Текст книги "На задней парте. Книга вторая (ЛП)"

Автор книги: Victor Wong

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Зрители пришли в настоящий восторг. Они скандировали название группы и таким образом вызывали нас на бис.

– Действительно, жаль расставаться. Тем более, что мы не ожидали столь радушного приема, сказал им Akira но, мы закрываем этот концерт, от которого мы уже порядком притомились. Но нет. Усталость будет в другой раз.

Давайте закатим что-нибудь, прежде чем покинуть эту сцену.

Музыканты расселись по местам заиграла музыка, и все участники группы запели каждый в свою очередь.

«Как много лет во мне

Любовь спала,

Мне это слово ни о чём

Не говорило,

Любовь таилась в глубине,

Она ждала,

И вот проснулась

И глаза свои открыла.

Теперь пою не я,

Любовь поёт,

И эта песня в мире

Эхом отдаётся.

Любовь настала так,

Как утро настаёт,

Она одна во мне,

И плачет, и смеётся.

И вся планета,

Распахнулась для меня,

И эта радость,

Будто солнце, не остынет.

Не сможешь ты уйти

От этого огня,

Не спрячешься,

Не скроешься,

Любовь тебя настигнет.

Теперь пою не я,

Любовь поёт,

И эта песня в мире

Эхом отдаётся.

Любовь настала так,

Как утро настаёт,

Она одна во мне

И плачет, и смеётся

И вся планета

Распахнулась для меня,

И эта радость,

Будто солнце, не остынет.

Не сможешь ты уйти

От этого огня,

Не спрячешься,

Не скроешься,

Любовь тебя настигнет.

Как много лет во мне

Любовь спала,

Мне это слово ни о чём

Не говорило,

Любовь таилась в глубине,

Она ждала,

И вот проснулась

И глаза свои открыла».

– Друзья, как можно меньше думайте о плохом, и будьте счастливы. Sayonara, mata arimitte imasu, arigato gozaimasu!

Под громовые аплодисменты и крики «Браво» «Kotonoha Jazz Band» – покидала сцену. Концерт был окончен, и участники группы устроили небольшую памятную фотосессию, а затем раздавали автографы. До самого вечера среди моих одногрупников – не смолкали разговоры и впечатления о прошедшем концерте.

– Владимир-сан, а я и не знала, что у тебя такой шикарный голос, он словно льется откуда-то из глубины, обратилась ко мне Yoyoi. Спасибо.

– Владимир-сан, мне ужасно понравилось, мягко заговорила Ami. Это было великолепно.

Я кивнул:

– Не стоит благодарности девочки.

Меня переполняло чувство радости от того, что Ami победила на выборах. В закатных лучах низкого солнца мы с ней сидели под нашей любимой сакурой, в университетском парке, и, дыша свежим вечерним воздухом – делились впечатлениями о прожитом дне.

– Ну, что же, госпожа Президент, поздравляю вас с удачным завершением выборов, вполголоса заговорил я.

Ami засмеялась.

– Спасибо тебе за все Владимир-сан. Уверена, ты сегодня вымотался не меньше моего, если не больше – все-таки вы концерт отработали. Давай сделаем себе подарок – и отменим на сегодня – всю работу в Студсовете.

Я на минуту задумался.

– Вот уж не знаю радоваться мне, или грустить по этому поводу…

Девушка с напускной строгостью посмотрела на меня, но затем – улыбнулась.

– Что ж, тогда завтра я из тебя все «соки» выжму, и буду в два… нет – в три раза строже чем обычно, лукаво заявила она.

Я потупился, скорчив виноватую гримаску.

– Ну, не знаю…

А Ami, в это время, чуть ли не смеясь продолжает.

– Все! Решение Президента – окончательное и обжалованию не подлежит. Non, Nicht, Нет – Ни в коем случае.

Я кивнул и с тяжелым вздохом произнес:

– Слушаюсь, госпожа Президент…

– Вот так-то лучше, оживилась Ami. А теперь по домам.

Мы поднялись и неспешным прогулочным шагом направились к автобусной остановке. По дороге мы не разговаривали и я, бодро шагая слева от Ami – будто смотрел на нее со стороны. На то, какой она была тогда, когда я только прилетел в Страну Восходящего Солнца и, какой – стала сейчас, вспоминал, как я в каком-то ступоре стоял в дверях своей аудитории, и, казалось, что я – попал в какое-то иное измерение. Тогда, тихая и незаметная. Сейчас же – Ami представала передо мной совершенно с другой стороны. В одно мгновение она сразу стала какой-то взрослой, более смелой, решительной и самостоятельной. Я верил в то, что эти качества – несомненно, помогут ей стать хоро-шим, профессиональным руководителем. Вспомнилась, также история недельной давности, когда во время лекции по практике японского языка в открытое окно аудитории залетает муха, и садится прямо на тетрадь к «Солнышку», легким, но резким незаметным, если смотреть со стороны движением, Asuka захватывает несчастного крылатого «гостя» за туловище и обмакнув его лапы в стоящую на ее столе бутылочку с корректирующей жидкостью выпускает животинку на тетрадь сидящему рядом с ней Винни-Пуху. Правда, за этот поступок ей пришлось заплатить кое-какую цену и остаток дня – простоять в коридоре, куда ее отправила внезапно обезумевшая от гнева Mikan. Однако, это не произвело на Аску никакого эффекта и с чувством выполненного долга – «Солнышко» покинула аудиторию. А также еще несколько смешных, приятных историй из моей прошлой, словно другой жизни.

Мы уже подходили к воротам университета, когда раздавшийся телефонный звонок – изме-нил наши планы. Ami ответила на вызов, и проведя краткий разговор с кем-то из наших одногрупников – с притворной гримасой грусти произнесла:

– Ну вот, только мы хотели расходиться, а тут вызывают… ну, ничего не попишешь. Идем же, мой Зам.

– С удовольствием, сказал я.

И, свернув с аллеи, мы зашагали в обратный путь.

Урок 17. «Маски откровений».

Прекрасный праздник весны, удивительно светлое весеннее настроение. Однако весна в душе – бывает далеко не у всех. Случилось так, что одна из моих самых стойких однокурсниц, так называемая «Железная Леди» – Cheung Makoto на самом деле являлась очень одиноким человеком, более того, я даже не мог представить что это одиночество может быть настолько глубоким. В течение всех десяти лет нашего с ней совместного обучения в «Школе Гениев» Makoto открылась мне всего лишь один раз. В тот день по пути на занятия, я, проходя через университетский парк – заметил, что под сакурой сидит Makoto, чуть склонив голову. Была она тиха и задумчива, с лица этой обладающей закаленным, точно сталь характером девушки – не сходило выражение глубокой печали. Со стороны создавалось впечатление, что она вот-вот разрыдается от горя, какого-то огромного и аморфного, точно амеба, накрывшая ее с головой. Я не мог пройти мимо, а потому подошел к ней, поставил на плиты гитарный кофр, который принес с собой, и, поздоровавшись – присел рядом, забравшись под разлогий розовый шатер. Makoto печально улыбнулась, и, ответив на мое приветствие снова ушла в свои мысли.

– На тебе лица нет Makoto, заговорил я, что случилось?

Словно отвечая на мой вопрос – Makoto стала рассказывать:

– Уже седьмая годовщина… как же быстро летит время… Я родилась в Тонсуне 13 июня 1981 года, так что, по национальности я – кореянка. Мой отец, был преподавателем истории в местном институте, а мать, искусствовед, она работала с глиной. Родители очень хотели мальчика, и когда родилась я, отец стал воспитывать меня как мальчугана. Он учил меня драться, терпеть боль, быть стойкой и смелой, мне нравилось такое воспитание, единственный, кто выступил против, это моя бабушка, она считала, что девочка – должна быть девочкой.

Makoto тихо улыбнулась и продолжила.

– Наверное, поэтому моими друзьями, в основном были мальчики. Отец также, привил мне любовь к книгам, и в школьные годы я не вылазила из библиотеки. А бабушка, потихоньку от родителей, учила меня готовить, и вести домашнее хозяйство. И сейчас, когда я осталась одна, я ей за это очень благодарна. В Японию, всей семьей – мы переехали тогда, когда мне было десять. Отцу предложили работу. Родители сразу купили себе квартиру, недалеко от центра Токио, а бабушке дом, в двух часах езды на восток от города. И все у нас было хорошо. До тех пор, пока… цифра тринадцать не перевернула всю мою дальнейшую жизнь…

13.05.1994… В тот день, родители решили поехать на пикник за город. Мама собирала вещи, стараясь ничего не забыть, а папа, то и дело весело подшучивал над ее поспешностью. Вскоре он – пригнал во двор нашу машину, в то

время, у нас была «Toyota Corolla» 1990-го года выпуска. Ехали мы быстро. Папа уверенно вел машину, мама время от времени что-то говорила

ему, я, сидя за спиной отца – смотрела в окно. Мы держали скорость не более 80-ти км/час. В

тот момент я даже подозревать не могла, чем за-кончится наша поездка. Вдруг впереди взвыли тормоза, я услышала крик мамы, отвлекшись от мыслей, посмотрела вперед и, словно в замедленной съемке увидела, что на нас летит потерявший управление большегрузный тягач с бревнами на кузове. В следующую минуту страшный удар сотряс все вокруг, и я полетела в темноту. Через несколько дней, бабушка рассказала мне что в момент удара я, каким-то образом попала в багажное отделение, где, помимо моего тела также были обнаружены: большая корзина с продуктами и два пледа. Я до сих удивляюсь – как я не сломала спину.

Очнулась уже в больничной палате. Первый кого я увидела – была моя бабушка, я спросила у нее, где папа с мамой, и что произошло, потому что последнее что я помнила – это удар, который, казалось – перевернул всю Землю и все Земное. Бабушка присела в кресло, рядом с моей постелью и, глядя, мне прямо в глаза ответила:

– Makoto, деточка, мы… остались… одни.

Я упала так, словно меня ударили.

Все мое естество в этот миг – зашлось в немом крике, крике боли и одиночества. Мне казалось что это – страшный сон. Я все ждала, что ко мне в палату вот-вот зайдет мама и…

Makoto перешла почти на шепот.

– … и все будет хорошо. Но, ни мамы, ни папы… больше не было. После того, как меня выписали из больницы, бабушка забрала меня к себе. Родительскую квартиру мы – продали вскоре, после аварии, в тех стенах все напоминало мне о папе с мамой, и я – просто не смогла бы там жить. Потом мне стало известно, что эта авария на самом деле унесла в Вечность – три жизни. Оказалось, что погиб также и водитель того тягача, который в нас врезался. Меня, очевидно от падения в бездонную пропасть, ожидающую нас в конце Пути, спасла, не знаю, мягкая спинка кресла, разве что.

Однако, два года назад – бабушка… умерла от инфаркта. Все казалось мне пустым и безжизненным, как марево в весеннем поле, как Fata Morgana, которая никогда не закончится. Спустя время, я все-таки смирилась с тем, что, все мы смертны. А на вопрос, тех же Аски или Akira, почему я все время сижу одна, я после смерти бабушки всегда отвечаю им, что привыкла жить в одиночестве. И это правда. И что ты думаешь? Сейчас у меня тоже есть своя машина, и езжу, сама я ведь, как уже упоминалось, одинока в этой жизни и поэтому рассчитываю только на свои силы.

Makoto помолчала с минуту – и взяв у меня гитару негромко запела:

«Хочу у зеркала, где муть

И сон туманящий,

Я выпытать, куда вам путь

И где пристанище.

Я вижу мачты корабля,

И вы на палубе,

Вы в дыме, поезда, поля,

Поля в вечерней жалобе.

Вечерние поля в росе,

Над ними вороны,

Благословляю вас,

благословляю вас,

Благословляю вас на все

четыре стороны.

Благословляю вас, благословляю вас,

Благословляю вас на все

четыре стороны».

Вот такая вот у меня история. В конце я всегда остаюсь в одиночестве.

В течение одной минуты я молчал, затем заговорил, нарушив повисшую между нами тишину:

– Да, Makoto, характер у тебя действительно стальной, поскольку я, после такой аварии – до– лго бы не смог сесть в машину. Если бы ты знала, как я тебя понимаю, я, ведь тоже испил из горькой чаши потерь. Знаешь, когда погиб мой отец, я долгое время считал, что был для него не очень хорошим сыном. Думал, что мог больше слушать его, уделять больше времени, чаще бывать с ним вместе… Я чувствовал свою вину в том, что он – сделал для меня все, а я ничего не сделал – для него. А потом, однажды на меня снизошло озарение. Неожиданно я осознал, что перед его смертью – сделал для него самое главное. Я был рядом, держал его за руку и попрощался, так что… вот такие дела. Мой отец погиб еще в 1993-м. Его застрелили за какую-то несчастную пачку сигарет, которую он отказался отдать главарю банды уличных хулиганов. В конце концов, тот достал пистолет Макарова и… перекрестил отца, расстреляв его буквально в упор и выпустив в его тело целых восемь пуль. В девяностых, в нашей стране процветал рэкет и мародерство. Так что, я – не удивляюсь… Такое время было. Вот послушай.

Зазвенела гитара, и после краткого соло я запел:

«Улицы, проспекты, бульвары, переулки,

Зимние морозы и летняя жара.

Никогда до дома не доносил я булки,

Когда её горяченькую брал.

Никогда до дома не доносил я булки,

Когда её горяченькую брал.

Десять лет от родов и вся жизнь до неба,

И всего два пуда в школе на весах.

Мама говорила:

– Дуй, сынок, за хлебом.

И я дул, как ветер в паруса.

А «Городская» – семь копеек,

И шестнадцать – круглый хлеб,

То деревья зеленеют,

То позёмка на земле.

За одиннадцать калачик.

И батон за двадцать две,

А пацаны гоняют мячик во дворе.

За одиннадцать калачик.

И батон за двадцать две,

А пацаны гоняют мячик во дворе.

Чуть поддатый дядька разгрузил машину.

Чинно соблюдая очередь закон.

Вся страна недавно сухари сушила,

И редкий фраер лезет на рожон.

А я стою, считаю ловко

Воровским своим умом:

«Городская» с газировкой –

Получилось «Эскимо»,

На пломбир за двадцать восемь

За всю жизнь не собрать…

Батя – выпорет, не спросит,

Как пить дать.

На пломбир за двадцать восемь

За всю жизнь не собрать.

Батька – выпорет, не спросит,

Как пить дать.

Толстую соседку, будто понарошку

Офицерик лётный возле кассы жмёт.

Жмут мои монетки потные ладошки,

И цифрами стреляет пулемёт.

А кто не видел, тот не «вломит»,

Слово гадское «нельзя».

На батоне сэкономил.

И конфет «Кавказских» взял.

Есть, конечно, повкуснее,

Только ближе пацанам – Те, что

Рубль пятьдесят за килограмм.

Есть, конфеты, повкуснее,

Только ближе пацанам – Те, что

Рубль пятьдесят за килограмм.

Ёрзая на стуле, будто в нём иголки,

Дядя Жорик с места вечер не встаёт.

«– Пас отдал Рогулин, Толя Фирсов щёлкнул,

И Дзурилла шайбу достаёт».

А «Городская» – семь копеек,

И шестнадцать – круглый хлеб,

То деревья зеленеют,

То позёмка на земле.

За одиннадцать калачик.

И батон за двадцать две,

А пацаны гоняют мячик во дворе.

За одиннадцать калачик.

И батон за двадцать две,

А пацаны гоняют мячик во дворе».

– Хорошее было время, тихо заговорила Makoto, жаль, что сейчас – мы уже не те, что раньше.

Я кивнул и негромко запел, растянув гитарные струны.

«Почти у каждого из нас

бывает драма,

Она, казалось бы,

решается легко:

Одна в осеннем городе

скучает мама,

И этот город

расположен далеко.

И мы сначала ничего

не замечаем,

И дни разлуки складываются

в года…

Мы обещаем написать

и забываем,

И наши мамы нас прощают,

как всегда…

А когда-то мальчик

был обеспокоен,

Если только мама

покидала дом,

И, уткнувшись взглядом

в пальмы на обоях,

Ел горбушку хлеба

с сахарным песком.

И ждал, когда в

подъезде ржавая пружина

Скрипнет, возвращая

ласку и покой…

А у неё работа,

а потом дружина,

И под вечер

с полной сумкою домой.

Как две заботливые птицы,

эти руки

Нас успевали

защитить и пожалеть,

А мы смотрели с братом

только на зарубки

На косяке дверном,

мечтая повзрослеть.

И дождик летний капал,

и земля парила,

И, как в войну,

мы продолжали в жизнь играть,

И всё, что раньше

мама нам ни говорила,

Мы начинаем

только-только понимать:

Почему так много

было кукурузы,

Почему в апреле

запахи острей,

Почему зимою

хочется арбуза…

А вообще-то было

всё, как у людей.

И тот пьянящий запах

новеньких сандалий

И в кульке за рубль

десять карамель,

И в шариковой ручке

радостный Гагарин…

Так ничто не может

радовать теперь.

Ну, раз в году, хотя бы,

кажется, так просто

Вернуться к тихой радости

родимых глаз,

Но мы спешим к вершинам

творческого роста,

И мамы, понимая,

не тревожат нас…

И ждут, и врут опять

немножечко соседям,

Похлёбывая тот же

ягодный кисель,

Что, может быть,

на Новый год домой приедем,

А нас несёт опять

за тридевять земель.

Но, как с пластинки пыльной,

Пляжный визг нам слышен,

Память наша плёнкой

рвётся, как в кино…

И как же мы бессильны

Пирожками с вишней

Возвратить ту радость

детства своего.

Ну как же мы бессильны

Пирожками с вишней

Возвратить ту радость

Детства своего…»

Отзвучал последний аккорд, из моей груди вырвался легкий вздох. Минорное настроение тут же прошло, когда над парком вновь зазвучала гитарная музыка.

«Мой отец алкоголиком не был,

Хоть и выпить считал – не грешно.

Хорошо было с водкой. И с хлебом.

Не всегда было так хорошо.

Тридцать лет профсоюзных событий,

Ни прогулов, ни громких побед,

Восемь грамот, привод в вытрезвитель,

И награда за выслугу лет.

Люди будущего – на фронтонах ДК.

Да задумчивый стих Окуджавы.

И, как цены, волненья снижались тогда.

За прекрасное «завтра» державы.

Очень рано отца хоронили.

Очень много, казалось ему,

Мы неправды тогда говорили,

Да все думал – видней наверху,

Верил Сталину, верил Хрущеву,

Верил, верил, работал и пил.

И быть может, пожил он еще бы,

Если б он алкоголиком был.

А с фронтона ДК, как и прежде, глядят,

Те слепые красивые лица.

И все так же, как прежде,

Лет тридцать назад,

Радость в гипсовых белых глазницах.

Не сорваться бы, не закружиться.

Да мозги бы свои не пропить,

Да молитвы читать научиться,

Чтоб отца и детей не забыть.

Жизнь и боль – вот и все, что имею,

Да от мыслей неверных лечусь.

А вот правды сказать – не умею,

Но, даст Бог, еще научусь.

А вот правды сказать не умею,

Но, даст Бог, еще научусь»..

– Но мне бы – не хотелось помнить о плохом, Makoto, продолжил я, после небольшой паузы.

Потом была «Могилянка», выпуск и переезд сюда. В Страну Восходящего Солнца. А что касается отца, то все мы – Смертны, ибо такова наша жизнь.

Makoto кивнула, а я, тем временем снова взял в руки гитару:

«Жизнь играет с нами в прятки,

«Да» и «Нет» – слова загадки,

Этот мир, этот мир, дивный мир.

Время разлучает часто,

с теми, кто нам дарит счастье,

Это жизнь, это жизнь, наша жизнь.

Мы вместе с птицами

в небо уносимся,

Мы вместе – звёздами падаем,

падаем вниз.

Любим, верим, грустим,

ошибаемся,

В сердце бережно

память о прошлом храним.

2.

Над Землёй встают рассветы,

травы в пояс клонят ветры,

День за днём, день за днём,

день за днём.

Хитрое переплетенье,

смеха, слёз, удач, сомнений.

Это жизнь, это жизнь,

наша жизнь.

Мы вместе с птицами

в небо уносимся,

Мы вместе – звёздами

падаем, падаем вниз.

Любим, верим, грустим,

ошибаемся,

В сердце бережно

память о прошлом храним.

Мы вместе с птицами

в небо уносимся,

Мы вместе – звёздами

падаем, падаем вниз.

Любим, верим, грустим,

ошибаемся,

В сердце бережно

память о прошлом храним.

3.

Подними глаза, прохожий,

мы с тобою так похожи,

Мы молчим, мы молчим, мы спешим.

Верим, чтобы обмануться,

и уходим, чтоб вернуться,

Снова жить, добрый мир –

вновь открыть.

Мы вместе с птицами

в небо уносимся,

Мы вместе – звёздами

падаем, падаем вниз.

Любим, верим, грустим,

ошибаемся,

В сердце бережно

память о прошлом храним».

Музыка затихла. Я поднялся и увлек Makoto за собой:

– Ну, что, пошли? У нас сегодня довольно много

работы, ребята в Совете, наверное, уже собрались и ждут нас.

Makoto бросила взгляд на свои наручные часы. Улыбнулась.

– Нам пора…

Я был рад, что мне удалось развеселить ее, да и настроение у моей однокурсницы и собеседницы заметно улучшилось.

Урок 18. «Учение – Свет, или встреча в Токийской Национальной Библиотеке».

Завтрак был царским. На kotatsu передо мной стояли куриный суп miso, блины с рисом и грибами, абрикосовое парфе «Хиросима» и зеленый чай. Mikan сидела напротив меня и с неким присущим только ей задором оглядывала сервировку.

– Ну, что, спросила женщина, глядя на меня. Можно начинать?

Я кивнул.

– Приятного нам всем аппетита.

Одновременно мы взяли столовые палочки и принялись за еду. Лишь когда первому голоду был положен разгромный конец Mikan, будто на что-то намекая – заговорила:

– Владимир-сан, какие у тебя на сегодня планы?, день такой тихий и спокойный, просто не верится.

– Ну, ты же знаешь, что я не скандальный но сегодня задержаться дома у меня не получится. После завтрака, я еду в Национальную Библиотеку, ответил я, отправив в рот, зажатый в палочках кусочек блина. Ami попросила меня сделать одну работу для Студсовета, а литературу необходимую, для выполнения данной работы можно найти – только там. Жди меня вечером, часам к десяти, не раньше.

Когда встали из-за стола, я прошел к дверям гардеробной, и вскоре вернулся на кухню, одетый во все черное, кроме белоснежного галстука.

– Надо признать, что твоя студенческая форма выглядит очень элегантно, улыбнулась женщина.

– Да нет, отмахнулся я, форма здесь не при чем. Просто, наша любезная госпожа президент ввела правило, согласно которому: «Все члены Студенческого Совета – должны носить галстук». И потом, ты сама, прекрасно знаешь, какой дресс-код принят в «Школе Гениев». Поэтому…

– Нужно выглядеть по моде, закончила мою фразу Mikan.

– Именно, кивнул я.

Улыбнувшись, она привлекла меня к себе и поцеловала. Мы попрощались. Таким образом, я вышел из дома в половине девятого утра.

Экспресса долго ждать не пришлось. Четыре девицы, сидевшие в левом ряду – хохотали на весь вагон, строили пассажирам «глазки», в том числе и мне, но я не обращал на их действия равным счетом никакого внимания. Сидя у вагонного иллюминатора, я смотрел на пролетающую за стеклом местность, сосредоточенно раскладывая по полочкам то, что мне сегодня предстоит сделать. Потом эти девушки попросили у меня закурить, а так как я не курил, то интерес ко мне – иссяк. Вспомнив расставание с Mikan, я удивился тому, насколько отличается ее воспитание от воспитания этих юниц, красивых, дорого одетых ухоженных, но с диким ветром в головах. Остаток дороги я думал о таком поведении, как о явлении деградации общества. Но сам, же себя высек, потому что повторял чьи-то слова. В конце концов, мне оставалось лишь пожать плечами.

У двери в библиотеку я столкнулся с двумя юными интеллектуалами в одинаковых майках с изображением голой задницы, но в разных штанах: один в сиреневых, другой в ярко-желтых. Кроссовки «Reebok» – довершали их наряд плюс зеркальные очки-«консервы», закрывающие пол лица. Я посторонился, но один из аборигенов – небрежно двинул меня плечом.

– Эй, ты! Глаза потерял что-ли?

– Может быть, спокойно ответил я. Ты не подскажешь, какие курсы надо было закончить, чтобы стать таким придурком?

– Чего?, изумился интеллектуал «желтые брюки». А ну повтори!

– Вот видишь, у тебя еще и со слухом плохо.

Я двинулся было дальше, но обладатель желтых штанов, решил проучить меня и нанес четкий боковой удар кулаком в голову, вернее, в то место, где должна была находиться моя голова. Я мягко и плавно, даже лениво, если смотреть со стороны – ушел от удара, тем самым перенаправив летящий в меня кулак агрессора в голову его товарища. Преследовать меня не стали, пыл ребят быстро погас, и пока сраженный ударом своего собрата, обладатель сиреневых штанов поднимался на ноги, держась за голову я – спокойно вошел в двери читального зала. Оказавшись в помещении, мое внимание сразу же привлекла большая книжная стопка, лежащая на одном из столов. Из-за нее торчали две макушки.

Я легко улыбнулся.

«– Ami…», подумал я и направился к столику с книгами.

– Доброе утро девочки.

«Левая» голова резко высунулась и девичье лицо, мягкие черты которого были окутаны серебром оркстекольной оправы очков – тут же расплылось в приятной, мягкой улыбке.

– Доброе Владимир-сан, очень доброе, ответила Ami на мое приветствие. Я, не ожидала, что увижу тебя здесь. И все же, каким ветром?

– Ну, как же, я выполняю ваше поручение госпожа президент. Просто в университетской библиотеке нет нужной книги. Вот я и решил приехать сюда…

– По правде говоря, не совсем мое, заговорила Ami, а поручение нашего Книжного Комитета.

Вдруг она вскинулась, будто что-то вспомнив.

– Ой, я же вас не познакомила.

С этими словами, Mitsuno вывела из-за стола еще одну девушку лет 17-ти и представила ее мне.

Эта девушка была одета в желтую рубашку, серо-синий галстук, серую клетчатую юбку и черные гольфы. Ее глаза горели решимостью и умом.

– Познакомься Владимир-сан, это Mizuko Tada.

Мы с ней состоим в одном Книжном Комитете. Она с малых лет любит книги, также, как и я.

Я отвесил легкий приветственный поклон

– Пронников, Владимир Пронников, представился я. В августе сего года я прибыл на учебу в эту страну, и сейчас перед вами студент первого курса Филологического факультета Токийского Государственного Университета, а иначе говоря – «Tamaeda».

– Рада знакомству с Вами, господин Пронников, вступила Tada. Меня, как уже сказала Ami, привлекает литература, и если вы с ней знаете, друг друга, то я уверена, что и мы с Вами также подружимся и найдем много общего.

Я снова улыбнулся. В душе я был рад тому, что Ami, приучает к литературе каждого, кто встречается ей на пути. В читальном зале библиотеки, мы просидели до самого вечера, я дочитал не издаваемый в Японии до конца XIX века труд Люлла о силе слова, после чего – мы всей компанией возвращались в «Школу Гениев», где до самой темноты – продолжали выполнение задания нашего Книжного Комитета.

Когда я переступил порог дома, Mikan – уже спала глубоким сном. Тихо войдя в свою спальню, я забрался под одеяло. Чуть только я коснулся подушки – Mikan нежно обвила рукой мою шею и мы принялись обниматься до тех пор, пока сон не сморил меня окончательно.

Уроки 19, 20. «Лето, Море и… Аппетит».

1.

Kodomo no hi ( 子供の日, День детей) – национальный , отмечается ежегодно , является частью , праздник получил статус национального в .

История праздника:

Изначально праздник назывался Tango no sekku ( 端午の節句 – праздник нового дня) и отмечался на пятый день пятой луны по лунному или китайскому календарю. Другое название праздника – Shobu no sekku – Праздник ирисов. Цветок символизирует доблесть и успешность. До этот праздник называли «Днём мальчиков». А, в настоящее время праздник известен под названием «День детей» – (Kodomo no hi). В 1948 году, правительство Японии своим указом закрепило за праздником статус национального.

Традиции, связанные с праздником:

Перед «Днём детей» японские семьи вывешивают на шесте перед домом  —

разноцветные флаги в форме , количество таких флагов зависит от количества мальчиков в семье. В Японии карп – считается символом жизнестойкости и мужества за его способность плыть даже против сильного течения. На специальной полке, покрытой зелёным , выставляются куклы gogatsu-ningyo – , изображающие в . День детей отмечают всей семьёй, традиционно исполняются специальные песни и проводятся веселые детские фестивали. На одном из таких фестивалей и начинается наша следующая история, события которой начинаются прямо во время представления.

На сцене некий величественный Супергерой, крестоносец в плаще и защитник слабых, облачившись в костюм человека-насекомого, выполнил в воздухе – немыслимый пируэт, и приземлился невдалеке от зрителей.

– Приготовься к атаке с тыла Драго!, Человек-Богомол готов к бою!

«Гневный» голос этого героя, можно было узнать без труда. Его играл Винни-Пух. Он, молча, прыгнул к противнику и со всего размаха ударил его ногой в спину, в результате чего – Драго улетел метра на два и грузно осел на землю, невдалеке от помоста.

– Человек-Богомол, всегда на высоте, произнес победитель схватки.

Сейчас наш герой стоял в гордом одиночестве, а к нему, уже подошла молодая комментаторша, в которой все мои одногруппники, с легкостью узнали бы Asagi. Зрители, состоящие, в основном из детей дошкольного возраста весело зашумели, и вскоре воздух буквально взорвался хлопаньем нескольких десятков детских ладошек.

– Вот и определился наш победитель, произнесла Asagi, обращаясь к зрителям. Это Человек-богомол! Спасибо ребята, без вашей поддержки герой так и не прославился бы.

Впрочем, если вам, дорогие читатели интересно узнать о том, каким образом сюда попали эти двое, вам придется послушать маленький рассказ о задумке этих ребят на летние каникулы 2001-го года.

Итак:

«Вокруг цвела природа. Под теплым майским солнышком ярко, но не обжигающе зеленели деревья, в воздухе слышался непрерывный звон цикад. По тенистой аллее – ведущей к воротам «Школы Гениев», то и дело проходили небольшие стайки студентов. Уже третий час Akira сидел в пустой аудитории и, выполняя домашнее задание по изобразительным искусствам, безуспешно пытался нарисовать вид из окна. Стараясь заставить свою голову работать, он время от времени – очень забавно фыркал, словно маленький раздосадованный ежонок.

«– Так, ничего не получается, заключил Akira. Черт! Ну, зачем, зачем, зачем я дал свое согласие на это? Ведь знал, что ничего не получится».

От этого беспорядочного потока подсознания, его отвлек громкий девичий оклик:

– Утречко!

На миг, Akira удивленно вытаращил глаза, затем посмотрел в сторону, где должна была стоять говорившая, но разглядеть ничего так и не успел. Над ним наклонилось чем-то очень довольное лицо Asagi.

– Приве-ет Akira!, пропела она. И зачем я тебе понадобилась в такую рань, а?

– Да вот…

С этими словами Akira протянул девушке свою

тетрадку.

– Домашка по ИЗО, предположила Asagi.

Словно подтверждая ее предположение, парень кивнул.

– Руки у меня, очевидно – растут не оттуда, я боюсь, как бы меня на второй год не оставили.

И вдруг – взмолился.

– Прошу, Asagi – выручай! Мне без тебя никак…

– Ну ладно, улыбнулась Asagi. Не волнуйся ты так, я все устрою как надо.

Akira сразу будто повеселел, и с радостью передал ей тетрадь. Девушка долго и придирчиво разглядывала рисунок, который был наведен лишь серым контурным карандашом, наводя бумажный лист то на окно, то снова опуская его себе на руки, и наконец, с видом признанного специалиста подметила.

– А ты в абстракционизм подался, ну, прямо Pablo Picasso. Сложная тема, однако.

– Кто Picasso? Где?, раздался сзади звонкий голосок.

Akira едва не подпрыгнул, когда увидел перед собой улыбчивую и беззаботную физиономию «Рыжего Солнышка».

– Увы, девочки, перед вами неудачная попытка изобразить вид из окна, продолжил Akira спокойным тоном.

– Слушай, Asagi, я чувствую, как с этого момента начинаю плавно выпадать в осадок. Я в шоке, честно призналась Asuka.

– Офигеть… Asagi так и застыла, открыв рот.

Akira нарушил повисшую на какие-то минуты тишину одной неловкой репликой.

– Ну, извините уж…

– Так. Все это можно исправить, вот только бы подсесть поближе. А ну-ка – подвинься…

В конце концов, Asagi уселась, таким образом, что Akira, сидя на своем же стуле – оказался позади нее. А Asuka, с грохотом водрузив на пол еще один стул – села справа от ребят.

– Девчата вы чего?, удивился Akira.

– Будем исправлять твою работу художничек, невозмутимым тоном ответила Asagi.