государь прощается с депутатами. – Депутаты и толпа. Изготовление актов отречения и указов. – Подписание актов Государем и скрепление их министром Двора. – Настроение в литерных поездах. – Отбытие отрекшегося Императора из Пскова в Могилев. – Телеграмма новому Императору Михаилу Александровичу. – Генерал Воейков и Государь. – Запись в дневнике Государя о том дне.

В 9 ч. 40 м. вечера экстренный поезд, везший Гучкова и Шульгина, состоявший из вагона и локомотива, подошел к станции Псков. Паровоз был украшен красными флагами. Едва поезд остановился, из вагона выскочили несколько субъектов в военной форме с ружьями и стали у подножки вагона. Субъекты не умели обращаться с оружием.

В вагон поднялся флигель-адъютант Мордвинов, отыскал депутатов и попросил их к Государю, сказав: "Его Величество вас ждет". Депутаты забеспокоились, что не могут привести себя в порядок. Они были небриты уже несколько дней, в помятых воротничках, нечищеных костюмах. Пошли, как были. Гучков шел, опустив голову. Шульгин что-то отвечал на вопросы Мордвинова. Вошли в вагон-столовую. Скороход помог снять пальто и провел депутатов в салон, где их встретил министр Двора граф Фредерикс. Тщательно причесанный, безукоризненно нарядно одетый, с тремя портретами Императоров, усыпанными бриллиантами, на груди, на голубом банте, граф был очень декоративен и бодр. Около него находился начальник Военно-походной канцелярии, Свиты генерал-майор Нарышкин.

Любезно поздоровавшись с депутатами, граф сказал что Государь сейчас выйдет и спросил, что делается в Петрограде. Гучков ответил, что там стало спокойнее, но что дом министра разгромлен, а что сталось с его семьей, он не знает. Граф взволновался.

В это время, по распоряжению генерала Воейкова, комендант поезда Гомзин занял пост в столовой, чтобы никто не приближался даже к дверям, ведущим в салон, сам же дворцовый комендант занял пост на площадке, ведущей в салон из царского вагона через прихожую.

В салон вошел Государь. Он был в пластунской черкеске, спокойный и бледный. Подав руку депутатам (Государь их знал давно), Его Величество спросил – а где же генерал Рузский? Кто-то ответил, что генерал сейчас придет. Государь сел у стены по одну сторону придвинутого вплотную к стене небольшого четырехугольного стола и жестом предложил всем занять места, указав Гучкову стул справа от себя. Напротив поместились Фредерикс и Шульгин. В углу, за маленьким столом устроился начальник Военно-походной канцелярии Нарышкин чтобы записывать всё происходящее.

По знаку Государя начал говорить Гучков. Сильно волнуясь, опустив голову и глядя на стол, положив на стол правую руку, Гучков говорил довольно долго, гладко, очень корректно и совсем не касался прошлого.

Государь слушал, слегка прислонившись к стене, глядя перед собой. Лицо его было совершенно спокойно и "непроницаемо", как говорил потом Шульгин.

Гучков глухим голосом докладывал Государю, что они приехали по поручению Временного Комитета Государственной Думы, чтобы дать те советы, которые могут вывести страну из тяжелого положения. Петроград в руках движения. Бороться с ним безнадежно. Борьба поведет лишь к напрасным жертвам. Попытки послать для усмирения войска с фронта не будут иметь успеха. Ни одна воинская часть этого не выполнит. Как бы ни была верна и надежна воинская часть, соприкоснувшись с атмосферой Петрограда, она перейдет на сторону движения и поэтому "всякая борьба для Вас, Государь, бесполезна", – сказал Гучков.

Как пример, Гучков рассказал, что в ночь на 1 марта в Государственную Думу явилась депутация из Царскосельского дворца, в которую входили представители Конвоя, Собственного полка, Железнодорожного полка и Дворцовой полиции, всего 25-30 человек.

Все они заявили, что всецело присоединяются к новой власти, что будут по-прежнему охранять имущество и жизнь которые им доверены, но просят выдать им документы с удостоверением, что они находятся на стороне движения.

Гучков подчеркнул, что по этому примеру Государь может видеть, что он не может ни на кого рассчитывать. Необходимо последовать совету Временного Комитета – отречься от престола. Большинство пославших их стоит за конституционную монархию. Советуют отречься в пользу Наследника Алексея Николаевича с назначением регента Вел. Кн. Михаила Александровича.

Гучков уже заканчивал свою речь, как вошел генерал Рузский. Поклонившись, он занял место у свободной стороны стола, оказавшись между депутатами. При последних словах Гучкова Рузский нагнулся к Шульгину и прошептал: "Это дело решенное. Вчера был трудный день. Буря была..." Рузский шепнул также, что из Петрограда идут вооруженные грузовики. (В. Шульгин "Дни").

Гучков закончил свою речь советом, чтобы Государь, "помолившись Богу", пошел навстречу пожеланиям Государственной Думы и отрекся в пользу сына.

При упоминании о молитве, Государь впервые, как-то странно, взглянул на Гучкова. Гучков же закончил речь, подал Государю бумажку – проект манифеста.

Взяв бумагу и сложив ее аккуратно, Государь стал отвечать.

Твердым и спокойным голосом Государь сказал, что вчера и сегодня он уже обдумал этот вопрос и еще в три часа дня принял решение отречься в пользу своего сына Алексея, но затем изменил решение. Он не может расстаться со своим больным сыном и решил отречься в пользу своего брата Михаила. "Надеюсь, вы поймете чувства отца", – произнес Государь более тихим голосом.

Депутаты, как бы, растерялись. Шульгин просил Государя дать им некоторое время подумать и обсудить этот вопрос, так как они были уполномочены просить отречение в пользу Наследника Алексея Николаевича. Взяв со стола сложенную бумагу, Государь вышел из салона в свой вагон.

Увидев на площадке Воейкова, Государь заметил, что речь Гучкова, сверх его ожидания, была очень корректна и спросил: – "А вы заметили как вел себя генерал Рузский?" Воейков ответил, что, оставаясь на площадке, он мог только слышать, что там происходило. Генерал проводил Государя до купе и прошел в салон

(Генерал Ю. Н. Данилов в статье – "Мои воспоминания об Императоре Николае II", помещенной в 19 томе "Архива Русской революции", утверждает, что он находился в салоне когда шла беседа Государя с депутатами об отречении. Дворцовый Комендант Воейков и письменно, и на словах категорически нам это отрицал.

В записях гофмаршальской части имя генерала Данилова в числе принятых в тот день Государем не упоминается. Не говорит о нам и генерал Рузский. Не упоминает о нем и Шульгин в своем отчете, напечатанном в газетах 8 марта 1917 г., где он указывает всех присутствовавших при отречении. Не упоминает о генерале Данилове и дежурный флигель-адъютант Мордвинов, видевший как пришел Рузский и слышавший как он резко говорил: "Всегда будет путаница, когда не исполняют приказаний. Ведь было ясно сказано – направить депутацию раньше ко мне. Отчего это не сделали. Вечно не слушаются". (Русская Летопись т. 5). Ввиду такого противоречия приходится предположить: не прошел ли генерал Данилов в салон во время перерыва, после ухода оттуда Государя Императора, когда, провожая Государя, ушел со своего поста, с площадки, и Дворцовый Комендант, когда в силу происходившего волнения, был нарушен и строгий этикет и вход с площадки через прихожую в салон оказался свободным.).

Оставшиеся в салоне стали обсуждать имеет ли право Государь по основным законам отречься от престола за своего сына. Генерал Нарышкин пошел в канцелярию взять том законов. Посмотрев с полковником Мордвиновым, он ничего по этому поводу в законах не нашел. Мордвинов, волнуясь, советовал доложить Его Величеству, что, по духу и смыслу общих законов, отец-опекун не может отказываться от каких-либо прав в ущерб опекаемого. Нарышкин спешил и унес том в салон, где и вручил депутатам. Его потребовали к Государю.

Шульгин и Гучков, которых поднятый вопрос только и касался, отойдя в сторону, обсуждали создавшееся новое, неожиданное для них положение. Учтя столь благоприятную для них обстановку в смысле отречения вообще, чего они никак не ожидали, и трудное положение в Петрограде, депутаты решили принять отречение так, как предлагает его Государь. На этом решении депутаты и остановились окончательно. Депутаты подняли вопрос о желательности назначения еще Государем князя Львова председателем Совета министров, а Великого Князя Николая Николаевича Верховным Главнокомандующим. Решили просить об этом Государя.

В этот перерыв, по приглашению Государя, в салон пришел генерал Воейков и предложил депутатам несколько вопросов о Петроградских событиях, о разгроме квартиры министра двора. Появился в салоне и генерал Данилов, вступивший в разговоры с депутатами.

Перерыв продолжался часа полтора. Выходили покурить в столовую, куда вела дверь, около которой стоял Гомзин.

***

Во время перерыва Государь Император, твердо приняв надуманное решение, лично составил черновик акта отречения в пользу В. К. Михаила Александровича, использовав, отчасти, и проект, присланный из Ставки, вызвал генерала Нарышкина и приказал переписать его на машинке, что и было выполнено в купе Военно-походной канцелярии. Подписав акт карандашом, Государь отправился в салон. Все поднялись. Полная тишина. Его Величество обратясь к депутатам, подал Гучкову две листка бумаги, сказав – «Вот акт отречения, прочтите».

Гучков стал читать вслух. То был красивый, благородный манифест, отречения от престола в пользу В. К. Михаила Александровича. Внизу стояла подпись "НИКОЛАЙ".

Гучков не возражал. Шульгин просил вставить, что новый Император должен принести на верность конституции – "всенародную присягу". Государь сел за столик и вставил карандашом: "принести ненарушимую присягу".

Шульгин просил еще нельзя ли указать время отречения тем самым часом, когда Государь уже принял первоначально решение об отречении. Государь отметил на акте: 2 марта 15 часов. Гучков доложил, что манифест он повезет в Петроград и так как в дороге возможны всякие случайности, то было бы желательно изготовить два подлинных акта и передать второй экземпляр на хранение генералу Рузскому. Государь нашел это целесообразным. Затем депутаты доложили Государю о желательности назначения именем Государя председателя Совета министров князя Львова и Верховного Главнокомандующего В. К. Николая Николаевича.

Государь охотно согласился и на это, и лично написал два Указа Сенату, пометив их 2-мя часами 2 марта. ГОСУДАРЬ вручил акт и указы генералу Нарышкину и повелел переписать немедленно их начисто и дать на подпись Его Величеству. Государь поднялся. Всё было кончено.

ОТРЕЧЕНИЕ ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ АЛЕКСАНДРОВИЧА совершилось. Осталось его оформить. Все были крайне взволнованы. Шульгин, очутившись около Государя, даже сказал по поводу назначения князя Львова: – Ах, Ваше Величество, если бы вы это сделали раньше..." Отвечая на вопросы Шульгина, Государь сказал, что он предполагает проехать в Ставку, проститься, повидать Матушку и затем уже вернуться в Царское Село.

Государь стал прощаться. Подал руку депутатам и генералам и удалился в свой вагон. Стенные часы салона показывали 11ч. 45м. ночи. Салон опустел. Депутаты направились к вагону генерала Рузского. На путях стояла толпа народа. Посыпались вопросы. Гучков сказал небольшую приличную речь об отречении Государя. Толпа молчала. Некоторые крестились. Депутаты прошли в вагон генерала Рузского, где им предложили закусить.

Около часу Акт отречения в двух экземплярах и Указы были напечатаны и Государь подписал их. В слезах, едва смог от волнения скрепить их своею подписью граф Фредерикс. Акты с Указами отнесли в вагон генерала Рузского и сдали под расписку депутатам. Вскоре затем поезд с депутатами отбыл в Петроград, а по телеграфу полетели донесения в Ставку и в Петроград и, даже, был передан по проводу самый акт.

Акт об отречении Императора Николая II-го гласил:

Ставка. Начальнику Штаба.

"В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание.

Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны, во что бы то ни стало, до победоносного конца.

Жестокий враг напрягает последние силы и уже близок час, когда доблестная армия наша, совместно со славными нашими союзниками, может окончательно сломить врага.

В эти решительные дни в жизни России, почли мы долгом совести облегчить народу НАШЕМУ тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственной Думою, признали МЫ за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с СЕБЯ Верховную Власть.

Не желая расставаться с любимым сыном НАШИМ, МЫ передаем наследие НАШЕ брату НАШЕМУ Великому Князю МИХАИЛУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ и благословляем ЕГО на вступление на Престол Государства Российского.

Заповедуем брату НАШЕМУ править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях, на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу.

Во имя горячо любимой Родины, призываем всех верных сынов отечества к исполнению своего святого долга перед ним повиновением Царю в тяжелую минуту всенародного испытания и помочь ЕМУ, вместе с представителями народа, вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России!

Г. Псков.

НИКОЛАЙ. 2 марта 15 час. 1917 г.

Министр Императорского Двора

генерал-адъютант граф Фредерикс.

***

Весть о состоявшемся отречении, как молния, пронеслась по царским поездам. Все были расстроены, растеряны. Многие плакали. Плакали генералы, плакали офицеры и солдаты, чиновники, прислуга и даже казаки.

Скороход Климов, проходя в слезах мимо С. П. Федорова, сказал ему с горечью: "И как же это господин Протопопов уверяли, что можно ехать в Ставку, ничего не будет"... Сергей Петрович, глотая слезы, посмотрел недоуменно и только пожал плечами.

После ухода депутатов, свита, кроме Фредерикса, собралась в столовой. Подавали запоздалый чай. Хотелось быть вместе. Настроение подавленное. Точно скончался близкий любимый человек. Говорили вполголоса. Уже никого не бранили, никого ни в чем не обвиняли. Только жалели близкого, навсегда ушедшего человека...

Кто-то из хладнокровных реалистов (а где их нет) начал было говорить об идущих, якобы, вооруженных грузовиках, о прокламациях, которые разбрасывали с депутатского поезда, но разговора никто не поддержал. Мысли всех прикованы к купе одинокого отрекшегося Государя...

В два часа ночи "Поезд ЛИТЕРА А" отбыл из Пскова в Могилев. Перед отъездом Государь передал Воейкову следующую телеграмму:

"Его Императорскому Величеству МИХАИЛУ. Петроград. События последних дней вынудили меня решиться бесповоротно на этот крайний шаг. Прости меня, если огорчил тебя и что не успел предупредить. Останусь навсегда верным и преданным братом. Возвращаюсь в Ставку и оттуда через несколько дней надеюсь приехать в Царское Село. Горячо молю Бога помочь тебе и твоей Родине. НИКА".

Телеграмма была передана из Сиротина.

Государь просил Воейкова зайти к нему, как только поезд тронется. Воейков пришел. В купе светила только лампада перед образом.

Государь поднялся, обнял Воейкова и разрыдался... Нервы сдали, наконец... В свой дневник Государь ночью записал:

– "В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом ИЗМЕНА, ТРУСОСТЬ и ОБМАН".