Текст книги "Абджед, хевез, хютти... Роман приключений. Том 4"

Автор книги: А Адалис

Соавторы: И Сергеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Сергей нахмурился, но сдержался. «Тактический ход, – подумал он, – может быть, удастся использовать этого стервеца».

Когда зашло солнце, в дымной пещере уже раскачивались пьяные басмачи, осоловевший белогвардеец и недремлющее бельмо атамана. Скоро атаман пинком ноги приказал путешественникам встать и, высоко держа в руке вытащенную из костра горящую головню, повел их путаными, короткими переходами. Втолкнув пленников в зловонную клетушку, он хлопнул доской, заменявшей дверь. Загремела тяжелая цепь. Сергей прошел пару шагов, но, споткнувшись обо что-то мягкое, упал. Раздался дикий собачий вой и еле слышный человеческий шепот. Борис вскрикнул. Шепот повторился.

– Тише, ака, тише. Галочка спит, устала очень.

Перед ними стоял невидимый Джелал, с которым они уже не чаяли свидеться.

Глава двенадцатая
ДОПРОС И СВАДЬБА

Утром допрос начался с того самого места, где его прервала, по пышному выражению Бориса, «мрачная разбойничья оргия». Едва протрезвившись, «бельмо» вспомнило о нефритовой фигурке; о ней же с замиранием сердца вспомнили пленники. На сей раз допрос пошел живо и без помех. Переводчик исполнял свои обязанности тем охотнее, что сам жадно заинтересовался приключениями земляков. Так же, как давеча, с опаской, Козодоевский посмотрел в голубое бельмо и так же грозно сползлись к переносице жуки атамановых бровей. Но Борис чувствовал себя гораздо бодрее и увереннее, чем вчера. Еще осоловелый после пьянки, он не успел проконтролировать свои ночные размышления и вполне полагался на фантастические выводы из них. А ночные размышления Бориса были освящены традицией авантюрных романов Райдера Хаггарда, как автора, наиболее подходящего к данному положению. Подобно героям центральной Африки, путешественники владели непонятным талисманом: залогом неведомой культуры – человечком из нефрита. Подобно этим же героям, они попали в плен к «дикарям», соприкасающимся, вероятно, каким-то боком с этой культурой. Умудренный вдобавок опытом многосерийной «женщины с миллиардами», Борис твердо решил разыграть роль могущественного и загадочного существа. Если обстоятельства вынуждали бедного поэта быть смелым, то, не будучи таковым по природе, он искал для смелости блистательного применения. Борис окончательно убедился в правильности своих фантазий, когда бельмо стало оказывать нефритовому мусульманину видимые почести. Прежде, чем принять человека на свою кирпичную ладонь, атаман тщательно обернул ее грязной тряпкой, потом пару раз сплюнул в сторону и троекратно повторил всуе имя Аллаха. Стоя перед бельмом, Борис в уклончивом восточном стиле отвечал на резкие вопросы – откуда едет экспедиция, куда направляется, как поживает басмачество в Восточной Бухаре и побеждают ли неверные «кзилармейцы»[20]20
  Красноармейцы.


[Закрыть]. Атаман, с типичной, очевидно, для здешних разбойников свирепой благосклонностью кивал головой. Толмач с увлечением переводил; сзади одобрительно гмыкал Сережа, довольный ответами Козодоевского. Когда дело дошло до главного, Борис сделал отчужденно строгое и самоуглубленное лицо.

– Где вы сперли, так сказать, это нечестивое изображение? – перевел лихой поручик.

– Почему нечестивое? – Борис эффектно выигрывал время.

– Потому, что Коран запрещает портреты и слепки человека. Правда, где вы это слямзили?

– Это моя вещь.

Атаман негодующе присвистнул. Неожиданно двое корявых брюнетов вытащили из-под халатов по ободранной нагайке жандармского вида.

«Сад пыток», промелькнуло в разгоряченном мозгу Бориса, но он торжественно поднял руку, готовую забиться в немой истерике:

– Я буду говорить!

Корявые молодцы неторопливо спрятали «сад пыток». Атаман прикрыл сложенной в горсточку ладонью слезливую зевоту.

– Эта фигурка «Тали». Мне подарил ее мой большой друг – сильный, сильный, сильный человек.

Долгожданная минута настала. Борис обвел бледным взглядом толпу «дикарей» и членораздельно произнес:

– Келемен хевез хютти абджед…

Ни в одном лице не дрогнул ни один мускул. Равнодушно удивленное бельмо дало, наконец, волю широкому зевку. Дело сорвалось. Атаман, с ленивой рассудительностью расспросив о чем-то переводчика, постучал себя по лбу костяшкой указательного пальца – жест, неприятно знакомый Борису с гимназических времен. Переводчик заговорил извиняющимся тоном:

– Старый дурак просит вас не врать, если можно.

Лично офицерик был восхищен магическим набором слов и решил при случае расспросить поподробнее, но выразить сейчас на лице что-либо, кроме исполнения служебных обязанностей, значило навлечь на себя недовольство бельма.

Борис побледнел и судорожно глотнул воздух. Вместе с торжественностью юношу покинула искусственная смелость. Заикаясь и брызгая слюной, он быстро рассказал правдивую историю находки. Сережа добродушно подфыркивал, привычным жестом поводя славными широкими плечами. Уикли, устало вздыхая, прислонился к неизменно серьезному Броунингу.

Бельмо не дослушало выпытанной без труда правды; оно прикрылось тяжелым табачного цвета веком, и старик вернулся в пещеру к своей таинственной специальности атамана на отдыхе. В другую пещеру, где ночью происходила «мрачная оргия», увели пленников. Там уже мирно беседовали Джелал и только что проснувшаяся Галина.

Настроение у всех было подавленное. Допрос Козодоевского не только ничего не выяснил, а, казалось, еще более запутал дело. Пленники сидели в сосредоточенном молчании, обдумывали возможности спасения. Страх смерти прошел: если до сих пор с ними ничего не сделали, то и в будущем, вероятно, пощадят. Козодоевский предполагал, что их переправят в Афганистан и там продадут какому-нибудь резвому князьку. Броунинг обдумывал план бегства, но, посоветовавшись с Сережей, согласился, что по этим проклятым оврингам не побежишь. Арт восхищался выносливостью Галины, одолевшей страшные овринги.

– Как у вас, Галочка, голова не закружилась, когда вас тащили по этим мостикам?

– По каким мостикам? Никаких мостиков не было. Удрать бы можно, да эти черти, как собаки, бегают. Догонят.

Лейтенант и Щеглов одновременно догадались, что первая партия пленников попала к басмачам другим путем. Теперь стало ясно, каким образом появились у басмачей Джелалов конь и ишак Томми. Дальнейшие расспросы подтвердили это предположение. С первого переката горы, профиль которой казался таким мирным и благополучным, влюбленную парочку протащили сквозь узкое ущелье и по сравнительно удобному пути привели сюда.

Разговор был прерван приходом белогвардейского офицера, уже чисто выбритого и одетого в потрепанную добровольческую форму; он прищелкивал шпорами и заливисто смеялся. Погоны поручика тускло поблескивали на его плечах. Галочка прыснула. Поручик, усевшись поближе, вытащил красную коробочку с кэпстеном. Путешественники, изголодавшиеся по табаку, с наслаждением затянулись пахучей английской контрабандой.

Начались разговоры о Москве, о России. Поручик варварски скучал в живописной горной местности: его тянуло на родину, но он не знал, как отнесутся к его прежним похождениям. Сергей сообразил, что настало время переманить толмача на сторону пленников. Он принялся доказывать, что Республике Советов нужны культурные люди, что сейчас, когда на счету каждый грамотный человек, поручика примут якобы с распростертыми объятиями, что бояться теперь нечего. Раньше, правда, могли, мол, таскать по разным неприятным учреждениям, но сейчас это прошло. Все спокойно. Москва живет веселой жизнью: театры, кино, опера, кафе.

У поручика разгорелись глаза.

– Эх, кабы попасть туда! В первопрестольную. Черт возьми, как это можно устроить, а?

Щеглов сделал вид, что задумался.

– Как-нибудь, вероятно, можно устроить. Да вот только не знаю, как мы отсюда выберемся. Выбраться бы.

Удочка была заброшена. Поручик поймал крючок.

– Конечно, выберетесь! Что им с вами делать? Они, правда, думали вас как-нибудь за границу переправить, да это теперь очень трудно. Еще поймают.

Острое чувство радости прошло по Сережиным жилам. Вдруг поручик хлопнул себя по лбу.

– Фу, черт меня подери! Я и забыл совсем. Там пилав сгорит. Я, братцы, сегодня такой обед приготовил! Пальчики оближете. И водка будет. Старый дурак хочет, чтобы вы снова присутствовали.

Животы путешественников заурчали, предвкушая сытную пищу.

Через несколько минут все уже сидели на большом паласе вокруг общего блюда. Басмачи с неустанным любопытством поглядывали на Галочку. Пиала со свежей кишмишной водкой переходила из рук в руки. Обед начался.

Голубое бельмо крякнуло от удовольствия, выпив три атаманские пиалы подряд. За пилавом языки развязались. Бельмо более приветливо обернулось в сторону пленников и неподвижно уставилось на Джелала. Старик нагнулся к сидевшему рядом басмачу. Тотчас же Джелал был представлен перед умягченное мусалясом око атамана. Поручик переводил на ухо Борису мусульманский жаргон.

– Ты кто? Вместе с ними?

Джелал утвердительно кивнул головой.

– A-а, так, – атаман пожевал губами, – откуда пришел?

– Из Китаба.

– А родом?

– Кишлак Адас.

Атаман заметно оживился.

– Палван-Бека знаешь? Видел? Хороший басмача?

Юноша подозрительно поглядел на старика.

– Видел Палван-Бека. Знаю. Теперь его нет.

– А где он?

Джелал инстинктивно решил утаить, что месяца четыре тому назад Палван-Бека разменяли кзыл-аскеры.

– Уехал куда-то. Кажется, в Ургут. Хотел просить совета у ишана[21]21
  Глава мусульманской церкви.


[Закрыть].

– А ты откуда знаешь?

Джелал помолчал, потом решился.

– Я его хорошо знаю. Палван-Бек храбрый человек, правда ведь? – юноша явно подымал акции покойника.

Атаман поднялся во весь свой щуплый рост.

– С Палван-Беком я когда-то поссорился, но правда выше ссоры. Палван-Бек храбрый человек.

От волнения Джелал заговорил фистулой.

– Палван-Бек мой родной дядя.

– Дядя?

– Дядя!

– Дядя?

Атаман радостно загоготал, подскочил к Джелалу и прижал подмышкой его бритую голову. Басмачи буйно зашевелились. Каждый начал расспрашивать о родственниках, о Палван-Беке, о последних успехах великого басмача.

Юноша рассказывал, спокойно улыбаясь: ему казалось, что выход, которого так долго искали товарищи, наконец найден. Атаман стал допытываться, что за люди пленники и не хочет ли Джелал, остаться в разбойничьей шайке. Джелал восторженно поблагодарил и временно отклонил приглашение: пленники – его хорошие друзья; он обязался вывести их из гор живыми и невредимыми. Чтобы замять щекотливую тему, он спросил имя атамана.

– Мое имя Палван-Кара-Мирза. Слыхал? А?

Лицо юноши изобразило благоговение. Он низко поклонился и прижал руку к груди.

– Знаменитый Кара-Мирза! Благодарю Аллаха за милость лицезреть красу мусульманства, опору и оплот корана, величайшего из сынов пророка Палван-Кара-Мирзу! Мой дядя говорил, что ты самый храбрый из всех, кого он знал. Молнии, увидя тебя, теряют блеск, и гром смолкает перед твоими повелениями. Велик Аллах!

Голубое бельмо засмеялось жиденьким смешком. Грубая лесть понравилась Кара-Мирзе.

– Един бог на небе, и Магомет пророк его! Отныне, – он показал рукой на пленников, – ты и твои друзья – наши гости. Принести сюда завоеванные богатства!

Пара дюжих басмачей приволокла ворох шелка, несколько седел, сахар и прочую награбленную дребедень.

– Во имя старой дружбы с Палван-Беком, – величестственно проблеял Кара-Мирза, – выбирай, что хочешь, проси, чего хочешь, – и он нахлобучил на голову Джелала роскошную тюбетейку, шитую золотом и бирюзой.

Джелал поблагодарил атамана за подарок и попросил милости: отпустить его на короткое время с друзьями, чтобы он мог сдержать слово – благополучно вывести их из Таджикистана. Кара-Мирза нахмурился было, но согласился.

– Ладно. Да будет так. Только женщину я заберу и отдам своему верному слуге Мирхон-аке.

Мирхон-ака, кривоплечий и рябой от оспы, с нескрываемым вожделением поглядел на Галину. Джелал побледнел, но не сдался.

– Отец мой и учитель! Знаменитый дуб мусульманства! Эту девушку никак нельзя отдать храбрейшему Мирхон-аке. Она должна быть моей женой. Так я думаю и прошу тебя, и ты обещаешь мне.

К великому неудовольствию Мирхон-аки атаман наклонил голову.

– Будь так! Един Аллах на небе! Слава Аллаху! А тебе, Мирхон-ака, я достану жену. Да уляжется скорбь твоя. Искандер-ака, дай ему три, нет, пять, дай ему десять пиал мусалясу!

Мирхон-ака утешился. Через несколько минут под мрачными сводами пещеры раздался дюжий храп.

Чтобы сделать праздник более полным, атаман устроил нечто вроде свадебной попойки в честь Галины и лже-племянника знаменитого Палван-Бека. Веселье разгорелось.

Напрасно Козоевский, огорченный таким оборотом дела, пытался утешить себя изучением свадебных обычаев горных мусульман. С начала до конца свадьба была отпразднована пьяно и интернационально. Больше всего она напомнила Борису пору его увлечения московскими пивными и блатным жаргоном, а когда сама невеста пустилась откалывать гопака под пьяное пение поручика, поэт со вздохом подумал о крещенских кутежах в доме лихой самогонщицы на Грачевке. Он с тоской переполз в противоположный угол пещеры, где уже возлежал с полной пиалой Искандер-ака, он же Александр Тимофеевич, сменивший гопак на надрывные цыганские романсы. Увидев Бориса, офицерик подмигнул ему и заблеял:

 
Выпьем мы за Галю,
Галю дорогую,
А коли не выпьем,
Так найдем другую.
 

Из глаз поэта выкатились две пьяные слезы, он положил голову на белогвардейское плечо, пожал сочувственно потную руку и остался на весь вечер в обществе переводчика.

Глава тринадцатая
ОСВОБОЖДЕНИЕ

На следующий день – пасмурный и прохладный – басмачи попрощались с гостями, вежливо возвратив им их небольшие богатства и оставив за собой только доброго коня. Снова Козодоевского начала грызть мысль о неиспользованных материальных благах – шелках и седлах, от которых отказался Джелал. Но в лицо дул драгоценный свежий ветер, дорога казалась почти отлогой, по сравнению с адской прогулкой к басмачам, и путешественников все полней охватывало чувство свободы. Через несколько поворотов Александр Тимофеевич внезапно остановился:

– Стоп. Я поворачиваю оглобли. – Он подробно описал путешественникам дорогу на север и многократно обменялся нервными рукопожатиями. Сережа уже нетерпеливо щурил глаза, Броунинг застыл в грозной вежливости, а белый поручик все еще топтался на месте. Наконец, он решился и быстро проговорил, глядя куда-то в сторону:

– Вот что… э… товарищи, возьмите меня с собой! Сил моих больше нет – parole d’honneur, лейтенант!

Броунинг, к которому были обращены последние слова, вопросительно поглядел на Сергея. Тот молчал, крепко сжав губы. Поручик продолжал:

– Я буду работать в Советской России, как другие, вроде меня. Вы ведь сами говорили, что это возможно. Только бы вырваться отсюда!

Сережа быстро сообразил – там видно будет, суд да управа всегда найдутся, не пропадать же, в самом деле, человеку, который нет-нет, а вдруг сможет искренне переломить себя! Пшютоватый тон, гусарские песенки, пошлые остроты – все, что казалось Сереже таким непреодолимо отвратительным, потеряло остроту перед необходимостью быстрого и жестокого выбора.

– Идемте, голубчик. Чего там… – эта фраза вырвалась горячо и взволнованно.

– Вот великолепно! Конечно, идем, – подхватил Борис.

Поручик замялся. Он ясно представил себе гнев басмачей и опасение их быть преданными. На согласие путешественников запутывать следы он не рассчитывал. Водить экспедицию некоторое время окольными, ему самому неведомыми путями было единственным средством. На минуту Искандер-акой овладел стыд, неспособный, впрочем, изменить принятое решение.

Десятый, так сказать, член экспедиции вступил в нее с открытым и веселым лицом; только круглые, бледно-серые глазки казались нестерпимо чужими даже охочему к новым знакомствам Борису.

Долгое время дорога шла извилисто, но спокойно. Только, когда веселая компания утомилась петь, бороться и дразнить притихших молодоженов, Александр Тимофеевич уставился на причудливую красноватую скалу и сказал с удивлением: – Товарищи, мы заблудились! Я, товарищи, не помню этой скалы. – Он все еще напирал на новое для себя слово «товарищи». На виске у Бориса забился лиловатый узел. Тотчас же поэту показалось, что всю дорогу им владело предчувствие заблудиться. Остальные не придали значения маленькой неприятности – компас Броунинга честно показывал северо-запад.

– Нет, – озабоченно покачал головой проводник, – не в этом дело. Прямо мы выходим на опасную тропу змей. Никто из здешних не идет этой дорогой. Нужно поискать боковую.

После получасового прыганья по скалам экспедиция действительно нашла узкую бледную ленту какой-то дорожки. Скоро и она потерялась в огромных обломках горных пород. Зато в одной из глыб заманчиво чернела пещера – готовый привал. Здесь путешественники отдохнули и закусили контрабандными консервами из отпущенного им на дорогу разбойничьего угощения.

Александр Тимофеевич отдохнул первым. Он вызвался пойти на поиски дороги и, в случае удачи, вернуться за остальной компанией. Он настаивал на этом плане, ссылаясь на усталость «дамы», которая искренне удивилась такой заботливости. Когда Александр Тимофеевич уже собирался уходить, полушутливо сетуя на трудности поисков и топчась у входа в пещеру, Сережа предложил ему захватить с собой компас. Поручик радостно осклабился:

– Теперь я не заблужусь.

Он вернулся сравнительно скоро, оборванный и исцарапанный. Отдышавшись, Искандер-ака рассказал о своих неудачах. Он карабкался по горным обломкам, влезал на скалы, скатывался с круч, но дороги не нашел. Мало того, неосторожно оступившись над глубоким обрывом, он инстинктивно ухватился обеими руками за колючий кустарник и уронил компасные часы.

– И как это он минуточку полежал над самой пропастью. Честное слово, полежал, – сетовал белогвардеец, – а потом взял и скатился…

Теперь у путешественников оказалось только два проводника: неудачливый поручик и осточертевшая после стольких передряг карта-сорокаверстка.

Так началось блуждание по горам, сначала полное спортивного возбуждения, потом безвыходное и истощающее. Путешественники все дальше и дальше уходили от змеиной дороги. После каждой неудачи Броунинг и Сережа принимались удивляться, что шесть здоровых мужчин и храбрая женщина могли попасть в такое дурацкое положение. Таланты Искандер-аки подвергались иронической критике. Все надежды были перенесены на Джелала. Под тяжестью такой ответственности юноша как-то осунулся и повзрослел. В ответ на ободряющие шутки молодой жены он только вежливо скалил в искусственной улыбке свои белые зубы. Джелал тоже потерпел фиаско. Ночь была проведена в одной из множества неудобных и мрачных пещер. За новым проводником осталось, однако, важное преимущество: нельзя было представить себе лучшего учителя горного спорта! С его помощью лазанье по скалам перестало казаться страшным – оно вошло в быт, как царапины на руках и ногах.

С восходом солнца экспедиция окончательно решила, что из многих возможных зол змеи – наименьшее. К отвергнутой дороге все чувствовали, однако, упрямо нарастающее отвращение, того же порядка, что к надоевшей карте-сорокаверстке. Было явно одно: после столь невинной горной прогулки экспедиция неожиданно устала, и сознался в этом самый сильный – Сергей. Арт Броунинг продолжал с материнской заботливостью опекать Уикли. Борис, против обыкновения, храбрился, подбодренный новым увлечением.

Искандер-ака хранил за поясом черный шелковый мешочек с комками гашиша[22]22
  Наркотик, приготовляемый из индийской конопли.


[Закрыть]. Зеленый наркотик с противным травянистым запахом пленил Козодоевского. На каждом привале прокисший добровольческий поручик и поэт, лежа друг против друга на животах, курили крученки из бумаги, ободранной с консервных банок. Едкий пахучий дым лишал курильщиков чувства времени. По законам гашиша, Борис и Александр Тимофеевич безостановочно и беспричинно смеялись; между припадками смеха они беспричинно и с гомерической жадностью ели, ощущая в ушах свое чавканье, как дьявольский шум. Во всем остальном они, особенно поручик, вели себя как сравнительно нормальные люди.

Гашишное блаженство многим отличалось от книжных россказней о нем, и романтика Бориса в сотый раз потерпела крушение. Англичане наблюдали курильщиков с холодным любопытством, перебрасываясь короткими фразами, непонятными Сереже и раздражавшими его даже в устах симпатичного Арта. Впрочем, прилипчивый запах анаши преследовал и бесил всех трезвых членов экспедиции.

После полутора суток неудач решение вернуться на тропу змей окончательно окрепло. Мешала ему потеря компаса; короткие, но бесчисленные плутания сбили экспедицию с прямого пути. Оставалось, правда, уменье ориентироваться по солнцу, переходившее у Джелала в настоящее искусство, но как назло и на редкость в этих местах стояла пасмурная погода, придававшая еще больше дикости и без того дикому пейзажу.

Пейзаж действительно был по-северному мрачен. Он походил на поэтические описания Шотландии. Броунинг подтверждал это сходство, нарушенное только зрелищем снеговых вершин которых, в Шотландии нет. Серые или серосиние скалы, заросли унылого горного вереска, резкий ветер, серебряное небо – все это пахло английской разбойничьей балладой. Пещеры и гроты с традиционными сталактитами попадались чуть ли не через каждые пятьдесят шагов. Кое-где ясно проступало известковое строение.

Когда оказалось невозможным воспользоваться услугами солнца, путешественники пробовали ориентироваться по видимому расстоянию между снеговыми вершинами, но вершины, как всегда бывает в горных походах, непостижимым образом менялись очертаниями друг с другом. Экспедиция начала серьезно беспокоиться. Искандер-ака, по-прежнему услужливый, держался тверже других. Время от времени изнервничавшейся Галине казалось, что поручик слишком спокоен и подозрительно легкомысленен.

Едва солнце проглянуло сквозь свои свинцовые белила, четыре потерянные страны света были вновь обретены. Путешественники, уверенные, что все время уклонялись от настоящего пути к востоку, единогласно признали правильной попытку пробираться на запад.

Это была последняя разумная надежда и последние разумные силы. В памяти снова запуталось направление мелких переходов. Вечернее солнце озарило ошибку с удивительной кротостью. Небо совершенно прояснилось. На первой попавшейся горной поляне Сережа бросился ничком на землю и сжал кулаками горячие виски.