Текст книги "Покупатель пенопласта"

Автор книги: Яков Сычиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

***

Женщина в кожаных дермантиновых сапогах и дешевеньком пальто. Нагнулась подняла монеточку, сухая, обтянутая кожей рука спряталась за искусственным мехом в рукаве дешевого пальто; переждала время, открыла дамскую дермантиновую сумочку, собрала рублики в неё; на лице спокойствие сохраняя, вышла на следующей станции.

***

Каждое утро Филимон, отправляясь на работу, проходил палатку с мороженом Баскин Робинс, мало кто в Метро-городке ест такое дорогое и невкусное мороженое, но палатка неизменно стоит вот уже третий год, но только недавно стала она для Филимона чем-то особенным: с тех пор, как появилась там, в маленьком квадратном окошке, белобрысая головка миловидной тверичанки, работающий в Москве вахтовым методом. Все предыдущие продавщицы не привлекали Филимона и только эта чем-то заворожила неизменно каждое утро она сидела внутри своей коробки посасывала мороженое, сильно причмокивая и читала Дарью Донцову, хоть это и страшно запрещалось руководством. Возвращаясь вечером с работы, Филимон всегда подходил и заказывал у тверичанки рожок с двумя шариками, в этом видел он намек и фаллический символ, но тверичанка ничего не видела. Она выполняла его просьбу, давала сдачу и, не взглянув ни разу на Филимона, снова принималась за умопомрачительную Донцову, смаргивая с глаз сон и отхлебывая кофе. «Почему она ест мороженое только с утра? − размышлял Филимон перед сном. Ему снилась каждую ночь посасывающая тверичанка, кабинка с мороженом, путешествующая по галактике, и в ней они, Филимон и белобрысая продавщица мороженого, у каждого в руке по рожку с двумя шариками (фаллический символ), а овевают их ноги довольные с эскимо дети, лица их улыбчивы и чрезмерно довольны, они облетают солнце и солнечные системы, пролетают Метро-городок и машут всем рукой, и шлют им по воздуху брикеты в шоколадной стружке. Утром Филимон просыпался, шел на работу и снова видел посасывающую прозаично головку в развеселых цветов палатке с мороженом, вздыхал и прыгал в трамвай не думая, когда закончится ее вахта и сядет ли она сразу после того с сумкой-тележкой в поезд до Твери и уедет ли к своему усатому мужу тверцу и детям тверчатам.

***

Американец

«На ваше поколение война точно придется, − кричал во всю глотку командир, − коли его Иванов, сукин сын! Залп по Америке, сукины дети! Бегом, бегом, бегом!»

Валясь мравьями в окопы, из окопов обратно, бегом до цели, в соленом липком поту и грязи, так весь год они ненавидели американца, идущего на них войной.

***

Была одна деревня, то ли Хомутовка, то ли Комаровка. И было одно лето, и девочка Маша. Мы играли с ней на пустом поле в заброшенном старом заржавленном тракторе, прятались там от дождя и от солнца; у дедушки моего окотилась кошка, не помню, кто из нас предложил таскать с собой народившихся котят, возможно, эта забывчивость не случайна. Как бы там ни было, два маленьких шерстяных комочка оказались в наших сердобольных грязных ручонках; мы долго играли с Машей в «отца и мать», укладывали наших деток спать в тракторе, завернув в найденные тряпки. Когда я вернулся с ними домой, то обнаружил за ними полную «недеяспособность»; тогда я отнес их показать деду, на что он громко сказал: «Конечно, вы им шейки-то посворачивали!» Так закончился наш первый и последний с Машей родительский опыт.

***

О ком писать? О мужике? Едешь вот в поезде с таким мужиком и выслушиваешь мытарство его: из деревни в Москву на заработки и обратно. Да нах… он нужен вместе со своими проблемами?! Человечество как объект наблюдений мельчает; своими выпуклыми прыщами-личностями все больше становится оно однородно и безобразно; люди ждут все какого-то зверя, антихриста, не понимая, что, простите за банальность, зверь живет в них; и такие социальные эксперименты как войны и революции показали, что самое человечество и есть зверь, только зацепи нужные струнки, и завоет оно как зверь и зарычит. Вот, к примеру, сердобольный продавец в киоске; вы у него одно спросите, а он вам свое: ему продавать надо чтобы не случилось; и что, вот такой вот, заставь его, не будет вырывать ногти родной матери? Да побойтесь бога, еще как будет! Звери, звери, а не люди; и едут в общем вагоне (каждый в своем индивидуазированном мирке) и думают про себя: «Ну, по крайней мере, я-то не быдло». Кто-то давно понял, как укрощать этого зверя, пока все обсуждают: хороший президент или плохой. Он не тот и не другой, он такой, какие вы: нравится вам быть православными патриотами? Пожалуйста, вот и президент это поддерживает! Хочется либеральничать, так и президент разве не либерал? Очнись, звероподобное пожирающее себя с хвоста человечество…

***

В наш век писателем быть пошло: это значит быть зверем, подающим надежды стать человеком; быть штукой на фоне мелочи, фиговинкой… Советская литература хотя бы вооружила маленького человека винтовкой и штыком.

***

Модная тема в среде литераторов: зарабатывать на графоманах, скидывающихся на книжку; мой знакомый предлогал мне. Он оплыл, с него течет сало.

***

Как работает религия, простой пример. Едит дядя в метро, у дяди из кармашка выпадает на сиденье шоколадка, он выходит на своей станции, не замечая пропажи, а на его месте появляется мама с ребенком; ребенок тянется к шоколадке, думает: наверно, кто-то потерял, а я съем. Но мама говорит ему: ты что, ты знаешь, какие бывают колдуньи, они специально подбрасывают в метро шоколадки, а у мальчиков, съевших их, отрастают потом рога! Дело сделано: мальчик никогда больше не возьмет брошенную шоколадку, потому что не может проверить, правда или нет, есть ад или нет.

***

Может, ваше произведение в интернете и хорошее, но значение это никакого не имеет. В помойке тоже может быть что-то съедобное, но не бездомный искать туда не полезет; и книгу он пойдет выбирать себе на книжных полках магазина, а не полезет за ней в помойку. А вы, за неимением доступа к витринам, выбрасываете ваше детище на помойку, в надежде, что кто-нибудь полезет и подберет. Ну, разве что сетевой бомж какой-нибудь.

***

С тобой который год встречаю утро я,

Притихший шепчет телевизор – в новостном полубреду,

Во всех делах лакеи Путину шлют попутного,

А я походкой сонную в туалетную бреду.

И в рамках нашего забвенья,

Мещанской роскоши дурной,

Лукаво, словно привиденье,

Ты прошмыгнешь туда за мной.

За мной ты спустишь по-второму

И зажурчишь струей иной,

А я пока сготовлю нам с тобою

Яичный завтрак с ветчиной.

***

Стоит солнцу разок не взойти по расписанию, и все верующие выбегут из храмов молится Солнцу.

***

Русский бунт, по Пушкину, бессмысленный и беспощадный. Он такой, только потому, что народ быссмысленный и беспощадный. Выйдите на улицу, зайдите в метро, что вы увидите? Народившиеся люди, живущие без всякого смысла и пощады друг к другу. Живущий бес.

***

Во мне поселилось нечто чужое, иногда оно захватывает тебя полностью, и ты живешь и думаешь, как оно, и делаешь, что оно велит; потом, удовлетворившись, оно отползает, оставля тебя голым в луже своих испражнений. Мерзенькое, гаденькое нечто отползает скользкой ящерицей; потом ты ходишь, себя стараясь забыть и не думать о болезненной пустоте, оставленной тебе этим «нечто»; выжратым им куском твоей правды, совести, души; читаешь богословские книги, поешь советские песни, забывая о своей маленькой тайне, хранящейся вами сообща.

***

Посетив очередной рок-концерт, стоя в углу и прислушиваясь к звукам перегруженной гитары, оглушенный усиленными микрофонами, барабанами, срывающимся на фальцет голосом, – я вдруг понял, что даже смешно было бы сравнивать, находить на что это похоже, что откуда. Одни ритмы и рифы, один транслируемый поток рок-сознания; мне показалось, что все это костюмизация, маски; они все должны быть врачами, космонавтами, зачем им эти погремушки, эти гитарки, косухи, маечки, кеды? Это нельзя считать искусством, это площадная музыка для толпы, стимулирующая и поощеряющая их низменные инстинкты; ничего не изменилось со времени площадных шарлатанов. Натравили детей на родителей, рок науськивал: отберите у своих родителей права на себя, они отвешивают вам подзатыльники незаслуженно, по какому праву, кто они такие? Убейте себя и родителей. И вот родители повешены в подвале или на чердаке, а дети до сих пор играют в индейцев, дети не выросли, хотя размножаются; и их новые дети влезают в их разношенные косухи и дырявые кеды, достают с антресолей папину гитарку, поебывают струны, и все начинается заново.

Барабанщик – скоморох с бубном; а стоит сказать им, что их кумир не настраивает гитары, так дети кричат истошно: наше, не замай. И когда только общество стало ребенком, ребенком, с которым тешутся, поощеряют его склонности, не отбирают игрушек. Дети цветов, Секта Америка, общество детей на скейтах и самокатах, не отобранные во время игрушки могут сделать из человека вечно играющего, управляемого и послушного, капризничающего… Иногда, тихо в уголке, людям хочется видеть себя героями с гитарами, а не ряжанными в косухи мастурбирующими юнцами. Но родители повешены, дети не выросли, способ отдыха не изменился, вне рок-потока они просто лающие собаки; славяне изменили себе, своей культуре, и из фаллической песни изьяли плодородие, оставили один животный секс.

***

Женщина она вагинонаполняемая, суй ей грех в дырочку.

***

Каждое утро отдирая от подушки мозги, Иванов чувствовал себя криминалистом.

***

Мне нравится только ранний Филлини: начиная с «8,5», с фильма о режиссере, который не знает о чем его фильм, он все последующие картины снял про то же самое. Кустурица взял эту эстетику хаоса, окутав им сюжет.

***

Иван Иваныч пришел в клуб… Нет, не буду я прятаться за Иван Иваныча. Я, это я пришел туда… девочка со стерпким запахом сока, вперемежку со сладкими духами, она, конечно, откажет.

***

Стадо ебанное православное, что ты смотришь, народ оскотиненный? Здесь, в Москве, не так заметно, пей, гуляй, веселись, белый свет; где-нибудь в селе неприметном нынче бабушка не заплатит за свет.

***

Тапочкина просыпалась, рука ее незаметно для нее самой скользнула под гладкую ткань трусиков, и пальцы легли, тронули свалявшиеся заспанные половые губы, узелок половых губ; смущенная животным автоматизмом своего чувства, она распахнула глаза и отдернула руку, взяля с тумбочки очки и надела, включила «Битлз».

***

Молчаливый был, а как выпьет, шутки сыпались, как пуговицы с порванной рубахи.

Лицо изъеденное пороком.

«Что ж, на похмелье себе заработали».

***

Мама, нету солдатов, убили солдатов, пираты врываются в город.

***

Пришел и заснул, счастливый; открыл окошко: собаки только могут разбудить утром; хозяева собак срать выводят, и они лают от радости… Горячая мокрая жирная добрая жещина, иногда так и хочется вскрыть голову и распутать там ниточки; машинально ощупываешь голову, ищешь место сцепления, подковырнуть бы, открыть черепную коробку и поправить все там себе, привести в порядок мозги.

***

Д. Быков – это чирий на спине русской литературы, по всем карманам распиханы обрывки заученных фраз из чужих обворованных книжек.

Поэтому так и разжирел, впитывает все как губка.

***

Человек так устроен, молодой человек; дай ему конфету в школе узаконенно, «обязательно для всех», – откажется; если из-за угла, из-под полы предложут ему дерьма на блюдце, – возьмет да еще и блюдце вылижет.

Предложи им Маяковского, Достоевского, заворочают прыщавым носом, захотят любого дерьма зарубежного, лишь бы не из маминых рук; все эти пьяные бунтовщики 90-х, в них просвечивает жалобка, крик навзрыдный обиженного щенка, писк и рев пьяной в зоопарке, не приученный к горшку обезьяны.

***

С ножом бросается на бога; надо быть фанатом, солдатом идеи, чтоб воротить насущным, видимым. Говно в прорубе, ни о чем, ни при чем, от всего отрекается, фыркает, находит изъяны, прорехи, нет у него надежного материала для дела, поэтому нет и вдохновения, весь он в прошлом, а в будущем его нет, в настоящем и будущем все для фанатов приемлющих без разговоров новое.

***

Недонаселение. Я забываю даже женщин, с которыми спал, если не записывать; классика заторопилась в начале двадцатого, заскокакала перед пиздецом.

***

Стиль озарной, беглый, обегающий предметы, лица, события; ритм летящий, сквозное стремление прошить пространство романа; пишет так, что так и хочестя одернуть, хватит поясничать, говори нормально, совсем не как переводная «сурьезная».

***

Совсем не так, господа, позвольте вставить свои разъяснительные пять копеек. Валяй, Ванька! В Людмиле Менделеевой, дочери Того, Александр Блок вместе с друзьями-мистиками (пиписьтиками) Серебряного века, Белым и Соловьевым (племянником всего лишь) видели воплощение Софии, премудрости божьей; боготворили ее, и поэтому он, Блок, не удостаивал ее удовольствия спать с ней и ходил к проституткам.

Нет, мое мнение будет диким, но я не принимаю их этого исскусства, они, на западе, породили фашизм, а потом сами же его мусолят в киношках; и, дескать, выпутались, отреклись, абстрагировались, а я не верю; им дай волю, завтра же снова пойдут на нас войной, снимая новые фильмы. Дрянь вся эта их философия, высморканная из нашего Достоевского.

***

Есенин с Маяковским не представляют собой Серебряный век. Сологуб, Блок, В. Иванов, все они мистики, все в предощущении Нового Страшного; и мистицизм продиктован их страхом перед Новым Этим, невместимым в старые чехлы понятий; страшно для них то что непонятно. Маяковский с Есениным же сами это Новое, лезущее из вне кошмарным сновидением, сами есть Новое Темное Явное.

***

В этом отношении справедливо выражение (поговорка): не так страшен черт, как его малюют. Ибо сами полегли под колесами грядущего.

Русский язык сложен, дети. Вот, например, предложение. «Я не хочу быть в этом обществе ни кем». Напишем «никем», слитно, и получится, что я кем-то обязательно хочу быть, хоть кем-то, а если раздельно, то выходит, что я ни кем в этом обществе быть не хочу, ни тем, ни этим, ни тобой, не им, ни собой – ни кем.

А ты знаешь, кем ты хочешь быть? – спрашиваю ковыряющего ручкой ноздрю.

***

Уж член тебя мой не коснется боле,

постигло половое горе,

не светит мне место

под солнцем, увы,

разорваны узы,

лежат детородные уды.

***

Книжку купил на Арбате, где Белый жил, что символично; его самого тянуло к огню.

***

Анна Шмидт; отвратно сладкий запах душисто надушенных подмышек женщины сорока с лишним лет; многим претит, что он изобразил их во всем своем человеческом, с кривляньем, вертеньм, ужимками, хихами, гаками, сморканьем, пыхами, вздохами; они лишились своего наносного, своего фантомного представления о себе; занавешанные гробами собственнных иделогий. Белый обезоруживает; им кажется, что ущемляет. Лев Каменев да другие; а по мне, – абсолютно адекватный в своих оценках. Его Величество Хаос. Из братии чудаков, к коим принадлежал успешно.

***

Я смортрю, не бабушки ли мои сидят; нахмуренно-грозное, нехотя готовясь двинуться свирепо к краю скамейки. Черта, не в силах справиться с болтливостью, доводишь ее до самопародии, кривлянья, распущенности; со слезами раскаянья.

***

В гробу своей идеологии.

***

Живя жизнью тихой мирной: здесь книжицу купил, там посидел-поклевал; поэзией своей он впитывал, проницал и проецировал пороки других, по-скоморошьи указуя толпе на их проступки в припадке, в пляске, в агонии стиха.

***

Есть самки для размножения, есть мясо для утех. Грех, стерх.

В ней пидора не признал я сразу,

Не знал, что зрение так меня предаст

И что со мною в постелю ляжет

Не девушка, а скользкий педераст.

***

И шершавые руки ко мне ты поднес,

и пахнуло забытым запахом солнца,

и опилками с сеном, и немного навоз…

мне махнул по ноздрям…

кольца, лучи, и красную больную голову в облака ты унес.

***

Фон Клейст, я понял цену слову для человека простого; оно может воздвигнуть в душе его принцип, а может распустить его; когда-то я писал, что хочу переспать с читателем, теперь я желал бы упасть перед ним на колени, чтоб вымолить прощенья за все то зло, причененное ему писателями предыдущими…

Каждый сам решает, кем быть ему: вещателем или вешателем, вешать людей, которых слово твое привело к гильятине; вешать на уши лапшу им, распускать, внушая праздность в мысли или спасать их?

Коты и коды

«Холуи, ватничек нагладили, да?»

С.П.

Теплый комнатный вечер. Сегодня я, как обычно, гнал, терпел и ненавидел, а еще дышал, топтал и что-то там еще, о чем, конечно, ты вспомнишь и без меня, о, мой всеславный читатель; и вообще мне не стояло отнимать у тебя время, чтоб довести это до твоего сведения. Все со мной и так понятно.

***

«МЦК» плохо тем, что мозг в нём не отдыхает совсем (если не пользоваться берушами): какую-то лажовую информационную жижу льют в уши постоянно, при том сначала по-русски, потом по-английски, на французский бы еще перевели, европейцы хуевы! Еще это с таким выговором блядским, как будто ему нос прищепкой зажали, о, плебейское просвещенное общество! И я все чаще вижу совсем молоденьких ментов (девочек и мальчиков), руки их крепко будут сжимать резиновые фаллические символы (сразу видно, кто здесь кого прёт и кормит, и где альфа-самец), они, наверно, ебутся между построениями, и рожают все больше и больше…

Тише, мент рождается перманентно, мент перманентно – это рифма будущего – успешного русского колониального будущего.

***

Решил попробовать на вкус половые органы этого города: купил шаурму – никакого вкуса. Никогда нельзя брать скоком шаурму в большом городе; нужно принюхаться, присмотреться сперва хорошенько к этим маленьким, как какашки, мясным кусочкам.

***

Сейчас откроют двери вагонов, и брызнет она – сволочь.

***

Такой осени лишаю себя

***

И вот я съездил в Абхазию. Жизнь разделилась на доабхазский и послеобхазский период. Отчего – не скажу. И вообще никакой выспренности, романтики и трагичности не будет (последней, впрочем, не избежать). Ибо я как заправский обыватель говорить буду об обывательском, о том – как и чем набивать кишки. Так вот, с этой точки зрения, минуя горы, красоты, женщин, море и прочее, после поездки в Абхазию, по возвращении в РФ, попадаешь прямиком в продовольственный Ад. В Абхазии одно – «Сухумское» – пиво, но оно идеальное; здесь, в Московии, его тьма, но среди него нет ни одного настоящего – одна голимая спиртяга. Найти то самое, как говорит мой товарищ, не хватит печени. Еда – отдельная статья. Если вы попробуете однажды настоящий хачапур, то от палаток с шаурмой и прочем дерьмищем в тесте вас будет воротить за сто метров до оных. В Абхазии несколько сортов сыра, но они идеальные, и не нужны никакие импортные изыски.

В общем, пиздец, господа

Жить, конечно, можно и здесь, заскочить в «Красную икру», заказать винишка, устроить праздник молодого вина, но тоска по Абхазии неутолима, и дело даже не в кишках.

P.S. Помнится, на злободневной Пушкинской площади была акция наподобие «Я Шарли», только плакаты держали (державные терпилодержалы) с надписью: «Мы любим хачапури!» Мудаки, вы не ели никогда ни хачапур, ни (на грузинский манер) хачапури! Бледные вы, бедные, бледнющие, въевропооконочные РФские поганки!

***

Над ритмами перекошенных крыш недостроенный высится корпус, обставленный рукастыми кранами в облачном сером небе.

***

Фил представляет собой мыслительную конструкцию. Все это напоминает вавилонскую абстрактную башню, которая рушится при первом контакте с реальностью.

***

В детстве меня учили не выбрасывать хлеб, доедать еду до конца. Она, наверно думала, что даст мне немного попыхтеть над ней и этим все и кончится, но я привык доедать до конца. Пот выступил у нее на виске, а я мыл и мял ее мягкое хлебное тело, всаживал в нее свой нож, резал по живому, ощущая, как она окончательно сдается и только тихо посапывает подо мной простуженным носиком.

***

В Абхазии большое количество самоубийц среди молодежи, в основном вешаются. Зачем в темном углу, в сортире, в бане с пауками, когда столько красоты? Разбегись и бросься со скалы вниз, какая красивая смерть! Почему же им перед смертью не до эстетики?

***

Я украл ее улыбку у камеры, не мне она предназначалась.

***

Я хочу перевернуть тебя, так просто хочу тебя, так

ворочая, как куклу

«Окей» сказала она мне русским голосом, смятым, подавленным, согласным уже на все, голосом

поняла, что халява не пройдет

увидеть Абхазию, и умереть.  Зачем малохольный Париж? Смерть в Абхазии, хачапури или хачапур?

***

Я никогда не говорю «Окей», я готов тратить в два раза больше времени, лишь бы не говорить этого слова (я и за слово-то его не считаю), я враг, фашист, антисемит, нетерпимец всевозможный, гомофоб и мразь. Еще плюнуть в свое отражение, чтобы вляпаться в штамп, в клиповый штамп.

***

Выцарпать на скале: «Смерть Иуде» и бросится; оставалась она одна, называл своей маленькой, и

как Есенин.

***

Только маленькое существо сдерживало еще, выбрал Абхазию, похмелье в Абхазии есть: проверено, оно даже может быть колоссальным.

***

Пензенские матом говорят нараспев: «Асфальт еще не промерз нихуя-я, к вечеру ебанет наху-уй!» Ритуально, напевно. «Инженер, еба-ать, да он что такое фланец не зна-ает!»

***

От онанизма Иван Иваныч хирел, а без оного херел. Так и метался между двух бедствий, по краям страстей.

***

Убегали от мента

я да ты, ты да я,

убегали все быстрей,

как два резвых, бля, коня,

убегали не стыдясь,

что другие не бегут,

ржали громко, спотыкаясь,

не боялись, что взъебут.

И гремели стеклотарой,

и воняли колбасой,

а ментяра, сука, пьяный,

все гонялся за тобой,

и за мной гонялся, сука,

пока в лужу не упал,

Там завыл он на старуху

И старуху испугал,

И скрутился он клубочком,

Под себя загреб листвы,

Беспонтовым пирожочком

оказался для страны.

А страна неслась по кочкам,

Как пизда, но только с ручкой,

И до ручки всех вела,

И до белой всех горячки,

И до белого телка,

но и мент не отставал, он в кармане пиджака таскал жирну колбасу.

***

У меня бывает очень злой взгляд; мусора останавливают меня, наверно, из-за него; сегодня я посмотрел в глаза попу, и взгляд его заметался, заползал по своей книжице. Может это был и не поп, а типа послушник, но мне какое дело, я смотрю в глаза блядей и попов одними и теми же глазами. И глаза блядей выдерживают (а то и еще больней кольнут), а вот попик православный не выдержал, заерзал по своей книжице, заискал ответов, а они все здесь, под ногами.

Вчера подвел замок, сломался, а инструменты все и вещи там, по ту сторону. Хорошо, выручили мужички с инструментом и умом; мы с ними замок сломали, и дело это отметили. Им вчера за часть работы перевели на карточку часть денег, и мы как раз выпили. Они собирались в «Жар-птицу», я говорил: мужики, просадите все деньги, но они, видимо, пошли. И сегодня не вышли, а я специально для них купил бутылочку. Но таков загадочный русский характер.

Еще хотел отправить сегодня подарок подруге, но денег немного не хватило, а баба в очереди сказала, что «она в очереди, но отойдет, потому что от меня невозможно пахнет», это произнесла она, закрываясь меховым воротничком.

Забыли, суки, такие слова, как «солдатня, матросня»? Скоро вспомните, я буду ебать тебя, сука, на твоей шубе и дышать в лицо разноцветным, по Егору, перегаром. Вспомните Иисуса Христа. Попики и батюшки.

***

«Я ему сейчас квадры вырву».

***

Ты думаешь, чем больше терпишь, тем лучше? Нет, чем быстрее покажешь, что ты живой, тем лучше; терпеливый – значит мертвый.

***

От той покорности, с которой произносят его обычно, слово «россиянин» насыщается новым смыслом. «Россиянин» становится снова русским; русская способность менять минус на плюс в словах.

***

Я не снимаю ответственности за написанное, все мое, но изначально было не мое, пришлое, я же чист был, как все дети, рос, вызревал, смотрел на мир одними вместе с вами глазами, впитывал в них. Зло вызревало вместе со мной, я понял, нельзя больше прятать его из-за каких-то моральных принципов, навязанных лицемерным обществом в угоду этого же общества, необходимо принять собственное уродство, мое отличие от других в том, что я говорю об этом серьезно, не эпатирую, не кривляюсь на потребу публики, это исповедь.

***

Классика вечна, но она навсегда в своем времени, для нас она всегда будет – нечто из прошлого, голос из прошлого, и дорога она нам только как голос из прошлого, нельзя творить классику, какой она была сто лет назад, будущее – классика, здесь и сейчас все, что так ненавистно глазам нашим и являет собой энтропию и деградацию – классика. Лучше будет потом или хуже для будущих поколений, это останется, будет классикой.

***

Давно пора уже выпустить из себя ад, хватит прятать его и беречь. Время выпустить свой ад, у каждого в душе живет ад, ему скучно в этой мясной конуре, хватит прятать его, пусть встретиться с другими адами, пусть вольется в общий наш ад, с человечеством нужно говорить на человеческом и о человеческом, хватит вранья и пастушьих идиллий.

***

Ебанутые бабы в шубках и с зонтиками зимой.

***

У меня нет денег, они мне не нужны, – звучит как молитва.

***

Интересно бывает поразмышлять над нравственными устоями постсоветского общества, СССР развалили, а с морализаторством расставаться не хотят, сидят на жопе целый день, перекладывают бумажки из папочки в папочку, продают что-то по телефону и еще, бляди, морали читают: «Ты чего курьером-то пришел, такой молодой? Ручками работать не хотим?» – «Да мне и ножками незападло», – отвечаю, а сам думаю: тебя ебет вообще, тебе курьер нужен или пенсионер с кардиостимулятором? Пенсионер бы тебя, наверно, сука, устроил; сидишь, жопу свою коровью наращиваешь, и еще место тебе в метро уступай потом, блядина, свинорылая! Напишут, твари, «частичная занятость» и «работа подходит для людей с ограниченными возможностями» и думают, к ним инвалиды в очередь выстроятся. Хотят, чтоб инвалиды у них по Москве носились, а ты охуел, пришел такой молодой?! Мне надо было, видимо, прийти на костылях и с перебинтованной головой. Сами объявления пишут, а потом кочевряжатся: инвалида хотим. Когда по пятнадцать заказов на день швыряют, с оплатой по сто рублей штука, без оплаты проезда и связи, это никого не ебет, совесть спокойна, а сточишь ноги по самые помидоры, инвалидом станешь, тогда и приходи на два дня в неделю за пятнаху, а пока ебашь за эту пятнаху как папа Карло, изволь уж, мил человек! И это происходит в стране, где одни охранники, торгаши и секретарши и никто из них никого не упрекает, а курьер – это вообще не работа, сказал один мудак, фраза из разряда: «А не стыдно вам, молодой человек, учиться в тридцать лет?» – изогнуло ее, тряхнуло судорогой раздражения, и я уже вижу, как она так же набрасывается, придя с работы домой на своего щемящегося по углам мужа, на своих задроченных учебой нервных и уставших уже детей. Да что же вы за фашисты такие?!

***

«Курьерка сейчас вся на «андройде»» – сказал тут один так, будто «курьерка» – это побегушки какие-то развеселые, а между тем работа она и есть работа, попробуй сам, потом пизди; сидит, сучара, на очке с утра до вечера и пиздит еще.

***

В общем, когда не хочешь встраиваться в систему: торговать, консультировать, наебывать, за это приходится расплачиваться жалкой, низкой зарплатой (извините, блядь, за тавтологию) и еще и выслушивать наставления от мудаков с жопами от усидки как у макак павианов.

***

И о какой еще сраной свободе вы все думаете, креативный класс, европейцы хуевы? Если человек с бородой вас уже не устраивает, почему вообще вы смеете брить всех под себя, стадо поганое? Если в каждом из вас живет и царствует фашист.

***

Мимо проехал красавец-трамвай,

Мужик кулаком бабе в ухо заехал.

С утра в голове моей черничный Карвай,

И сыпется мелочь в кармана прореху.

Люди ждут, идут и стоят,

Прыгают, катятся и падают люди,

И шапки зимние ушами торчат,

И во рту закипают от радости слюни.

Картонки, коробки, задницы, санки,

И сыпется шерсть от старой болонки,

Катаются люди на льдистой каталке

И льют на снег воду из ржавой колонки.

Убитые вечером радости дня,

Латает маманя коленки разбитые.

Мы будем кататься с тобой допоздна,

Ведь мы давно не дети наивные.

Мы знаем, что хуже наказания нет,

Чем исполнять других приказания.

И не сносить мне казенных штиблет,

Если не прав я в своем осознании.

***

По телефону завлекает сладкоголосая милая женщина с восточным акцентом, а встречает перед собеседованием запертая решетчатая дверь и быдловатый охранник с сомьим лицом позднего дауна, обращающегося к тебе тоном надзирателя. Несмотря на то, что прибыл я вовремя (с запасом), меня он предостерег торопиться и посоветовал подождать, пока все «стадо» соберется, а то для одного меня собеседование слишком жирно проводить (западло, то есть). Из-за решетки доносятся какие-то голоса по громкоговорителю, как это бывает в фильмах про тюрьму будущего, в общем, странно все это. Да что там говорить, когда элементарно не приглашают присесть в ожидании (там, впрочем, и негде), стой, как баран, и жди, пока вызовут. В общем, мне за решетку эту расхотелось, и я ушел, не дождавшись собеседования, и зря только потратил время на каких-то жутко загадочных козлов. Возможно, там режут и продают потом на органы в Израиль.

***

Сердце радостью обливается, когда видишь, что еще один небесталанный писатель постов на ночь (или с утреца, перед тем, как на работу выбежать), покинул знатную ниву сию, умолк. Еще недавно ты регулярно видел в ленте его пророческие послания, читал, вдохновлялся, поругивал, поощрял лайками и перепостами, и вот тебе раз – нету его, сбежал с синюшного поганого Фейсбука. И радостно, весело на душе, ибо одумался еще один (или одна, что реже), дернул себя за обезьяний хвост, пристыдился и сохранил недорастраченное сердце свое. Или взял хотя бы передых. Ведь нельзя же так конвеерно за шедевром шедевр выдавать, устыдитесь, граждане, это ведь… Я даже не знаю, с чем сравнить, со скрытой камерой в туалете? Как детей отучают грызть ногти, как отучают их тискать пиписьки, так и вы отучайте себя от вычурного этого онанизма: ежедневно залазить в безмятежно (обманчиво) синий океан ФБ, готовый поглотить вас вместе с вашими чувствами, что вы доверчиво волочете сюда в узелке своих мыслей, кривляясь. Именно кривляясь, потому что каждый здесь рано или поздно начинает кривляться, вставать в позы (хорошо, если не раком), напускать пафоса, серьезности, там, где ей не пахнет, или просто самоумиляться под шумок притихших комментариев. В общем, сплошное самолюбование и чрезмерно завышенный стиль, там, где сгодилась бы одна простецкая реплика подвыпившего обывателя, но лай лайков в ответ! От таких же непослушенцев с не отбитыми линейкой неспокойными руками под одеялом. Чтоб я писал сюда? Да упаси Бог! Чтоб и без того выпученный торчал из каждой строчки фаллос? Увольте-с.