Текст книги "В омуте преждевременных неточностей"

Автор книги: Юрстэрки Кихохимэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

 Смерть. Есть мнение, что большинство людей её боятся – перед ней не закрыть дверь; великий и непревзойдённый, убегающий от всевозможных замков, камер, Гудини, в итоге не смог избежать её. Другие не придают ей такого «глобального» окраса – эти люди живут, зная, что к концу своего пути им уже будет неважно: сколько было заработано денег, кто из детей женился, завёл ребёнка; человек находится на последней инстанции, и всё, что хочется – это с улыбкой (в меньшей мере) отдаться небесам, неизведанному.

      Полная остановка биологических и физиологических процессов, похороны (пышные или скромные), с музыкой и «жаркими» речами, с потухшими лицами да могилка, с букетами и венками – вот, как проводят люди в новое начало человека, покинувшего этот свет. Такими ли будут похороны, задумывался Фёдор каждый день, терзая себя новыми идеями: как бы сделать всё так, чтобы люди видели в произошедшем не суицидальную наклонность, не вынужденную кончину, а случайность происшествия – именно обыгрыш сего факта был решающим, и одна единственная деталь, всему конец. Жизнь, отданная в жертву, будет напрасной. Парень не хотел, чтобы у Адриана создались проблемы по этому поводу. Пускай продолжает жить так, как жил. С Катериной или с кем-то ещё.

      Представление должно быть не столь ярким, но оправдывающим себя – ведь это для любого человека последняя роль, и сыграть её нужно без оплошности. Однако, в связи с неопытностью она не исключается: колебание, неуверенность, мысль оставить сей «триумф» на потом и, конечно же, надежда о новом дне, непохожим на другие, который станет рукой помощи, вытаскивающей тебя из трясины. Но когда это будет? И будет ли вообще? Ведь это – пустой звук, легче разбить стакан и принести в свой дом несчастья, чем оправдать их.

      «Почему же я ещё не совершил задуманное? Долго ли мне оттягивать момент, не переступая черту? Должен покончить с этим. Должен!» – говорил Фёдор себе, утыкаясь взглядом в кухонную стену, по долгу смотря, не реагируя даже на слова порядком злившегося Адриана. Его не устраивал этот игнор. Чёрт возьми, человек не должен так себя вести!

      – Ну сколько можно, – тряся за плечи, – оживи уже, а!

      Требуя возможное, он забывает, что сам является тем, кто заставляет бедного парнишку превращаться в апатичного, потерявшего интерес к жизни человека. Не об этом ли он мечтал – беспрекословное подчинение жалкого иждивенца, живущего за чужой счёт? Хотел ведь, чтобы Фёдор сидел, не рыпался. И убить его хотел. Садисткие воздействия осуществлял – причинял уйму боли, а когда игрушка сломалась, стало скучно. Отпустить-то трудно – где такую ещё найти? Вот и приходиться залечивать раны, да не тем лекарством. Но куда уж ему понять, столь эгоцентричная мразь, лишь потеряв, осознает свои ошибки, а пока «предмет», вроде как ещё дышащий, не стоит беспокойств и выяснений природы этих изменений.

 

***

      Перемены окрасили зеркально чистый лист бумаги новыми красками. Воробьёв изменил привычке. Выходил на улицу, подолгу бродил везде, вплоть до самого утра доходило дело. Лишь бы не пересекать с Адрианом, лишь бы продумать точное самоубийство. Пускай забудет его, возненавидит, охладеет – да что угодно, но чтобы было меньше боли, и побыстрее закончились муки любившего (и преданного) человека.

      Проходя арку, парки, садики, библиотеки, в капающий дождь, весь промокший до нитки, спрашивал себя: «Когда уже я осуществлю это?» – и ответ был «скоро», но как, каким образом, – оттягивался момент.

      Встречались люди, такие приветливые, с добрыми глазами и чистыми намерениями, подолгу рассказывающие обо всём случившемся и, признаться, он видел в них прошлую Катерину, нынешняя – потускнела, солнце погасло; их голоса звучали живо, когда как его – скучно, блекло, но это не мешало людям делиться всем. И проблемами, и выходами из ситуаций. Порой даже мрачные типы подсаживались к нему, видя в нём своё отражение, хоть и не знали ровным счётом ничего. Просто так нужно было им, а Воробьёв молчал, оставаясь безэмоциональным, а те, дай только повод, обличали сердце, и уходили, скинув ненадолго груз с плеч, облегчённо вздыхая.

      Но мысль, занавешенная «кучей тряпок», не издыхала, а пыталась выбраться, рождая один и тоже вопрос, но другими словами: «Почему я бездействую, если давно уже решился?»

      И когда совсем уж невмоготу стало всё это, и захотелось сегодня же прыгнуть, например, с моста в реку, засеяла, будто пролетевшая комета рядом с Землёй, она самая, надежда, что Адриан поймёт, спасёт и заключит в объятиях, и тогда истекающее кровью сердце с многочисленными ножевыми ранами исцелится, а застывшие стрелки начнут свой ход, и чаша, клонившаяся вниз, поднимется вверх; на этом виденье он побежал обратно, домой, зная, что тот уже вернулся, веря, что так и будет. Ведь будет? Не может же начинавшаяся сказка с романтической подоплёкой окончиться трагедией? Была любовь! Осталась ведь, не так ли?..

 

***

      – Что? – с раздражением отрываясь от написания отчёта, поинтересовался Адриан, когда тому надоел этот «чего-то выжидающей» взгляд. – Если что надо, будь любезен говори, а не сиди, как немой.

      – Я лишь хотел спросить, – сжимая вспотевшими руками ткань брюк, не зная с чего начать, – или даже уточнить…

      – Ой, слушай, давай потом. Не до тебя мне сейчас. И не до твоих, кхм, полоумных бредней.

      Фёдор поднялся с кресла, но не ушёл. Решил дать второй шанс. Не мусолить, а задать точный вопрос и получить такой же ответ.

      – Что бы было, если твоё желание тогда исполнилось – ты говорил те слова на полном серьёзе, хотел убить за то, что я мог солгать о своих чувствах к тебе, якобы встречаясь с… Катей.

      А это он зря. Главной проблемой Балановского было непонимание взаимоотношений между этими двумя, а теперь, извольте, он, Фёдор, которого в последние дни просто выпустили из рук, игнорируя всячески, заявляет о подобном? Неправильное понимание происходящего – кто по сути на самом деле находится в своих грёзах?

      – Так ты всё-таки встречалсяя с ней… за моей спиной! – рванувшись в его сторону, впечатывая в стену, отступая. Ненависть, злость. Хочется рвать и метать.

      Брюнет, охнув, не ожидая такой резкой перемены, скатывается после вниз.

      Чувствуется боль в затылочной части, и комната как будто плывёт перед глазами. Отчего и дышать стало чуточку тяжелее. Адриан действительно готов убить его за Катю, или здесь есть что-то другое?

      – Нет, серьёзно, ты чего добиваешься, одноклеточное? Я же сказал тебе – не рыпаться. Не мешать моему плану.

      – К… какому ещё плану?..

      Ужасный раскатистый смех наполнил комнату. Здесь теперь бушует безумие. Спасаться надо – но в таком состоянии возможно ли что сделать?

      – Ой, бедненький наш… не знает, а я говорил тогда. Говорил, что хочу её, Катю, вывести на чистую воду! Она так долго играла мной, забрала тебя у меня, и думает, что я позволю ей вести счёт в игре. Нет уж, не быть этому! Слышишь, не быть!

      «Никто меня от тебя не забирал, я всегда был с тобой рядом, но ты… Что стало причиной этого абсурда?»

      – И потому, раз ты признался в содействие ей…

      – …я не.

      – И сейчас пытаешься вернуться на мою сторону…

      – …да нет же, я!

      – То почему бы нам не разрешить эту ситуацию? Меня всегда волновал вопрос, что будет, если одна из её фигур полетит головой вниз. Так сказать, вообще без головы?..

      – О-о чём ты? – всё внутри брюнета похолодело.

      «Нежели он собирает…?! Да нет, быть этого не может! Нет-нет-нет!»

      – А сам как думаешь?

      – Н-не подходи ко мне, – выставляя руки вперёд для самозащиты. И этот человек, минутами ранее, желал покончить самоубийством, а сейчас, не отрицая это, пытается увеличить минуты своего проживания? Логика людей всегда была… на высшем уровне.

      – И что ты, слабый, беспомощный и никому ненужный, сделаешь мне? – садясь на корточки, своими обезумевшими голубыми глазами, смотря на него – всё это выглядит забавно. – Ну же, мышка, каким будет твой отпор?

      Обречённость и осознание – нельзя ничего исправить, и нет смысла для борьбы. Вот он, конец.

      – Никаким.

      – Так просто сдашься… не попробуешь убежать? Почему?..

      – Нет смысла. Далеко не убегу, ты поймаешь. А даже если и получиться, то жизнь без тебя – не имеет смысла!

      – Так-таки и не имеет смысла? Да что ты!

      – Адриан… нет, не стоит. Убей меня. – Опустив голову вниз, длинная чёлка скрыла лицо, что позволило закусить ему губу до крови, и сказать эти слова: – Ведь ты оказался прав. Я встречался с Катей… лгал тебе… каждый день…! Прости.

      Спокойно выслушав, Балановский лишь усмехнулся. А где же гнев? Разве не он ранее готов был проломить череп «возлюбленному» за то, что тот «врал ему в глаза», а сейчас – ничего?.. Быть того не может! Но не… не истина ли ускользнула из рук?

      – Знаешь, ты очень часто стал плакать. При мне, – аккуратно беря за подбородок и поднимая на уровне своего лица (пришлось изменить своё положение – сесть на пол), ласково убирая лезущие в глаза волосы назад, проводя нежно по щеке большим пальцем, размазывая слёзы.

      – …

      – Почему тогда не признался?

      – Испугался твоей реакции.

      – Считаешь, я способен на убийство?

      – Я… не…

      Почувствовав ложь, Балановский свободной рукой сжал ему горло, лишая воздуха на десять секунд, громко отсчитывая…

      – Только правду. – Отпуская.

      Откашлявшись, Воробьёв еле качнул соглашаясь головой.

      – Да, считаю.

      – И сейчас ты думаешь, что из-за твоей лжи я сделаю это с тобой?

      – Да.

      – А как же наша «любовь»? Все эти прожитые вместе годы? Они ничего не значат. Для меня?

      – Мне хотелось бы верить в то, что это не так…

      – Но ты не веришь?

      – Я не верю.

      – Если для меня они ничего не значат, что насчёт тебя?

      От этого вопроса Фёдор грустно засмеялся – а действительно, что насчёт него? Как же всё странно и слишком непонятно. В данный промежуток времени.

      – Я люблю. По-прежнему сильно. И хоть ты не веришь в это, – беря его руку и прикладывая к груди, – но это сердце бьётся только ради тебя одного. Если решишь, что пора прекратить механизму работать, я не стану сопротивляться, ведь без тебя я – никто. Затворник, сидевший в тёмной комнате, ничего не желающий и не верящий в что-то подобное, как влюблённость, симпатия. Но ты дал мне взглянуть на мир новым взглядом; теперь это… не столь важно.

      Выслушав, блондин тяжело вздохнул; его не устраивало, что всё подошло к концу так… стремительно. Безусловно, финал подкрадывался – ближе и ближе, но думалось, что последний аккорд оттянут будет на неделю, а то и две, при удачно складывающихся обстоятельствах. Увы.

      – Сейчас уже ничего не важно, кроме одного.

      – …кроме одного.

      Адриан начал сокращать небольшое расстояние между ними, приближаясь к губам, но Фёдор опередил, поцеловав быстрее, отдав, безусловно, главенствующую роль. Последнее соприкосновение губ. Прощание. В долгий путь!

 

***

      Настанет новый вечер, полный скорби и слёз. Но если бы хоть один благородный прохожий знал наперёд исход, ринулся б непременно спасать человека, оказавшегося в беде. Дело чести, жизни и смерти, но произошедшее, так просто, даже опрометчиво, унесло с собой в могилу тайну сего инцидента, оставив лишь голые факты, перефразируемые на свой лад тонкости обстоятельств. «Холодный» по форме некролог ляжет в руки простого обывателя, и не будет там сказано о бешеном биение сердца, готового вырваться из груди; расширенных от страха глаз, в которых застыл чистый ужас, намертво приковавший посмотревшего в них; непреодолимого желания, воплотившемся в отчаянной в борьбе за свою жизнь; душераздирающего вопля – а следом, невозвратности; падания – отзвука «ломающегося тела», раздробленного под тяжестью массивных колёс. Рёва и скрежета останавливаемого транспорта, выбегающих из разомкнувшихся дверей случайных пассажиров, на чьих лицах застанет буря эмоций – от интереса (что произошло? что это было?), до понимания, в последствии сменившемся на глубокое и, быть может, даже, искреннее сожаление. Мало кто будет плакать сейчас – человек чужой, неизвестный, но стоит рассказать о нём – фотография, имя-фамилия – всё станет ясно, в первую очередь, для родственников. Тем, кто когда-то знали, но не могли даже предположить, что так стремительно оборвётся жизнь.

6 – В новое начало без тебя

Руки дрожат, ноги подкашиваются. Из губ доносятся обрывчатые фразы: «Не может быть…», «Нет-нет, это неправда…» – естество пытается в первую минуту отрицать выбивающую из колеи новость, до последнего веря, что это, быть может, шутка?! Но разве о таком будет шутить человек, стоящий пред тобой с потерянным видом, желающий поскорее уединиться, дабы никто просто-напросто не трогал – и не нужно ни утешений, ни проявления заботы, ни «понимания», а простого человеческого одиночества.

      – К-как такое могло произойти?.. – найдя в себе силы, спустя пару долгих молчаливых минут, поинтересовалась Екатерина, перечитывая раз за разом белый листок бумаги, на котором было ясно, но в укороченном виде написано: «Фёдор Воробьев, двадцатиоднолетний юноша, в восемнадцать сорок был найден мёртвым под колёсами поезда. Оказавшиеся свидетели на месте происшествия, не способны дать точную оценку произошедшего. Машинисту нечего добавить, кроме того, что будь юноша виден на горизонте, он, безусловно, начал бы останавливать поезд. <…> В связи с этим, после долго расследования, эксперты пришли к выводу, что причиной стала неосторожность Фёдора Воробьёва при переходе одной площадки на другую. Запнувшись об шейку рельс, упал вниз лицом. Следом, потеряв сознание, физически не мог услышать надвигающуюся опасность». – Не верю, нет, это какая-то ошибка!

      – Это правда, Кать…

      – Но… только две недели назад он… а сейчас! Ох… – она заплакала, упав на пол и ударяя отчаянно кулаком по нему. Это ведь… знать человека, возможно, не так хорошо, как хотелось бы, но всё же иметь какие-то о нём сведения, а потом вот это – ошарашивает. И очень сильно, особенно восприимчивых к ранимости людей.

      – А сейчас его уже нет.

      – Это я во всём виновата… если бы знала, что так произойдёт!

      – С этого места поподробнее. Ты ведь знаешь, в момент смерти меня не было рядом с братом. Я, более-менее придя в себя, хочу всё-таки выяснить – правда ли экспертное заключение, или могло быть что-то ещё? – подходя и ободряюще кладя руку ей на плечо, безучастно выдал Адриан.

      Девушка, в свою очередь, сжав его пальцы, пролепетала, что ей надо прийти в себя, и попросила двадцать минут побыть в одиночестве, чтобы как-то начать разговор, и при помощи парня смогла встать, направившись в ванную комнату, заперевшись машинально в ней.

      При другом исходе, будь истинная правда другой, можно было пытать её допросами, не позволяя такой вольности. Но Адриан всё знал – да и как ему быть не в курсе дел, если это он стал причиной торможению механизма, выйдя из воды сухим – никто его не обвинил, да что там, даже не упомянул! Поразительная штука жизнь – помогает там, где её не просят.

      Однако, не смотря на лицемерие, Балановский, не до конца осознавая ещё исход, в тот день (когда вместо уже живого Фёдора было что-то лишённое человеческого вида, пропущенное через катящиеся колёса), был подавлен. Кричал, бил посуду, рвал на себе волосы, смотря в зеркало – смеялся, а потом, кулаком, не морщась, разбивал, не ощущая боли, а только больший азарт, и саднящую боль глубоко внутри. Спасался от галлюцинаций, но всё было без толку – агонии полный вопль постоянно звучал где-то рядом, а поворачивая голову, видел ясной картинкой Воробьёва, тянущего руку, молящего о помощи – и во мгновении! – пробегающий поезд. И никого, лишь сменяющиеся дома, улицы, люди… неизвестно, как он в таком состоянии смог доползти до квартиры.

      Спустя день стало немного легче. Истерика прошла, но пустой взгляд всё равно был направлен на потолок, рождающий до истязающей муки образы, теперь недосягаемые более, оставшиеся где-то там, в прошлом.

      Фёдор – мертв.

      Фигура была убрана с доски, как он и хотел.

      Не совсем.

      Да, действительно, он выражал много раз эту аморальную мысль, воплощая её и на реальных актах, правда, не столь глобальных, но более ощутимых в плане физического насилия или словесных оплеух. Порой не знал, зачем оскорблял – кровь горела, хотелось больше увидеть страданий на лице; иногда избивал – а после (он всё же человек!) испытывал совестные приходы, но недолгие, отступающие после нового разговора с Фёдором – ведь тот принимал всё это, не жалуясь. А раз так – то почему бы не продолжить?.. Однако в идеале не так всё это ему представлялось – Воробьёв сам приведёт себя к этой грани, а коли струсит, то Адриан просто задушит, случайно, под аффектом, но по честности фактов – во вменяемом состоянии. Не будем забывать, что он хороший актёр, возможно, психопат, умеющий анализировать, находя выход из безвыходной ситуации. Как было пару лет назад с родителями, с которыми разошёлся во мнениях. И уже сам не помнит, что конкретно стало причиной, просто захотелось избавиться от них – повозился с тормозами, отправив тех в последнее путешествие. Конечно, вся неправильность поступка пришла уже после, но до этого ведь не переваривал всей своей загубленной душой их. Так и здесь – ненавидел, но немножечко любил, верил и пытался понять, на чьей Фёдор стороне, – собственническое желание преобладало, но промежутки времени дали понять, что не такой уж «братишка» и «верный», каким хочет казаться, сближаясь с Катериной; всё это было выстроено Адрианом в плане оборота только каких-то установившихся собственноличных стандартов, забывая, что не машину, не животное – перестройка, инстинкты – а живого человека, который способен менять свои интересы, образ жизни, рассматривает. В этом его и эгоцентризм – всё для себя. Он хочет чужого падения, подчинения – он добивается. Кто прекословит – уничтожает.

      – Прости, Адриан, немного задержалась, – осторожно проговорила Катя, вернувшаяся в гостиную, садясь в кресло напротив него, сразу же опуская глаза в пол.

      – Ничего.

      – Я ведь там сказала, что виновата в этом, да?

      – Было дело.

      – М-м… не совсем так… то есть да, я виню себя за то, что не смогла его спасти, а ведь он, скорее всего, чувствовал себя в этом мире лишним.

      – Абсурд.

      – Не перебивай, пожалуйста, – с мольбой попросила Катя, откидываясь назад, а дождавшись кивка, продолжила: – Вина в том, что не увидела его депрессивную наклонность. Люди, «живущие в компьютере», страдают непониманием со стороны окружающих. Они боятся заговорить с ними, как-то открыться, а мои проявления в его строну только ухудшили ситуацию. Я была изначально ему чужим человеком, хоть он и знал, что по факту являюсь твоей девушкой, но всё равно не мог подпустить ближе, чем на вытянутой руке…

      И рассуждала она ещё о многом: о школьном воздействие, непонимании со стороны родителей, считала, что всё о нём знает, говоря о каком-то другом человеке, а Адриану было смешно всё это слушать. И вот оно, осознание: она его совсем не знает, но пытается дать ещё оценку, ну не потешно ли?.. А отсюда приходит понимание, в основном ошибочного суждения самого парня – что если он заблуждался на её счёт и видел то, чего на самом деле не было, как и она сейчас, произнося слова, разнящиеся с реальными фактами?

      – Ч-что такое? С тобой всё в порядке? – увидев, как лицо парня вытянулось, а сам он, схватившись за грудь, стал улыбаться по-безумному, не на шутку перепугалась за его состояние (он ведь потерял дорого человека!); моментально подбежала, обнимая. – Всё хорошо, – успокаивающе гладя по голове, – всё будет хорошо. Я с тобой. Я тебя не брошу.

      – Ты меня не бросишь?

      – Нет, глупенький, никогда.

      – Даже если узнаешь что-то нехорошее обо мне? – Отодвигая от себя, хватаясь цепко за запястье, не сильно, но так, чтобы в случае чего можно было не дать ей убежать.

      – Адриан, я и так обо всём знаю, чем ещё… ты можешь меня удивить?

      – Прям-таки всё и знаешь?

      – Ты меня пугаешь…

      – Но ведь это неправда! Ты видишь только обёртку.

      – А-ай! Отпусти! – Моментально меняя своё положение, Адриан скрутил ей руку, заставляя осесть на пол. – Что ты делаешь? Мне же больно!

      – Мне тоже было. Но как-то потом всё ушло.

      – Отпусти. – Катерина начала вырываться – это было напрасной тратой сил, а когда он поволок её к балкону, от одной мысли всё похолодело. Но сразу же девушка её отпрянула, находя другие причины для такого нестандартного поведения. Скорее, просто затронула одну из его болячек. Соболева никогда бы не подумала, что этот человек будет так себя невменяемо вести. Наверное, стоит поменять взгляды на его счёт.

      – Как хорошо, что ты живёшь так высоко. Десятый этаж помогает решить проблемы.

      – Нет! – Она снова предприняла отчаянную попытку вырваться; Адриану, видите ли, надоела эта борьба – резким движением уложил её на пол, а потом ногой со всей силой ударил в живот, на что девушка, скрючившись, закашляла, через мгновение рвота подступила к горло.

      – Тут уже ничего от тебя не зависит, Кать, – подходя к окну и открывая его. – Совсем уже ничего. Но, знаешь, ты была хорошей девушкой, как и Фёдор одно время моим парнем. Интересно вот так вот, вкушать сразу всё.

      – Кха-хка… твоим… что! Парнем?!..

      – Я даже сначала начал его ревновать к тебе. Да что там! Считал, что вы обо всём знаете, и хотите от меня избавиться, но как потом выяснил – ни черта подобного. И как я мог видеть то, чего нет на самом деле? Наверное, мне просто было скучно с вами.

      – Адриан, прошу…!

      – Да не проси, это не поможет. Я собираюсь от тебя избавиться. Мне свидетели не нужны. Сама понимать должна – оставлю в живых, вырою себе яму.

      – Я никогда…

      – Не придала б? Всё верно, оказавшись в таком положении, я тоже говорил бы подобного рода слова, призывая убийцу подумать.

      – Но я…

      – Достаточно, на меня это не действует. Ты ведь не первый человек, который умирает от моих рук. Вон, та байка, что я провёл целый день на работе и не знал о произошедшем с Фёдором – ложь. Я был там, и видел его последние минуты. – От перехода к зудящему рассказу, Адриану стало дурно, голова закружилась на пару секунд, ведь непросто так вспоминать злополучный инцидент с поездом. – Как он пытался спасти себя, но транспорт вынес ему окончательный приговор.

      – Ты был там… и ничего не сделал? – Соболевой было мучительно, живот разрывало адской болью, не позволяя ей делать лишних телодвижений, но более – от правды. Мир в её глазах разрушался. Она уже не думает о спасении, зная, что этого не будет, но, быть может, разговор по душам, в уходящие минуты, поможет ей пробудить что-то новое в парне? Единственное, на что она ещё была способна.

      – Я не смог. А ты смогла бы двинуться на помощь, посмотрев в эти глаза? – и ясной картинкой мелькнули два немигающих болотистого цвета глаза перед ним. – Нет, пошли прочь! – отмахиваясь от иллюзий, Адриан ударился сильно рукой об раскрытую раму, в этот раз морщись от боли, переключая своё внимание.

      Замечательный момент, чтобы ретироваться. И Соболева, потерявшая уже надежду, на негнущихся ногах, преодолевая боль, поползла, что было мочи, прочь; недолог был порыв.

      – Не уйдёшь. – Балановский, здоровой рукой хватая за лодыжку, тут же, предвидя удар пяткой, уворачивается, притягивая ногу к себе, и, следом, повреждённой рукой выуживая из кармана найденную в ворсах пола бритву, располосовывает ей хладнокровно икры.

      Кровь стекает на пол, но это не так важно, как в следующую минуту поднятое тело, исступленно кричащее, вылетает из балкона, пролетая этажи, разбивается, заканчивая свой вздох на асфальте.

      А времени насладиться кончиной не было – взволнованные люди начали постепенно собираться, послышались роптания у двери квартиры, – спасаться надо. Но сколько ж в этой комнате сейчас оставлено его отпечатков! А на самом теле! Плевать! Он выберется, определённо, полиции ему не видать! Сменит внешность, паспорт, на время уедет жить за границу, и пока всё не уляжется, будет сидеть, как мышка, продолжив встречать с будущей своей жертвой «смертельного расчёта».

      Адриан через пять минут выбежал из квартиры. Спустился вниз. При выходе из подъезда создал через дверь щёлку, в выжидании момента, когда люди, с охами и ахами акцентируют всё своё внимание (не смотря по сторонам) на неживое тело девушки, – и в это мгновение решалось многое, успеет ли он скрыться с места преступления, или судьба наконец-таки признает его виновным, отправив в камеру.

      Сердце застучало, руки вспотели – Балановский чувствовал свой конец. (ему кажется – или слышен приближающийся звон сирены?). Сейчас он в ловушке из-за собственной неосторожности, а выйти-то и нельзя, его одежда в крови – что подумают люди? Он убийца! А раз так, нет смысла ждать у двери людей закона.

      Полный вздох, шаг в сторону спасения (заключения?), ударяющий в лицо свежий воздух, и новое начало.