Текст книги "Великая Война и Февральская Революция 1914-1917 годов (Том 3)"

Автор книги: А. Спиридович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Выше говорилось, как действовал Алексеев 27 февраля, распоряжаясь относительно отправки войск для подавления восстания в Петрограде. В тот день Алексеев послал главнокомандующим и телеграмму (No1801) о принятии мер, чтобы "обеспечить во что бы то ни стало работу железных дорог".

28 февраля Алексеев, по повелению Государя, распорядился о высылке в Петроград по одной пешей и одной {240} конной батарее с фронтов Рузского и Эверта. Телеграфировал генералу Мрозовскому об объявлении в Москве, в случае надобности, осадного положения. Телеграфировал о высылке в Петроград по батальону крепостной артиллерии из Выборга и Кронштадта. Телеграфировал Беляеву, дабы все министры исполняли приказания генерала Иванова, что давало последнему права диктатора.

Алексеев послал всем главнокомандующим ориентировочную телеграмму (No 1603) о происходящих в Петрограде событиях и о принятых против них мерах, которую закончил так:

"На всех нас лег священный долг перед Государем и родиной сохранить верность долгу и присяге в войсках действующих армий, обеспечить железнодорожное движение и прилив продовольственных припасов".

Алексеев телеграфировал Брусилову о Высочайшем желании назначить в распоряжение генерала Иванова полки: Л. Гв. Преображенский, Третий стрелковый и Четвертый стрелковый Императорской фамилии.

От себя уже генерал распорядился прибавить к ним одну батарею и приготовить для отправки в Петроград одну из гвардейских кавалерийских дивизий.

Правильно понимая, какое значение имеет для восстания обладание железными дорогами, Алексеев запросил Беляева о судьбе министра путей сообщения Войновского-Кригера. Беляев правильно ответил, что ни Войновский-Кригер, ни его министерство не могут "правильно и безостановочно выполнять своих функций, почему управление сетью, казалось бы, должно без промедления перейти к товарищу министра на театре военных действий".

По получении этого ответа, Алексеев отдал приказание, что он принимает на себя, "через товарища министра путей сообщения", т.е. через генерала Кислякова, управление всеми железными дорогами.

Этим мудрым решением, если бы оно было проведено в жизнь, был бы нанесен могучий удар революции. Мы видели, {241} как в это самое время революционный комиссар Бубликов стремился захватить Министерство путей сообщения и овладеть железными дорогами.

К несчастью, генерал Кисляков был одним из изменников в Ставке. Он стоял на стороне революции. Еще не так давно, перед тем, он старался совратить на сторону заговора одного из видных чинов, причастных к Министерству путей сообщения.

Получив приказание, генерал Кисляков пошел с личным докладом к Алексееву и убедил Алексеева отменить сделанное распоряжение. Несколькими часами спустя железные дороги были уже во власти революционного правительства. То, чего не сделал генерал Алексеев, блестяще выполнил, но только во славу революции, инженер Бубликов. Такова предательская роль генерала Кислякова и первый акт содействия революции со стороны генерала Алексеева, нам известный.[ldn-knigi2]

В 7 часов вечера с минутами Алексеев вновь телеграфирует Рузскому и Эверту – какие войска им надлежит направить в Петроград, если того потребуют обстоятельства.

Как видно, до вечера 28 числа высшее командование Ставки вполне разделяет взгляд Государя, что восстание надо подавить и принимает нужные меры. В продолжение всего дня в Ставку поступают телеграммы из разных официальных источников из Петрограда, и сомнений в том, что именно там происходит, не являлось. В Могилеве даже передавали слух, что Государь убит в пути.

Но поздно вечером, 28 февраля, к генералу Алексееву начинают поступать сведения по прямому проводу из Петрограда непосредственно от Родзянко. Родзянко освещает происходящие в Петрограде события по-своему. Ведь он-то, Родзянко, уже революционер и даже возглавляет революционное правительство. Родзянко говорит, что в Петрограде необычайное возбуждение против Государя лично. Что для спасения положения вообще, для спасения династии и монархии необходимо отречение Государя в пользу Наследника. Что присылка войск для подавления движения пользы не {242} принесет и поведет лишь к кровопролитию и увеличению анархии.

Всё, что говорит Родзянко, есть логическое продолжение его телеграмм в Ставку Государю. Тон Родзянко горяч и убедителен. Эти переговоры Родзянко с Алексеевым сдвинули Алексеева на сторону революции. Он высказал принципиальное согласие на отречение Государя в пользу-Наследника. – "Генерал Алексеев примкнул к этому мнению" – так сообщал на следующий день Родзянко про эти переговоры членам Временного Комитета (Шульгин "Дни").

И в ночь на 1 марта Алексеев круто меняет свое отношение к происходящей революции. Он начинает помогать ей. Он начинает исполнять то, о чем убеждали его приезжавшие к нему в Севастополь общественные деятели-заговорщики.

В час пятнадцать минут ночи на 1 марта Алексеев послал вдогонку генералу Иванову ту, проникнутую идиллией, основанную на лживой информации телеграмму No 1833, которая приведена в главе 38.

Копия этой телеграммы с часу до трех с половиной часов ночи рассылается всем главнокомандующим. Ложь внушается главнокомандующим и за нее ведется агитация. Те, кто знаком с воинской дисциплиной, поймут хорошо, какое впечатление должна была произвести на главнокомандующих эта телеграмма Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего. Телеграмму революционного комиссара Бубликова по железным дорогам Ставка приняла спокойно, и генерал-квартирмейстер Лукомский наивно говорит, что "она не страшна, ибо призывает к порядку". Самого же Бубликова Ставка именует "министром", чего тот не удостаивается даже от сотоварищей по революции.

К телеграммам Родзянко о захвате власти генералы Ставки относятся спокойно. С главой революционного правительства Алексеев дружески беседует по прямому проводу.

1 марта генералом Алексеевым с ближайшими помощниками была составлена телеграмма Государю с ходатайством {243} о даровании ответственного министерства и об издании о том акта, который бы успокоил население, но не знали, куда послать ее. Ставка, обладая всею полнотою власти, даже не знала, где находится Государь. И это в то время, когда революционная власть в лице энергичных инженеров Бубликова и Ломоносова, уже овладела движением императорских поездов. Таков был результат предательства генерала Кислякова и уступчивости Алексеева.

В 11 часов утра телеграфная связь Ставки с Царским Селом была прервана, прервано и радио, по распоряжению полковника Энгельгардта. Все телеграммы из Ставки для Ц. Села и Петрограда приказано было направлять в Гос. Думу по прямому проводу, где был установлен аппарат Юза.

Около часу в Управлении железных дорог, у генерала Тихменева, переговорами со Псковом узнали, наконец, что литерные поезда, повернув обратно, идут к Пскову.

В 4 ч. 5 м. дня помощник Алексеева, генерал Клембовский, получил телеграмму из Пскова от генерала Данилова о том, что ввиду ожидающегося через два часа проследования через Псков поезда Лит. А, генерал Рузский просит ориентировать его срочно – откуда у Алексеева сведения, заключенные в телеграмме 1833. Понимая всю лживость успокоительной телеграммы No 1833, Рузский, не любивший Алексеева, не постеснялся дать понять Ставке его недоверие к сообщенным сведениям.

Узнав теперь, где находится Государь, Алексеев начинает действовать непосредственно на Государя в направлении, желательном для возглавителей революции. Алексеев и Лукомский теперь главные пособники революции.

В 3 ч. 58 м. дня от генерала Алексеева была принята во Пскове телеграмма для Государя (No 1847). Сообщив в ней донесение генерала Мрозовского о начавшихся в Москве беспорядках и забастовках, Алексеев докладывал:

"Беспорядки в Москве, без всякого сомнения, перекинутся в другие большие центры России, и будет окончательно {244} расстроено и без того неудовлетворительное функционирование железных дорог. А так как армия почти ничего не имеет в своих базисных магазинах и живет только подвозом, то нарушение правильного функционирования тыла будет для армии гибельно, в ней начнется голод и возможны беспорядки. Революция в России, а последняя неминуема, раз начнутся беспорядки в тылу, – знаменует собой позорное окончание войны со всеми тяжелыми для России последствиями. Армия слишком тесно связана с жизнью тыла, и с уверенностью можно сказать, что волнения в тылу вызовут таковые же в армии. Требовать от армии, чтобы она спокойно сражалась, когда в тылу идет революция, невозможно.

Нынешний молодой состав армии и офицерский состав в среде которого громадный процент призванных из запаса и произведенных в офицеры из высших учебных заведений, не дает никаких оснований считать, что армия не будет реагировать на то, что будет происходить в России. Мой верноподданнический долг и долг присяги обязывает меня все это доложить Вашему Императорскому Величеству. Пока не поздно, необходимо принять меры к успокоению населения и восстановить нормальную жизнь в стране.

Подавление беспорядков силою, при нынешних условиях, опасно и приведет Россию и армию к гибели. Пока Государственная Дума старается водворить возможный порядок, но если от Вашего Императорского Величества не последует акта, способствующего общему успокоению, власть завтра же перейдет в руки крайних элементов и Россия переживет все ужасы революции. Умоляю Ваше Величество, ради спасения России и династии, поставить во главе правительства лицо, которому бы верила Россия и поручить ему образовать кабинет.

В настоящее время это единственное спасение. Медлить невозможно и необходимо это провести безотлагательно.

Докладывающие Вашему Величеству противное, бессознательно и преступно ведут Россию к гибели и позору и создают опасность для династии Вашего Императорского Величества. 1847. Генерал-адъютант Алексеев".

Из Ставки просили доложить Рузскому, не будет ли признано возможным, послать навстречу офицера генерального штаба, который бы мог доставить эту депешу.

В 5 ч. 40 м. генерал Клембовский передал по проводу ген.-квартирмейстеру Болдыреву следующее:

"Наштаверх и В. К. Сергей Михайлович просят Главнокомандующего всеподданейше доложить Его Величеству о безусловной необходимости принятия тех мер, которые указаны в телеграмме генерала Алексеева, Его Величеству, т. к. им это представляется единственным выходом из создавшегося положения.

Так как главнокомандующий, по-видимому, держится тех же взглядов, как и Наштаверх, то исполнение просьбы их не представит затруднений для него и, может быть, закончится успешно.

Вел. Князь Сергей Михайлович, со своей стороны, полагает, что наиболее подходящим лицом был бы Родзянко, пользующийся доверием. Передайте, пожалуйста, всё это на вокзал главнокомандующему, по возможности безотлагательно до прихода поезда".

В Ставке, у высшего командования, была паника. Ставка, не сумевшая поставить, хотя бы только удовлетворительно, дело внутренней разведки и информации, продолжала пребывать в полном незнании и непонимании того, что происходит в Петрограде. Мы уже видели, что ее несколько дней "верноподданнически" обманывал Беляев. Теперь ее уже революционно морочил Родзянко. Ставка не имела никакого понятия, что представлял собою в это время Родзянко и верила в его искренность и деловитость, в чем Алексеев раскается (и засвидетельствует это) на следующий же день после отречения.

В 4 ч. 59 м. из Ставки сообщили для доклада Государю, что в Кронштадте беспорядки, а Москва охвачена восстанием и войска переходят на сторону мятежников. Что начальник Балтийского флота адмирал Непенин признал Временный {246} Комитет. Ставка сообщала также, что сведения телеграммы No 1833 (известная идиллия о спокойствии в столице: составлены по различным источникам, "считающимися достоверными").

В 5 ч. 53 м. из Ставки была передана для Государя телеграмма адмирала Русина, что в Кронштадте анархия, славный командир порта убит, офицеры арестованы. Русин передавал телеграмму Непенина, в которой последний докладывал Государю "свое искренне убеждение в необходимости пойти навстречу Гос. Думе, без чего немыслимо сохранить в дальнейшем не только боевую готовность, но и повиновение частей".

Таковы были доклады и сведения, сообщенные из Ставки во Псков генералу Рузскому, перед приездом туда Государя Императора.

**

*

Генерал-адъютант Рузский считался либералом. То был любимец оппозиции и ее печати. Последней он много обязан своей славой по Галиции, которую многие военные тогда оспаривали. К Государю, как монарху, Рузский относился критически, к Государю, как Верховному Главнокомандующему, еще больше. Последнее во многом объяснялось его неприязнью к генералу Алексееву. Назначение Алексеева Наштаверхом до самой смерти обижало Рузского.

Либералы-заговорщики, мечтавшие о дворцовом перевороте, старались своевременно обеспечить себе свободу действий со стороны генерала Рузского, которому до начала февраля подчинялись все войска Петрограда. Приезд Рузского зимою в Петроград был умно использован теми, кому то было нужно.

На фронт к Рузскому ездил сам великий авантюрист А. И. Гучков и имел с ним важные переговоры. Ездили к Рузскому и те представители думских и общественных кругов, которые посетили Алексеева в Севастополе и спрашивали его мнение по поводу подготовлявшегося переворота. Алексеев рассказывал позже генералу Деникину, что он просил этих представителей "во имя сохранения армии не {247} делать этого шага" и представители обещали. Но, по словам Алексеева: "те же представители, вслед затем посетили Брусилова и Рузского и, получив ответ противоположного свойства, изменили свое первоначальное решение; подготовка переворота продолжалась" (Деникин. "Очерки Русской Смуты" ч. I).

О таком настроении Рузского знал Протопопов. Царица Александра Федоровна к концу 1916 г. уже не доверяла Рузскому, была уверена, что "он предаст", хотя раньше, перед вторым назначением его на Северный фронт, за Рузского "усердно молился" Распутин.

Это недоверие к Рузскому и было главной причиной изъятия из его командования Петрограда и назначения туда Хабалова. Мера, обидевшая сильно Рузского и настроившая его еще больше против Их Величеств и возненавидевшего уж окончательно Протопопова.

В штабе Рузского, более чем где-либо, вырисовывалось двоякое направление штабных офицеров и генералов того времени.

Одни, большею частью чины Генерального Штаба, были настроены либерально. Они симпатизировали Гос. Думе, считали необходимым введение конституции. В их глазах (в интимных, конечно, беседах), Государь был лишь "полковник", не окончивший Академию Генерального Штаба, и, потому непригодный быть Верховным Главнокомандующим. Эту должность должен был занимать кто-либо из генералов. По их мнению, это было необходимое условие для успешного окончания войны, хотя они отлично знали, что всеми операциями руководит, конечно, Алексеев и что Государь является лишь символическим Верховным и помогает Алексееву и способствует успеху дела своим царским авторитетом.

ы

Другая часть штабного офицерства и генералитета, вообще, была предана Государю беззаветно, без критики и рассуждений. Однако, в порядке службы, перед революцией, все офицеры и генералы были верны Государю Императору по долгу присяги, исключая самого генерала Рузского. {248} Рузский, узнав о подготовлявшемся государственном перевороте с отречением Государя, узнав до начала беспорядков, не предупредил о том Государя, хотя и мог то сделать непосредственно, как генерал-адъютант Его Величества и главнокомандующий.

Не предупредил таким же преступным образом, как не предупредили Государя его генерал-адъютанты Алексеев, Брусилов, Эверт.

Помимо традиционной честности солдатской, чем гордились наши отцы, деды и прадеды, эти генерал-адъютанты не чувствовали, не сознавали, к чему их обязывает это особенное звание по отношению к монарху.

Начавшаяся революция вскрыла настоящее лицо генерала Рузского. Получив 27 февраля телеграмму от Родзянко с просьбой поддержать перед Государем его ходатайство о сформировании нового правительства, Рузский в тот же день послал Государю депешу, в которой высказывал соображения, приведенные в главе 36, и говорил: "Позволяю себе думать, что, при существующих условиях, меры репрессий могут скорее обострить положение, чем дать необходимое удовлетворение".

С тех пор Рузский еще больше утвердился в мысли о необходимости идти на уступки. Исполняя в точности все полученные из Ставки приказания по командировке войск в Петроград, Рузский был против подавления революции вооруженной силой. Такого же мнения держался и его начальник штаба генерал Юрий Данилов. Оба генерала, рискуя на фронтах тысячами жизней честных воинов (а Ставка с генералом Даниловым погубила в свое время, благодаря оплошности, целый корпус Самсонова), по какому-то странному умозаключению, жалеют применить оружие против банд разнузданных бунтовщиков и щадят их.

Получив все указанные выше документы и сведения, Рузский решил доказать Его Величеству необходимость дарования ответственного министерства. Таково было настроение Рузского, когда, в 7 ч. 10 м., он входил в салон Государя {249} Императора. Государь в черкеске, с кинжалом и с Георгием па груди, как всегда, встретил его спокойно и приветливо.

Выслушав краткий доклад о положении на фронте, Государь спокойно рассказал как его поезд задержали в Малой Вишере, как решили повернуть и проехать в Ц. Село через Псков.

Сообщил, что вызвал для переговоров Родзянко. Рузский просил разрешения сделать доклад о Петроградских событиях, согласно полученным документам, и Государь назначил ему доклад на 9 часов вечера, после обеда.

Получив приглашение к высочайшему столу, Рузский, в ожидании обеда, прошел в одно из купе свиты. В изнеможении он опустился на мягкий диван. Свита забросала генерала вопросами. Рузский раздраженно отвечал, что теперь уже трудно что-либо сделать. Генерал с досадой и горечью говорил о потерянном времени, о Распутине, о Протопопове, о том, что посланные в Петроград войска надо отозвать. На повторные тревожные вопросы Рузский даже бросил фразу что, может быть, придется "сдаваться на милость победителей".

Фраза эта больно ударила по присутствующим. Сразу установилось враждебное отношение к Рузскому. Все решили, что Рузский уже "на их стороне". Попросили обедать. К обеду были еще приглашены: губернатор, генералы Данилов, Савич и Ежов. Обед прошел тягостно для всех и казался бесконечным. Государь спокойно разговаривал с сидевшими по сторонам его Рузским и Фредериксом.

После обеда Государь прошел в свой вагон и принял губернатора Кокшарова. Государь был мил, спокоен, ни одним словам не обмолвился о текущих событиях и лишь расспросы о губернаторском доме были так подробны, что губернатор даже подумал не предполагает ли Государь приехать жить из Могилева во Псков.

Генерал Рузский, после обеда, придя к докладу, оставался в одном из купэ с некоторыми лицами свиты и с Воейковым. Взорвала ли Рузского неуместная напускная веселость, которой Воейков старался скрыть свое волнение, и {250} его шутки при развешивании каких-то картинок у себя в купе, как говорил позже Рузский, или раздраженный тем, что ему приходится ждать долго приема, но только Рузский позволил себе довольно резко обратиться к Воейкову с упреками.

– Вот что вы наделали, вся ваша распутинская клика... до чего теперь довели Россию...

Не будучи никогда поклонником Распутина и зная хорошо как в свое время он, Рузский, прибегал телеграммами к молитвам "старца", Воейков и как воспитанный человек, и младший в чине военный, отвечал корректно и сдержанно, но сцена произошла неприятная. А Рузский еще более разнервничался. Его попросили к Государю.

До его прихода Государю уже была доложена Фредериксом телеграмма, полученная им от генерал-адъютанта Брусилова, который просил доложить Государю его "прошение признать совершившийся факт и мирно и быстро закончить страшное положение дел". Что считал он совершившимся фактом – трудно сказать.

Рузский вошел к Государю. Его Величество предложил ему сесть. Начался доклад. Встретились два противника: Государь, деликатный, спокойный, редкого самообладания человек, но усталый и поколебленный в два последних дня в своих политических взглядах, и генерал Рузский, нервно расстроенный, таящий обиду на Монарха, охваченный революционным психозом и дерзающий спорить с Монархом о чуждых его пониманию и знанию делах государственного управления.

Спорить смело, дерзко и даже минутами со свойственной некоторым военным солдатской грубостью.

Доложив Государю все полученные телеграммы, Рузский стал горячо доказывать необходимость дарования ответственного министерства. Государь возражал, доказывая, что он, по силе основной клятвы перед Богом, не может предоставить управление страной случайным людям, которые {251} сегодня могут принести России необычайный вред, как правительство, а завтра отойдут от власти, как ни в чем ни бывало. Рузский горячился, доказывая необходимость реформы.

Разговор был прерван срочным вызовом Руского к приехавшему из города начальнику штаба генералу Данилову.

Последний привез полученную для Государя в 10 ч. 20 м. телеграмму от генерала Алексеева следующего содержания:

– Е. И. В. Ежеминутно растущая опасность распространения анархии по всей стране, дальнейшего разложения армии и невозможность продолжения войны при создавшейся обстановке настоятельно требуют немедленного издания высочайшего акта, могущего еще успокоит умы, что возможно только путем призвания ответственного министерства и поручения составления его председателю Государственной Думы. Поступающие сведения дают основание надеяться на то, что думские деятели, руководимые Родзянко, еще могут остановить всеобщий развал и что работа с ними может пойти. Но утрата всякого часа уменьшает последние шансы на сохранение и восстановление порядка и способствует захвату власти крайними левыми элементами. Ввиду этого усердно умоляю Ваше Императорское Величество соизволить на немедленное опубликование из Ставки нижеследующего манифеста:

"Объявляем всем нашим верным подданным. Грозный и жестокий враг напрягает последние силы для борьбы с нашей родиной. Близок решительный час. Судьба России, честь геройской нашей армии, благополучие народа, все будущее дорогого нашего отечества требует доведения войны во что бы то ни стало до победного конца.

Стремясь сильнее сплотить все силы народные для скорейшего достижения победы, я признал необходимым призвать ответственное перед представителями народа министерство, возложив образование его на председателя Государственной Думы Родзянко, из лиц пользующихся доверием всей России.

{252} Уповаю, что все верные сыны России, тесно объединившись вокруг престола и народного представительства, дружно помогут доблестной нашей армии завершить ее великий подвиг.

Во имя нашей возлюбленной родины, призываю всех русских людей к исполнению своего святого долга перед ней, дабы вновь явить, что Россия столь же несокрушима. как и всегда, и что никакие козни врагов не одолеют ее.

Да поможет вам Господь Бог. 1865. Ген-ад. Алексеев."

Взяв телеграмму и поручив Данилову вызвать к прямому проводу Родзянко, Рузский вернулся к Государю. Государь стал читать присланное. Манифест был красив, прост и понятен. Государь стал склоняться к уступке. Затем он прервал доклад, сказав, что составит телеграмму Родзянко и через несколько минут попросит Рузского.

Рузский прошел в купе Фредерикса. Вскоре Государь пригласил Воейкова и передал ему телеграмму для отправки Родзянке. Выйдя с телеграммой и увидав генерала Данилова в соседнем купе, Воейков обратился к нему с просьбой дать ему возможность переговорить с Родзянко. На этот разговор вышел Рузский и резко заявил Воейкову, что не допустит его говорить с Родзянко.

Что здесь во Пскове все переговоры должны вестись через него, как через генерал-адъютанта. На этот резкий разговор вышел из купе Фредерикс. Узнав в чем дело, он взял телеграмму и пошел с Воейковым к Государю. Фредерикс доложил Государю о случившемся инциденте. Государь печально улыбнулся, махнул рукой и приказал отдать телеграмму Рузскому.

Когда Фредерикс передал телеграмму Рузскому с просьбой переслать ее Родзянко, Рузский прочел ее и нашел, что в ней не сказано об ответственном министерстве перед Думой. Граф Фредерикс вновь пошел к Государю и телеграмма была исправлена по желанию Рузского.

В 12 ч. 5 м. ночи Рузский вновь вошел к Государю. Теперь доклад касался подавления восстания вооруженной силою. Рузский сумел убедить Государя приостановить {253} репрессивные меры против революции. Он убедил, прежде всего, приостановить действия генерала Иванова. Согласившись и на это, Государь в первом часу ночи послал Иванову, в Ц. Село телеграмму, приведенную в главе "38". Рузский же поспешил отдать распоряжение о возвращении на фронт взятых от него войск и телеграфировал Алексееву об отозвании войск, посланных с Западного фронта.

Так, по докладу генерала Рузского, был ликвидирован вопрос о вооруженном подавлении революции.

Во втором часу ночи ( на 2 марта) Рузский вышел от Государя. Генерал был взволнован. Он поехал с Даниловым в штаб, где предстоял разговор с Родзянко.

Государь долго не ложился спать. Было около пяти часов утра, когда Государь дал для отправки генералу Алексееву, в Ставку, следующую телеграмму: "Можно объявить представленный манифест, пометив его Псковом. НИКОЛАЙ".

В тот вечер Государь был побежден. Рузский сломил измученного, издерганного морально Государя, не находившего в те дни около себя серьезной поддержки.

Государь сдал морально. Он уступил силе, напористости, грубости, дошедшей один момент до топания ногами и до стучания рукою по столу.

Об этой грубости Государь говорил с горечью позже своей Августейшей матушке и не мог забыть ее даже в Тобольске. (Об этом случае вдовствующая Императрица Мария Федоровна говорила графине Воронцовой-Дашковой, графу Гендрикову, князю Долгорукову, графу Д. Шереметьеву. Трое последних лично передавали это автору настоящих строк. Граф Гендриков писал о том в журнале "Двуглавый Орел" No 29.).

Уступив Рузскому и Алексееву, Государь как бы признал свою ошибку в прошлом и тем уронил в их глазах свой авторитет правителя и самодержца. Почва для утренней атаки на Государя была подготовлена.

{257}

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ.

– Историческая ночь на 2 марта в Таврическом дворце. – Совещание Временного Комитета Государственной Думы и Исполкома. – Различие во взглядах. – Вопрос о монархии. – Победа Исполкома. – Разговор Родзянко по прямому проводу с генералом Рузским. – Передача разговора генералу Алексееву. Признание в Штабе Рузского революционного правительства. – Доклад Родзянко Временному Комитету о разговоре с Рузским. – Приезд Гучкова и решение об отречении. – Поручение Временного Комитета Гучкову и Шульгину ехать к Государю и просить об отречении.

В то самое время, как во Пскове генерал Рузский добивался у Государя дарования ответственного министерства, в Петрограде, на совещании Временного Комитета с представителями Исполкома, решалась судьба и Государя, и династии, и монархии, как формы правления России. Революция быстро делала свои завоевания. Совещание началось в 12 ч. ночи под председательством Родзянко. Присутствовали от Вр. Комитета: Милюков, Шульгин, Львов, Некрасов, Чхеидзе, Годнев, Керенский, Шидловский и еще кто-то.

От Исполкома явились: Соколов, Стеклов-Нахамкес и Суханов-Гиммер, не считая Чхеидзе и Керенского. Начался бой представителей либеральной бружуазии с таковыми же от революционной демократии. Первые, напуганные революцией, думали о России и о том, как бы ввести революцию в желаемое ими русло. Вторые, восхищенные революцией, думали только о ней, об ее углублении и использовании. Керенский, принадлежа по существу к первым, по форме больше принадлежал ко вторым и метался между двух огней, стараясь примирить обе стороны.

Родзянко, Милюков и другие члены Временного Комитета нападали на депутатов Исполкома за их демагогию и убеждали их спасти офицеров от начавшихся преследований, самосудов и убийств. Для Исполкома офицеры были враги революции. Шел долгий бесплодный спор. Уступив, наконец, буржуазии, решив опубликовать в защиту офицерства, прокламацию, Исполком поручил ее составление Соколову. Прокламация вышла погромная. Опять начался спор и вопрос уладился лишь тогда, когда за офицеров вступился Керенский и убедил своих сотоварищей уступить.

Уже возбужденные друг против друга спорами, приступили к вопросу о составе правительства и, наконец, перешли к вопросу о монархии.

Представители Исполкома требовали, чтобы намеченное Временное правительство не принимало никаких шагов, предрешающих будущую форму правления для России. Против этого горячо восстал Милюков. Милюков горячо отстаивал {258} установление конституционной монархии при малолетнем Царе Алексее Николаевиче, при Регенте В. К. Михаиле Александровиче.

Милюкова поддерживали другие депутаты. Против горячо выступали: Соколов, Чхеидзе, Суханов-Гиммер, Нахамкес. Все указывали на, якобы, существующую ненависть к монархии среди "народа", на ненависть к Государю и династии. Депутаты спорили, но единый фронт от буржуазии был неожиданно нарушен Владимиром Львовым, правым, который, вдруг, ополчился против монархии и заявил себя горячим республиканцем.

В разгорячивших всех спорах представители Исполкома не скрывали, что "народ" Петрограда и солдаты на их стороне. Что у них сила, у них большинство, а потому их требования должны быть исполнены, иначе они их всё равно достигнут. Спор продолжался и разгорячивший всех вопрос о монархии или республике в будущем так и остался нерешенным, но отречение Императора Николая II было как бы бесповоротно санкционировано обеими сторонами. О нем даже не спорили.

В самый разгар спора председателю Родзянко доложили, что его просят в Главный штаб к прямому проводу для разговора с генералом Рузским. Разнервничавшийся Родзянко заявил, что он без охраны Исполкома не поедет. Что Исполком хозяин положения. – Что же, у вас сила и власть, – возбужденно говорил Родзянко, – вы можете меня арестовать, вы, может быть, всех нас скоро арестуете, мы знаем.

Председателя старались успокоить, но охрану от Исполкома Соколов ему все-таки дал. И Родзянко, которого в Ставке считали всесильным и чуть не диктатором поехал в Главный штаб с охраной Исполкома.

Было 3 часа 20 минут ночи 2 марта когда начался исторический разговор Родзянко с Рузским, разговор, возымевший решительное влияние на вопрос об отречении Императора Николая II.