Текст книги "Не отпущу! (СИ)"

Автор книги: Windboy

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Я лежал, оттопырив зад, впившись зубами в запястье и думал, что делать дальше. Пока я стонал, жопу немного попустило, а прямо под животом обнаружился «Игорёк». Мысль о верном друге одиноких холодных ночей тут же тёплой волной скатилась в низ живота, и спустя считаные секунды я был во всеоружии. Толкнув «Игорька» под и без того задранный зад, я нежно вошёл в него. Но естественной смазки было мало, и головка болезненно тёрлась о нечеловеческие внутренности. К счастью, рот вновь наполнился слюной, и дело пошло на лад. Я трахал «Игорька», ящик насиловал меня, и все были довольны. А перед глазами стоял светлый образ Костика из кафе. И, стыдясь, я изменял «Игорьку», представляя мягкую, податливую, развратную и зовущую в себя мальчишескую дырку вместо него. Боль в содранных ногах придавала садомазохистской остроты, и я кончил быстрее обычного, ярко и болезненно-пронзительно. С печальным ангельским ликом Кости на сетчатке глаз и с твёрдым намерением, если выберусь живым из этой передряги и встречу его ещё раз, переступить через собственную трусость и обязательно как-нибудь с ним заговорить.

========== 3. Никто ни в чём не виноват ==========

После работы я не спешил домой. Там пусто и никто не ждёт. Медленно остывал летний вечер. Золотое заходящее солнце приглашало пройтись и проводить его. У дома я заглянул в странно безлюдное кафе и, как обычно, заказал «Золотой слиток». Сидел, ел мороженое, ощущая, как его приятная прохлада разливается внутри, и смотрел на закат. Было что-то печальное в окружающей меня атмосфере. Уходящий день, как моя молодость, прощались со мной. Но я не хотел грустить: мир прекрасен даже в разрушении.

Он подошёл и спросил:

– Можно присесть?

Я посмотрел на пустые соседние столики, потом на него – темноволосого, ничем особо не выделяющегося юношу. Похож на старшеклассника, возвращающегося домой, только с необычно мягким, обращённым вовнутрь взглядом. Он словно не воспринимал окружающий мир и, тем не менее, полностью вписывался в него, был таким же тёплым внутри.

– Да, – ответил я.

Он сел. Заказал кофе и пирожное. Съел кусочек, сделал пару глотков, запивая, посмотрел на почти скрывшееся солнце и, не поворачиваясь ко мне, спросил:

– Ты один?

Его вопрос, а вернее сам факт контакта, удивил меня.

– Нет, я сейчас с тобой.

Он повернулся и, мельком взглянув на меня, уставился в чашку. Его рука накрыла мою и легонько сжала.

– Хочешь? – В этом вопросе было всё.

Горячая волна чувств окатила и увлекла тело изнутри. Оно ответило: «Да», – и я тоже сказал:

– Да! – Он ждал, не отпуская моей руки. – Пойдём ко мне.

Парень разжал пальцы и, откинувшись на спинку стула, допил кофе. Я смотрел на него, пытался понять, но мыслей не было, только предвкушение. Я уже ласкал его обнажённое тело, и руки скользили по его груди.

– Пойдём.

Я закрыл дверь, зашторил окна. Разделся. Он ждал меня в спальне. Я зашёл уже возбуждённым. Он обхватил мой член и, присев, прикоснулся губами. Выпрямился. Я поцеловал его. Ответные поцелуи осыпали шею и грудь. Забравшись на кровать, он облокотился на спинку и сказал:

– Садись сверху.

– Ты поменьше меня, тебе будет тяжело.

– Нет, не беспокойся, всё будет хорошо.

Я медленно, то и дело приподнимаясь, сел на его член. Он обнял меня, лаская и мастурбируя. Упираясь руками в его чуть согнутые колени, я приподнимался и опускался, ощущая наполняющее движение внутри, сливаясь с ним, растворяясь. Когда он довёл меня до оргазма, я уже не мог двигаться. Хорошо, что он кончил чуть раньше. Я сидел на его пульсирующем члене и думал, как же это приятно – испытывать оргазм, ощущая в себе такую же твёрдую плоть, как та, что только что извергла тёплое семя.

Потом мы лежали, обнявшись, и ночь впереди была темна и прекрасна.

С тем же ощущением твёрдого предмета в заднице я и проснулся, разбуженный ненавистным, какую мелодию на него ни ставь, будильником. Оказывается, я уснул, так и не вытащив анальную пробку. И зачем я её в себя засунул после изнасилования комодом? А, точно, чтобы ничего из меня невзначай не вытекло. Да, вчера это решение казалось логичным. Теперь же мне предстояли адовые муки по её извлечению.

Сон отдавал какой-то ностальгией и печалью расставания. Как сильно запал мне в сердце этот Костя, что даже приснился. Я потрогал трусы. Те были слегка влажными. Когда у меня последний раз были поллюции? Лет двадцать пять назад? Как же я тогда испугался, решив, что со мной что-то не так, раз у меня с конца во сне течёт. Эх, наивное детство. А сейчас мне сорок, я трахаюсь с мебелью и плачу в одиночестве, смотря мелодрамы. Поздравляю, жизнь удалась!

Я сделал всё, что обычно делают люди перед работой, чтобы выглядеть более-менее прилично. Обычно я не надеваю свежую рубашку в пятницу, но в честь дня рождения пришлось, чтобы не вонять, как свинья. А то начнут лезть с объятиями да поцелуями. Самому неловко будет.

Заглянул в кафе и забрал четыре коробки с пиццей – как только учуял её, живот требовательно заурчал. Забить на всё, сказаться больным, закрыться дома, в уютной темноте, и сожрать самому? Какое искушение! Но чёртовы ноги несли меня вперёд, к неотвратимой муке вынужденного общения и лицемерных улыбок. Просто думай о Косте и приятном вечере с ним. А если он не придёт сегодня? Тогда я, наверное, совсем умру вместе с остатками глупой веры в чудо. Мысли о смерти и возможности разом всё кончить были такими привлекательными, что я с трудом отвёл от них взгляд и рвущееся в вечный покой небытия сердце. Вот если сегодня ничего не выйдет… Это безмолвное разрешение самому себе странным образом приободрило меня, я даже улыбнулся сияющему с утренней ясностью солнцу.

– Женька! За пиццу, конечно, спасибо, но разве сорок лет отмечают? – спросила главный бухгалтер, уплетая второй кусок.

– Ага, я тоже слышала, что нельзя праздновать, дурная примета, – облизывая блестящие от жира губы, поддержала Оля, которую я с трудом отлепил от себя после коллективного поздравления и вручения заветного конверта.

– Я не суеверный, да и вообще…

Что «вообще», я не придумал и потому спрятался за кружкой с апельсиновым соком.

Взаимодействие с коллегами переносилось на удивление легко, я даже шутил, увлечённо болтал ни о чём, а все делали мне комплименты, говоря, что я сегодня отлично выгляжу, словно на десяток лет помолодел, просветлел и вообще сияю, словно миллион в лотерею выиграл. А я радовался от мысли, что, возможно, вижу их и эту ненавистную работу в последний раз. И ловил себя на тайном желании, что пусть у нас с Костей ничего не получится. Костя или свобода?

Навсегда.

От самого себя.

Да, не зря буддизм так популярен в нашем мире. Ментальное самоубийство, возведённое в благо.

«От себя не убежишь».

«Не знаю, как от себя, а от тебя точно».

«Думаешь, смерть меня заткнёт? А если нет?»

«Я пионер и атеист, а тебя не существует», – заявил я, холодея и страшась такое даже представить.

«А чего ты, дурачок, тогда со мной разговариваешь?»

Я промолчал. Хватит! Пора заканчивать этот балаган.

«Игноришь? Ну-ну…»

Вообще охерел, ещё угрожает!

«Жень, не сходи с ума, на кого ты злишься?» – услышал я похожий на Ольгин голос.

«О, давай-давай, поговори с собой, сделай мне покладистую подружку».

– Жень! Ты что, спишь?!

Я дёрнулся, обнаружив прямо перед своим столом директора. Вечно подкрадывается… Рука сама собой защёлкала мышкой, суетливо сворачивая окна. Хотя ничего кроме рабочих программ открыто не было. От осознания пережитого страха стало тошно.

– Извините, Юрий Петрович, задумался.

Тот подозрительно на меня посмотрел. До сих пор ноющая жопа опасливо сжалась.

– И есть о чём, сорок лет! А дети где? Ты с этим не затягивай. Давай, до обеда, и свободен. Завтра отчитаешься.

– Так завтра суббота.

– Не юли! Сказал, отчитаешься, значит, отчитаешься.

– О чём хоть? – взмолился я.

– О выполнении майских указов президента! Ты дурачком не прикидывайся, а то я сам тебе бабу найду, а дарёному коню, как говорится… – Он подмигнул и вышел.

Только его активного участия в моей личной жизни и не хватало. Директор у нас такой, что, если ему что-то в голову втемяшится, лично придёт и свечку подержит. Но за то, что он меня отпустил, я был ему благодарен. Да и вообще за отеческое ко мне отношение. Мой папа умер, когда я ещё в школе учился, а мама – перед самой защитой диплома. Директор с отцом были школьными друзьями. Потому он меня и на работу сразу после института взял да всё расшевелить пытался, зазывая на охоту-рыбалку-баню-шашлыки. Я же, как мог, отбивался. Может, у него спросить, кто у меня родился? Он ведь наверняка тогда навёл справки и всё знает. Знает и молчит. Нет, лучше держать дистанцию.

По дороге домой я зашёл в супермаркет и накупил всяких вкусных ништяков. Начиная от безешного тортика и заканчивая любимыми маслинами без косточек. Навёл порядок и убрал в квартире, даже унитаз до блеска отдраил. Каждый час я спускался вниз и заглядывал в кафе, высматривая Костю, но того всё не было. С пяти до семи я и вовсе прождал его там, поедая мороженое и не чувствуя вкуса.

Мне захотелось в туалет, и я вернулся домой. Сердце тянуло обратно, но я понимал, что Костя уже не придёт, ведь раньше я встречал его именно сразу после работы. Накатывала привычная апатия, бессмысленность бытия пропитала воздух и всё моё существо. От ароматов накрытого в кухне стола тошнило. Какая тоска! Хоть бы зашёл кто или позвонил, но я вычистил от людей свою жизнь, как тот самый унитаз. Осталось только самому смыться. Я хмыкнул и поднялся. Я давно приглядел тот мост над железнодорожными путями. Перелезть через ограждение не составит труда. Я уже пробовал. И если прыгнуть прямо под поезд…

«Лавры Анны Карениной не дают покоя? Хотя ты ведь её даже не читал…»

Я вышел из квартиры, потянулся за ключами, но решил не запирать. Записка!

Вернувшись и вырвав из ежедневника лист, я написал:

«Никто ни в чём не виноват».

Только я сам, только я сам. Или я тоже не виноват? Тогда почему?.. А как же квартира? Кому она достанется? Завещать какому-нибудь детскому дому? Раньше надо было думать, идиот!

Я вылетел в подъезд, хлопнув с досады дверью. Промчался, обдав ветром, разом замолкших бабок, мимо играющих в прятки детей.

– Я считаю до пяти, не могу до десяти, раз, два, три…

Прочь! Прочь! Куда?! Ещё слишком светло. Расплавленным золотом солнце висело над горизонтом. Прямо как во сне. На автомате свернул к кафе: бродить по пыльному душному городу в ожидании темноты совсем не хотелось. Я почти дошёл до своего столика, когда увидел, что он занят.

Костя был мрачнее тучи. Сидел, уперев невидящий взгляд в учебник. Рядом стыла нетронутая чашка кофе.

Я смотрел на него и не знал, что чувствовать. Я ведь уже решился. Но надежда призывно завиляла впереди радостным щенячьим хвостом. Но отчего мне так страшно подойти к нему? На ковёр к директору и то не так жутко. Аж ноги трясутся и язык к нёбу прилип. Что я ему скажу? Привет, хочешь трахнуться? Кровь отлила от лица. Как бы в обморок не грохнуться.

На ватных ногах, преодолевая страшное внутреннее сопротивление, я подошёл к столику, выдвинул второй стул и, буквально стуча зубами, сел напротив. Чувствуя, как душа уходит в пятки, а земля из-под ног, поднял взгляд. Костя с каким-то странно-беззащитным выражением лица смотрел прямо на меня.

– Ты занял моё место, – сказал я.

========== 4. Эфебофилия ==========

Я прекрасно знал, как называется моя болезнь. Имя ей эфебофилия – любовь и сексуальное влечение к юношам. И так же, как гомосексуализм или педофилия, она не лечится, но хотя бы не вне закона. Только мне от этого не легче. Я смотрю на школьников или студентов-первогодок, и инстинкт тела, роняя слюну и нагнетая гормоны, вопит в возбуждении: «Это то, что мне нужно! Не проходи мимо, заговори с ними или завали и возьми силой!». Поэтому я обхожу школы и всякие техникумы десятой дорогой. Я знаю, что не сорвусь, что скорее убью себя, чем наврежу ребёнку. Но я бесконечно устал держать себя на коротком поводке, ощущать эти сводящие с ума тягу и желание. И сейчас, глядя на застигнутого врасплох и уязвимого Костю, я чувствовал острый приступ обострения болезни, лавовыми потоками растекающейся по телу.

Я отчётливо помню свою первую любовь. И если кто-то скажет мне, что дети ничего не запоминают и не понимают, я рассмеюсь тому в лицо. Мне было шесть лет, а Володьке – моему двоюродному брату – четырнадцать. Он мне казался самым красивым, весёлым, бесстрашным и сильным. Я боготворил его и при всяком удобном случае брал сказки, забирался к нему на колени и просил мне почитать. Видимо, он тоже мне симпатизировал, потому что никогда не отказывал, хоть и ворчал для порядка, чтобы я к нему не лип. На самом деле мне было плевать на сказки, я давно знал их наизусть. Больше всего обожая «Каменное сердце». Я скорее вслушивался в интонации любимого голоса и млел в братских объятиях. Прижимаясь ухом к твёрдой ключице, обнимая и гладя исцарапанные смуглые руки с выгоревшими на солнце волосками, что навсегда стали моим фетишем. Я хотел именно чувствовать его тело своим, жаждал его и только его ласковых прикосновений. Это было самое настоящее сексуальное влечение. Трахни он меня тогда или предложи отсосать, я был бы на седьмом небе от счастья от его внимания. Тогда я ещё не отделял себя от телесных переживаний и не судил, клеймя больным извращенцем.

Однажды, придя в гости и заглянув через стеклянную дверь на лоджию, я застал его со спущенными на щиколотки трусами и мелькающим в кулаке членом. Тот был красным и удивительно большим, раньше я такого никогда не видел, даже когда мы вместе ссали за компанию. Я затаился, шестым чувством понимая, что стал свидетелем чего-то необъяснимо-запретного и безумно возбуждающего. Рука нырнула в шорты, стискивая и отпуская ставший будто деревянным писюн, отчего странная пульсирующая щекотка в нём только усилилась. Наблюдая за сменившим руку Володькой, я скрестил ноги, что ещё более обострило необычные ощущения. И сжимал себя, поймав некий подстёгивающий накатывающую волну чего-то пронзительно-тонкого и всеохватного, как приливающая к ушам кровь, ритм. Брат застыл, выстреливая на живот чем-то прозрачно-белым. Полностью оголил подрагивающую головку и расслабленно наблюдал за выступающими густыми каплями. И тут подкашивающее ноги остро-сладкое переживание накрыло меня, разливаясь в теле вибрирующим дрожанием каждой жилки и нервной клеточки. Ноги задёргались, я ухватился за дверную ручку, чтобы не упасть, Володя услышал меня и в страхе оглянулся, быстро натягивая трусы и вытираясь снятой майкой.

– Привет, Женька, – пытаясь улыбнуться и держась как ни в чём не бывало, сказал он, впуская меня. Я с трудом переступил порог. – Давно пришёл?

Я отрицательно мотнул головой. Он понимал, что я что-то видел, но не знал, понял ли я, что именно, или нет.

– А что ты делал? – спросил я.

– Да так, баловался. Ты знаешь, откуда дети берутся?

– Да.

– Откуда?

– Не знаю, из живота?

– Я тебе расскажу, только ты никому, ладно?

– Ага.

– И про то, что видел, – добавил он смущённо, возвращаясь на заскрипевшую раскладушку.

Я тут же забрался к нему на руки, прилепляясь голой спиной к чуть влажному животу. Он него пахло не так, как обычно. Мне нравился запах его пота, а сейчас к нему примешивался новый будоражащий аромат.

– Чтобы получился ребёнок, надо засунуть свой хуй в пизду и подвигаться там.

Он несколько раз дёрнул тазом, и я задницей ощутил, что его писюн всё ещё торчит.

– А можешь показать? А я тебе свой, – заёрзал я, спуская трусы вместе с шортами.

– Ого! Да у тебя стояк! – засмеялся он, разглядывая меня во все глаза.

– Теперь ты. – Я уселся между его ног, в жадном нетерпении глядя на натянутую ткань плавок.

– Ладно, – сказал он, краснея и спуская под чуть волосатые яйца резинку трусов.

Член выскочил наизготовку, будто только того и ждал. Незнакомый запах усилился.

– Пахнет, – сказал я, склоняясь и разглядывая обвитый венками орган, почти оголённую блестящую головку.

– Это конча, от неё дети рождаются, когда она в пизду попадает, это писька у девчонок.

Но мне было всё равно, что там и где у девчонок.

– А можно потрогать?

– Зачем?

– Просто так.

– Ну, потрогай, – разрешил он, оглянувшись на дверь.

Я обхватил его ствол и сделал такое же движение рукой, как он минуту назад. Его писюн дёрнулся, становясь ещё больше и горячее. Полностью оголившаяся головка налилась кровью. Завораживающее чувство. Мне захотелось повторить движение, но он сказал:

– Всё, хватит, – и спрятал тот в трусы. Подтянул на мне шорты и легонько шлёпнул по заднице.

Разочарованный, я вновь забрался к нему на колени, прильнул щекой к родной груди.

– Почитаешь?

– Давай.

Лишь несколько лет спустя я понял, что то был мой первый в жизни оргазм, навсегда запечатлившийся в сознании и разделивший жизнь на «до» и «после».

Я долго был неутешен, когда мой брат с семьёй уехали жить на другой конец страны. По сути, он остался первым и единственным мужчиной, к которому я так прикасался. Потом была только соблазнившая меня взбалмошная Верка, вот и вся моя половая жизнь.

Я вспомнил минувшее детство в одно мгновение между ударами сердца, глядя в настороженные глаза Кости, что так ничего и не ответил на моё заявление.

– У меня сегодня день рождения, – сказал я второе, что пришло на ум.

– И чё? – наконец отреагировал он, ощетиниваясь.

– Грустно, – признался я, наблюдая, как его защитная агрессия сходит на нет.

– И чё? – повторил он, но уже без прежнего запала.

– Выпить хочешь?

Он хмыкнул, откидываясь на спинку стула и оценивая, совсем я дебил или прикидываюсь.

– И чё у тебя есть?

– Да всё, что душе угодно.

Он опять хмыкнул, что-то решая про себя.

– А водка есть?

– Какую предпочитаешь?

Костя пожал плечами.

– Пофиг.

– Пойдём, я в соседнем доме живу, на втором этаже. – Он вновь окинул меня взглядом. – Пить одному в день рождения, это ж пиздец… – сделал я самое жалостливое выражение лица, на которое был способен.

– Хм, ну пойдём.

Он засунул книжку в сумку, и мы направились к выходу.

– А закусь у тебя есть? – осведомился он, не отставая.

– Вагон, – сказал я, стараясь поскорее проскочить мимо всё замечающих бабок.

– Это хорошо, что-то я проголодался.

Мы поднялись на второй этаж, я отворил незапертую дверь и пропустил его вперёд.

– Не боишься открытой бросать? – спросил он, скидывая кроссовки и оставаясь в белых коротких носках.

– Вперёд, к светлым идеалам коммунизма!

– Ты какой-то странный.

– Нет, я просто очень-очень одинокий.

Я что, теперь говорю только правду и ничего кроме правды?

Он прошёл в комнату.

– Фигасе у тебя плазма!

– ЖК, – гордо поправил я.

– Шестнадцать терабайт! Это ж сколько фильмов влезет.

– Дохера и ещё чуток.

– Xbox!

– Что, завидный я жених?

– А то! – ухмыльнулся он, всё больше оттаивая и с любопытством озираясь.

– Располагайся, будь как дома. Сейчас всё сделаю.

– А можно я в тубзик? Ссать пиздец охота.

Я указал на дверь. Стоило ему за той скрыться, как я сцепил в замок руки, пытаясь унять нервную дрожь. Сейчас напою его и трахну. Таков план действий? Как бы самому в хлам от страха не упиться. А всё оказалось гораздо проще, чем я думал. Так, где тут у меня водяра припрятана на чёрный день? Полез я в холодильник.

– У тебя тут как в больнице, – сказал Костя, выходя из туалета и выключая свет.

– Это как?

– Стерильно. – Он появился в дверях кухни. – Фигасе ты затарился! – присвистнул он. – Тут неделю бухать можно.

– Так оставайся, диван большой.

Лицо парня застыло. Похоже, я поторопился.

– И останусь, – пожал он плечом и кинул в рот маслину. – Ум-м, обожаю без косточек.

– За что пить будем? – спросил я, наполняя чайные кружки «Абсолютом».

– За долбаных друзей, пусть катятся на хуй!

– Поссорился?

– Поссорился! Он меня кинул, сука, ради своего Питера! – Голос парня дрогнул.

Костя схватил кружку, глянул в неё и залпом выпил, только кадык задвигался.

– А-а-а! Бля! Какая хуйня! – замахал он руками, будто собираясь взлететь. Из глаз покатились слёзы.

Я плеснул ему персикового сока, и он вновь выпил тот залпом.

– Блядь! – сказал он, сел ссутулившись на табурет и беззвучно заплакал.

Похоже, потрахушки меняются на мужской разговор по душам.

«Ну что ты за тварь такая циничная?»

«Явился, кого не звали».

«Утешь, сука, парня!»

«Как?! По головке погладить?!»

«Погладь, если ничего другого не умеешь!»

Я подошёл и накрыл вздрагивающую макушку. Волосы у него были тёплые и мягкие. Сколько грёбаных лет я не прикасался к другому человеку? Десять, пятнадцать? Я и правда его погладил, как приблудившегося котёнка. Он схватил мою руку, и его тут же вывернуло на мой идеально белый кафельный пол.

В открытое окно долетали звуки детской игры во дворе, а в комнате по-прежнему стоял густой водочный дух.

Пока я отмывал плитку от персиковой мякоти, он в одних трусах и выданной розовой футболке сидел, нахохлившись, с ногами на табурете. Футболку неудавшийся алкоголик натянул на колени, будто на дворе зима, и отпивал по глоточку мятный чай. Его одежда была благополучно отправлена в урчащую от удовольствия стиральную машинку.

– Извини, от меня вечно одни проблемы. Сначала ЕГЭ завалил, теперь это. Мы ведь вместе поступать хотели… Это моя была идея вдвоём в Питер поехать, чтобы квартиру на пару снимать и… – Он безнадёжно махнул рукой. Глаза его вновь заблестели.

– Футболку не растягивай, – буркнул я.

– Что?

– Сядь по-нормальному.

Он опустил босые ноги, поджимая пальцы. Посмотрел на меня одновременно боязливо и чуть обиженно.

– Значит, остаёшься? – спросил я, подходя вплотную, чувствуя своими волосками ног его.

Запрокинув голову, он смотрел на меня большими, совершенно детскими глазами. Светло-серыми с тёмным ободком по краю. Прямо как мои плавки. А на мне были только они, потому что я тоже извозюкался, пока приводил его в чувство. Он отвёл взгляд и молча кивнул.

Я хотел отстраниться, но он взял меня за руку, робко сжал пальцы и, глядя в пол, спросил:

– Я тебе нравлюсь? Ты будешь любить меня?

– Я уже люблю тебя, – сказал я и пошёл стелиться.

Он лежал на белой простыне. Его загорелое тело контрастировало с ней именно так, как мне нравится.

– Сними футболку.

– Это обязательно?

Я кивнул. Он снял футболку и повесил на спинку, оставшись в одних боксерах в сине-голубую клетку.

– Ляг и раскинь в сторону руки.

Всё ещё стесняясь, он повиновался. Я чуть раздвинул его выпрямленные ноги. Выключил верхний свет, оставив только подсветку по углам.

– Я правда тебе нравлюсь? – вновь спросил он, приподнимая голову, отчего кубики пресса отчётливо прорисовались на животе, приподнимая резинку трусов.

– Ты даже представить себе не можешь насколько… А теперь просто молчи и позволь старому извращенцу насладиться твоей божественной красотой. Тебя, кстати, искать не будут? Может, позвонишь и предупредишь, что у друга заночуешь?

– Нет, мои на все выходные на даче.

– Хорошо.

Я сел возле его ног, разглядывая стопы. Обхватил правую, провёл большими пальцами от пятки к подъёму. Он взбрыкнул и хихикнул. Я огладил пальцами левую подошву. Грубая на пятке кожа становилась чувствительной к центру. Я массировал его ноги, а он лежал, затаив дыхание, и не двигался. Промял ногтями подушечки пальцев, надавил на каждый из ноготков. Я знал, что ему приятно. Налюбовавшись стопами, я поцеловал косточки щиколоток и перешёл на голени. Скользнул к коленям и бёдрам, ныряя большими пальцами под края трусов, оглаживая внутренние чувствительные поверхности. Чуть согнул ему колени, разминая икры.

– Ты массажистом работаешь?

– Накажу, – сказал я, прижимая указательный палец к его мягким, податливым губам, обводя их по краю.

Глаза его вспыхнули предвкушением.

– Плохому мальчишке нравится, когда его наказывают?

В его трусах шевельнулось. Я соединил его стопы, разваливая колени в стороны. Он дёрнулся их свести, но я не позволил.

– Нет-нет, чудный мой мотылёк, не сейчас.

Я прошёлся по бёдрам, глубоко проминая и расслабляя вибрацией. Ныряя под трусы в нежные ложбинки паха, чуть задевая бархатистую мошонку. Он каждый раз напрягался, чтобы тут же расслабиться, а потом и вовсе развалился, развратно раскрываясь навстречу моим рукам.

Я уткнулся носом в его трусы и втянул воздух. Теперь можно и умирать. Ни с чем не сравнимый аромат настоящей мужской плоти. Он свёл колени, зажимая между бёдер мою голову. Я знал, что ёжик моих волос приятно их покалывает. Повернув голову, я прижался щекой к неудержимо наливающемуся кровью члену. Запустил руки под его талию, впиваясь пальцами в крестец. Он выгнулся, разводя ноги. Я приподнял языком край трусов, нежно поцеловал и облизал вывалившиеся яички. От прохлады те подтянулись вверх. А я мял бесстыдно раскрытые ягодицы и собственной кожей чувствовал, как ему самому уже хочется избавиться от мешающихся боксеров, чтобы отдаться мне полностью, чувствовать напрямую. Нет, милый друг, я ждал этого мгновения почти двадцать лет, значит, и ты подождёшь. Я развернул изнывающего мальчишку на бок и почти расслышал стон разочарования.

Согнул его ноги, прижимая бёдрами к животу. Вдавился вздыбленным членом в зазор между ними, так чтобы он почувствовал моё возбуждение, и запустил руку ему в трусы, оглаживая и терзая ягодицы, лаская промежность, обводя по кругу и надавливая на нетерпеливый анус, который уже сам был готов открыться и заглотить мой палец. Костя двигал тазом, зажимая ягодицами вдавленное в промежность ребро ладони и постанывая.

Перекатив его на спину, я выпрямил ему ноги. Трусы рельефно обтягивали член, а на ткани проступило влажное пятнышко. Я припал к нему губами, обхватывая толкнувшуюся навстречу головку. Запах и вкус, такой терпко мужской и одновременно юный, как весна. Вспотевшие ладони Кости накрыли мою голову, подталкивая, умоляя. Я вывернулся, целуя дрожащие пальцы, облизывая тонкую кожу между ними, прижимаясь губами к пахнущим мятой ладоням. Вдыхая аромат запястий и предплечий. Разводя и задирая колючие локти. Вбирая ладонями влагу и аромат вспотевших подмышек, твёрдость сосков, нежность шеи, накрывая ртом и прикусывая дёрнувшийся кадык. Чувствуя языком проклюнувшуюся щетину. Оцеловывая скулы и челюсти, вздёрнутый нос, закрытые лепестки век и ресниц, накрывая ищущие губы, что было отдёрнулись, но тут же раскрылись утренним цветком, позволяя собрать нектар с устремившегося навстречу языка. Интимный вкус слюны. Не бойся, мой птенец, у меня есть и для тебя. Я приподнял его голову на подушку. И встал над ним, почти касаясь плавками его губ.

Он открыл затуманенные глаза, глянул на меня и спустил мне трусы. Влажная головка ткнулась в его приоткрытые губы. Он вновь как-то странно посмотрел на меня, будто самоубийца перед решающим шагом на краю пропасти, и взял её в рот, облизывая и посасывая. Неумелый мальчик, её не надо сосать, но ничего, я тебя научу. Я отстранился, запечатлевая на его мокрых губах поцелуй, чувствуя в его рту свой вкус. Как это восхитительно пошло!

Сбросил трусы и сдвинулся на его пах, дразня трущийся о промежность железобетонный стояк. Сдвинулся ниже, вновь садясь между тут же задранных ног. Приник губами к вздымающемуся и опадающему от дыхания пупку, исследовал языком. Захватил руками трусы, он тут же приподнялся, и я сдёрнул их до колен. Прижал бёдра к животу, открывая промежность и заждавшуюся дырку. Склонился, выпуская струйку слюны и подхватывая ту большим пальцем, чтобы тут же вдавить и провалиться в сжавшееся вокруг фаланги кольцо мышц. И так и оставить, массируя другой рукой ягодицы. Выкинуть возненавиденные до конца дней трусы. Окинуть взглядом всё тело разом. Пробежаться пальцами по раскинутым в стороны, бледным, в венках и редких родинках бёдрам. Возликовать, осознав до предела счастье жизни. И захватить губами исстрадавшийся от невнимания оголившийся пенис. Ритм и трение о нёбо, мой юный друг, ритм и трение, а ещё проникающий всё глубже и глубже в жопу палец, до пульсирующего средоточия наслаждения.

Мальчишка извивался и стонал, запрокидывал голову, выгибаясь рыбкой от макушки до копчика, сжимая мне бёдрами голову, а задницей – палец, подаваясь навстречу и распахиваясь. Хорошо, маленький, не буду больше тебя мучить, быстрее так быстрее, или всё-таки давай помедлим? Отчаянный стон понукания. Впившиеся в плечи пальцы. Обхватившие голову ладони. Толкающие и вжимающие навстречу подмахивающему тазу. Трахающему меня в рот со всё возрастающей неистовостью и подвыванием. За это насилие ты мне ответишь, ох, ответишь. Тугая струя бьёт в горло, ещё одна и ещё. Сглатываю. Мышцы сжимают палец, подушечка упирается в окаменевшую простату. Мальчишка кричит. Быстро-быстро двигая головой, я подхватываю схлынувшее было наслаждение, и повторная волна оргазма захлёстывает покрывшееся испариной и сгорающее в пламени страсти и уничтожающем удовольствии тело.

Наконец он затихает, изредка вздрагивая, заходясь бухающим сердцем и глубоко дыша открытым ртом. Я разворачиваю его на бок, заставляю подтянуть к груди колени и уткнуться в них подбородком, как эмбрион. Крепко обнимаю. Костя плачет. А я, увлажнив слюной член, легко и свободно проникаю в полностью расслабленное нутро. Трахать рыдающего подростка так странно и упоительно. Ничего, пусть вся эта боль выйдет из тебя. Я освобожу тебя от неё, мой милый, долгожданный мальчик. Да, теперь ты мой и только мой. Моя мечта, мой нереальный сон.

Пора сменить позицию. Я поднимаюсь и пристраиваюсь, раздвинув колени широко в стороны. Наслаждаясь открытым видом погружающегося в аккуратный зад разбухшего и обвитого толстыми венами распалённого члена. Созерцаю край растянутой до предела покрасневшей кожи. Вытаскиваю почти до конца, чувствуя, как сжимается на головке сфинктер, и засаживаю обратно, до предела и звонкого шлепка яиц о мокрую от слюны ягодицу. Снова и снова, снова и снова. Пылающий под черепушкой неистовый пожар давно охватил всё тело. Кожа, а особенно ладони, будто вибрирует, гудит высоковольтными проводами. Разворачиваю его на живот, наваливаюсь сверху. Кто беззастенчиво трахал меня в рот, как в блядскую пизду? Хуярю так, что аж дым коромыслом. Приподнявшись на прямых руках и кончиках пальцев ног, всаживаюсь, отклоняясь вперёд, чтобы усилить трение. Не зря в планке по пятнадцать минут стоял, не зря. Вот и пригодилась. Волны удовольствия простреливают напряжённое и натянутое как струна тело.

– Хватит! Хватит!

Нет, ещё не всё! Вздёргиваю на четвереньки. Плюю в распахнутую дырку и наяриваю, как незабвенного «Игорька».

– Господи, пожалуйста, хватит!

Здесь только один бог.

Сжимаю в живительном кулаке его член, надрачивая в такт ударам.

– Я не смогу ещё раз. – Склоняется, зарываясь лицом в подушку.