Текст книги "Покупатель пенопласта"

Автор книги: Яков Сычиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Великие сыры

Иногда полезно общаться с проститутками (в презервативе), проститутка это то, что объединяет людей разных профессий и уровней: сегодня она под рабочим, завтра под депутатом, послезавтра под бандитом, а сегодня под поэтом. Так – с помощью проститутки – я узнал об одном депутате, живущем где-то в особняке за высоким забором, недалеко от Москвы. Суть его притязаний до жриц любви несёт весьма мирный и осторожный характер: член он в них не запускает, но при этом требует, чтобы его возили по дому, за этот самый член держа. Надо учитывать, что сам он дома всегда на роликах – обутый в них. В доме всё сделано под то, чтобы кататься: скат вместо ступенек на лестнице, пороги у каждой комнаты – на манер трамплина, так что можно прыгать. Все стены обвешены плакатами со спортсменами-роллерами и фотографиями с соревнований, в которых он лично участвовал. На роликах он, видимо, с детства; спортсмен, блядь, тот еще, хоть и бухает от скуки. Работы в госдуме никакой нет: приехал раз в месяц, посидел, 500 тысяч получил. Ну, что-нибудь крикнул там с трибуны – и домой. Платят тем, кто никуда не лезет, не рвётся работать. И берут на такую работу только через родственников.

Все началось для нее с кухни, тут он опрокинул стопку, закусил и приказал везти его в туалет, потом мыть ему член, потом опять на кухню – водку пить, потом он подрочил на раздвинутый ее анус и кончил ей на спину. С тем и отпустил.

***

С такими евреями, как Бродский, и русские не нужны.

***

Солдаты мылись после Бородина, теперь и помыться можно, и умереть не грех чистеньким.

Денис Давыдов – высшее существо жизни.

Моро бесславно умер, защищая дуру Александра Первого.

***

Дед Гоголя со льдом на глазах, ветер, вьюга.

ОАО "Навоз Парнасский".

***

Ты что? Я ж только время спросить? – А я тоже только в метро зашел, а мне на спину харкнули. (Мужик остервенело оттирающий куртку снегом).

***

Губы ее были узелком, и когда она говорила узелок развязывался и завязывался.

***

В самом слове «газета» уже заключена порочность, я не читаю газет.

***

Мы думаем, что жизнь это крепость, хотим верить в это, но жизнь это пропасть.

***

Идет девушка зевает, смотришь ей в рот, как в гнездо.

***

Если в глазах отражается душа, то в голосе человека она слышится, звучит, либо дрожащая как и сам голосок либо…

***

От нас требуют того, чего нам не дали, и кроют тем, что благородство должно быть присуще врожденно.

***

Стрелял на шаурму паренек с продолговатым, не здоровым лицом умственно отсталого человека. Он хотел забрать мою внутреннюю шаурму.

***

Серый асфальт посыпанный белым солнцем, северным, зимним.

***

Из-под полы подола торчала бледная нога в сандалии, мелко и редко покрытая волосцой.

***

Ломов не любил обживаться. Общага. Бросил рюкзак в угол и закурил.

***

Писателю и читателю давно пора сесть за одним столом и обсудить все накипевшое. Книга – это совместный творческий акт, писатель все равно что предлогает читателю переспать с ним. С кем вы спите, с Пошляковым или с Римой Дуриной решать вам.

***

В нашем городе окна трамваев на уровне деревьев, высунешь голову, бьет по лицу ветками. Зашёл дед, из лица его росли волосы. Одни волнуются, что сидят; другие сразу засыпают: так легче. Бабушка полезла спать на верхнюю полку.

***

Вытянутые по периметру кирпичные здания с дымящими трубами, общипанные редкие деревья; индустриальный район, дымный воздух, шлаки, зашлаченные злые люди, вечно серое заволоченное небо, мосты и дороги.

***

Изрисованные красочно стены надземной навесной модернизированной дороги, пробка, пересечение с железной дорогой, фургоны с хлебом.

***

На румяном советском фасаде расставлены квадратики окон, облупленное здание с башенкой, крошка кирпича, зияющие пустотой окна заброшенных зданий.

***

Блевотина примёрзла к бордюру.

***

Одновременный запах помойки и хлеба по выходу из метро. Торгуют пирожками, ворошит помойку дворник.

***

Худенький невзрачный мужичок стоял на остановке. – Здорова, Федька, слушай, это тебя я месяц назад здесь отпизженным видел? – Нет, я в этом году пизды ещё не получал.

***

Окропляли семенем лицо, прокляная тем самым жизнь и лик Божий.

***

У некоторых женщин пальцы такие грубые, что лак их не спасает, руки их выглядядт не лучше, если бы накрасили лапы шимпанзе; рядом со мной в метро сел священник, очень учтивый, осведомился у девушки прежде чем сесть самому, разрешения спросил, извинился предо мной за задетое колено. От него пахло какими-то маслами, наверно ладоном; в детстве я не переносил запаха ладана, у меня кружилась голова и начинало тошнить; и выходил я из церкви, и стоял на паперти, как нищий, лишённый права вступать в храм Божий. Когда он выходил я заметил что плечи его припорошены перхотью в целом он похож на служителя культа и на революционера одновременно что-то такое между Чеховым и Троцким.

***

С детства у Прокофьева было две страсти, это блюз и свиньи.

***

В моём дурдоме для тебя была отдельная палата, как и трапезная храма она была не для ритуала. Писатель и читатель две стороны одной медали, читатель и писатель; один читает, другой пишет; иногда мне кажется, что им пора встретиться и обсудить всё за круглым столом в кафетерии, все изыски и огрызки литературы, сесть, положив руки на стол, посмотреть друг другу в глаза и выложить всё накопившееся; читатель не любит набоковщины, не любит присутствия автора: автор должен как бы создать всё и уйти, никакого панибратства, читатель любит примерять очки писателя себе на нос и глядеть, как будто он сам все это создал; всякие обращения к читателю мешают, с другой стороны и они бывают уместны.

Если автор начинает выёбываться, то читатель бросает книгу.

Может случится так что вы не станете великим писателем, а прослывёте экзальтированным идиотом и мудаком. Не для себя, а во имя чего-то. Только так.

***

Помню, как мы гуляли с мамой и моими тетями, и они познакомились с другими тетями, и мы сразу пошли домой, и они готовили салаты, а я ползал меж их ног. В советское время просто было знакомиться с чужими тетями и сразу приглашать их в дом на салат.

***

Крестясь на византийские церкви империи.

***

Считается, что настоящий роман должен писаться от третьего лица, читатель не любит присутствие чрезмерное автора, не хочет смотреть на созданное не им – глазами создателя хочет, поэтому выгоднее писать от третьего лица, хотя нельзя сказать, что при этом способе автор совсем растворяется, он так же присутствует, только в виде такого играющего в солдатики дурачка.

Компания "Интер-почта" находилась в ангароподобном здании, в здании бывшего завода; вереницей тянулись из ворот муравьишки-работнички, охватывая лапами весь город живыми из людей лапищами, которые залезали в каждый офис; в основном, клиентами были офисные крысы, заполонившие бывшие заводские здания.

***

Аппетит на деревню у них большой, все они живут в городах, поднимаются домой на лифте, но писать почему-то хотят про деревню; при этом сами не всегда готовы ехать поднимать деревню, зачастую их ратование ограничивается покупкой дачек вблизи Подмосквья.

Кремль почему-то ассоциируется со злом, с путиными, с кремлядями, при этом сам кремль абсолютно независим от тех злых сил, приписываемых ему; вглядитесь в эти кирпичные старые стены, византийские башенки. Некоторые строения построены значительно позже и резко отличаются по стилю, как и храм Христа Спасителя от других византийских церквушек. Он построен в римском стиле. Знак рептилойдов – рогатый инок.

***

Погодкин. Мы приходили туда затемно…

И листья прилипли к асфальту плевками, тени деревьев, оград режут на квадраты фонарные косые лучи.

***

Лучше было бы размежёвывать рефлексию структурными текстами, сплошной словесный поток расхолаживает внимание, и интерес теряется.

***

Маленькие старые домишки с одинаковыми высокими окошками в ряд обступили ребристые позднесоветские многоэтажки более насыщенных грубых цветов.

***

Низкие двухэтажные, трехэтажные с покатыми из металла крышами, кое-где выкрашенными зелёной краской, иногда над ними хорошо просматривается небо, заволоченное тучами.

***

Самое страшное для него было, если сын его научиться мыслить, не думать, а мыслить; поэтому он всегда говорил «не умничай», и так отучил его от дум и мыслей.

***

Погода бывает хорошая и плохая, не грусти, почему не могут понять, что это может нравится? С натянутой улыбкой, а в глазах зиял ужас, как у бесноватого.

***

С детства мечтал стать тем самым «одним пропущенным террористом». Ведь они бывают?

***

Башмаков видел только роман о том, как создаётся роман. Уже был, критики скажут: это плагиат.

***

Чёртовы сиракузы, человек только начал говорить что-то интересное: «Я знаю что меня хотят убить, они пытались сделать это два раза…» Ведущий застучал по столу карандашом: «Вынужден остановить, никаких протестов».

***

Две бабки облепили витрину, как жуки.

***

Трясущаяся бабушка с пластмассовым букетиком в руках: «Купите цветочек, купите цветочек!» Но что я могу сделать, что я могу для нее сделать в пустом гулком зале станции метро, где слышен каждый редкий звук и фатально звучит: «Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Ад»!» И поднимается гул уходящего в утробу метро поезда, бесследного поезда, и снова тишина, редкий прохожий шаркает разношенной туфлёй, держа руку на пульсе.

***

Заговор в башне, редакция Ветхого завета. Театральное шутавство на Площади комиссаров.

***

Прочитать в глазах дальнего прохожего посмертный плач по себе.

***

Шут Филат Иван Шанский. Иисус Христос играет на псалтыре.

***

Это просто невыносимо сидеть под взглядами людей и думать, что всё обойдётся, что есть отступные ходы, есть ещё один путь, есть ещё время подумать. Однако это прекрасно сидеть и думать, думать и сидеть, сидеть и записывать в свой телефон, в свой телефон. Надо уметь читать в этих лицах далёких азиатсикх республик, сидя рядом с чистым комнатным мальчиком. Но уметь думать, как они, поварачивать шестерёнки мозгов в нужном направлении – рядом с тихим комнатным мальчиком, что трется о твой бок, будто бы зеленое доброе растение. Его нужно только поливать время от времени и пересаживать в новые горшки, в новые из разбитых тобой попьянки вдребезги старых. Дедушка сидит с бабушкой, а бабушка сидит с внучкой, а внучка сидит с жучкой, а жучка сидит с мышкой, а мышка сидит с Тишкой, а Тишка сидит с кошкой, а кошка сидит с мошкой, а мошка сидит с точкой.

***

Георгий Скрипов. Её прекрасное тело, словно самое вытаченное на станке ждёт его… Сашка Калмыкова, выйдя из пены душа… В полнолуние на жидовскую пасху мы с тобой встретимся, рождение богини из головы. Изборский кремль.

***

Мы с тобою уже не заснём,

До утра будем пялить глаза.

И холодным останется дом:

Мы в него не вернёмся назад.

***

Вы, конечно, знаете эти угловые места, на них часто спят аутсайдеры. Аутсайдеры, как водится, дурно пахнут; бывает, что угловые места ещё долго остаются окутаны дурным запахом, хранят его, после того как на них посидели или полежали аутсайдеры. Иногда, посидев на таком месте, запах пристаёт к тебе, прицепляется, приживается, въедается в твою одежду, и ты приходишь на работу, а тебе говорят: «В чём дело, ты что не ночевал дома? Тебя выгнала жена? Теперь ты бомжуешь?»

***

В трамвае целая симфония телефонных переговоров, высвечивается домашняя сторона жизни: быт выдавленный обстоятельствами – телефонным звонком – лезет своими пыльными кишками наружу; и хотя мы слышим, видим только одну сторону медали, нам ясно представляется вторая.

***

Навстречу шла ему девушка с носиком…

Что, разве бывают без? – скажет какая-нибудь б…

***

В переходах стоит ни с чем несравнимый запах Нового года.

***

Помнится, в детстве на огородах у меня был друг Кирилл, у него были грязные волосы, он был зазнайкой и бесстыдно обманывал меня, обещая ввести в тайное общество. В целом, он был похож на кучерявую залупу.

***

Созвездие «Ковш» потомки назовут (переименуют) тележкой в супермаркете. Тележка Большой медведицы.

***

Кусающий себя бесноватый иуда, поцелуй жала.

***

Плутарх – плут; семья прибывает в монастырь, монах переписчик берёт в помощники сына семьи, заговор в главной башне монастыря.

***

Цицерон Вран… Иоан, крест, распилен Иссаия в срамном месте на жидовскую пасху в полнолуние. Иоан съедает апокалипсис и вырыгивает новый.

***

Богослов, в начале было слово, Иоан один и тот же…

***

Из-за дальних домов выглянуло маленькое солнце, будто шарик, притулившийся к краешку многоэтажки.

***

«Про жидив не треба».

***

Ограждения в советское время делали, теперь нет, все распиздили; а Иваныч сохранил, выдаёт за деньги.

***

Сварог, Сварат, Шишу, Стрибог, 17 метров змей.

***

Снежинки гарпиями врезались в голую стылую кожу.

***

Сломанный телевизор. Делает ближе магнетческий бой курантов, и стрелки часов на циферблате, Путин вскользь, ад, пустота города на холме, власть… скоро выйдут массы и наполнят собой все, покорные массы.

***

За окном – ночь, только немой орёт, пьяный, и ругается на кого-то в пустоту, местный дурачок

Ночной дорогой в захолустную Купавну, обросшую, как грибами, магазинчиками «Дикси» и «Магнит».

***

Искариот Искоростень

Это не обычный роман, это драма, разворачивающаяся на страницах дневника, роман-вдохновение; здесь герой не следует одному выбранному сюжетному пути, но сам решает, что и когда думать и говорить; одно зависит от другого: сам герой, его мысли, рассказы и то объективное внешнее, что происходит с ним помимо его воли.

***

Сало, сталь, расплавленное, застывавшее на спине, ремни, недокрещение, бродячие сюжеты.

***

Как не тяжело это признать «Макдональдс» действительно объединяет людей: здесь можно увидеть общество во всех слоях: средний класс (недавно проснувшийся и ленивый за завтраком), бомжей, греющихся в углу, афферистов азеров, вальяжно занявших два стола у телевизора и цедящих беспрерывно кофе.

***

Комментатор футбольный, похоронный, есть русы, есть бусы в могиле, пробирается через заслон родственников на потеху, прокручивает снова и снова.

***

Белый пишет, как будто балуется.

Сосёт требуху половых губ, либеральничает.

***

Насилие у Шолохова.

***

Восхищают обывателя звериные повадки: сгрёб, закинул на спину, поволок инстинктивно, порывисто дыша, звериным голосом пришептывая.

Зачем читаешь? – А зачем ты дышишь?

***

Звериные жестокость, зависть, злость, любовь, как жалость, подавляется в звериной стае, двое на одного, издёвка, перехитрить…

Это наша прекрасная старина, это люди-звери, Шолохов – мизантроп; жрущая, хлюпающая, могут подумать: какие мы прекрасные, а он тут совсем о другом…

У Корнилова, дядя Шолохов, мысли в голове возились как мыши? Можно подумать, у Ленина, в его лысой башке сифилитика, мысли были светлее лампочки, роились, как пчёлы в меду? Зачем попа сифилисом заразил? Гундосый от рождения он был.

***

Презрение – моя религия, ненависть – вера, надежда – отмщение.

***

Всё, что становится наукой, обречено погрязнуть в теориях.

Проблески истины, ставшие наукой обречены на непознание.

***

Христос − это не одно смирение, это ещё и воля к власти – к власти над собой, без которой не над кем не возымеешь власти.

***

Попочный атлас

Посмотрел.

Если б эта была просто история про педика-музыканта, я б на него время не тратил, а так, в разбавленном виде – ничего.

Главное то, что молились богини, жили на острове, в «матрице», не зная ничего, а оказывается, что она была не богиня, а человек, который пытался изменить их мышление, и за это был казнён. Пожертвовал собой.

Можно подумать, что они пропагандируют Христа, но на самом деле под символом Христа они несут людям разрушительные идеи мультикультурализма и сексуальной вседозволенности − на смену традициям и семейственности. Несмотря на то, что американские полицейские стреляют чернокожих на улице.

Если им удастся всё-таки окончательно стереть все рамки и создать одно мировое правительство; посредством этой пропаганды окончательно сломать границы и объединить людей в одну бесполую безличностную массу сексуально озабоченных и управляемых скотов, то ловушка на этом захлопнется. Пропаганда будет больше не нужна, и будет что-то вроде того, что они придумали изобразить в виде клонов, то есть масса рабов с контролируемой рождаемостью, будет обслуживать массу хозяев.

Понятно, что обыватель, насмотревшись такого, не пойдет рушить какие-то духовные границы, усовершенствовать как-то себя духовно и физически, скорее, он просто поймет это как разрешение на что-то, что ему запрещает мораль, захочет попробовать себя в роли би-мальчика, или ещё чего. В правительстве будет видеть диктатуру. Зачем им бороться с чужими правительствами, когда можно натравливать на них их же граждан?

Интересно, как они делают из некоторых персонажей зверей. То есть дед, это фашист, притеснитель; при этом зритель даже не задумывается, а какого хера этот малец полез деда по щеке гладить, с какого вообще он решил, что тому это может понравится? То есть, делай, что тебе нравится, а на остальных насрать вообще. И после этого он ещё выглядит там таким обиженным правдолюбцем, погибающим за идеи свободы.

В общем, вся трагедия этого педика в том, что ему не разрешили трахнуть весь дом, включая домашних животных. Мулатка, это хорошо, но надо было ещё и деду засадить как следует, промассажировть ему геморрой его старческий.

Раньше это впаривали под предлогом любви, но теперь уже просто: ломай границы, и всё. Запрещают трахнуть деда, значит, они долбаные фашисты!

***

Забрасывая в очередной раз сумку в рентгеноскопический ящик, я представил, как засуну туда головой этого вчерашнего − синеблузого ныне − пролетария (который просто выполняет свою работу), подобью его для плотности ногами, чтоб влез целиком, и тогда можно облучать. Когда-нибудь.

***

Иван Иваныч бьёт свою жену сапогом. Семён Григорьевич лупит свою жинку ручищей. Глеб Петрович делает своей жёнушке куннилингус – либиральничает.

***

После нескольких месяцев безделья снова оно – серое будничное, в пузырящихся лужах, в пузырящихся лицах в метро, маршрутках и просто на улице; шаг инертный, глаза пусты, − беспричинное движение. Кажется, один вскрик один незначительный повод, и всё остановится, замрёт навсегда в этой унылой мятежной тишине полых сердец.

***

Январь стекает под колёса машин грязной жижей, комья чёрного снега разбросаны вдоль тротуаров, − унылая пора. В сером пасмурном небе копится не вылитая влага.

***

Плюнув вслед уезжающей электричке, увидел протянутую ко мне баночку «Активии». Её держал мужчина в очках, просящий на собачку. Оригинальность сего метода была в том, что сама собачка присутствовала лишь на плакате, который висел у него на шее. Жалостливая мордочка собачки и старое потёртое с обвисшими щеками лицо мужика давало странный контраст − хотелось засмеяться. С таким же успехом можно надеть на шею фото обескровленных младенцев.

***

О чём я думаю, когда читаю Тихий Дон? Долиберальничились, бляди! Штокманов, позасевших по хуторам надо было выковыривать по одному и давить как вшей, а не чмокать губами, шевеля усами.

***

Воевать за то, чтоб никогда на свете не было войны, что может быть абсурднее? Охотно вериться, что русский человек лучше верит в абсурд. Идти на брата и отца, чтоб не было войны. Никогда.

***

Что же ты, товарищ Шолохов, выводишь в третьей книги этого жида как нечто героическое? В первой было не так.

***

Беженцам с Украины дают нынче лучше, чем разорившимся москвичам.

***

А сегодня я видел сыры. Это были нездешние сыры редких пород. Я шёл мимо рынка и услышал этот зазывающий драматический бас бывшего оперного певца: «Сальце и колбаска домашние! Продукция фермерская! Всё чисто, натурально и вкусно! Заходи, мил народ! Отведай домашненького!» Душа моя свернулась и завернулась, захотелось вкусненького, и я потянулся на глас народный и забрёл в их ларёк, где и наткнулся на прилавок с этими прекрасными сырами. Колбаса, сало, мясо, яйца, молоко, – всё было по приемлемым ценам, но сыры! Сыры были от тысячи рулей! От тысячи! Это были козьи сыры! Сыры заварные! Сыры голубые, с прожилками! Мраморные сыры! Сыры с заплесневелой корочкой! Какому же народу жрать эти прекрасные сыры? Какой подлец посмеет зайти сюда и прикупить на тысчонку другую килограмм козлиного сыра?! Какой козёл?!

***

Я ненавижу тебя, Москва. Ты прогнившее сердце несуществующей больше страны, я желаю тебе провалиться в твоё ёбанное метро, пусть твоя ненасытная утроба пожрёт тебя самое вместе со всеми твоими ублюдошными двуногими жителями, сдохни, всем и каждому раздвигающая златоглавая шлюха.

***

Никакого народа нет. В том смысле, который придают ему политики. Народ, это народившиеся дети. Родилось за день столько-то детей, вот это и есть народ. Скажи им, что они должны расти, чтоб защищать родину. Никакого народа как нечто целое, не делимое, объединённое вековыми традициями − нет. Мы давно расформированы по квартирам, наделены личными интересами…

На этом месте мысли мои прервал вошедший в трамвай старик, громогласно заявивший: «Закрывайте окна двери, будет пьянка три недели! Девки плакали, смеялись, но так пьянки не дождались!»

Несмотря на то, что вагоновожатый скоро объявил, что напряжение сняли и трамвай дальше не поедет, народ (которого нет) выходил и брёл к метро повеселевший. Виной тому был дед, певший весьма чистым голосом довольно похабные песни: «Милая моя далеко, пиздёнки-то её нелегко!»

Хорошо бы пустить это на поток; в каждый вагон − массовика-песенника из ближайшей психлечебницы.

Повеселели, заулыбались мужички рабочие возле вырытого котлована, прохожие оборачивались на старика и ехидно или добродушно смеялись, − всё зацветало на лицах и улицах, которые обдавал своим сумасшествием этот незаменимый старик. «Дурдом в каждый дом» − вот лозунг завтрашнего дня, вот, что принесёт истинное счастье, нах… любую серьёзность и дисциплину.

***

Одна женщина посоветовала мне купить тушёнку «Совок» (всеми не любимый). Пошёл я за этой тушёнкой и увидел там законсервированное мясо кабана. Его я тотчас и затребовал. Мужчина в очереди рядом, деликатно подтолкнув меня локтем, сказал: «Прошу прощения, правда, кабанье мясо?» На что я захохотал от неожиданности и сказал, что не я его делал, чтобы знать, чем нимало смутил заинтересованного мужичка. Да и вообще, все как-то на меня посмотрели, как будто я перданул в мясной церкви. В храме кабана. Интересно, как надо было ответить по рыночному этикету? О, невежество!

***

Сто лет не ел щи. Решил заняться. Обычно я режу курицу уже сварившуюся, а тут достал ещё сырую; часть мясо, сверху, уже сварилось, а часть была сырым – нежно-розовым. Мне вдруг представилась, что я режу собственную ляжку. Наверно, пора переходить в вегетарианство. Столько продуктов можно попробовать, если отказаться от привычного и освободить для них место на полке в холодильнике и голове. Одного риса несколько видов из разных стран.

P.S. Запасы белка можно пополнять, поглощая собственную сперму.

***

Бердяев мелко плавает; я взял и переставил на столе предметы, стоявшие до меня несколько иначе; пришёл Бердяев и стал, исходя из этого, предложенного мной положения вещей, строить свои теории; но о моем существовании он не знает и не знает, что до меня предметы стояли иначе, а значит – и выводы его относительно них не верны.

***

Сходил с сестрой в театр. Искусство призвано возвышать, выводить в другое измерение; современное искусство нивелирует разницу между книгой, телевизором, театром, офисом, – все везде одно, все скучное, суетное и мелкое.

***

Теперь я убеждён, что чтобы написать книжку нужно прочитать сто; цель оправдывает средства.

***

Лукавить от слова «лук», изогнутый, мышление – уже лукавство по сути своей. Лукавый – мыслящий витиевато.

***

Тапочкина-Пирогова любила комаров по тому же принципу, что и евреев; её привлекала непривлекательность тех и других: одни сосут кровь и другие это же делают (якобы). Одних не любят и других дюже многие не любят. Но союз свободы, равенства и братства чтоб укреплялся, наличие прав должно быть даже у комаров. Самый нелюбимый должен иметь права. Даже большие, чем любимый. Иногда она представляла себя в камере с комарами, которые высасывают её добела, а она жертвенно отдаётся им. Таким был бы её социальный ролик. «Это мой личный комариный холокост!»

***

Изрядно заволновались лучшие умы либеральной общественности и с облегчением вздохнули представители тёмной народной массы, когда этим утром по заголовкам СМИ появились тревожные сообщения о пропаже активистки партии «Фемен» Тапочкиной-пироговой.

Какие версии только не предлагались, но похищена Тапочкина была никем иным как Кабаном, членом группировки «БОМЖ», восходящей к допетровской московской Руси.

***

Глаза слепит тусклый свет, в уши орёт тупой голос какую-то чушь про ярмарку на ВДНХ, разница с лагерем только в том, что не может ещё подойти мент и переебать дубинкой по рукам со словами: «Убрал книжку, сука! Нарушаешь безопасность, читать запрещено!»

***

Как русский человек он не любил философию, нагромождение, рамки сжатые.

***

Я увидел девушку, чей вид потряс меня, она как будто всю ночь провела на улице, настолько измождённой и жалкой она казалась, съёжившаяся и забитая. Я так же обратил внимание на её обувь и детали одежды, они подтверждали мысль о долгих странствиях. Девушка-бродяжка прошла мимо меня, а я стал представлять себе, как выручу её ста рублями и прочие глупости. Было тяжело признаться себе в истинных мотивах своей заинтересованности, в том, как приятно наслаждаться беспомощностью и страданием чужого человека, проявлять к нему томное чувство сострадания и благородной жалости, льстящей твоему лицемерию.

***

Как оглушительно бьёт по мозгам голливудская фантазия.

***

Метро напоминает тараканьи бега. Где величие под стать самому метро, его сталинским фрескам? Суета, копошение одно. Где барская медлительность, ленность вместо холопской прыти и расторопности?

***

Второй еврейский центр? Пускай строят. Будет что громить.

***

Вот мы проходим мимо алкашей в метро, думая, что это нас не касается, а хуй там, очень даже касается: настрелянную мелочь они понесут на своих дрожащих хилых ногах в ближайший магазин у метро, в который вечером вы побежите за колбасой на ужин и в виде сдачи получите назад те самые перемусоленные их грязными потными пальцами монетки.

***

Иван Иваныч проснулся, трезвонил будильник, с одной стороны было чертвоски неприятно вылазить из-под нагретого одеяла, с другой – было радостно расставаться с беспокойным сном, где его кто-то догонял и на плечи Иван Иваныча неизбежно ложилась какая-то муторная тяжкая обязанность, суть которой он начал забывать тотчас, как стал просыпаться. Ужин переварился за ночь и вышел в унитаз без видимых препятствий; процессу умело способствовал Пелевишка, всегда услужливо лежащий для этих целей на полке. Позавтракал Иван Иваныч гречневой кашей, сосисками и круто зажаренным яйцом, слегка даже пригоревшим. Сосиски были новой марки, которую Иван Иваныч по достоинству оценил. «Буду покупать!» – решил он. Запил всё быстрорастворимым кофе с одноразовыми сливками и тремя ложками сахара. По телевизору все так улыбались, будто мы живём в стране развитого идиотизма, что Иван Иваныч без сожаления погасил голубой ящик.

На работу Иван иваныч поехал на метро, машина – это лишнее беспокойство, даже воду из-под крана в наше время нельзя лить в раковину беспокойно: с каждой вылитой каплей уплывают в никуда твои денежки, а это рождает новые поводы для беспокойства. Так что лучше уж на метро, хоть и мудаки бесправно обыскивают твои вещи у турникетов, и жирная тётка пихается локтями, жирная мразь.

На работе Иван Иваныч перебирал, ворошил и сымал пыльные папки бумаг и носился с ними от стола к шкафу и обратно, как старая канцелярская крыса. Собственно, союз «как» здесь не уместен: крысой канцелярии Иван Иваныч и являлся. Пообедал он в столовой борщом, на второе было пюре с курицей, и компот с булочкой – на третье, всё очень вкусно, только дорого.

По дороге с работы домой Иван Иваныч забрёл в магазин и купил колбасы, в виде сдачи ему дали горстку монет, среди которых был узнанный им испачканный в краске грязно жёлтый червонец; именно его он отдал утром привязавшемуся, перегородившему путь бродяге. Вот так происходит порочный денежный цикл в природе. Иван Иваныч задумался, пришёл домой и поужинал гречкой с сосисками и колбасой, которую поджарил для улучшения вкусовых качеств. Перед сном он смотрел информационно-политический канал на «Ютубе», где обсуждали «завязжую» политику Путина; потом он включил порно, ему нравилось старенькое ретро-порно с небритыми лобками и подмышками; поонанировал, размазал покрывалом сперму по простыни и удовлетворённо заснул.

***

Ты не подумай, что я, как Чернышнвский, просто это помогает находится в здравом уме.

***

Перестать относиться к литературе серьёзно.

***

Иван Иваныч очень любил евреев, до беспамятства, но не имел на то особого богатства; ведь евреев приходится время от времени (за ними надо ухаживать) прятать: то от погромов, то от очередного Холокоста; и надо быть очень богатым человеком, чтоб спрятать у себя дома достаточное количество евреев, достаточное для того, чтобы о тебе сказали потом сами евреи с благодарностью, выступили, написали бы в газете лет через 50; но какой там дом, когда ни дома, ни жён, ни хозяйства Иван Иваныч не имел, равзе что в огромных своих душевных карманах мог спрятать он в случае чего, парочку махоньких не заметных еврейчиков.

***

У меня нет верного убеждения, что дом – это то место, где тепло и можно укрыться от ненавистного общества, а при желании водить к себе потихоньку шлюх, справляя гаденькую свою нужду. А ведь мой условный дом именно это из себя и представляет. Когда-то в детстве у меня был с целой семьёй дом, где, как говорится, тебя любят и ждут, но и этот дом нельзя назвать истинным, хотя я бы в него вернулся при условии, что у меня заберут обратно знание, что получил я, наевшись адамовых яблок. Моя бабушка умерла и у меня нет сильного убеждения, что еду я на сорок дней ради неё, а не чтобы выпить с роднёй по случаю; что ей там от моего присутствия? Что мне от её нового дома, могилы с крестом, никак не напоминающих мне её? Что от того, что я там потопчусь? Не знаю, может быть, дом – это, подобная платоновской, мамина пещера, из которой я когда-то вылез − скользкий и красный комочек человеческого безобразия. Прости меня, бабушка, я был дураком.

***

Писателем я не стал, а Смердяковым становится не хочу. А начал уже…

***

Вспомнил, как бабки передрались за то, кто первый причаститься и загрустил, ходил на барбекю; чистая река, вспомнил архиерейку и повесился нах…