Текст книги "Ловушка для Сверхновой (СИ)"

Автор книги: Юджин Ваальд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Тоже мне планета земного типа. Это даже на Марс не похоже. На красной планете сила тяжести в два раза меньше, чем на Земле. А здесь в полтора раза больше. И даже физически сильного человека, такого, как я, усталость просто раздавливает. Атмосфера состоит из кислорода, метана и хлора – ядрёный коктейль, от одного глотка которого откинешь копыта.

Ужасно хочется пить, язык как наждак царапает сухое нёбо. И хочешь с вожделением не бурбон, не коньяк, а просто воду. Самую простую в гранёном стакане. Голубоватая жидкость просвечивает сквозь толстое неровное стекло и переливается всеми цветами радуги. И манит, манит сладостью и райским блаженством. И ждёшь избавления от самой страшной пытки, какой можно представить – мучительной жажды.

Два "Солнца" – одно лишь касается горизонта, как появляется второе, ещё кошмарней в той могущественной энергии, которую обрушивает на несчастных, кто посмел вступить на эту планету.

На экране, что проецируется мне на сетчатку, вижу, как падает процент жизненной силы моих ребят. Зелёные фигурки окрашиваются жёлтым, Мы уже потеряли двоих, ещё один явно готов лишиться последних сил. А посадочный модуль вон за тем холмом кажется совсем близко, буквально рядом, но я знаю, что до него ещё идти и идти. Вытаскивая непослушные ноги из вязкой песчаной трясины, проваливаться по колено, обливаясь потом. Он льётся потоком по лицу, обжигая глаза.

Вот наконец-то край холма, за которым посадочная площадка с модулем. Оглушает страшный рык, будто взревели двигатели космолёта.

На площадке резвится динозавр. Смахивает на Т-Рекса, хвостом-бревном разносит на щепки наш посадочный модуль. Лапами с тремя растопыренными в разные стороны пальцами танцует на кусках обшивки, шустро скачет по упавшим металлическим фермам. И кошмарная сила тяжести ему не помеха. От ангара – нашего дома осталась лишь каша. На милю разбросаны тарелки спутниковых антенн.

– А-а-а!

Слышу истошный вопль одного из пацанов. Он неосторожно встал на край холма и свалился вниз. Зверь замер, наклонив здоровенную зубастую башку, покрытую фиолетовой чешуёй. Дождался, когда несчастный скатится прямиком к нему. Схватил, подкинул вверх. И...

Погас свет. А когда вновь зажёгся, я и ещё два десятка моих ребят стояли внутри огромного пустого шара, где выкрашенные в чёрный цвет стены утыканы, как любопытными глазами, шестигранными отверстиями с голографическими проекторами и ещё какими-то приблудами, которые создавали всю эту виртуальную, но осязаемую, невероятно реалистичную реальность.

Пацан, которого "схватил" Т-Рекс, лежал на спине и не двигался, будто реально мерзкая зверюга прошлась по нему огромными лапами. Я оказался рядом, расстегнул облегающий костюм, поднёс медицинский аппарат. Сердце еле бьётся. Лицо бледное, как мел. Губы плотно сжаты, синие, как у покойника. В обмороке. Но укол из медицинского пистолета в шею заставил щёки парня едва заметно порозоветь. Он присел, быстро-быстро моргая, шмыгнул носом, машинально протёр рукой. Увидев рядом меня, постарался вскочить, но его качнуло, повело, так что он едва не упал.

– Командир, не выгоняйте меня из отряда. Пожалуйста... – голос плачущий, совсем пацан расклеился. – Я ведь раньше на Аляске жил. У нас там холодно. Переношу я жару плохо. Но я привыкну.

– Клаус, ты уже три раза тест провалил.

Сказал без всякого укора, стараясь держать себя в руках, хотя в душе кипела злость. Но не на Клауса, а на этого говнюка Моргана. Клаус Хоффер – неплохой пилот. Ну, не такой, как Ян Беккер, но вполне себе. Можно сказать, выше среднего. Но Моргану зачем-то надо, чтобы я проводил эксперименты над своими пилотами, готовить их для высадки на другие планеты. То покрытые льдом и снегом, где от мороза кожа обмораживается, будто обугливается, лопается эмаль на зубах. Или с непроходимыми джунглями, кишащими змеями всех размеров и цветов, от тонких, похожих на шнурки, до толщиной с бревно. А вот теперь планета – раскалённый ад. Да ещё кто-то из программистов, что работают на Моргана, соорудили этого фиолетового монстра. Идиоты, они просто издеваются над нами! Может быть, этому денежному мешку удовольствие доставляет наблюдать, как мы корячимся? Сукин сын, придушил бы, не посмотрел, что он наш самый главный спонсор. Урод, твою мать. Моральный урод, садист и подонок.

– Ладно, Клаус, посмотрим, – буркнул я. Обвёл взглядом ребят, перекатывая желваки. – Всё разошлись. Свободны. Оценки потом пришлю.

После душа я решил пойти в офицерскую столовую. Это проклятое ползание по песчаным барханам выжало меня, как лимон. В горле пересохло, хотя я успел хватануть виски, но готов был сожрать целого быка.

В столовой у нас уютно. Зал небольшой. Стена голубоватого стеклопластика, разделённая рамами из красного дерева, выходит прямо на лётное поле. Дубовые столы накрыты жёстко накрахмаленными белоснежными скатертями. С потолка из невидимых ламп льётся мягкий приглушённый свет.

Обслуживают нас хорошенькие официантки в голубых коротких юбочках, белых кофточках и кружевных передниках. Необходимости в подобной обслуге никакой. Но тут-то я совсем не против. Это поднимает настроение. Одно дело, когда приходишь в столовую и просто набираешь еды у автомата, и совсем другое, когда милая девушка поухаживает за тобой, принесёт, и с очаровательной улыбкой расставит перед тобой тарелки, которые сразу выглядят изысканными блюдами.

– Что господин полковник желает сегодня?

Рядом возникла наша новенькая официантка, азиатка с каким-то труднопроизносимым именем. Она говорила, что переводится оно с японского, как "цветок красоты". Думаю, родители польстили ей, но надо признать откровенно – девчушка была очень и очень хороша. Роста небольшого, но фигурка ладная, упругая попка. Свежая, нетронутая ни временем, ни пластическим хирургом, смуглая кожа. В разрезе блузки по-девичьи круто выпирает аппетитные груди. Хотя азиатки обычно плоские как доски. Но эта не такая. Сладкая девочка. Так бы и съел.

– Давай, Мизэки, двойную порцию фирменного мяса, гарнир там какой-нибудь, пару салатов...

– Десерт как обычно – клубничный сандей? А что будете пить?

– Чего не жалко, Мизэки. На твой вкус.

На круглом личике заискрилась улыбка, в уголках маленького изящно очерченного рта появились ямочки. Очаровашка. И улыбка такая хитрая, манящая, что захотелось утолить голод не только в смысле еды. Раньше Мизэки так не улыбалась мне. Или я не замечал. В последнее время мне совсем было не до личной жизни.

Девушка ушла выполнять заказ, а я обратил внимание на голоэкраны, на которых крутили новости. Журналисты, нацепив на лица лицемерные маски сочувствия, смаковали очередную трагедию – взрыв в телестудии, сыпали подробностями. Пять погибших, десятки раненных. Пострадала журналистка известного канала Эва Райкова. Я и без них всё это знал. Нортон успел прислать сообщение, что с ним всё в порядке. Боялся видно, что я разозлюсь и разнесу к чертям лагерь этого говнюка Макбрайда.

Артур рассказал то, о чем молчали журналисты и полиция. Зрительный зал был отделён силовым полем от того места, где сидел он и остальные гости. И взрывчатка, ударившись о невидимую преграду, срикошетила в зал. Поэтому столько жертв. Мерзко было то, что бомба нанесла электромагнитный удар по электронике – у людей отключились наноботы. И лёгкие ранения вдруг превратились в смертельные. И почему-то Артур переживал за журналистку, словно ощущал вину в том, что произошло с ней. Интересно, с чего вдруг он так проникся в симпатии к женщине? После гибели Кэйтлин, он словно отгородился от всего мира, ушёл с головой в свою науку, перестал делить людей на мужчин и женщин. А тут вдруг такой интерес?

Журналисты всех каналов, а их промелькнуло уже пара десятков перед глазами, вопили в один голос – террориста послала секта "Очищающий свет Сверхновой". Перед тем, как бросить бомбу преступник выкрикнул её лозунги. Беда в том, что охранники пристрелили его. А Макбрайд, появившись на одном из каналов, устроил пресс-конференцию и вновь открестился от террориста. Говорил спокойно и рассудительно. Взгляд из-под старомодных очков, которые делали его похожим на добряка-учителя, был снисходительный и мягкий. Мол, мы – мирные люди. Не хотим никому зла. И вообще, против насилия. Ну-ну, только идиоты в это верят.

Вон опять вылез на экран. Уже в какой-то ярко освещённой студии вещает перед битком набитым залом: "Дорогие братья и сестры, наша организация скорбит вместе со всеми о погибших. Помолимся за их души". Мерзавец и гребанный лицемер. Самое страшное в этих взрывах не мёртвые, которым все равно, и даже не их семьи, которые будут страдать, но время вылечит их. Самое главное это те, кто стал инвалидом, потерял руки, ноги, здоровье. О них всегда забывают, будто их и нет.

Как раз за экраном, где изливал крокодильи слезы Макбрайд, шёл повтор репортажа из взорванной студии. Выложенные в ряд в чёрных пластиковых контейнерах тела, развороченный потолок, кресла и стены, забрызганные кровью. И невероятная злость на собственное бессилие охватила меня. Так бывает, когда сталкиваешься лицом к лицу с чьей-то подлостью и думаешь – не может этот мерзавец уйти безнаказанным, кто-то должен его остановить. Людское правосудие или небесное. И ты сидишь и ждёшь, что сработает эффект бумеранга. Но добро не вознаграждается, а зло продолжает свой победный путь.

– Ваш обед, сэр.

Мелодичный голосок официантки заставил оторваться от горестных мыслей. Девушка ловко, с какой-то удивительной, лебединой грацией, расставила с подносика блюдо с жареным мясом, обильно политого подливой, пару салатниц, хрустальный графинчик с водкой и сандей в высоком бокале, украшенный свежей клубникой. Чёрт возьми, неужели, я все это съем?

– Спасибо, Мизэки. Составь мне компанию, – вдруг предложил я. – Выпьем. Давай. Своему начальству скажешь, что полковник попросил. Принеси себе тоже поесть и стакан.

– Хорошо.

Она сорвалась с места и через пару минут появилась с небольшой стопкой. Я разлил водку и тут же опрокинул свою в рот. Внутри меня так по-хорошему потеплело, что сердце оттаяло. Милая девчушка, не ломается, не кокетничает, даже не пытается заигрывать со мной.

– Господин полковник чем-то огорчён? Я могу помочь?

В нежном голоске я уловил реальное сочувствие, не жалость, а понимание. Голова как-то странно поплыла. Есть расхотелось, но я заставил себя придвинуть тарелку с мясом. Тупым столовым ножом медленно попилил на куски, положил один в рот. И не ощутил никакого вкуса, словно жевал кусок изношенной дряхлой покрышки. С трудом проглотив, вновь заполнил стаканчики.

– Этот поганец Макбрайд устроил терракт на студии. А там был мой друг. Понимаешь, Мизэки?

– Он погиб? – растерянно заморгала, личико у неё вытянулось, а шоколадные глаза потемнели.

– Нет, – помахал я головой. – Но погибли другие.

И меня тут прорвало. Стал изливать душу маленькой официантке, как самому родному человеку. Рассказывал о взрывах на космодроме, об авиакатастрофе, как я вытаскивал Артура из горящего самолёта. Графинчик опустел подозрительно быстро, и девушка сбегала ещё раз.

Сладостный туман все больше заполнял мозги, так что остальное я помнил фрагментами. Как поднимался, опираясь на хрупкие плечи Мизэки к себе в комнату. И рассказывал о своём детстве, об отце-деспоте и забитой матери, которая не смела возражать ему ни в чем. Как отец лупил меня почём зря за малейшую провинность, но я быстро накачал мускулы, и уже мог дать ему отпор и защитить мать. Маленькая официантка слушала мой пьяный бред без малейшего недовольства на лице. И чем откровений становилась исповедь, тем больше сочувствия появлялось в её голосе.

Потом я лежал расслабленно на кровати, на спине. Ощущал нежные прикосновения к голой груди, лёгкое дыхание, которое ловил, как свежий, пропитанный ароматами цветов, ветерок. И всё – полный провал в памяти, словно ухнул в бездну.

Очнулся от мерзких трелей внешней связи. Разлепив опухшие глаза, в щель между ресницами увидел над собой потолок, закрытый белыми панелями со встроенными лампами дневного и ночного света. Голова трещала невыносимо. Можно сказать, что вместо головы мне всучили пустой чугунок, в котором бултыхались остатки мозгов, и каждое их прикосновение к стенкам черепа, вызывало болезненную дрожь, от которого содрогалось всё тело. Тут же врубил процедуру очистки от остатков алкоголя. Постарался привести себя в порядок. Сел на кровати, застегнул рубашку, расчесал пятерней волосы, пригладил.

Мутный взгляд на голоэкран обнаружил там Нортона на фоне грязновато-белых, явно больничных стен.

– Шон, что с тобой? Ты пропустил два моих сообщения.

Кажется, в его голосе я не услышал укоризны. Скорее беспокойство. И лишь промолчал, сделав вид, что сосредоточенно смотрю на экран. Хотя его сильное мерцание, словно сигнал шёл откуда-то совсем издалека, с границы Солнечной системы, резало по глазам, вызывало тошноту.

– Случилось-то что? – поинтересовался я, стараясь говорить тихо, не двигая головой, чтобы не растревожить уже затихающую боль.

– Нужно, чтобы ты приехал сюда. В клинику Святой Терезы. Сможешь?

– Зачем?

– Эва пришла в себя и хочет рассказать кое-что о секте, о Макбрайде. И тебе стоило послушать. Это важно, Шон.

Тащиться на другой конец Мегаполиса жутко не хотелось. Но такой случай я не мог упустить. Если Нортон вдруг решил поделиться информацией, значит это очень важно.

– Хорошо, сейчас прилечу, – пробурчал я, растирая виски.

– Нет, Шон. У этой клиники нет взлётно-посадочной площадки ни для твоего космолёта, ни вообще для любого летательного аппарата. Приезжай на машине. Я передал тебе координаты.

Он отключился, а я решил пойти в душ. Мощные струи воды приятно массировали кожу, заставляя мышцы подтягиваться. Это окончательно протрезвили меня, ум вновь обрёл ясность, мысли потекли ровно и спокойно, как река на равнине. Странно, что Нортон вдруг решил вызывать меня в больницу. Он мог прекрасно передать мне всю информацию, которую рассказала Эва. Да и что это за сведения такие, о которых не знает полиция?

Вышел из душа, растираясь жёстким полотенцем, и взгляд зацепился за странный блеск. Сунулся под кровать – цепочка золотистого металла с маленьким овальным медальончиком. Мизэки оставила. Да, точно. Перед глазами всплыла шейка девушки и в ложбинке между ключицами маленький медальон с перламутровой голубкой внутри. Кольнула досада и стыд. Рассиропился перед девчонкой, пустил не только в свою комнату, чего делать не стоило. Но главное, в душу. Что я там ей наболтал? Если она пойдёт трепаться по гарнизону, будет хреново. И самое мерзкое, если она продаст мою исповедь журналюгам. Ух, они своего не упустят.

Надо бы перезвонить Артуру, мало ли что. Я вызвал интерфейс, набрал поиск и приготовился ждать. Ждал долго, нетерпеливо всматриваясь в карту, по которой ползала стрелка – искала Нортона. Странно, не нашла. Это насторожило меня. Я перебросил полотенце на спинку кровати, и лениво растянулся, заложив руки за голову. Мягкость матраса, включённого на четвёртый уровень комфорта, приятно обволокла тело. До вечернего занятия с пилотами ещё много времени. Но тут резкая трель радостно оповестила, что система всё-таки Нортона нашла. Вновь замерцала голограмма. Нортон выглядел ещё более озабоченным, чем прежде.

– Я так уточнить хотел, – я тут же придумал оправдание. – Мне сейчас приехать, или можно завтра?

– Сегодня! Сейчас! Шон, Эва может опять потерять сознание. Понимаешь? Ты должен торопиться. Всё. Бывай.

Он вновь отключился, а я забыл спросить, почему он всё-таки не может просто записать признания этой журналистки и передать мне?

И я решил не вызывать машину, а просто поехать сам. На байке. Раз уж такое дело и я не смогу воспользоваться моим "орлом", или какой-нибудь птичкой поменьше, полечу на средстве, которое для меня сродни летательному аппарату. Езжу я на нем редко, хотя люблю это дело. В молодости, лет двадцать назад, гонял по улицам Мегаполиса, как дьявол, не ведая страха. Это потрясающее чувство скорости, полное слияние с машиной. Вжимаешься в сиденье, вцепляешься мёртвой хваткой в руль, чем-то отдалённо напоминающий штурвал и вперёд, с ветерком. Адреналин заполняет тебя до краёв.

Когда мой инструктор по пилотированию, Хэнк Дисбет, которого мы называли "Мистер Нельзя", увидел, как я гоняю на байке, чуть не лопнул от злости. Устроил такую выволочку, что его ор слышала вся академия. Сказал, что будь он на месте моего отца, выпорол бы меня. Нельзя пилоту гонять на такой машине. Слишком схожа она с летательным аппаратом. Да вот только одна беда – взлететь на ней нельзя. А так хочется, так хочется оторваться от земли, потянув "штурвал" на себя.

Впрочем, в моей "конюшне" сейчас имелся шикарный аэробайк, на котором как раз можно взлететь. Смахивал он на касатку, выскочившей на миг из воды и уже готовой вновь нырнуть. Реактивный движок, на капоте – ночные огни-прожектора, пробивающие ночную темень на милю. Зверь, а не машина. Но для города не годится – шумно, опасно.

Поэтому полюбовавшись на мощный силуэт, я выбрал мотобайк автоконцерна Тесла Моторс – самой крупной компании в мире, производившая транспорт на любой вкус, но с электродвигателями. Раньше я относился к таким движкам пренебрежительно – ну на что может быть способен электромотор? Но потом были изобретены аккумуляторы на нанопластинах – потрясающе мощные и в то же время крошечные – их сделали по сути для военных, для плазменных бластеров, но потом решили, чего зря пропадает такая крутая вещь и стали устанавливать в машины, а потом и в мотобайки.

И вот такая штука ждала меня. Два широких колеса, соединённых каплеобразной выкрашенной в стальной цвет рамой из изогнутых плавных линий, и такие же рамы ограничивают кресло из кожи. Устойчивый, удобный, а скорость можно развить офигенную.

Загрузил в компьютер байка маршрут. Без него никак. Город накрыт хитросплетением туннелей из голубоватого прозрачного нанобетона, которые проходят между высоченными башнями и поднимаются до двадцатого этажа, а то и выше. И не заплутать в этом лабиринте очень сложно. Днём он выглядел как сверкающая на солнце паутина, а ночью, как рождественская гирлянда из ярких красных и голубых огоньков.

Я мчался по широкой бетонке, будто ножом разрезавшей серо-стальные остроконечные холмы. Врубил на полную мощь композицию "Нежный кошмар" группы "Сны Армагеддона", которая стала особенно популярной в последние годы. Разумеется, из-за того, что все люди на Земле осознавали, что конец света близок, но относились как всегда легкомысленно. Длинная, сложная музыка, сотканная из нежных переливов и оглушающих звуков глюкофона. Поначалу это кажется какофонией, но потом вступает солист – Николас "Скальпель" Боуи и соединяет в единое целое все звуки, а затем нарезает мелодию пластами, снимая слой за слоем. Голос у него потрясающий, октавы на шесть, а то и больше.

Ворвался в город, замелькал, слившись в единое месиво, оранжево-чёрный бордюр по обеим сторонам. А на периферии зрения развернулась панорама высоких башен делового центра, залитых кроваво-красным светом закатного солнца. То взлетал на самый вверх лабиринта, то спускался ниже земли, мчался мимо медленно тащившихся грузовиков и юрких маленьких электромобилей. Небоскрёбы сменились на слепившуюся в унылую массу многоэтажки. Затем и они исчезли. И теперь мимо проносились пятиэтажные из красно-коричневого кирпича дома с маршами обветшалых лестниц на фасадах, словно из двадцать второго века я попал на два столетия назад.

И, наконец, цель моего путешествия – между двумя домами с глухими без окон стенами, втиснулась клиника из грязно-белого камня. Я оставил байк на стоянке, удивившись малочисленности транспорта, и направился к входу, отделанного когда-то отполированным серовато-бежевым мрамором, уже потерявшим блеск от времени, покрытого паутинкой трещин.

Залитый ярким светом зал. Мраморный пол, скамейки по стенам. И пустота. Ни стойки, ни колоны с панелью вызова справочного экрана, как это обычно бывает. Я помотал головой по сторонам. Попытался соединиться с интерфейсом клиники, но безуспешно. Потом решил связаться с Нортоном. И вновь неудача. Это стало злить. Что за чертовщина, скажите на милость?

И тут пелена спала с глаз. Свет потускнел, пол превратился в плохо пригнанные друг к другу доски. А все помещение заполнили стеллажи с наваленными на них ящиками.

Из полутьмы шагнуло трое. Я резко обернулся и заметил ещё троих. В их руках проступили очертания автоматов-пулемётов. Ну надо же, шестеро на одного. Не слабо. Хотя радости мне это не доставило. Наоборот, обрушился душный жаркий стыд. Попался я так глупо, что даже не ощутил по-настоящему страха.

– Не хватайся за свой бластер, Андерсен, – один из троицы, тот, что был пониже в плечах, худой, но держался солидно, или скорее развязно, хотя оружия в руках не держал. – Здесь ничего работать не будет.

Голос незнакомый, а лица я не мог разглядеть из-за тусклого света, сочившегося с потолка из лампы с разбитым цоколем.

– Где Нортон? – спросил я. – Поговорить я с ним могу?

– Сможешь, – хрипловатым тенорком протянул с явной насмешкой главарь. – А где он сейчас? А хрен его знает.

Краем глаза заметил мельтешение – кто-то то выглядывал из-за стеллажей, то вновь прятался. Судя по изящному силуэту – девушка. Худенькая, небольшого роста.

Я медленно, так чтобы видела вся банда, расстегнул куртку, засунул руку во внутренний карман.

– Мизэки, ты оставила у меня свой медальон.

В грязно-оранжевом свете аварийной лампы сверкнула цепочка и серебристый овал с голубкой. Тень между стеллажами метнулась, отпрянула, словно я держал в руках гранату, а не изящное женское украшение. И весь пазл сложился полностью.

Главарь шагнул ко мне, вытащил из рук цепочку с медальоном и сунул себе в карман.

Скрип шагов за спиной, кто-то сильно схватил меня сзади, завёл руки за спину. Гудение электронных наручников, плотно сжавших запястья. Укол в шею, резкая боль, пронзившая голову. И обрушилась тьма. Вернуться к содержанию

Артур Нортон

Спящая красавица в хрустальном гробу. Нет, скорее мраморная статуя, творение гениального скульптора, закрытая пуленепробиваемым прозрачным саркофагом, чтобы время не разрушило её красоту. Вот такой я увидел Эву, когда меня пропустили в её палату. Девушке остригли роскошные волосы, смыли агрессивный макияж в стиле индейцев чероки. И перехватило горло от жалости, когда я увидел сквозь стеклопластик, как она лежит там, в этом коконе, такая бледная, беззащитная. Полупрозрачная сине-белая кожа, губы плотно сжаты, теперь они казались меньше, и совсем не вульгарными. Волосы больше не мешали видеть, как гармонично, естественно её лицо. Может быть, оно соответствовало золотому сечению, может быть нет. Я не знал об этом. Но если был бы скульптором, то Венеру, богиню красоты, я вырезал бы из мрамора именно с такими чертами. Выпуклые ровные треугольники скул, правильной формы нос, аккуратный рот и все это уравновешивал подбородок с милой ямочкой. Тело было погружено в какую-то полупрозрачную субстанцию, скрывавшую её наготу, но я видел абрис её длинных стройных ног и безжизненно повисших, но все равно невероятно прекрасных гибких рук.

А рядом с саркофагом на огромном экране, закрывавшим почти всю стену, высвечивались данные. Трёхмерное очень подробное изображение тела: кровеносная система, артерии, вены, капилляры, все органы. Все мигало, менялись цифры, бежали, крутились графики и диаграммы всех форм и размеров. Выскакивали какие-то показатели, в которых я ничего не понимал. Но все такое живое. Кроме самого главного.

Похожая на две половинки грецкого ореха крупным планом выводилась проекция мозга, но ни один участок его не был подкрашен жёлтым, оранжевым, красным. Все линии, которые рисовали мозг, были безжизненно синего цвета. Лёгкие насыщались кислородом, сердце исправно перекачивало кровь, ручейки которой разбегались по всем органам, поддерживая жизнь, возвращались к сердцу. Но мозг был мёртв.

Мне казалось, что вернулся кошмар годичной давности, когда я увидел в морге тело моей жены Кэйтлин. Такая же обнажённая она лежала на столе в прозекторской, и, казалось, спала. Но казалось, вот-вот проснётся, откроет глаза, легко вздохнёт. Повернёт голову, и её слабая улыбка зальёт мою душу радостью. Но нет. И тоска острыми клиньями вонзилась в сердце.

– Вы сказали, доктор, что мисс Эва может прийти в себя, – устало сказал я и сам ощутил, как безнадёжно это звучит. – Но я вижу, что система зафиксировала смерть мозга.

– Ну что вы. Мы вас не обманывали, – приятным бархатистым баритоном прогудел стоявший рядом молодой доктор.

Выглядел он так, будто сошёл с рекламы медицинских услуг. Роскошные бакенбарды обрамляли упитанное, со здоровым румянцем круглое лицо. Ровная кожа с приятным загаром, каштановые волосы густы и непослушны. Глаза ясные, живые, смотрит прямо и весь облик говорит, что он простой, хороший человек, который любит все радости, которые жизнь предоставляет ему, в меру, без излишеств.

– Я объясню, – продолжил он. – Тело мисс Эвы сильно пострадало. Все наноботы не просто пришли в негодность, они стали отравлять её организм. Но мы всё вычистили и запустили новых, которые восстановили её здоровье практически во всем.

Как он гордился этим. Как важничал. Словно реально сам всё проделал это с девушкой, чьё тело безжизненно просвечивало сквозь стенки медбокса. А что ты сделал, друг мой? Набрал нужные команды в компьютеризированной системе?

– Я не понимаю вас, господин Редмонд. Почему же не восстановили мозг?

Редмонд поднял брови, на его лице промелькнуло странное выражение, будто бы он собирался поделиться каким-то секретом со мной. И при этом совершенно бесплатно. И от того светился изнутри, как лампочка на двести ватт.

– Ну как, господин Нортон. Медстраховка мисс Эвы покрыла часть расходов. Это около пятидесяти тысяч кредитов. Ну, и ваши пожертвования...

Теперь передо мной стоял самый обычный бизнесмен, продавец услуг определённого вида. И на лице его светилась рекламная надпись: "Мы можем сделать за ваши деньги всё, что вы пожелаете. Не сомневайтесь, вы останетесь довольны".

– Понятно. То есть тех денег, что перечислил я, не хватило. И сколько стоит восстановление мозговых функций?

– Для восстановления всех нейросвязей около миллиона. Да... – он на миг задумался, будто включил внутренний калькулятор, чтобы уточнить. – Если точнее, то восемьсот девяносто тысяч. Мы обратились в благотворительные фонды. Но пока, увы...

Он развёл руками, и в этом жесте было столько равнодушия, что мне стало противно смотреть на его пышущую здоровьем физиономию. Какой смысл сейчас во врачах? Всё выполняют роботизированные системы. Врачи нужны лишь для видимости. Некоторые пациенты до сих пор не верят машинам.

– Почему вы не сказали мне об этом сразу, господин Редмонд?

– Ну, – кажется, он растерялся, сунул руки в карманы халата, нижняя губа дёрнулась в нервном тике.

Думал, наверно, что я предъявлю претензии клинике за растраченные деньги. Вчиню иск. Зачем было тянуть из меня деньги, если всё равно с официальной точки зрения Эва осталась мёртва?

– М...м...мы... мы думали, что сможем восстановить все функции, – наконец пробормотал он, и краска стыда от явного вранья залила его щеки.

Я размышлял недолго.

– Хорошо, господин Редмонд, я перечислю из своего фонда те средства, которые нужны для полного восстановления мисс Эвы. Всех функций её мозга. Сколько вам потребуется...

– Мы можем сделать вам скидку... – перебил он меня, его щеки и лоб залоснились от выступившей испарины, он будто боялся, что потеряет такую выгодную сделку.

– Нет. Я хотел узнать, сколько нужно времени, чтобы мисс Эва пришла в себя?

– После перечисления аванса, два, максимум три дня, – он быстро успокоился, и даже на полных губах появилась довольная улыбка.

Я рефлекторно бросил взгляд на экран, где всё также крутились диаграммы.

– А какова вероятность, что это произойдёт?

– Ну... – он задумался. – Вероятность большая. Но, если мозг мисс Эвы оживить не удастся... Ну, тогда мы вернём вам деньги. Вот и всё. Ну, кроме аванса.

"Вернём вам деньги". Как будто меня интересовало именно это. Я так далёк от нанобиотехнологий, что совершенно не представлял, какой станет Эва после этих манипуляций. Вспомнит ли меня? Или, возможно, её оживший мозг станет "чистым листом", как у младенца и её придётся учить всему заново.

– Хорошо, – я сглотнул комок в горле, вздохнул. – Сообщите мне, когда всё закончите. Деньги я перечислю сейчас же.

Редмонд совсем расслабился, ловким движением фокусника вызвал интерфейс, и я оставил электронную роспись на бланке.

Мне очень хотелось вырваться отсюда, из этого такого, казалось бы, идеального помещения. Светлого, тихого. Где стены отделаны панелями из приятного глазу пластика цвета топлёного молока. Воздух свежий, стерильно чистый. А свет неяркий и не режет глаз.

Распрощавшись с доктором, быстрым шагом я прошёл коридором, миновал стойку администратора, где скучала полноватая дама в белом халате и шапочке. Дверь разошлись с тихим шелестом пневматики, и я оказался в живописном парке, который ограничивали со всех сторон, словно крепостная стена, высокие корпуса клиники. По краям дорожек, расчертивших парк на идеальные квадраты, шумели раскидистые платаны, темнели кипарисы. Пробегал ветерок, трещал веером пальм. В сопровождении медсестёр в белых халатах прогуливались пестро одетые пациенты. В центре, в круглом бассейне медленно проплывали серебристые карпы. Поднимались к поверхности воды, лениво раскрывая рты, хватали мошек, которых стайкой выпускала автоматизированная система. Казалось, я попал на какой-то роскошный курорт.

Сверху пятиугольник из корпусов закрывала полупрозрачная крыша. Она спасала от смертельной жары разбушевавшегося солнца и в то же время впитывала энергию нашего светила. Всё здесь казалось на удивление рационально, продуманно, гармонично. И скамейки, выкрашенные в приятный голубой цвет, и тренажёры, и высаженные на клумбах яркие тюльпаны – жёлтые, красные, фиолетовые. Но мне жутко не хотелось здесь оставаться хотя бы на миг. Особенно раздражало назойливое жужжание камер охраны, которые стайкой кружили над этим раем и зорко следили за всеми.

На выходе из медцентра меня вновь просветил оранжевый свет сканера, и я наконец-то оказался на улице. И тут на меня обрушилась мощь солнца, так что перехватило дыхание, пришлось надеть солнцезащитные очки, перчатки и натянуть кепи с широким козырьком поглубже на голову.

Теперь надо было добраться до моего флаера, который я оставил на закрытой стоянке. Через пару минут по одной из длинных лент, причудливо переплетённых меж высоких башен, спустился поезд на магнитной подушке, гостеприимно раскрыл двери.