Текст книги "Безумная (СИ)"

Автор книги: Veronika19

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Такси везёт её в усадьбу, где пройдёт свадебная попойка. В салоне автомобиля чувствует себя заброшенной и одинокой; у бабы Веры взяла сто очков форы (едва ли старушка может побороться с ней за звание «брошенка года»).

Влада готова проклясть род Вишневецких за одиночество, но голос матери в ней призывает любить врагов своих.

***

– Как я заебался в этом смокинге, Владик, – Петька, изнывая от жары, оттягивает чёрную бабочку на шее. – Прости меня…

Он такой же, каким был в прошлом мае, только чуточку в смокинге, чуточку женат, чуточку под каблуком Катерины.

– Новое положение обязывает, терпи, – ей есть, что ему предъявить, но это уже не важно.

Боль по утраченному Никонову во Владе рассасывается со слов тучной женщины, регистрирующей брак, – «готов ли ты…»; регистрацию которого она не видела.

Крышка гроба заваривается сваркой; кое-где для прочности забивается гвоздями.

Она, может, достанет его тогда, когда он разведётся; может сама ляжет в соседний, когда выйдет замуж.

Перед Владой проносятся бутылки с шампанским. И всё становится изумрудным, не потому что май выкрашивает лесные стены в зелёный, а потому что она смотрит сквозь стёкла бутылок, или сама влезает внутрь через узкие проходы горлышек.

Они пьют с Павлом Дмитриевичем.

В свете мигающих алкогольных софитов он не кажется ей оцыганенным самогонщиком сорока двух лет. Его побрили в принудительном порядке, промыли водочные вены крепким кофе, заставили пойти на обман ради Катерины.

На торжественной части он предавался унынию (из рассказов «немножечко о себе»).

Сейчас передаёт Владе блокнот с матерными словами, что записал на регистрации.

Этот «Армагеддон» самый нормальный здесь, несмотря на участие в подставе.

Громкий и бесшабашный, ссутулившись, клонит голову над бокалом шампанского. Запах спирта, утонувший в пузырьках, приводит в немую ярость; зато маленькие бутылочки с контрабандной водкой греют внутренний карман пиджака.

«Зови меня Пашка» подливает водку в чай Владе; водки там на восемьдесят пять процентов больше, чем чая.

Едва ли бурные, больше тихие посиделки с алкогольным чабрецом прерываются Мироном Дмитриевичем.

– Тебе нужно проветриться, без… – обрывает фразу. Паззл не сложно дособрать. Но Влада оставляет всё как есть. Нужно – дособерёт сам, хотя ей нахер это ненужно больше. – Мой брат – не самая лучшая компания.

– Не хочешь потрахаться в нестандартном месте? – притягивает к себе за галстук Пашку, не обращая внимания на Мирона. – На больничной койке двадцать третьей больницы. Я договорюсь с главврачом ради этого.

========== Часть XI. ==========

Лето раскидано по полу полароидными фотокарточками: море пенится под стеклянным столом; китайские фонарики, прикреплённые прищепкой к абажуру торшера, издают стрекотный треск; свет маяка делит комнату надвое; песок томится углями под ногами; сандалии с бусинами на ремешках выглядывают из-под кровати; бритый на лысо Петька с зауженными к подбородку скулами улыбается в верхнем ящике стола.

Влада прожигает сигаретой своё лицо на неудачных кадрах. Даня грозится выбросить их при случае (всё равно же не нравится); Влада апеллирует тем, что на них многослойные закаты (у неё коллекция). И они продолжают перебирать фотографии, курить и рассасывать кубики затвердевшей водки из морозильника.

Где-то в «Бродягах Дхармы» Керуака в страницы со средним размером печатных букв утыкается лицо Мирона Дмитриевича (лето было немного долгим и немного городским). Зубы отчего-то со злостью разламывают кубик водки.

Водка заканчивается, и они вынуждены выйти из добровольного затворничества.

В последнем дне потускневшего лета тепло, и солнце ложится на плечи размыленными приисками золота; в последнем дне огни автомобилей на уровне ключиц, Влада сползает куда-то к резиновым коврикам.

Они едут в супермаркет, где стеллажи под три метра, где Влада и Даня расходятся по разным отделам. Она собирает таблицу химических элементов в отделе с чипсами, газировкой и прочей дрянью, задерживающей обмен веществ; он – раскладывает в тележке бутылки водки так, чтобы не звенели.

– Влада? – голос Мирона проходит через рёбра нитью разряда из электрошока.

Влада подтягивает джинсовые шорты, сползшие ниже тазобедренных косточек, и поворачивается к бывшему учителю химии любовнику. Тёмная, потёртая ниже карманов джинса, рубашка в ровную клетку, выбеленная зубной пастой улыбка, платина кольца на безымянном пальце правой руки. В горло ударяет разгорячённая струя вздоха.

– Как ты?

– Терпимо, – скидывает в корзину пару пачек сухариков.

– Поступила куда?

– В геологоразведочный. Хотела на химфак, как ты понимаешь, но тройка подкосила всё, – сконструированная модель улыбки получается искренней, несмотря на всю натянутость шутки. – Женился? – косится на кольцо; отвести взгляд довольно сложно.

– Так точно. Она сейчас выбирает овощи.

Кислород твёрдый на подходе к губам; проглотить этот формальдегид не получится. Она кислородно обезвожена на десять секунд.

– Ты с кем-то сейчас встречаешься?

– Только с братом, – ей хочется, чтобы он неправильно истолковал её слова; хочется напроситься на инцест в его глазах.

– Всегда подозревал, что у Вас сильнейшая связь, – Мирон Дмитриевич играет в поддавки.

– Ну, прощай, – подбирает с пола корзинку и идёт к брату, везущего тележку по центральной линии.

Влада знает, что Мирон смотрит. Влада просовывает язык между зубов Данилы; Влада обсасывает губами его язык. В Дане водки шестьдесят пять процентов, поэтому он отвечает с дурным напором. И дай им Бог, чтобы в магазине не оказалось знакомых.

«Ты безумна, так же, как и полгода назад»

«Почему ты женился?»

«Иначе бы я сошёл с ума»

«Ты её любишь?»

«Я весь извертелся, чтобы тебя не любить. Она просто забрала часть тебя»

В автомобиле Влада захлёбывается слезами. И бритые виски не повод не рыдать.

Где-то в непрочтённых: «Я скучаю. Ты снова стала целой, блядь. Может, хватит, а?».

***

– Ты видел жену Мирона? – спрашивает Влада в треугольные скулы Петьки.

– Опять хочешь вернуться к старым баранам, Владик? – Никонов раскуривает сигарету. – Конечно, видел.

– Красивая?

– Твоя полная противоположность.

– Похожа, наверное, на мать Катерины…

– Она и есть мать Кати, – всплеск нагретой крови разрывает кожу Влады. – Знаешь, как она была счастлива? Если однажды тебе приспичит обратно прыгнуть в койку к Мирону, то будь осторожна – попадёшься моей жене, она не оставит тебя в живых.

– Это пиздец, Петь.

– Это жизнь.

***

«Мать Кати? Как ловко!»

«Так получилось»

«Организуем секс втроём?»

«Уймись»

***

В начале сентября у Петьки рождается сын.

Три кило.

Кирилл Петрович.

Влада присылает поздравительное смс в их стиле: «Пусть скулы и татуировки в тебя, а в Катерину ничего».

И вообще пошла она нахуй (из неотправленного).

В ответ три электронные улыбки и «счастлив».

========== Часть XII. ==========

Катерина звонит в середине октября.

– Владик, ты только не откажи, если она позвонит, – Петька застыл в её сентябре заботливым отцом с татуировкой (всё-таки Джокер с коляской) на правой лопатке.

Кирилл Петрович.

Октябрь покрыт сухой, старой краской. Он весь рассыпан. Город болен ангиной; водостокам всё сложно сглатывать и переваривать лужи.

Влада не отказывает приехать к шести часам вечера в квартиру Мирона Дмитриевича, чтобы посидеть с сыном Петьки.

Она опоясывает шею шарфом Дани, влезает в старые ненужные джинсы (дети… кто их знает), стучит «мужскими» ботинками по паркету. Взгляд выхватывает напоследок нити лесок под потолком. Они голые, без фотографий, как зубные нервы; фотографии убраны в коробку из-под обуви. Так бывает, если лето наскучило и смылось дождём.

***

У Катерины красивые лопатки; это подсказывает платье с глубоко декольтированной спиной.

Катерина слегка расплылась после рождения сына (Влада даже злорадствует; сама-то осталась худой, впалой, острой), но лопаток жир не коснулся. Волосы остались прежними – золото ржи уходящего солнца. Движения стали легче, плавней. Материнство значительно прибавило ей веса в глазах Влады.

– Отец должен вернуться к девяти, – она останавливается на секунду, обдумывает, – если хочешь, то я могу сделать так, чтобы вы разминулись. Я позвоню ему заранее, узнаю где он, они…

– Это лишнее. Мы же не дети.

– Как знаешь.

– А ты куда?

– На благотворительный вечер, – она продевает в дырки ушей изогнутые серёжки с рубином в центре. – Попробуем собрать достаточные суммы для лечения лейкемии у детей.

– Бог в помощь, – Влада равнодушна к меценатству; слишком эгоистичная, безразличная. – Показывай Кирилла Петровича.

– Он у нас получился спокойным, почти не плачет. Тебе его только покормить через два часа, я сцедила молоко в бутылочку, – Катерина пользуется стандартным набором слов стандартной мамы. – В холодильнике есть мамин пирог с лимоном и грецким орехом, на случай, если захочешь перекусить.

Кирилл точная копия Петьки в младенчестве. В нём нет ничего от Катерины. Абсолютно. И глаза не те, и волосы не те. Она бы не прочь подружиться с ним, когда тому исполнится семь или восемь лет. Петька в квадрате – это ли не предел мечтаний…

Влада провожает Катю взглядом до машины с террасы, на которой курит. Чужие дети её мало волнуют, они никогда не смогут конкурировать с сигаретами. Да и спит Кирилл Петрович; ей-Богу.

Катерина целуется с каким-то холёным мужчиной в идеальном пальто. Целуется, не устанавливая рамки, переходя границы Владиного понимания – её язык вылизывает всю полость рта. Эти девочки-девственницы с единственным парнем в кармане такие опрометчивые.

Влада чувствует себя победителем.

***

– Твоя дочь стала шлюхой, – Влада знает, что такие слова имеют определённую цену. – Мне Петьку жалко. Такая травма.

Пощёчина расходится трещиной по щеке; таких пощёчин трещин много у греческих статуй в законсервированных временем парках.

Влада улыбается (кто платит, тот и улыбается; это не запрещено правилами).

За стеной у ребёнка прорезается голос.

– Не думал, что наша вторая встреча пройдёт именно в таком ключе, – лицо Мирона повёрнуто к окну. За окном прошлогодний октябрьский дождь продавливает асфальт. Он помнил её ту, осеннюю, а теперь… Что теперь?

– Пошла вон! – желваки под бородой затвердевают в напряжении, будто он готов к ответному удару.

– Ты просто не заметил, – Влада рвёт все струны разом; они отпружинивают ему в грудь. – Это нормально, ведь мы все немного шлюхи. Я, ты, твоя жена, твоя дочь, Петька, Даня. Все мы, повязанные друг на друге.

– Чтобы через минуту тебя здесь не было, – он уходит в другую комнату.

Влада выдыхает.

Она вмиг излечивает его от зависимости к себе.

Нужно было ещё в том сентябре сказать магическое, избавляющее от всех последующих проблем – «твоя дочь – шлюха», чтобы не становиться заложницей жутко странных отношений с учителем, чтобы она не была для него той осенней.

– Прощай! – в спину Владе, выходящей из дверей квартиры.

***

Они лежат в кровати. Голые, взмыленные.

– Я всё равно останусь в семье, Владик, – Петька проводит губами по виску Влады. – Какая бы она не была, у нас ребёнок.

Влада не узнаёт своего друга, который не держался за вольных, блядовитых женщин. Он был дерзким, свободным, заострённым. А теперь… Весь до ужаса правильный, приторный. Херов пиздострадалец.

– Нам стоит прекратить дружбу.

– Ты прав. Ты не тот.

– Все мы стали не теми, кем были год назад.

***

– Пиздец мне, Даник, – она вваливается к брату в объятия; ещё не остывшая от секса с Петькой. – Теперь у меня есть только ты.

Он оставляет её. Все оставляют. Кроме брата.

Влада находит в Дане своё разнузданное спокойствие и редкий сон.

========== Часть XIII. ==========

Всё налаживается. На-ла-жи-ва-ет-ся. Ла-жа – если разобрать слово и не побояться выразить главную мысль.

Влада больше не является частью «планеты Вишневецких-Никоновых», она, наконец-то, обретает целостность своей микро планеты «Александрова» (раньше была поделена на части, чтобы каждому в этой грёбаной истории перепало).

В ноябре у Павла Дмитриевича случается день рождения.

Он объявляется как-то спонтанно, как не предсказанный учёными Армагеддон. «Зови меня Пашка» зовёт на свои сорок три. Говорит, бухло будет, и чьи-то мамы станцуют на столах.

Влада в раздумьях, но Пашка настойчив и напорист. Дополняет – «Катька, дочь Мирона, наверное, тоже отобьёт чечётку на столе, а мы посмотрим на её трусики». И плевать он хотел, что она племянница. Он же в шутку, ну.

Только это обещание вынуждает Владу согласиться.

И, кажется, у него фамилия другая – матери – Исаков. Он обмолвился ещё на свадьбе, что Вишневецкий не то, что он бы хотел видеть перед своим именем. Это фамилия для сентиментальных мужчин вроде Мирона.

***

«Великовозрастный идиот», – отмечает про себя Влада, отдирая от входной двери квартиры Павла Дмитриевича стикер со своим именем.

На обратной стороне бумажки фант – облить всех бензином и поджечь окатить всех присутствующих ведром воды (вечерок обещает быть поэтичным, едва ли позволит это лексика). Не «наиграла» ещё жизнь дяденьку.

Хэппи бёздей, блять.

Влада не оригинальна в выборе подарка – сертификат на трёхразовое посещение тату салона. Может, сподобится сделать татуировку, отображающую всю его внутреннюю арт-хаусность. У него же на изнанке обёртки кожи километры граффити. От него даже сейчас несёт аэрозольной краской, или предварительным разложением с запахом аэрозольного баллончика. Сорок три всё-таки.

– Жаль, что не бабки, – говорит Пашка, тормоша конверт, – я бы пригласил тебя побухать.

Он почти также красив, как брат с его ухоженной бородой, подравнивающейся каждую неделю в барбершопе.

В квартире она встречает с пяток людей, обречённых на принудительную игру в фанты – разочаровать именинника с творческим жалом в попе никак нельзя. Интересно, какой бред у них в бумажках. По себе же – просто надеется, что ей не въедут в глаз.

Влада просит бокал шампанского, забегая вперёд. Не все ещё гости подъехали. Собственно, одно это и заставляет её раскупорить бутылку. Вскоре подтянутся те, кому она оказалась не нужна. Семья – это святое. Священнее, чем она.

Влада на секунду закусывает губы, вспоминая их запачканными поцелуями Дани. Семья – это петтинг (чтобы не забыть, как это делается). В их (не) уникальном случае. Было бы не дурно сделать звонок в Индию и сказать, что они семья. А то так непонятно.

Петька – ослепляющая вспышка, забирающая всё пространство во флуоресцентный свет. Но свет пробивают изъяны в его внешности – тёмные круги под глазами и съеденные бессмысленным голодом скулы.

Поток света с чёрными брешами движется к ней. И вот весь его пробитый свет растворяется у неё в ладонях. Никонов осматривает её, словно музейный экспонат, ценное ископаемое. Цепляет пальцами отросшие концы её волос.

– Владик, всё так запуталось, я как-нибудь позже расскажу обо всём.

В сгнивший свет его ауры входит Катерина, по-хозяйски вкладывая свою руку ему в ладонь. Имеет право – жена же.

– Так и знала, что дядя пригласит тебя.

Они все изменились за прошедший месяц. Стали какими-то незнакомцами друг другу. Нет больше той школьной любви с привкусом мела и бумаги в клетку. И они уже не интересны ей. Отгорело что-то внутри – уходя, они забыли выключить в ней газ, баллон распёрло, вот и прогорело всё дотла.

Зато Мирон Дмитриевич всё потушил перед уходом, даже поправил коврик у двери. Он подходит к ней вплотную, несмотря на кольцо, протирающее до кости безымянный палец.

– Покурим?

***

Мирону не идёт курить. Точно так же как и не идёт жена. Ему идёт Влада со всеми её татуировками, бритыми висками, сигаретами, красным вином и узким влагалищем.

– Я устал быть отцом, безумная. Мне надоела собственная дочь, которая ебётся с левым мужиком, а я же мудрый отец, должен принимать её такую, какой она себя лепит. Надоело жалостливое ебло Никонова, который не может ей вломить за её блядовитость. Я бы позволил ему, наверное. Сам же не ударю.

Он одним моментом схватывает губами её губы, когда сигарета заканчивается на середине. Он до отчаяния, до исступления, до икроножных судорог её.

– Убивает твоя пассивность, стена. Твои сигареты… как же я их ненавижу.

Влада углубляет поцелуй; ей нужен тот сигаретный дым, что густеет у него в горле, ей нужны знакомые спазмы внизу живота.

Она не раздевает его. Расстёгнутой ширинки вполне достаточно, чтобы завести и завестись самой. Трусики нагреваются под влажным пятном. Полоска мокрого материала устраняется – он рвёт трусики в нити.

Они ебут друг друга на износ – кто первый развалится под катком оргазма, тот и проиграл. Они затыкают друг другу рты потными ладонями, чтобы все звуки нагревались в них и лопались электрическими лампочками (чтобы все стёкла от лопнувшей лампочки застряли непременно в ней, чтобы она поняла, сколько боли он потратил на неё).

– Кто-то выложит в сеть наше порно, – совсем не горькая усмешка.

Дом полон людей…

***

Влада второпях исполняет свой фант – выливает на гостей ведро воды. Мирон, напротив, откладывает до следующего дня рождения брата.

Они покидают праздник под недоумённые взгляды собравшихся.

Они едут к Мирону в квартиру, чтобы восполнить все утраты этого года и нереализованные планы. И Влада впервые чувствует волнующую дрожь от соприкосновения их пальцев. Любовь всегда была в них, при них, за них.

– Хуерре ми? – Влада отдёргивает его руку с руля, отыскивает под материалом рубашки татуировку.

Татуировка не сведена. Обжигает глаза чёрным. Всё та же крона ветвистых рогов оленя, всё тот же посыл для единственной любимой женщины в его жизни. Наверное, не стоило помещать «marry me» в спутанные перекладины рогов – вся их жизнь запуталась.

– Разводись с ней, – Влада проводит языком по набитым буквам, филигранно прорисовывая каждую. – Давай поженимся.

Предложение от безумной, влажные ладони, большая скорость, скользкая дорога – всё сложилось для поездки в один конец. Летально. И столько первозданного, незапятнанного света в их глазах, будто их накрыло белоснежной фатой. А это всего лишь фары грузовика.

***

«Безумной

От любящих родителей, брата, друга»

«Безумному

От любящих родителей, брата и дочери»

Комментарий к Часть XIII.

Тринадцать частей – вполне подходит для смерти.