Текст книги "Серый Город (СИ)"
Автор книги: Windboy
Жанр:
Мистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
Мишке везёт, в эту зиму выпало мало снега, и река не разлилась, как обычно, затапливая берег. Иначе весь песок, по которому он бежал, оказался бы под водой. А так у воды тянется полоса пустого берега, по мокрому и плотному песку которого можно идти довольно быстро. Очень хочется пить. Отец не разрешал речную воду даже в рот брать, но пить хочется нестерпимо. Мишка останавливается.
«Не умру же я от нескольких глотков?»
Да и вода кажется прозрачной. Присев на корточки, он осторожно, чтобы не взбаламутить, зачерпывает ладонями воды, подносит к губам и пьёт. Никакого особого вкуса нет, обычная вода, в кране и то хуже. Зачерпывает ещё.
– Не стоит пить эту воду, – раздаётся скрипучий старческий голос. Мишка подскакивает от неожиданности. В метре от берега стоит лодка, а в ней, опираясь на длинное весло, высокий сгорбленный старик в тёмном плаще с капюшоном. – Весной с берегов много дряни в реку попадает.
– Здравствуйте, – бормочет Миша.
– Куда путь держишь, воин?
Мишка сам не замечает, что пальцы со всей силы стискивают дубинку.
– Вниз по течению, к мосту, мне срочно надо в город.
– Срочно… Все сроки давно вышли, – странно говорит дед. – А ты, я смотрю, весёлый, жизнерадостный парень. А что ты готов отдать, чтобы мигом у моста оказаться?
– Всё, что угодно, – выдыхает Мишка.
– Даже радость?
– Радость? Как это?
– Кому как не тебе знать, что такое радость? Я вот только догадываюсь, думая, что помню то чувство, когда смотришь на мир и разлитое в нём волшебство искрится внутри, переполняя сердце радостью жизни.
– Вы хотите подвезти меня до моста?
– Хотеть должен ты, а я могу.
– Тогда подвезите!
– А как же радость?
«Если я не спасу Генку, то никакой радости больше не будет».
– Я согласен, берите мою радость.
– Тогда прыгай, я тебя поймаю.
Отступив на пару шагов, Мишка разгоняется и прыгает. Костлявые руки смыкаются на боках, и мир странным образом тускнеет. Но он думает об этом только в первый миг пребывания в лодке, а потом забывает, словно ему только показалось, что раньше мир виделся другим, более ярким, живым. А старик смотрит на мальчика с опустившимися уголками рта и радостно улыбается розовеющими губами, обнажая редкие зубы.
Головная боль приводит Генку в чувство. Он поднимает руку и нащупывает приличную шишку.
– Ты глянь, очнулся. Привяжи-ка его.
– Продадим его на ту сторону, – произносит небритый мужчина лет тридцати, привязывая Генку к столбу в землянке, затягивает узел. Лодыжку пронзает острая боль. Генка вскрикивает.
– Лучше съедим, – угрюмо говорит другой мужчина, он старше, лоб и лицо изборождены глубокими морщинами вперемешку со шрамами. – Ишь, как сладко верещит, словно поросёнок. Сколько можно этих кшеков жрать? Я ими сыт по горло!
Он вскидывает руку с мясницким тесаком, показывая, докуда он сыт кшеками.
– Кого это вы тут делите? – раздаётся от входа бархатистый голос, в котором слышится ледяное змеиное шипение.
На свет выходит женщина лет сорока, с омерзительно красивым лицом. Да, именно так думается Генке. Если красивое лицо вырубить топором, то получится именно такое. Грубая, отталкивающая прелесть и длинные грязные седые волосы. На ней мужские джинсы и куртка.
– А-а-а… у нас гость, – шипит она и облизывает верхнюю губу.
Мальчик с ужасом замечает, что язык у неё действительно раздвоен и в каждом кончике блестят гвоздики пирсинга. Глаза её ненормально блестят.
– Люблю юных мальчиков, – говорит она и ещё раз облизывает губу, доказывая Генке, что ему не привиделось.
Почему-то только после появления этой женщины до Генки окончательно доходит, что он крепко влип. Он прислоняется к столбу.
– Один гадёныш удрал, ускакал, как бешеный кшек.
– Не беда, – усмехается женщина.
– Он может рассказать, где мы.
– Кому? Пацанам? И они закидают нас желудями?! – Она грубо хохочет. – А взрослым он ничего говорить не будет, а если и скажет, мы всё равно в другой плоскости. Как и наши дорогие кшеки, – сюсюкая, заканчивает она, протягивая в сторону Генки пальцы, сложенные козой, словно собираясь пощекотать. – Никто нас не найдёт.
– Надо его продать, – по новой заводит небритый.
– Ну что ты, Семён, гундишь и гундишь, сожрякаем, и все дела! Косточки, сладкие, хрустящие косточки.
Дика всего аж передёргивает от наслаждения, когда он представляет, как хрустит сочной мальчишечьей косточкой.
– Остынь, верзила. Подождём. Чую, непростой мальчик к нам пожаловал. Забором от него веет, все руки и душа на занозах. Если обработать, в армии Штоца за такого можно не только деньги получить…
– Он чё, воин? – с сомнением спрашивает Дик.
– Ответь дяде, мальчик… Видишь, молчит, значит, воин.
– Воинов, Кара, слишком долго обламывать, возни много, – недовольно замечает Семён.
– Зато сколько удовольствия, – шипит Кара, запуская пятерню в Генкины волосы и сжимая. Тот стискивает зубы, от боли сами выступают слёзы. Она запрокидывает ему голову. – Больно?
Высовывает язык и подхватывает слезинку, проведя по щеке липким языком. Вонь табака с перегаром и чего-то тошнотворно-гнилостного забивает нос. Живот и горло сжимаются, обессиливая, Генка думает, что его сейчас вырвет. Она дёргает за волосы вниз, и он с облегчением падает на пол. Что угодно, только подальше от её вонючего дыхания.
– А ты говорил – долго, вот, уже и в ногах ползает. – Она тычет парня в бок грязным армейским ботинком. – Будешь милым послушным мальчиком – останешься жив, а нет… – Дик суетливо ёрзает на стуле, сглатывая слюну, – правильно, Дик, мы его скушаем. Как тебя зовут?
Генка молчит, и она надавливает каблуком на рёбра.
– Гена, – хрипит он, и давление ослабевает.
Носок ботинка скользит вниз, замирает.
– Знаешь, что я люблю делать с юными мальчиками? – Дик вновь корчится на стуле и хрюкает, так он хихикает. – Что я люблю, когда делают мне? – продолжает Кара, маслянисто блестя глазами. – Скоро ты всё узнаешь…
Семён всё это время с растущей ненавистью смотрит на мальчишку и жалеет, что не пристрелил его сразу.
Старик медленно шевелит веслом. Мишка, съёжившись на носу лодки, смотрит в воду. Под свинцовой толщей проплывают звёзды, яркие, завораживающие. Мальчику кажется, что они летят сквозь него. Лишь на мгновение, замедляясь внутри, чтобы сказать пару слов: «Привет! Как тебя зовут?» – «Миша». – «Прощай, Миша». От их «прощай» по всему телу пробегают мурашки, и мальчик зябко вздрагивает, закрывая глаза, но в наступающей темноте звёзды становятся только ярче, а их лучи, словно острыми шипами, рвут и ранят душу.
– Проснись! Проснись!
Мишка пробуждается, как от толчка. Его действительно трясут за плечо.
– Вставай, прибыли! – жизнерадостно говорит мужчина.
– А где старик?
– Какой старик?
– Который взял меня в лодку.
– А-а-а… Ушёл, теперь я за него.
– Вы его сын? Похожи очень.
– Скорее брат-близнец, – смеётся мужчина.
Мишка не понимает его веселья.
«Какой близнец? Ведь близнецы одного возраста, а этот вполовину моложе».
– Давай, выпрыгивай.
Мишка поднимается, раскачивая лодку, смотрит вверх. Над ними нависает громада моста. Пахнет сырым бетоном, выхлопными газами и какой-то гнилью. Нестерпимо хочется курить.
– Сигареты не будет?
Ухмыляясь, лодочник лезет в карман плаща. Мишка жадно наблюдает за его руками.
– Держи.
Мальчик берёт пачку и зажигалку. Достаёт трясущимися пальцами сигарету, закуривает. Затянувшись, расслабляется и выпускает дым. Вопросительно глядит на мужчину.
– Оставь себе, мне больше не нужны.
– Спасибо, – говорит Мишка, суёт пачку с зажигалкой в карман и спрыгивает на берег.
Оглядывается: лодка уже в нескольких метрах от берега. Мишка вдруг остро ощущает, что забыл на ней что-то очень важное. Бежит следом. Останавливается по пояс в ледяной воде, крик застревает в горле. Тоска сжимает сердце. Что он мог забыть? Но теперь не всё ли равно? Он поднимает руку с раскисшей сигаретой. Отбрасывает. Зачерпывает и плещет в лицо воду, смывая слёзы. Плечи дрожат, а из груди рвутся рыдания. Просто водой их не остановить. Он выходит на берег, падает на колени и сжимается во вздрагивающий комок неведомого горя. А на середине реки весёлый лодочник распевает залихватскую песню о юноше, не знающем горя и бед, что радостно встречает рассвет в кругу прелестных дам.
Песня обрывается, а затем что-то тяжёлое падает рядом с Мишкой. Он вздрагивает и выпрямляется, вытирая глаза. Рядом лежит чуть изогнутая палка метровой длины. Рука сама смыкается на ней.
«Меч! Генка! Ему ведь нужна моя помощь, а я здесь рыдаю!»
Мишка встаёт, стряхивая мутное оцепенение. Оглядывается, ища взглядом лодку. Не находит, но шепчет сквозь зубы: «Я ещё вернусь!» Лезет в карман, вытаскивает намокшие сигареты, размахивается и швыряет в темноту. Раздаётся чуть слышный всплеск. Зажигалку оставляет, пригодится. Снимает и выжимает одежду, натягивает на дрожащие от холода ноги и поднимается по плитам на дорогу. Машин нет. Мишка быстрым шагом направляется в сторону города. До дома около пяти километров.
========== 4. Дети серого дня ==========
Минут через пять Мишу освещают фары приближающейся машины. Длинная тень вырастает из-под ног. Мальчик останавливается на обочине, разворачивается и, щуря глаза от яркого света, поднимает руку. Машина пролетает мимо, обдавая волной пыльного воздуха и громкой музыки. Миша провожает её взглядом и, увидев, как загораются красные огни, бежит следом. Запыхавшись, останавливается у передней двери. Качающая пространство музыка стихает на словах: «Грейтесь, пока мы в силе…» Плавно опускается тонированное стекло.
– Далеко? – спрашивает молодой коротко стриженный мужчина с прицельным, подёрнутым ледком взглядом.
– В город, – выдыхает Мишка.
– Город – понятие растяжимое, – говорит водитель и открывает дверцу. Смотрит на дубинку и серьёзно спрашивает: – Бить будешь?
– А до города довезёте?
– Довезу.
– Тогда, наверно, не буду.
– «Наверно» не пойдёт, – говорит он, явно думая, а не рано ли он открыл дверь и не стоит ли её захлопнуть. – Да или нет?
– Нет!
– Ладно, залазь.
Мишка забирается в глубокое сиденье – оно такое удобное, что сразу хочется задрать на него ноги, – закрывает дверь, ставит между коленей дубинку и глядит на мужчину.
– Сергей, – говорит тот и протягивает руку.
– Михаил, – отвечает мальчик и пожимает её.
– Михаил, почему у тебя штаны мокрые? Дубиной рыб в реке гонял?
«Он что, идиот?» – мелькает в голове у Мишки.
Машина стремительно набирает скорость.
– Нет, это меч делать. А штаны мокрые, потому что… потому что… – Мишка понимает, что сейчас вновь заплачет, и отворачивается к окну, за которым ничего не видно.
– Может, снимешь, а я печку включу? – не дождавшись ответа, спрашивает Сергей.
– Мне не холодно, – врёт Мишка.
– Сиденье запачкаешь…
Мишка сердито возится, стягивая штаны. Те, как назло, липнут к ногам и не хотят сниматься. Наконец вместе с ботинками падают на пол. Мишка искоса глядит на Сергея.
– Ладно, залезай с ногами, только вытри.
Не жалея штанов, Мишка вытирает ими грязные стопы. Скрестив ноги, утомлённо откидывается на сиденье. Тёплый воздух от печки обволакивает тело.
– Эй, не спи!
Мишка разлепляет глаза.
«Что ему ещё надо?»
– Расскажи что-нибудь.
– На голодный желудок особо не порассказываешь, – замечает Миша.
Сергей впервые улыбается, отчего льдинки в глазах тают, а машину наполняет аромат степных летних трав. Мишка трёт нос, но запах остаётся.
«Наверно, ароматизатор какой-то», – думает он.
– Сзади термос и контейнер с бутербродами. Налетай.
Мишка не заставляет приглашать себя дважды. Юркнув между сидений назад и устроившись, открывает пластиковый контейнер. Из него вкусно пахнет хлебом.
Машина невесомо несётся сквозь ночь. Мишка откручивает крышку термоса, подставляет кружку и давит на кнопку. Аромат кофе смешивается с запахом цветов. С кружкой кофе в одной руке и бутербродом с сыром в другой мальчик откидывается на спинку и с аппетитом ест. Бутерброд кончается как-то слишком быстро. Миша замирает в нерешительности. Сергей включает музыку.
«Словно нежный вампир, словно нежный вампир. Как невинный ребёнок, как нежный вампир…»
– Наутилус, – безошибочно определяет Миша.
– Слушаешь? – удивляется Сергей.
– Отец слушает.
– А тебе как?
– Нормально.
– А это?
«Они родились и растут слишком быстро.
Дети серого дня.
Для них не будет исключений из правил,
Так же как для меня.
Они не помнят названия улиц,
Не знают правил игры.
Они – такие, как мы.
Они – такие, как вы.
Дети серого дня
Не боятся огня.
Они не верят тому,
Что завтра будет теплей.
Они играют в поколение улиц.
Дети серого дня.
Они познали слишком рано любовь,
А иначе нельзя.
Но их родители видят так редко,
Что забывают цвет глаз.
Они похожи на нас.
Они похожи на вас.
Дети серого дня
Не боятся огня.
Они не верят тому,
Что завтра будет теплей».
– Цой, но я такой песни раньше не слышал.
– Ты ешь ещё, проголодался ведь, – Мишка берёт ещё один бутерброд и впивается зубами, – пока по Тёмному лесу бегал.
Он так и замирает с бутербродом в зубах. Машина по-прежнему летит в ночь. На спидометре сто шестьдесят.
«А ведь мы давно должны были приехать», – запоздало понимает Мишка и, чуть не подавившись, проглатывает кусок батона.
– Да ты не суетись, не бойся. Дорога долгая… успеем вовремя. И меч сделаете, и о часах вспомните…
Становится страшно, очень.
– Отпустите меня.
– Успокойся. Доедай бутерброд и кофе допивай.
Мишка так и делает, но уже без желания. Закрывает контейнер и затаивается.
– Возвращайся.
Мальчик нехотя протискивается между сиденьями и замирает в кресле.
– Променял радость, теперь терпи. – В глазах Сергея вновь плавают льдинки; веет морозцем. Мишка дрожит, кожа покрывается пупырышками. Льдинки стремительно тают. – Извини, сейчас потеплеет, – говорит Сергей, впрочем, без всякой виноватости.
Сзади что-то шуршит, а затем между сидений появляется чёрно-белая голова большого пушистого кота.
– Выспался, бродяга?
– Мя-а-у!
Мальчик во все глаза смотрит на кота, а тот снисходительно на него. Одна половина зверя чёрная, а другая – чисто белая.
– Его Монада зовут. Монада, у нас гость – Михаил.
– Мя-у!
– Монада, иди ко мне, – зовёт Мишка.
Кот глядит на Мишку и прыгает к нему на колени. Топчется, устраиваясь, ложится. Мальчик гладит кота, а тот сдержанно урчит. Потом урчит громче, тянется и довольно зевает. От кота идёт тепло домашнего уюта, печки, чердачной пыли под раскалённой летним солнцем крышей и густого аромата леса. Мишка вновь растворяется в окутывающем тепле.
– Опять спать собрался? А историю кто рассказывать будет?
– Какую историю?
– Увлекательную.
– Не знаю я никаких историй. Лучше скажите: куда вы меня везёте?
Когти кота предупреждающе впиваются в кожу.
– Ай!
– Вот видишь, опять ты дёргаешься, а он не любит, когда кто-то дёргается, да ещё и его дёргает.
– Я его не трогал!
– Помолчи уж!
Мишка замолкает, боясь шевельнуться. Кот тоже молчит. Лежит с закрытыми глазами, притворяется спящим. Но когти втянул.
– Ты не напрягайся. Иногда, чтобы прибыть вовремя, надо потратить больше времени, чем кажется нужным, чтобы успеть. Итак, я в третий и последний раз предлагаю тебе рассказать историю.
– Нет.
Сергей улыбается.
– Тогда я сам расскажу. Но сначала скажи: как зовут твоего отца?
– Олег.
– Всё верно… Примерно десять лет назад одна жестокая особа разбила Зеркало. Великое Зеркало, созданное Безликой Тьмой ещё до начала нашего мира. И Тьма поглотила весь мир. – Мишка сразу верит Сергею, потому что вокруг нет ничего кроме Тьмы. – Но были те, кто сохранил свет в душе. Их не много, но они есть. Такой же свет они зажгли в сердцах друзей. Вместе они разорвали пелену Тьмы и воздвигли предел. Вы называете его Забором. По одну сторону – океан Тьмы, а по другую – Серый Город. Защитникам надо всё время следить, чтобы Тьма не сломала Забор и не хлынула внутрь. Твой Серый Город в небывалой опасности. Тьма просачивается изнутри человеческих душ, заражает беспамятством, равнодушием, озлобленностью. Ещё немного, и Забор рухнет под ударом очередной волны мрака.
Что-то огромное приземляется на крышу машины, проминая её. Трескаются стекла. Сергей вдавливает педаль газа, но это не помогает – накрепко стиснутая когтями, машина поднимается над землёй. Страшно подвывая, Монада выскакивает на крышу. Через пару секунд утробный рёв сотрясает пространство, а машина падает с метровой высоты на землю. Сергей выворачивает руль, выравнивая её на дороге, и даёт по газам. Мишка разжимает вцепившиеся в ручку над дверью пальцы и не успевает прийти в себя от происшедшего, как видит впереди редкие фонари окраины.
– Город!
– Да, почти прибыли, – сухо роняет Сергей.
– Хорошая была машина…
Сергей вздыхает, а в салон прыгает Монада, весь в потёках чёрной, жирно блестящей слизи. Он проходит между сидений назад, брезгливо подёргивая задними лапами. Садится и вылизывается.
– Боевой он у вас. А что это было?
– Тварь поднебесная.
– Она хотела нас убить?
– Нет, для них это слишком простое решение проблемы, без выигрыша.
Мишка ничего не понимает, но не расспрашивает.
Они въезжают в город. Тянутся пустые улицы. Электрический свет вырывает из тьмы серые ветви деревьев, резко очерчивает тени. Окна домов темны. Город кажется чужим и незнакомым. Хотя нет, вот же остановка, с которой папа возит Мишку в садик. Но и она на безлюдной улице кажется какой-то осиротевшей. Сергей заворачивает за угол, а затем во двор Мишкиного дома. Мальчик уже не удивляется тому, что он знает дорогу.
– Прибыли, – сообщает Сергей, поворачиваясь к Мише.
Тот застывает, глядя на тёмные окна дома и подъезда.
– Поднимитесь со мной?
– Нет.
Мишку пробивает озноб.
– Мя-у!
Они разом оглядываются. Уже чистый Монада с независимым видом сидит на заднем сиденье. Сергей улыбается:
– Вот он с тобой поднимется. Как войдёшь, зажги свет, и я буду знать, что с тобой всё в порядке.
– Хорошо.
С трудом открыв дверцу, Мишка вылезает из машины, стоит, сжимая в руках штаны и дубинку. Монада прижимается тёплым мохнатым боком к его ноге.
– Мы ещё увидимся? – спрашивает Мишка.
– Возможно.
Мальчик кивает.
– До свидания! Я зажгу свет!
И бежит к тёмному подъезду. Монада несётся следом, опережает. Ничего не замечая вокруг, они взлетают на третий этаж и останавливаются у двери квартиры.
Мишка стучит. Внутри что-то падает, щёлкает выключатель, слышатся спешные шаги, и дверь распахивается. Яркий свет слепит, Мишка зажмуривается, сильные руки подхватывают его, обнимая. Во дворе раздаётся автомобильный сигнал.
– Мишка, где же ты был?!
– Папа, Генке нужна помощь.
========== 5. Магия крови и пыли ==========
Мишку купают в горячей ванне, а он всё рассказывает и рассказывает. Папа молчит и, кажется, не верит. Затем спускает воду, вытирает его и, закутав в большое махровое полотенце, несёт в спальню, укладывает в кровать и укрывает одеялом. Садится рядом.
– Может, Генка просто заблудился?
– Не веришь?! – вскидывается Мишка.
– Лежи. Я сейчас позвоню в службу спасения, они организуют поиски. Но что я им скажу? Что мальчика похитили бандиты, живущие в лесу, в землянке?
– Ты мне не веришь. – В голосе сына горечь и разочарование. – Загляни под кровать.
– Зачем?
– Загляни.
Отец нехотя опускается на колени, вглядывается в подкроватную темноту, медленно погружает в неё руку и выгребает на свет груду весело раскатывающихся желудей.
– Я же сам здесь позавчера пыль протирал.
– Со шляпками, – удовлетворённо кивает Мишка, откидываясь на подушку, прикрывает глаза и, не желая того, засыпает.
Отец сидит на полу, смотрит на жёлуди, вертит парочку в пальцах, и что-то сдвигается в его сознании. Он вспоминает. Щели Забора, страшное слово «выброс» и оружие в руках. Он встаёт – Мишка спокойно спит, но лицо его всё равно какое-то безрадостное и уставшее, – идёт в прихожую, поднимает дубовую заготовку, разглядывает и делает несколько выпадов. Открывает шкаф, достаёт электрический лобзик и рубанок. Закрывает дверь в спальню, на кухню и принимается за дело. Через пару часов меч готов. Остаётся выжечь на клинке имя и эмблему, но это Мишка сделает сам. Тогда меч будет верно служить ему.
Олег проходит в зал, достаёт старенький фотоальбом с детскими фотографиями. Их всего пара десятков. Вот они с младшим братом стоят у костра с горящими ветками обрезанных в зиму роз. Вот несутся на снегоходе с горки. На следующей фотографии он за праздничным столом смущённо протягивает смеющейся девочке Нине очищенный мандарин. Её образ отзывается болью в сердце.
Олег захлопывает альбом и прижимает ко лбу. Затем вновь открывает, но уже с конца. На предпоследней фотографии морской простор и он в окружении мальчишек на смотровой площадке над Воющей скалой. Они стоят, салютуя тёмно-красными деревянными мечами. На лицах недетская суровая готовность к бою.
– Клинки Гран, – шепчет он.
Последняя фотография словно засвечена – вся чёрная. И только маленькая лучащаяся белая точка в левом верхнем углу. Олег вытаскивает фото, переворачивает, читает карандашную надпись: «Помни! Не забывай! Ветер в сердце. Знай! На площади в часах хранится память. Разбудит кровь в 12. Клинок спит в изголовье». А ниже подпись: «Ветреный». И дата рождения Миши. Олег откладывает альбом.
«Клинок спит в изголовье».
Идёт в спальню, тихонько, чтобы не разбудить Мишку, приподнимает матрас. Клинка нет, что неудивительно. Шарит рукой под кроватью. Аналогично, если не считать раскатившихся повсюду жёлудей.
«Почему дата рождения Миши?»
Он вновь садится, обхватив голову руками, пытается вспомнить.
«День рождения Миши я провёл в роддоме. А перед этим всю неделю делал ему кроватку. Ну конечно!»
Олег спешит на кухню, а из неё на лоджию. Разобранная детская кроватка висит на стене. Верхняя планка спинки чуть изогнута и имеет тёмно-красный цвет. Вертикальные прутья аккуратно примотаны к ней тонкой разноцветной проволокой. Он снимает спинку и возвращается с ней на кухню. Кончиком ножа поддевает и разрезает проволоку, освобождая деревянный клинок. Сжимает рукоять двумя руками и чувствует, как пустой сосуд памяти наполняется воспоминаниями. Видит паруса Летучего, паутину такелажа, чернокожих безликих подростков, взбегающих по вантам, и неспокойный океан за бортом.
«Как я мог забыть?»
Олег опускает меч на стол. Взгляд скользит по телефону.
«Чёрт! Надо же позвонить и организовать поиски Генки!»
Он дёргается к трубке, но не берёт, лишь усмехается.
«Никто его не найдёт. Тёмного леса не существует в реальности, воспринимаемой обычными людьми. Надо действовать самому и для начала вернуть себя полностью, стать прежним Ветреным мальчишкой. Так, в детстве я вёл в Интернете онлайн-дневник. В нём должны быть сведения о наших делах».
Олег садится за стол и включает компьютер.
«Дневник надо искать на сайте архива».
«Ветреный мальчишка», – вводит он в строку поиска.
«Доступ к дневнику ограничен. Введите логин и пароль».
«Windboy», – забивает Олег в поле логина и дату рождения сына как пароль. Дневник открывается.
*
Марго беременна, а я теряю память. Постараюсь заново пережить и записать всё, что ещё помню.
Когда Якоб извлёк из меня сердце Вика, я увидел свою душу и вспомнил, как попал в Мир Спокойствия. Тогда я сдвинул самосознание и отождествился с жизнью, в которой меня звали Олегом и остались Ян с друзьями. Но в своём стремлении вернуться я не учёл душу Ника, что вобрал в себя в надежде спасти от полного уничтожения. Она принадлежала Миру Спокойствия, и он не отпустил её, а я был слишком слаб, чтобы противиться его воле. А тут ещё со всех сторон нахлынула какая-то беспросветная темень. Сердце Мира Спокойствия притянуло к себе сущность Ника и меня вместе с ним.
Я очнулся на веранде Дома в Заповедном лесу. Площадка перед ним заросла высокой травой, по которой давным-давно никто не ходил. Ветер колыхал яркие беззаботные головки цветов, ясное небо дышало тишиной и безвременьем. В пространстве вокруг ещё чувствовалось некое волшебство, но оно было пустым и заброшенным, как и Дом за моей спиной. Серая веранда с прошлогодними сухими листьями по-над стеной, тёмные, пыльные окна и тоскливый скрип деревянных половиц. Мне не нужно было заходить в Дом, чтобы убедиться, что в нём никого нет. Я ощутил это всем сердцем, и оно сжалось от боли, ибо я помнил его совсем другим. Я сидел на ступенях, плакал, и большой старый Дом плакал вместе со мной горестными скипами, воем пойманного ветра, безысходной тоской.
Я поднял лицо, чтобы вытереть глаза, и в размытом свете увидел, что кто-то вышел из сада и движется в мою сторону. Через мгновение я узнал его, хоть и видел прежде только в сновидениях; вскочил и побежал навстречу.
– Тинк!
Он замер и тоже бросился вперёд, продираясь сквозь высокие травы.
– Тони?!
Мы обнялись, я был счастлив. Тинк таращился на меня и никак не мог поверить своим глазам. А я разглядывал его. На вид он был моих лет, но в глазах и выражении лица просвечивали прожитые тысячелетия, ведь, в отличие от меня, он помнил всё.
– Тони, я уже перестал надеяться, что кто-нибудь вернётся, – сказал он и всмотрелся в меня. – Ты что, опять не помнишь себя?
– Помню, но не всё, хоть и знаю, что я сын Тёмного и Ло.
– Как мне тебя называть?
– Зови Олегом.
– Хорошо.
– А где все?
– Когда нахлынула Тьма, воля королевы ослабла, двери Дома распахнулись, и мы разбежались кто куда. Я было сунулся в Коргос, но он оказался осаждён полчищами нежити. Послонялся по окрестным деревням – все вырезаны подчистую. Поразмыслив, вернулся в Заповедный лес и начал следить за Домом. Но ни в нём, ни в саду никто не объявлялся. А когда пошёл чёрный снег, я перебрался в сад и поселился в шалаше на груше. Здесь снега нет, и хорошо, потому что от этих снежинок жутко тоскливо на душе и жить совсем не хочется.
– Сколько же времени прошло?
– Месяца два.
– Чёрт возьми, эти завихрения времени!
– А что с тобой приключилось? – спросил Тинк, и я поведал наши злоключения с Якобом.
– Думаешь, Якоб в беде? – спросил я, закончив.
– Я думаю, всё сущее в беде. Когда ты появился, я ощутил, как Дом встрепенулся, словно просыпаясь ото сна, ведь он воплощение твоей силы вечной Любви. Он не просто так перехватил тебя меж двух миров.
– Тогда надо выяснить, зачем я здесь.
Дом притих, словно прислушиваясь к нашему разговору, и уже не казался таким старым и пугающе пустым, он звал, манил просторными залами, уютными уголками и множеством интересных секретов.
– Ты посмотри на него, – улыбался Тинк, – только посмотри! – Он тоже ощутил перемены. – Как же он хочет, чтобы мы вошли в него!
Мы стояли у двери, я взялся за холодную медную ручку и глянул на Тинка. Тот ободряюще кивнул. Я открыл дверь и переступил порог. Тинк последовал за мной.
Дом лучился счастливым светом.
– Почему же он плакал, когда я только появился?
– Он горевал вместе с тобой, ощутив боль от расставания с Якобом. Он отражает наши состояния. Когда я заходил в него раньше, я слышал голоса и смех друзей. Я бежал на поиски, и мне казалось, что я их даже вижу. Но это были миражи, воспоминания, Дом пытался воплотить мои желания, но только сильнее ранил, поэтому я и поселился в саду, чтобы не сойти здесь с ума от одиночества.
Тьма продолжает охватывать мир. Она просачивается через червоточины жестокости и злобы в сердцах людей. Мы не сдаёмся, изготавливаем мечи и планируем вновь собрать армию детей. Для этого Тинк отправится в Страну Детей, а я вернусь в свой мир и организую сопротивление в нём. Но с чем я вернусь?
У нас радость. Сначала объявился Монада – Серёжкин кот. Как никогда худой и израненный. Он так нам обрадовался, что полдня не слезал с моих рук или плеч, если я что-то делал. А на другой день и хозяин его объявился. Такой же грязный и потрёпанный. Ревел, как мальчишка, когда мы его встретили, но хоть на руки, дылда, не просился.
Вчера в библиотеке мне попалась старинная книга. Называется «Магия крови и пыли». Раньше я никогда её не видел. Откуда она взялась? Вновь Дом? В посвящении написано: «Детям, не знающим сна».
«Когда ребёнок прикасается к миру, он прикасается душой. Пыль – плоть. Кровь – сила. Заклинание формирует намерение поколений. Предки восстанут из пыли, и кровь души оживит их. Тьма не коснётся тех, кто помнит, кто не спит».
Магия детства. Я читал и учился, я вспоминал то, что жило во мне с рождения. Магия в пальцах, в знаках и рисунках на пыльных стёклах, в шёпоте заклинаний в ладони, в секретиках под стеклом. И, забравшись под кровать, попав в иной, потаённый мир, я шептал вопросы и в скрипах дома, в звуках шагов, в звенящей тишине, в памяти одеял и подушек слышал ответы. А потом стал находить их повсюду, как находил себя, заглянув в зеркало.
Мы втроём сидели на веранде и вспоминали.
– Вокруг нашего двора был деревянный забор, – рассказывал Тинк. – Он не был сплошным. Рейки шли сантиметров через десять. Но это была настоящая граница между моим и чужим миром. В своём дворе я был непобедим. А стоило перелезть через забор и оказаться в чужом, как силы, уверенность и неуязвимость покидали меня.
Серый чесал Монаду за ушами, тот довольно мурчал. Я же вспомнил свой любимый забор.
– Через дорогу от нашего дома был детский сад, а вокруг него – красный кирпичный забор, что огораживал всю территорию. Я забирался на него в самом начале и отправлялся в захватывающее, полное риска путешествие. Я двигался по забору, раскинув в стороны руки для равновесия. С обеих сторон росли плодовые деревья, ветки их создавали на пути интересные препятствия, а также снабжали яблоками и грушами. В садике резвились дети. Когда я проходил мимо, они подбегали и заговаривали со мной. Ловя их любопытные и восхищённые взгляды, я чувствовал себя героем, а они звали к себе играть. Но я никогда не спускался к ним, сад был чужой, запретной территорией. На ней обитала злая старуха, что гоняла меня. Я ненавидел её и боялся, но отвечал дерзко и независимо, потому что знал: на моей земле у неё нет власти. Добравшись до конца забора, я спускался вниз и с гордостью оглядывался на проделанный путь. Знаете, я думаю, нам нужен забор, что оградит наш мир от наступающей Тьмы. Волшебный забор-граница, а на границе воины-пограничники, способные отразить любую атаку неприятеля.
Я прямо увидел их – решительных и серьёзных, с обнажёнными деревянными клинками.
– Как-то всё это слишком по-детски, – хмыкнул Серёга.
– Конечно! – засмеялся я. – Именно так и надо! А чтобы забор сдерживал Тьму, его, как и мечи, нужно сделать из деревьев Гран.
– Но у нас нет столько деревьев, мы уже все запасы пустили на мечи.
– Нам нужно изготовить всего три доски, остальное я беру на себя.
На другой день мы отправились к ближайшему кругу Гран, что рос на границе сада с лесом. Сергей всю дорогу шептался с Монадой. А когда мы пришли на место, сказал, что тот укажет, какое дерево можно срубить. Это был самый первый круг Гран в Мире Спокойствия, и, в отличие от других, он не разрастался. Может, безвременье Дома так на него влияло?
