Текст книги "Благодать (ЛП)"
Автор книги: Yahtzee
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
========== Глава 1 ==========
В одну из их первых совместных ночей, когда Эрик только-только начал засыпать, Чарльз прошептал:
– Я должен кое-что сказать тебе. Сейчас, в самом начале, чтобы сразу прояснить это между нами.
Эрик открыл глаза. Чарльз все еще был обнаженным после занятий любовью, его волосы были влажными, как и простыни, на которых они лежали. В нем все еще было что-то от священника. В конечном счете Эрик понял, что так будет всегда, что это такая же часть Чарльза, как и его тело.
– Говори.
– Если ты когда-нибудь захочешь снова жениться, чтобы завести детей, я не буду пытался удержать тебя. Я пойму.
Все, что Эрик мог, это смотреть на него во все глаза.
Чарльз решительно продолжил:
– Это единственное, чего я не смогу дать тебе. И очень важно, чтобы ты знал – если ты когда-нибудь почувствуешь, что должен оставить меня ради этого, я приму твой выбор, – его голос болезненно дрожал даже от мысли о такой вероятности, но он все же продолжал, вкладывая четкий смысл в каждое слово. – Я бы никогда не стал препятствием между тобой и счастьем снова иметь семью, если бы ты захотел этого.
Эрик поспешно взял Чарльза за руку.
– Это даже не рассматривается.
В синих глазах Чарльза мелькнула невероятная вспышка понимания и Эрик почувствовал, что Чарльз понял намного больше, чем он сказал.
– Эрик…
– Хватит придумывать мелодрамы, в которых я бросаю тебя. Я никуда не уйду, – Эрик придвинулся ближе, обнимая Чарльза за талию. – Или ты решил сделать карьеру драматурга со специализацией по греческим трагедиям?
– Замолчи, – улыбка Чарльза была такой восхитительной. Его слишком мало дразнили в его жизни. И слишком мало целовали. Покончив с первым, Эрик принялся за второе.
Поцелуи помогали сменить тему разговора.
***
Прошло десять лет со дня пожара. И хоть все это осталось в прошлом, временами Эрику казалось, что он может почувствовать запах дыма, что кожа на его руках все еще испачкана сажей.
Он бежал прямо по направлению к тлеющим руинам, которые остались от его дома, отталкивая каждого, кто пытался остановить его. Дерево дымило, кирпичи светились от жара. Но он все равно хватался за них, отбрасывая обломки, убежденный, что где-то за ними его ждут Магда и Аня – напуганные, но живые.
Где ты был, где ты был? Мы так испугались. Слава Богу, ты дома.
Руки Эрика покрылись волдырями, кожа отслаивалась полосками, когда он сдвинул в сторону доску и увидел то, что осталось от Магды. Половина ее лица сгорела до кости. Он видел череп своей возлюбленной жены, ее безжизненный взгляд. Зрение изменило ему…вполне реальная физическая боль пронзила его словно лезвие от груди до паха. Перед глазами все поплыло, горло стиснуло спазмом и Эрик почти упал в пепел рядом с ней. Казалось, что сердце и легкие просто схлопнутся и позволят ему покинуть этот бесполезный мир.
Но Эрик не умер – только лишь потому, что это не он нашел Аню. Если бы это был он…
Где ты был, где ты был?
К тому времени он не верил в Бога уже несколько лет, но все еще соблюдал основные традиции своей семьи и своего народа. По правилам он должен был следовать определенным ритуалам. Он должен был сидеть шива’ по ним. Покрыть зеркала. Ритуально разорвать свою одежду и сказать, что он признает справедливость того, что Бог забрал их жизни. Что Бог всегда был и будет истинно справедливым судьей, единственным, кто вправе решать, когда жизнь должна окончиться.
Но он не мог сидеть шива’, потому что у него не было дома. Не мог покрыть зеркала, потому что они уже были покрыты щебнем и сажей. Эрик мог разорвать свою одежду, хотя она и так была порванной и грязной. Но он не сделал этого.
Если Ад существует, Эрик предпочел бы отправиться туда, чем поклоняться Богу, который убил его дочь, которой было всего восемь месяцев отроду.
***
Утро все меняет. Эрик проснулся в кровати с пологом, настолько широкой, что в ней, если постараться, могло бы уместиться шесть человек. На стене висела витиеватая резная панель из тика, инкрустированная перламутром – один из тех экзотических сувениров, которые дедушка Чарльза привозил из своих многочисленных путешествий. Из окон, которые тянулись от пола до четырехметрового потолка, открывался вид на сад, раскинувшийся на полсотни гектаров в каждую сторону.
Эрик не ценил материальные блага ради них самих, по крайней мере не больше, чем Чарльз. И все же он отдал должное этому дому за его тепло, его безопасность, но, пожалуй, в первую очередь за то, что он абсолютно отличался от всего, что он знал ранее.
Чарльз как всегда поднялся первым, чтобы совершить свои обряды, и, несмотря на весеннюю прохладу, скорее всего, был в саду. Он молился там практически всегда, кроме, может быть, тех дней, когда погода была настолько плохой, что выходить наружу было небезопасно. Эрик находил Чарльза там и в дождь, и в снег, и в удушающую жару. Природа заменила для него утраченный храм Божий.
Эрик подошел к окну. Как он и думал, Чарльз сидел на скамье, в начинающей покрываться зеленью беседке, слишком далеко, чтобы можно было разглядеть какие-то детали. Но Эрик знал, что Чарльз сжимает в руках четки, его глаза закрыты, а губы растянуты в улыбке.
Прошло три года с того момента как Чарльз покинул служение, три года с того момента, как церковь фактически отвернулась от него – и все же Чарльз до сих пор оставался чрезвычайно верующим. Эрик не был этому удивлен. Вера Чарльза всегда была такой глубокой и сильной, что он буквально светился ею. Как ни странно, это была одна из тех черт, которые Эрик больше всего любил в нем, но которую он никогда не сможет с ним разделить.
Только в том случае, думал Эрик, если бы существовал Бог, достойный веры Чарльза.
Эрик приготовил завтрак. Он научился готовить блюда, которые были привычны и любимы для американцев. С тех пор, как они стали жить вместе два года назад, Чарльз тоже соблюдал кошер в знак уважения к Эрику, со вздохом отказываясь от своего любимого утреннего бекона. По крайней мере, они оба любили телячьи колбаски, омлет и тосты с джемом. И к счастью, они не были мормонами, так что еще был кофе. К тому моменту, когда Чарльз вернулся, принося с собой запах свежескошенной травы, все было почти готово.
– Ты просто волшебник, – сказал Чарльз, подходя к Эрику. – Доброе утро.
– Доброе утро.
Они целовались так, будто это был первый месяц их знакомства, или даже первый день. Возможно, это из-за долгого воздержания Чарльза страсть между ними продолжала быть такой яркой. Чарльз наслаждался каждым поцелуем. Каждым касанием. Невозможно было не делать того же в ответ.
Они сели завтракать после того, как почти сожгли колбаски, целуясь достаточно долго. Хотя Эрик знал, что Чарльз скучает по своей сестре, он не мог ничего поделать со своей радостью от того, что она решила провести какое-то время в Париже. Было приятно иногда просто побыть вдвоем.
– У тебя сегодня эта встреча, да? – Чарльз намазал масло на кусок хлеба. – Не нервничай.
– Я не нервничаю.
Чарльз посмотрел на него своим я-лучше-знаю взглядом, который бы очень раздражал, если бы это не было правдой.
– Не очень сильно, – поправился Эрик. – Все должно пройти хорошо. А теперь отвлеки меня, чтобы я не беспокоился.
Последовавший за этим момент нерешительности заставил Эрика усмехнуться от уха до уха. Чарльзу понадобилось больше всего времени на то, чтобы приобрести хоть какое-то понимание эротического юмора. И наблюдать за тем, как он всего лишь обдумывает грязную шутку, было неожиданно приятно.
– У нас недостаточно времени, чтобы я смог отвлечь тебя должным образом, – сказал Чарльз, что с трудом можно было назвать шуткой, тем более грязной, но попытку можно было засчитать. Его бледная кожа восхитительно покраснела. – Ты должен идти на свою встречу, а у меня этим утром консультация, по поводу которой я… переживаю.
Покинув служение, Чарльз отказался жить в праздном богатстве, хотя у него было вполне достаточно средств для этого. Пять дней в неделю он работал волонтером – два в офисе социальной помощи иммигрантам и три в консультационном центре. Хотя у него не было соответствующей лицензии, там быстро поняли то, что Эрик всегда знал: у Чарльза есть невероятная способность достучаться до любого человека. К сожалению, именно из-за этого ему всегда отдавали наиболее тяжелые случаи. Иногда Чарльз приходил домой омраченный чужой болью.
– Расскажешь мне об этом? – спросил Эрик. Чарльз очень серьезно относился к конфиденциальности, но иногда мог рассказать в общих чертах.
– Молодой вдовец. Его жена внезапно умерла. У него есть маленькая дочь, которая нуждается в нем, но он продолжает закапывать себя все глубже. Слишком много пьет. Отказывается принять действительность.
– Это постыдно, – сказал Эрик.
Чарльз кинул на него резкий взгляд.
– Это прискорбно, он в трауре.
– У него есть дочь, ради которой стоит жить. Если для него это недостаточная причина, то он глупец.
Когда рука Чарльза накрыла его собственную, Эрик позволил прикосновению продлиться ровно столько, сколько было необходимо, чтобы Чарльз ничего не сказал. Затем он поднялся.
– Скорее всего, я вернусь поздно.
– Горячий ужин будет ждать тебя.
Они снова поцеловались. Но глаза Чарльза продолжали искать что-то в его взгляде. Это было еще одной причиной для Эрика поспешить за дверь.
***
В те дни и недели после смерти жены и ребенка у Эрика не было ничего.
Ничего.
Он не различал голос своего разума. Не мог даже думать ни о чем, такими бездонными были печаль и шок. Ему необходима была помощь даже с простыми ежедневными задачами. Он забывал, где находится дом его друзей, в котором он временно жил, забывал, какой сегодня день недели, забывал поесть. Когда он был маленьким, мама говорила ему, что наибольший комфорт можно получить от чтения. Так что, он одалживал все книги, какие мог. Но затем просто сидел, держа очередной роман забинтованными руками, просматривая одну и ту же страницу снова и снова, не понимая ни единого слова. Горе сделало его глупым. Оно лишило его самого себя.
Он также чувствовал и другие недостатки. На следующее утро он оцепенело подумал, что должен хотя бы помыться, но понял, что у него нет другой одежды, чтобы переодеться. Нет другой пары обуви. Нет чистого нижнего белья. Пропитанная дымом рваная одежда, которая была на нем – вот все, что осталось от его имущества.
Еще несколькими днями ранее, он считал себя бедным человеком. Двухкомнатный дом с удобствами на улице, перешедшая в третьи или даже четвертые руки колыбель возле кровати – все, что он мог предложить своей крошечной дочери, зарплата, которой едва хватало на еду. Вот и все, что у них было в те тяжелые годы после войны, когда каждый город был разорен, каждая еврейская семья в Европе разорвана на части, и вера в лучшее будущее была единственным, что он мог себе позволить.
Они поставили колыбель так близко к кровати, что он мог сонно распрямить ногу и раскачивать ее взад-вперед.
Тогда Эрик не знал, что такое богатство.
***
Утро было вполне обычным, все спешили подготовиться к встрече, когда Эрик вошел в офис социальной помощи иммигрантам и увидел одну из секретарей, приветливо разговаривающую с молодой парой. На руках женщина держала мальчика, которому на вид было около трех лет.
– Мистер Леншерр! – Донна широко улыбнулась ему. – Это мистер и миссис Господинов – и маленький Райко. Скажи привет, Райко!
Ребенок улыбнулся. У него были густые черные волосы.
– Они только недавно приехали – не больше недели назад, и мы помогаем им с поиском жилья, – оба: мать и отец, вежливо кивнули ему. Они выглядели напуганными и измученными – в общем, как и все беженцы из Восточного блока. Эрик обычно чувствовал по отношению к ним такое желание оберегать, что его персонал старался вести все случаи самостоятельно, освобождая его от необходимости брать под свое крыло каждого отдельного человека.
Но не сегодня. Не сегодня.
Улыбка маленького мальчика…его угольно-черные волосы…
– Вы в надежных руках, – заставил себя сказать Эрик. – Донна, я хочу просмотреть документы перед встречей. Позаботься, чтобы меня не беспокоили следующий час, хорошо?
– Конечно, – Донна явно поняла, что что-то не так, но не стала задавать лишних вопросов. Она была умной женщиной.
Эрик зашел в свой кабинет, закрыл дверь и защелкнул замок.
Где ты был, где ты был?
Он сполз по двери на ковер, портфель все еще был зажат в его руке. Как чудовищно абсурдно он должно быть выглядел. Как что-то сломанное.
Еще много лет назад он понял, что лучше всего в такие моменты было перестать думать. Эрик сконцентрировал все внимание на своем теле. Он заставил себя замечать все складки на своей одежде, давление ремня на живот, урчание в желудке. Вдох, выдох, медленно и глубоко, обращая внимание на то, как раздуваются ноздри, как воздух движется в горле, как поднимается и опускается грудная клетка. В течение нескольких минут он был всего лишь телом, и в этом состоянии его тело могло успокоиться, а вместе с телом успокаивался его разум.
Когда он смог доверять себе настолько, чтобы снова начать думать, то почувствовал себя нелепо. Обычно у него не было панической атаки каждый раз, когда он видел маленького ребенка. Много семьй приходило в офис социальной помощи иммигрантам, и с годами Эрик достиг того, что мог легко разговаривать с ними, по крайней мере, несколько минут. Он мог пройти мимо детской площадки в парке, даже не задерживаясь. Плач из коляски утратил свою власть над ним, заставляя останавливаться, как это было годы назад.
Но сегодня… что-то в этом ребенке, несмотря на то, что это был мальчик, намного старше и круглолицый, с этими его темными волосами… сегодня время для Эрика повернулось вспять.
У Ани совсем не было волос. Они с Магдой всегда смеялись над этим…
Да, думай о Магде, это безопаснее, это легче, потому что она по крайней мере имела что-то вроде жизни…
…Магда проводила кончиками пальцев по крошечной лысой головке и говорила, что это унаследовано по его линии, а Эрик возражал. Он вспомнил, как склонялся над ними обоими, пока Магда кормила Аню грудью, вдыхая первобытные запахи молока и пота, то, как Аня смотрела на него снизу вверх…
Думай о Магде. Ты должен сейчас думать о Магде.
Но он не мог. Аня снова была в его мыслях, в его сердце, требуя его внимания.
Ей бы исполнилось одиннадцать в этом году. Одиннадцать! Эрик попытался представить ее в этом возрасте, но не смог. Он мог представить теоретическую одиннадцатилетнюю девочку – достающую ему до груди, шутящую и смеющуюся, требующую пластинки Битлз или новый обруч, но она была лишь вымыслом. Он не мог представить ее голос, ее лицо оставалось размытым. И он никогда не узнает, унаследовала Аня волосы Магды, или его собственные.
Аня была чистой страницей. Эрик никогда не узнает, что могло бы быть написано на ней, какую историю она бы выбрала для себя.
Он просидел на полу почти час. Не плакал, нет. Пытался сглотнуть комок в горле и думать о ком угодно, о чем угодно, кроме Ани.
Единственными людьми, которые могли претендовать на похожее место в его сердце, были Чарльз и Магда. Так что он представлял их лица, переходя от ощущения радости к боли, и обратно. Это были более привычные эмоции, более привычный для его сердца путь, лабиринт, который вел его все глубже и глубже внутрь себя, уводил дальше от воспоминаний, которые обезличивали его.
***
Чарльз был совсем не такой, как Магда.
Это была одна из многих причин, почему было так просто любить его. Эрик понял, что не смог бы не влюбиться в Чарльза – независимо от того, когда и как они бы встретились.
Но различия также были и благом. Тот факт, что Чарльз мужчина, пожалуй, был самым очевидным из них. Но тем не менее – самым незначительным.
В первую очередь, его привлекало терпение Чарльза – то, как спокойно он переносил все крики Эрика, как никогда не отвечал со злостью, всегда говорил то, что хотел сказать и ничего более. Мало кто обладает такой силой духа. Чарльз просто покорил его этим с самого первого дня.
Магда отвечала ему криком на крик, яростью на ярость. Они швыряли вещи по их маленькому дому, преследуя друг друга с криками и ругательствами. Став родителями они начали контролировать себя немного лучше, и тишина, глубокая и темная, заменяла собой прежние проклятия. Тем не менее, Эрику нравилось, что Магда была тем человеком, который мог потягаться с его собственным горячим характером, нравилось, что она всегда принимала вызов. И они каждый раз мирились после этого с равной страстью.
Следующим, что он заметил, была красота Чарльза. Возможно, это было странное слово, применяемое к мужчине, тем более к такому, который ходил в самом простом черном церковном одеянии, но это, несомненно, было правдой. Эрик не мог перестать думать о яркой, безмятежной синеве глаз Чарльза, о тесноте и темноте его рта, его длинных пальцах, бледной веснушчатой коже, краснеющей от каждой эмоции…Было в нем что-то аскетическое, но от этого не менее романтичное…
Эрик вспомнил себя, уверенного в том, что никогда не сможет даже прикоснуться к нему, что его фантазии навсегда останутся единственным, что у него будет с Чарльзом.
Магда была смуглой и фигуристой, становясь все более пышной по мере того, как ее голодное детство отступало в прошлое. Каждая линия ее тела была скорее грубой, чем изящной. Ее волосы были жесткими и кудрявыми, так что Эрик мог зарыться в них лицом. Они впервые переспали спустя неделю после знакомства – в то время, сразу после войны, каждый выживший старался ловить момент, жить на полную, если они вообще продолжали ценить жизнь. Эрик и Магда овладели друг другом на берегу реки, полураздетые, запыхавшиеся, ругаясь и улыбаясь все время.
Он узнавал Чарльза очень медленно. Ему понадобилось немало времени, чтобы поверить ему, и еще больше, чтобы понять, какой Чарльз на самом деле искренний и необыкновенный человек. Эрик привык не доверять оптимизму в целом, и оптимистам в частности, но вера Чарльза в лучший мир была такой неподдельно искренней и от этого не менее наивной, что Эрик даже не думал, что такое возможно. Его любовь к людям произрастала из текущего момента, из возможностей, а не из иллюзий. Его надежда была такой же заразительной, как и его улыбка.
Магда была даже более угрюмой, чем сам Эрик. Но в то время он не думал об этом. Они оба пережили концентрационные лагеря. Они оба пытались выжить в суровой стране, среди людей, которые, казалось, были убеждены, что конец одной войны не является основанием не начать следующую. Ее настроение, как и его собственное, больше походило на реализм, чем на мрачность.
Поздними ночами они лежали без сна, глядя в потолок. Он никогда не спрашивал. Но позднее Эрик задавался вопросом, не видела ли Магда свое приближающееся будущее, смерть и разрушение, которые приближались к ней со всей неудержимостью грузового поезда.
Учитывая то, через что они уже прошли, чего могли ожидать от жизни, Эрик мог поверить, что она никогда не пыталась избежать своей участи. Что она встретилась с ней лицом к лицу, не мигая, не удивляясь, что конец ее жизни будет таким же трагичным, как и начало.
Он никогда не сможет забыть остекленевший, безжизненный взгляд ее глаз.
***
К обеду Эрик полностью пришел в себя. Стены были восстановлены, разломы заделаны. Встреча прошла отлично – офису социальной помощи иммигрантам было гарантировано финансирование еще на два года.
Естественно Чарльз предлагал ему покрыть любую недостачу из, видимо, безграничных фондов семьи Ксавьер. Эрик отказался рассматривать это иначе, чем крайнюю меру. Он не откажется от периодической помощи, но его организация должна быть нечто большим, нежели благотворительным проектом одного человека, пусть даже такого преданного, как Чарльз.
Римско-католическая церковь отказалась от сотрудничества на следующий год после того, как Чарльз отрекся от сана священника. В первую очередь из-за того, что Чарльз возглавлял это сотрудничество. Однако Эрик подозревал, что также из-за того, что Чарльз продолжал работать волонтером. Бывшие прихожане, таким образом, могли общаться с ним. А это было то, чего церковь очень хотела избежать.
Тем не менее, некоторые из прихожан до сих пор приходили, включая даже горстку священников и монахинь. Постепенно Эрик осознал, что Чарльз по-своему продолжает служение – для маленькой, неформальной, самостоятельно подобранной паствы. Он не вмешивался, а Чарльз в свою очередь не навязывал ему это знание.
Новое финансирование, однако, было хорошей новостью для них обоих. Эрик пришел домой в приподнятом настроении, но вместо того, чтобы встретить там Чарльза, радостно ожидающего его с обещанным горячим ужином, он вернулся в подозрительно тихий дом.
– Чарльз?
Он прошел весь первый этаж, но там было пусто. Машина Чарльза стояла на въезде. Эрик начал представлять его, упавшего в обморок в ванной, или лежащего больным в постели. Он поднялся на второй этаж, перепрыгивая через две ступени за раз.
– Чарльз?
– Я здесь, – услышал он ответ, показавшийся слишком слабым.
Эрик ворвался в комнату, ожидая увидеть Чарльза серьезно заболевшим. Но вид, который открылся ему, был намного более шокирующим: Чарльз со стаканом виски в руке, пьющий в одиночестве.
– Я не хотел напугать тебя, – сказал Чарльз даже не оборачиваясь. И как он всегда знал? – Пожалуйста, прости меня. Я был расстроен и потерял счет времени.
– Что случилось?
– Джон Гр… прости. Мужчина, которого я консультировал, тот, о котором я говорил тебе. Его машина врезалась в дерево. Он мертв.
Эрик подошел и сел рядом с Чарльзом на широкий кожаный диван, потрескавшийся от времени. Провел рукой по мягким волосам Чарльза.
– Это было самоубийство?
– Трудно сказать. По словам полиции, он был настолько пьян, что вряд ли мог иметь какие-то конкретные планы. Но, тем не менее, он так напился к полудню и сел за руль. Может, это было не осознанное самоубийство, а… капитуляция судьбе. Я знаю, что Бог обеспечит утешение, что Джон будет прощен, но… такая безответственность. Он был так наполнен ненавистью к себе, что совсем не думал о других. К счастью, в аварии больше никто не пострадал. Если бы он навредил еще кому-то, я бы никогда себе этого не простил.
Гнев, который поднялся внутри Эрика, был настолько острым, насколько и пугающим. Он никогда не говорил с этим анонимным мертвым человеком, даже никогда не видел его, разве что как одно из многих лиц в консультационном центре, в котором работал Чарльз. Все, что он знал об этом человеке, это то, что он позволил своему отчаянию забрать себя у своего ребенка. Этого было более чем достаточно, чтобы чувствовать презрение.
– Это не твоя вина, – пробормотал Эрик.
– Я был его консультантом. Я знал ту бездонную боль, от которой он страдал – чувствовал ее как свою собственную – и я не предвидел этого. Мы даже говорили о том, что он пройдет курс в реабилитационном центре в течение нескольких недель. Я был наивен настолько, что поверил, будто помогаю ему. Но на самом деле, я абсолютно не достучался до него. Каким ужасно одиноким он, должно быть, себя чувствовал.
– Ты сделал все, что мог, а это чертовски много. Но даже ты не можешь спасти всех.
– Он умер так далеко от благодати.
– Благодати?
– Я имею в виду Божью благодать.*
Эрик попытался остаться невозмутимым. Но Чарльза это не обмануло.
– Я говорю не о чудесах или белых голубях, спускающихся с неба. Истинная благодать намного проще этого. Это…это момент, когда страдания другого человека так же реальны для тебя, как и твои собственные. Момент, когда ты ощущаешь вдохновение, чтобы действовать, когда становишься вежливее, добрее и лучше, чем был вчера. Это момент, когда Бог больше всего присутствует в нас. Когда мы отвечаем ему, и когда он создает добро в мире через нас. Когда он дает нам способность любить, – тяжело вздохнув, он закончил. – Джон был отрезан даже от любви к своей дочери. У малышки теперь совсем ничего не осталось.
– У нее наверняка осталась семья.
О другом варианте не хотелось даже думать.
– Я даже не знаю этого точно.
Этот путь приведет Чарльза только к еще большему огорчению. Эрик потянулся и забрал у него виски.
– Как много ты выпил?
– Боюсь, это уже второй стакан.
И он все еще был почти полон. Только Чарльз мог считать это попойкой.
Эрик поставил виски подальше на стол и вернулся, чтобы обнять Чарльза.
– Так, слушай меня. Ладно?
Чарльз кивнул и Эрик набрался решимости. Он говорил об этом очень редко… но если это поможет Чарльзу, то он должен сделать это.
– Душа после такой утраты – это опустошенное место. Ты перестаешь быть собой после такого на очень долгое время.
Характер неподвижности Чарльза изменился. Эрик не столько отказывался говорить о своей прошлой потере, сколько просто избегал этой темы. Сначала он поздравлял себя с тем, что у него так хорошо получается обходить эту тему. И только позже он понял, что Чарльз позволял ему это молчание. Но все же, он ждал, когда Эрик расскажет.
Возможно, Эрик наконец был готов говорить.
– Чарльз, мужчина, которого ты знал, был только тенью реального человека. Фрагментом. Это опустошение отдаляет тебя от всего, что ты когда-либо знал, всего, чем ты был до этого. Ты бы не смог понять, где он был, не побывав там сам. И я надеюсь, ты никогда этого не поймешь. Я бы тоже хотел не понимать. И даже пережив это, я сомневаюсь, что смог бы вытащить его. Он был…где-то в другом месте. Он сам был кем-то другим.
Но у этого мужчины все же была дочь, были все основания продолжать жить дальше, но он сдался…трусость, неблагодарность…
Стоп, сказал себе Эрик. Не было никакого смысла в том, чтобы злиться на человека, который уже покинул этот мир.
Чарльз тихо спросил:
– Ты думал о суициде после того, как твоя семья погибла?
– Да.
– Ох, Эрик, – Чарльз уже превратился из утешаемого в утешителя. Это была более свойственная для него роль, и Эрик подумал, что это может помочь ему. Но это означало, что он должен остаться в этом моменте, неважно, насколько это было больно. – Что удержало тебя?
– Полагаю, я должен сказать что-то глубокомысленное. Но в те первые несколько дней, честно говоря, я хотел умереть, но не был в достаточно адекватном состоянии, чтобы придумать план, и тем более воплотить его в жизнь. Если бы кто-нибудь достаточно глупый дал мне заряженное ружье, я бы им воспользовался, – Эрик подумал, что зря отставил виски так далеко. Чарльз больше не нуждался в нем, а вот он – да. – Как только я немного пришел в себя, то думал о том, чтобы утопиться в реке или…В доме, в котором я временно жил, были открытые потолочные балки, и я мог бы легко найти запасной кусок веревки. Полтора метра, как решил я, было более чем достаточно. Я ни разу не задумался о том, каково это будет для людей, которые меня приютили – прийти домой и обнаружить меня, висящего мертвым. Но однажды я посмотрел на это, – он приложил руку к своему предплечью. Не было нужды закатывать рукав. К этому времени Чарльз знал татуировку Эрика так же хорошо, как и он сам.
Эрик попытался улыбнуться, хотя подозревал, что это выглядело довольно мрачно.
– Я решил – черта с два я закончу работу нацистов за них.
Чарльз взял его за руку.
– Ты самый храбрый человек, которого я знаю.
– Я всего лишь выжил.
– Да, – согласился Чарльз так, будто это не было возражением.
Они поцеловали друг друга. Несомненно, оба расценивали это просто как утешение, но Эрик почувствовал неожиданный прилив тепла. Он прижал Чарльза ближе, пока не ощутил биение его сердца рядом со своим.
Живы, подумал он. Все еще живы.
Когда они разорвали поцелуй, Чарльз прошептал:
– Думаю, нам стоит сходить куда-нибудь на ужин, – их глаза встретились. – На очень поздний ужин.
– Через час.
– Или два.
Ему не нужно было объяснять Чарльзу, прочему это так правильно, заняться любовью именно сейчас, почему это естественный ответ на все смерти и разочарования мира.
Может быть, это была единственная общая черта между Чарльзом и Магдой, помимо любви к нему. Они оба ловили момент.
***
Поначалу секс с Чарльзом был одновременно и ужасным, и прекрасным.
Ужасным, потому что, когда они занимались им впервые, Чарльз был настолько неопытным, насколько это вообще возможно для взрослого мужчины. Он никогда ни с кем не целовался до Эрика, подчинялся устаревшим, противоестественным требованиям своей церкви так преданно, что даже не притрагивался к себе. Это означало, что он абсолютно не знал своего тела и не имел ни малейшего понятия о том, чего хочет и что ему нравится. Эрику приходилось быть очень терпеливым и медленным, не только в первый раз, но и в первые несколько месяцев. Чарльз так нервничал, был таким застенчивым. Хотя он быстро привык к тому, чтобы быть обнаженным в присутствии Эрика, он очень долгое время сомневался в каждом движении и прикосновении в постели. Прошло немало времени, прежде чем Эрик стал чувствовать себя в большей степени его любовником, чем наставником.
Прекрасным, потому что Эрик снова был влюблен, и потому что Чарльз получал такое удовольствие от секса. Его желание угодить Эрику было даже сильнее, чем собственные потребности. Он был настолько поражен и воодушевлен каждым шагом, который они совершали, что Эрик не мог не восхищаться вместе с ним. Эрик научил его целоваться, мастурбировать… О, как тяжело Чарльзу было принять, что на него смотрят, пока он не понял, как эротично это выглядит для Эрика. Тот первый минет, который он сделал ему – небрежный, неуклюжий, и все же, такой страстно-желанный…Контраст между невинностью Чарльза и его желанием доставить Эрику удовольствие – одно только это сделало этот момент одним из самых сексуальных в жизни Эрика. И Чарльз был полон энтузиазма по поводу всего этого. Эрик знал, что никогда не забудет ту ночь, одну из первых, когда Чарльз посмотрел на него, одновременно со стыдом и надеждой, и сказал:
– Мы еще не пробовали содомию. Ты хочешь?
Теперь, когда они знали друг друга, и Чарльз знал себя, их секс стал… невероятным.
Каждый раз, когда они начинали, Чарльз притягивал Эрика к себе и просто держал, с закрытыми глазами, так, будто познавал его заново.
– Что ты делаешь? – прошептал однажды Эрик.
– Слушаю, – пробормотал Чарльз.
Так же он делал и сейчас. Они сидели на кровати, Чарльз прижимался виском ко лбу Эрика, ногами обхватив его бедра, и Эрик подумал, что сейчас понимает эту необходимость «слушать» меньше, чем когда-либо. Все, что он мог понять, это свет улыбки Чарльза и то, как он начал двигаться.
Каким-то образом Чарльз знал. С тех пор как он действительно освоился с сексом, он стал с почти пугающей точностью понимать, чего конкретно хочет Эрик и как именно он этого хочет.
