Текст книги "Безумная (СИ)"

Автор книги: Veronika19

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)



========== Часть I. ==========

Вот у них скулы чётко разграничены на лице, в радужках глаз беснуется Аравийское море, а от запястья к сгибу локтя простираются чернильные олени с ветвистыми рогами, в которых путаются геометрические фигуры, но по-настоящему их понимают единицы из родного класса. Если Петя Никонов ещё как-то держится в тренде за счёт приличного размера в штанах, то Влада Александрова совсем не формат из-за неприличного количества татуировок в почти восемнадцать.

Нет, их не не любят, их сторонятся. Потому что у них в арсенале скулы, что острее холодного оружия.

***

Они сидят на задней парте среднего ряда, туда обычно не доходят взгляды одноклассников, даже солнце не часто радует их своим присутствием; оно чаще всего обжигает холодным золотом хрупких феечек в клетчатых сарафанчиках с первых парт. Влада тоже тонкокостная и кукольная, только диснеевские и марвеловские татуировки добавляют ей массы в чужих глазах.

За окнами класса туман валит молочным паром, как из эмалированных кастрюль, и дрожащих лип совсем не видно. Мерные вибрации голосов сгребаются в огромный ком и не раздражают, в общем-то, Пете и Владиславе есть чем занять себя.

– Молодые люди на последней парте, положите руки на стол, пожалуйста, – просит новый учитель химии. – Они вам ещё понадобятся на моих уроках, – его карие глаза будят во Владе воспоминания о Юге и инжире, вспотевшем на солнце; и она сводит колени, зажимая ими влажные пальцы Петьки.

***

Влада закуривает неслучившийся оргазм в мужском туалете; кто-то заедает, а она закуривает, парадокс. Где-то за парком с непрочными каруселями и советскими статуями стучат по рельсам пригородные поезда, скрипят железные брикеты вагонов, безликие пассажиры дышат воздухом в плюс тринадцать градусов.

Сигаретный пепел оседает на дешёвом кафеле серой корицей, как и меланхоличное настроение Александровой, когда в туалет заходит химик. Мирон Дмитриевич, кажется… Сейчас начнутся фейерверки из подручных химических средств, что должны были уйти на лабораторные работы; Влада морально готова.

– Ненавижу курящих девушек, – вырывает из её рук окурок и бросает его в пасть унитаза, рыгающего водой, – напоминают блядей.

– Нелитературные выражения какие-то, не находите?

– А я и не литературу веду. Завтра с родителями в школу.

– Брат придёт.

– А родители шахтёры?

– Почти, археологи.

***

– Мерзковатый тип, – говорит брат, выходя из класса Мирона Дмитриевича. – Если ещё будут подобные просьбы с его стороны, шли на три весёлые алфавитные буквы, мне некогда заниматься такой ерундой. Но сигареты, пожалуй, конфискую.

Влада покорно отдаёт смятую пачку «Винстона» брату и улыбается, вынимая из заднего кармана его джинс сложенные пополам денежные купюры; мол, компенсация это.

Она покупает в ближайшем ларьке «Парламент» и понимает, что лето совсем исчезло в растворителе осени. Мелко моросит дождь.

***

К концу сентября и без того рассыпающиеся фрески на соседствующих со школой трёхэтажных домах трескаются с особой силой; и так каждую осень. Опальные яблони, образующие редуты, вязнут в паутинной утренней дымке; разлагающиеся яблоки дремлют в волнах прелых листьев.

Влада пьёт кофе из бумажного стаканчика около яблони под номером восемь и ждёт Петьку, который совсем запропастился, пока она выкашливала гланды в квартире с тёмными занавесками.

– Владик, ты столько всего пропустила, – у его пальто рукава закатаны до локтей, и татуировка оленя безразлично взирает на девушку; или ей просто чудится… – Оказывается, у тридцатичетырёхлетнего Мирона Дмитриевича есть дочь нашего возраста.

Влада находит «дочь» без лезвенных скул в школьном коридоре третьего этажа; зато у неё есть пшеничные волосы, закрученные к концам милыми кудряшками, похожими на пышные злаковые ростки. Разве этого мало, чтобы неосознанно отбить у неё Никонова?

А Никонов и рад отбиваться.

Ведь они даже не любовники. Так… трогают друг друга под партой.

***

Разделить сиамских близнецов Владиславу и Петра удаётся только химику. Он настоятельно просит девушку пересесть на первую парту; наверное, боится, что у парня затекут руки вытрахивать из неё оргазмы.

Влада садится рядом со златовласой нимфой, в то время как к Петьке подсаживается «пшенокудрая» дочь Мирона.

Рокировка не в пользу Александровой. У неё под бледным слоем кожи кипит, шипит, скворчит соляная кислота ревности, и даже аккуратно постриженная борода химика не может остудить жарящееся мясо.

Мирон улыбается Владе, и ей хочется выкашлять ему в раствор хлора лёгкие.

***

Никонов гуляет с «Мироновной» после уроков и, как дурак, таскает её сумку.

В одну из сред Влада замечает, что из редута выпала (их) яблоня под номер восемь; она смертельно заболела и умерла. Это ничего не значит, просто олень на его руке по-доброму смотрит на дочь учителя химии, а на неё никак. Совсем.

Четверг распадается на дожди, грозы и частички октября.

Влада снова курит в мужском туалете и наблюдает за тем, насколько глупо себя ведёт Петька рядом с «Мироновной».

– Неприятно, правда? – Мирон Дмитриевич подсаживается на подоконник к ученице и кивком головы указывает на резвящихся одноклассников.

– Вы же можете положить конец этому, правда? Дочь же ваша! – она намеренно затирает в голосе жалость и мольбу, хотя её нутро кувыркается.

– А мне нравится этот мальчик, знаешь ли. Учится в разы лучше тебя и татуировок у него меньше, – учитель косится на чёрный плащ Бэтмена, выглядывающего из-под юбки Влады.

– Я посмотрю, как Вы заговорите, когда ваша дочечка придёт домой с татуировкой на полспины, – упирается теми самыми татуированными оленьими рогами девушка.

– Она вольна делать со своей жизнью то, что вздумается.

– Блефуете. Некрасиво. Вот я курящая, цитирую, блядь, и ваша будет такой же, если упрочит отношения с Петькой. Я его знаю, – как на духу.

Мирон Дмитриевич, наверное, мысленно вырывает ей челюсть, а на деле он просто затыкает её поцелуем. Его язык режет полость её рта бритвой, и слюна превращается в мышьяк и бромгексин одновременно. И пьяно, и страшно, и о Никонове не думается. Наконец-то.

– У меня нет уроков, – говорит Мирон, отрываясь от её красного рта.

– У меня тоже.

– Ко мне, безумная?

– К тебе.

========== Часть II. ==========

Постельная, развратная, умелая.

Раздетая, ученица, семнадцатилетняя, с тройкой по химии.

Её худые колени сжимают его бёдра, и внутри неё тесно и горячо; а он, когда она ввела его член себе в горло до упора, как гастроскоп, думал, что у неё вагина шире, чем у самой блудной «трассовой» шлюхи. Он бы хотел назвать её проституткой, если бы она позволила. Она бы и позволила, если бы он попросил. Но в его глотке вены взбухают от напряжения и возбуждения, и словам не пролезть сквозь венозные корни.

Просоленная потом кожа, полуживые подстраивающиеся под движения татуировки на шее, холодные октябрьские пальцы.

Тонкая, выпирающий хребет позвоночника, высокая грудь с вздёрнутыми к верху сосками.

Она упирается маленькими стопами в белые смятые простыни, и её маленькая аккуратная грудь оказывается на уровне его губ. Он терзает языком её соски, а она сжимает до исступления влагалищные стенки. Тише, моя безумная, тише. Он болезненно, до безобразно-алого цвета, выкручивает пальцами её соски, когда она слишком сильно сдавливает член.

Невесомая, порочная, непростая.

Крикливая, пустяки, еле заметные косточки на каркасных плечах обрисовываются его пальцами.

Плоский живот напрягается и проваливается, и рёбра неестественно красиво выпирают; ему нравится, он проводит ладонями по торчащим арматурами рёбрам. Он готов кончить. Сейчас. В неё. Чтобы потом через девять месяцев у него появилась ещё одна голубоглазая дочь. Она чувствует, как он яростно вдалбливается в неё, не отнимая рук от её талии; она успевает соскочить с «родеорного» быка очень вовремя.

***

Она курит в космос его потолка.

– Я не знаю, что хуже, курящие женщины или трахающиеся как блядины, – выхрипывает ей промеж лопаток. И теперь вся линия её позвоночника состоит сплошь из его букв.

Влада загадочно улыбается, припоминая своего гуру секса, который в данный момент, наверное, имеет его дочь во всё, что не закручено болтами.

***

– Не знала, что сейчас модно развращать чужих отцов, – Катерина ловит одноклассницу в коридоре своей квартиры; та в рубашке Мирона и с фруктовой жвачкой во рту, – и ебаться с мужиками за тридцать.

– Надеюсь, ты не медитировала на наш секс, – Влада острее Петькиной любовницы. У неё всё острее и на грани: язык, скулы и, наверное, секс.

– Я никому не скажу, если ты кое-что сделаешь для меня.

«Златовласая торговка».

– Ты разве хочешь, чтобы о твоём отце ходили слухи?

– Деточка, – режет уши, скрипя наждачным голосом, – оглянись. Двухэтажная квартира с мансардой в центре города тебе ни о чём не говорит? Скорее о тебе пойдут слухи, что ты кувыркаешься с богатыми мужчинами за денежку.

– Может, это квартира вашего деда, откуда им знать, – Владислава смотрит под ноги; паркет из чёрного ореха подогревает босые пятки. Мило, но не более. Ширинка учителя химии ей куда интереснее, чем отполированные доски.

– Ну-ну, – Катерина складывает руки на груди.

– Ладно, что ты хочешь? – Александрова вспоминает о своём брате, от которого может получить по шее за такие ни-разу-не-учитель-ученица похождения.

– Хочу помириться с твоим другом.

– Вы же только-только ходили счастливыми пингвинами по школьному двору.

– Он не захотел лишать меня девственности…

«Как это не похоже на Петьку».

– … и я, разозлившись, сказала, что он не хочет превращать меня в женщину, потому что у него неподходящий размер.

– Дура ты, Катька.

– Знаю.

И вот они болтают как-то до охуения по-дружески.

***

– Он всегда спит после этого дела… – Катерина нарезает аккуратными кольцами вздутый перец. – Только ты не думай, что одна у него будешь.

Что она тут делает?

Нужно сваливать. Нужно позвонить Петьке. Нужно посадить новую яблоню под номером восемь. Нужно подумать.

– И не подумаю, – Влада смолит ментоловой отравой в кухонное окно. За окном деревья присыпаны порошковой охрой, а редкое солнце выедено молью, как кашемировый свитер.

– А ещё он не любит курящих девушек.

– Он говорил. Но я хотя бы про размеры мужских достоинств молчу, – сигарета тушится в кружке с чаем, в котором так мало солнца.

– Девочки… – в кухне появляется заспанный Мирон в чёрных тренировочных штанах, – стряпаете ужин? – он хватает со стола лист китайской капусты и целует в висок дочь. – Солнышко, я подтягиваю Александрову по химии…

Владислава закатывает глаза и тихо так, почти неслышно: – Надеюсь, это тянет на пятёрку, – а потом обращается к Катерине, перемешивающей деревянной лопаткой на сковороде говяжий фарш. – Завтра у него тренировка в пять тридцать, будь готова.

***

Облака плывут по небу полупрозрачными скатами.

Владислава ждёт Петьку у дверей класса. Они договорились, вроде как.

Корсет рёбер сжимает внутренности, Влада нервничает. Вспороть бы себе горло «Винстоном» или медицинским скальпелем; она не видит его уже четвёртый день к ряду. И если он сейчас объявится, прижмёт её к стенке своим – «Я совсем тебя забросил, Владик. Давай у меня в семь, приходить строго со своим спиртным», – она притащила бы столько алкоголя, что они никогда бы больше не вспоминали о Катерине.

Влада заходит в пустой класс вместе с круглыми отличниками.

Он не пришёл, и она тоже.

Сердце выворачивается наизнанку, когда Влада замечает корзинку с киндерами на своей парте. Так умеет только Петька. Наконец-то.

«Не забывай, что ты ещё ребёнок. М.».

Кровь сворачивается… ай да, нахрен.

========== Часть III. ==========

Трахаться за киндеры – это дополнительная функция у Влады.

Она снова в квартире Мирона Дмитриевича. Двухэтажной, мансардной – всё, как заповедовала его дочь.

Сидит на кухонном столе, на котором долбанная Катерина готовит вечерами ужины отцу, с широко раздвинутыми ногами; капроновые колготки трещат на промежности, образуют неровный круг, будто их распарывают циркулем. Геометрия секса.

«А мог бы отыметь через капроновый презерватив», – думается Владе, когда член Мирона с усилием проталкивается в её влагалище.

***

– Безумная, ты сама не своя, – говорит химик, дыша через раз.

Лёгкая гардина касается оголённого плеча Влады, и она вздрагивает.

Не от его голоса, а от какой-то прозрачно-матовой занавески; он же химик, он должен был заставить её извергать подкожную лаву от его прикосновений. А получается она трахается с нелюбимым; а любимый трахается с любимой.

– Ты же знаешь, что можешь помочь мне, – она цепляет его, уязвимого, за рукав свитера.

– Если это касается моей дочери, то не могу, – отступает от ученицы на несколько шагов назад, упирается в столешницу руками. – Лучше забудь о Никонове и займись подготовкой к ЕГЭ.

– Я, пожалуй, больше не приду, – стаскивает юбку с живота к выпирающим тазобедренным косточкам и поправляет колготки, – можешь ставить мне тройки, – шипит.

– Ты дура, Александрова.

Кухонный аквариум слишком мал для двоих.

***

Стылая гниль поднимается паром с земли, крутится кольцами в воздухе и заползает в ноздри.

Влада сидит на вертящемся стульчике в парикмахерской советского типа с панорамными окнами и открытыми нараспашку дверьми, служащими системой кондиционирования. Влада просит выбрить виски и покрасить её в «я-почти-Катерина» – так, чтобы блонд расползся по её тёмным прядям медовой акацией.

Результат на выходе ей нравится больше, чем парикмахерам.

Но кого это волнует, ровным счётом?

***

– Убить тебя, суку, мало, – брат довольно краток и резок.

Накручивает на палец светлые пряди сестры, фиксирует и притягивает к себе. Погодя перехватывает её руки, закатывает рукава водолазки и придирчиво рассматривает вены на сгибе локтей. Над ветвистыми рогами оленя всё чисто, ни единого намёка на наркотические уколы.

– Твои поступки крайне странны, – рецензирует парень. – Если что-то ещё такое выкинешь со своими волосами, сбрею нахер, – а теперь угрожает.

– Волосы – не зубы, отрастут.

– Тебе, кстати, твой дружок звонил.

Это больше, чем маленькая незаметная смерть. Это авиакатастрофа в плотной вязке её мембран.

***

– Владик, тут такое дело. Я люблю её…

***

Рыдает сукой в школьном туалете, вгрызаясь зубами в запястную кость. Пальцы дрожат и роняют сигарету за сигаретой на мокрый пол; ещё одна сигарета в бездну, и она сама выпишет себе сильнодействующие успокоительные.

Тут такое дело. Я люблю её.

Тут такое дело. Я люблю.

Тут такое дело.

– Ты совсем расклеилась, Александрова, – голос Мирона Дмитриевича касается её безобразно бритых висков, ладони скользят по изогнутой спине, слегка приобнимают, колючий «бородатый» подбородок упирается в макушку. Влада по наитию разводит до упора ноги; на ней новые цельные колготки, неплохие трусики, прямо под представившийся случай. Но Мирон сдвигает её колени обратно.

– Ты больше никогда не придёшь, помнишь?

– Помню, – утыкается сопливым носом ему в рубашку.

– Ладно, безумная. Но только потому, что завтра ноябрь.

И вправду, завтра ноябрь; и на улице нет больше той осени из стружек апельсиновой цедры.

========== Часть IV. ==========

Ей так уютно в квартире Мирона, будто её накрывает пенный шлейф тёплого Восточно-Сибирского моря. Так не должно быть, потому что море самое холодное в мире, а она самая хреновая на свете. Это всего лишь необъяснимый приступ нежности к себе в последний вечер октября.

Они сидят на террасе, укутавшись с головой в тяжёлые пуховые одеяла, и пьют вино; водку в этом доме не держат, дети и всё такое. Весь затухающий город можно уместить в одну ладонь, а огни с фонарных столбов сорвать, как облепиху, и расфасовать по карманам.

Мирон Дмитриевич читает какие-то отрывки из Довлатова, а Влада набивает рот слепленной в «одноместные» ульи сахарной ватой. Влада варит глинтвейн в глубокой кастрюле (чтобы на весь ноябрь), а Мирон Дмитриевич рассказывает о психотипе Тайлера Дёрдена*.

Они пьяные, смеются без всякой устали.

И вроде надо быть счастливой, ловить момент, но нихуя.

Такое бывает только в фильмах и у любимых на «всю голову». А они и не в фильме, и не любимые.

– А где мать Катерины?

Стоило ли сейчас об этом?

Мирон сердито хмурит брови, но отвечает:

– Где-то в чужой постели.

– Это была любовь?

– Отчасти.

– Запчасти.

– Любовь продлилась до тех пор, пока я в семнадцать лет не остался один с младенцем на руках. Она только успела дать ей имя. Катерина…

Только сейчас, в притухшем свете кухонной люстры, Влада замечает напряжённые линии неглубоких морщин на лбу учителя и сжатые в натянутую полоску губы. И вправду не вовремя. Совсем.

Он подливает ей ещё вина. Мол, не будем об этом. Наполняет бокал до краёв. Она бросает в затемпературевшее вино два кубика льда, и оно выходит из алкогольных берегов.

***

Холл захвачен зеркалами. Все признаки балетной студии на лицо (на квартирное лицо).

И Влады слишком много в этих зеркалах. Она проваливается внутрь них. Мирон вдавливает её в эти стеклянные матрацы своим крепким тридцатичетырёхлетним телом. Он в ней. Резкие толчки внутри прошибают в пот. Это так почти по-семейному. В животе бабочки из жёсткого картона крыльями разрывают солнечное сплетение. С чего это ей так чувствительно и травмоопасно? Глупость.

Щелчок в замочной скважине.

Нужно соскользнуть с его бёдер, успеть застегнуть мужскую рубашку на все пуговицы. Пальцы будут дрожать, промахиваться, а круглые пуговицы откажутся залезать в узкие прорези.

Нужно выглядеть нормальной, домашней. Прикрыть по возможности волосами выбритые виски, если неожиданно нагрянули родители Мирона Дмитриевича.

Нужно сделать хоть что-то.

Свет в зажжённых лампочках кубиками мягкого поролона врезается и отскакивает от зеркал. Родное лицо Петьки, которое хочется крепко сжать в ладонях, потому что невозможно соскучилась, множится в осколках отражений. Он мокрый насквозь. На улице, видать, льёт знатно. В его взгляде дождя, наверное, больше, чем на улице. Это всё же дождь со снегом.

– Шлюха, – смотрит на неё с непростительным укором, а потом отступает, уходит.

Срывается за ним в непогоду в чём есть. Кричит ему что-то беспорядочно в спину, сбегая по ступенькам. Петя оставляет после себя дождевую цепочку следов, на которых Влада проскальзывает босыми ступнями.

– Почему ты с ним? За оценки? – оборачивается у почтовых ящиков.

Она почти въезжает в него.

– У меня три выходит в четверти по химии, если не два, Никонов. А у тебя пять, может, это ты спишь с ним за оценки? – слегка оскорблена. – Почему ты с ней? – столько горечи во рту, подавиться и венок заказать.

– Не твоё дело, – распахивает подъездную дверь.

Холод пересчитывает кости, замораживает растопленное квартирным теплом мясо. Влада продолжает упорно идти за Петькой. Дождь радушно заворачивает её в свою плёнку. Сквозь промокшую рубашку Мирона рентгеном просвечивается её худощавое тело, что выглядит истощённым и жалким. По щекам ручьями стекает неводостойкая тушь. В магазине, как всегда, наврали.

– Я люблю её. Тебе не понять этого, Владислава, – впервые полным именем. – Нормальная любовь двух подростков-погодок, а не семнадцатилетней и тридцатичетырёхлетнего. Я нормальный. А за твоё психическое состояние нужно ещё побороться.

– Это всё из-за тебя. Ты первый начал, – сдаётся – слёзы рассекают воспламеняющимся хлорбензолом по щекам, подбородку, шее. – Ты никогда ничего не видел дальше своего носа, – она вот-вот загорится масленичным чучелом.

– А ты никогда не думала, что я не хотел видеть?

Загибается от осознания, что ушла далеко в минус в пресловутом «нелюбимая». Сделала, обошла всех. Взяла все призовые места в конкурсе «нелюбимых». Ебать. Внутренние органы обмотаны цепями с шипами. Кровавое месиво на пустом месте и без войны. Добровольная пытка.

Расстаются под ранний снег. Он валит хлопьями. Часом ранее она бы порадовалась этим перьям, а сейчас понимает, что детство закончилось с его – «я не хотел видеть».

В лифте сталкивается с сочувствующим взглядом Катерины. Пройтись бы по её прехорошенькому личику бритвой, вырвать волосы с кусочками кожи. Одёргивает себя. Сделав из красавицы чудовище, она не станет любимой. Это в его голове. Ей не под силу вскрыть его черепную коробку и записать на аудиокассету воспоминаний и чувств что-то о себе.

***

– Мне, пожалуй, не стоит здесь оставаться.

Влада вся растоптанная, втоптанная в грязь. Всё вышло из-под контроля. Ей нужно отмыться алкоголем и никотином. Желательно набрать полную ванну и того, и того. И уйти на самое дно.

Мирон отрицательно качает головой и заключает её в объятия.

– Моя безумная. Тебе нельзя оставаться одной. Я закажу пиццу, ты включишь бокс. А потом мы вместе порыдаем над твоим горем. В театральном кружке я пользовался успехом, благодаря выжиманию слёз. Можно даже поистерить – рвать подушки, бить посуду, кричать до срыва голоса.

***

Битая посуда на счастье.

____

*Тайлер Дёрден – герой книги Чака Паланика «Бойцовский клуб».

========== Часть V. ==========

Небо туманное – серый парус.

Влада – затонувшая деревянная лодка с пробоинами по обоим бортам; пробоины с большой такой крепкий мужской кулак, который вышиб сердце накануне. Остаются лишь неоперабельные гематомы по всему телу.

Ни бокс по телевизору в два часа ночи, ни успокаивающий «целебный» секс на рассвете с Мироном не способствуют выведению токсина – Петьки – из организма.

Такая вот нихуёвая любовь.

Она уходит из учительской кровати в без тринадцати минут полдень.

На улице сыпет тяжёлый снег, ложится на землю рыхлым чернозёмом. Настолько тяжёл. Владе в себе становится невыносимо плохо. Она самый лучший подопытный для всякого рода дрянных болезней – менингит, ангина или пневмония.

Когда-то спасительным антибиотиком, выписанным без рецептов, был Петя. Можно было объесться этим антибиотиком, и противопоказанием являлась бы только тошнота от злоупотребления Петькой.

Вот же времена были.

А теперь?

Чёрные деревья погребены под перемолотым ванилином снега, тонкие ветки обваливаются под тяжестью сезонной побелки, пристающей к их бугристой коже. Окна первых этажей низких пятиэтажных домов завешены линялыми занавесями. Влада живёт на три этажа выше, ей повезло скрыться от любопытных глаз прохожих.

В квартире находится брат. Об этом сигнализирует золотое свечение в окне. Выходные как-никак. Не придерёшься к тому, что Даня не трудится в своей автомастерской. Вернуться бы к автобусной остановке, зайти в круглосуточный сетевой магазин, купить брату бройлерную курочку с отвратным жиром на боках и пиво. Но так впадлу.

Пробегает по ступенькам.

И судьба неожиданно ударяет под дых так, что в глазах проступают искры утопившегося в ноябре солнца. Никонов стремительно выходит из её квартиры, будто вор-домушник. Если бы не брат с распахнутой настежь дверью, подумала, что Петя выносит её последние чувства из серванта.

Рёбра сдавливают, притесняют внутренние органы. Это не защита, это самоубийство, самоуничтожение, самовыпил.

Они расходятся спокойно, хотя Владу напрягает присутствие Петьки. Раньше оно было обыденным, привычным, послеобеденным. А сейчас он выглядит, словно вышел из-за обеденного стола после недельного голодания. Доволен и сыт.

Всё это должно настораживать. Похер.

Плечи их не касаются друг друга.

Вот дерьмо.

Брат втаскивает Владу в прихожую и отшвыривает в стену. Такого на их веку не было никогда, никогда Даня не применял голую армейскую силу в отношении сестры. В голове шумит бормашиной, прямые линии мыслей проходятся волной.

– Хорошо ли тебе сидится на члене учителя? Удобно? Нигде не жмёт? – глаза его переполнены бескрайней злобой. Они красные и едва слезятся. – Шлюха.

– Это тебе Петя сказал?

– Не видно было?

На шее «родные» пальцы продавливают внутренний выступ кадыка. Хрип вонзается в раскалённый воздух скальным молотком. Она пытается вскарабкаться по горе воздуха до того места, где будет достаточно кислорода, чтобы сделать единственный вздох.

– Я тебя ненавижу, – проговаривает губами Влада.

Даня заламывает её руку назад до хруста, до сводимой мышцы боли, до закрытого перелома. Сосредоточиться бы на объекте, что пустил её жизнь по наклонной, или на члене Мирона Дмитриевича. Последнее, конечно, ирония в кубе. При таком то недетском раскладе.

– Если тебе всё равно, куда сажать свою жопу, может и мне свезёт?

Наваливается всем телом на Владу совсем не по-братски. Обтирается пахом о бедро. Член реагирует на брыкающуюся плоть под собой, вытягивается во всю длину. Сестра размазывает слёзы по рубашке брата, ощущая своё бессилие; рука, заведённая назад, кажется, не подлежит к быстрому восстановлению.

Даня впихивает коленку между её ног, подстраиваясь под обстоятельства. Школьная юбка скатывается валиком к животу, блузка технично рвётся на груди; пуговицы с шумом раскатываются по прихожей.

Сейчас он должен остановиться и сказать, что неудачно пошутил.

Сказать, что это её дело, с кем трахаться.

Так, по крайней мере, говорил своей Катерине Мирон.

А Влада даже и не дочь Даниилу. Схера ли ему распоряжаться её сексуальной жизнью?

Брат, кажется, понимает, что переходит грань дозволенного. Отстраняется от полуголой сестры, но тянет её за собой за блондированные волосы к ванной комнате, прокатывает половой тряпкой по скользкой плитке. Кое-как запихивает её в ванну, тревожа сломанную руку.

С головы Влады слетают листьями волосы. Мясные ножницы кромсают шикарную длину, превращая волосы в каре, еле прикрывающие мочки ушей.

«Сбрею нахер» так и не происходит. Наверное, боится совсем обезобразить свою сестру. Хотя по её миловидному лицу никогда не скажешь, что она будет похожа на пацана, если убрать волосы подчистую.

– Будешь такая ему нужна?

На этом расстаются злостными врагами. Навсегда.

***

– Алло. Это учитель химии?

– Добрый вечер.

– Ещё раз мне передадут, что на твоём старческом хере катается моя сестра, будешь инвалидом.

========== Часть VI. ==========

В травмпункте, после полуночи, сообщают, что у Влады всего лишь рядовое растяжение, а хруст в квартире стоял такой, будто из руки выкрутили все винтики и болтики.

Небо все шершавое, в длиннохвостых звёздах.

Влада молчит. Даня молчит. Ночь ведёт диалоги (куплю-продажу) звёздами; у этих придурков нет звёзд, поэтому тишина в ответ.

***

Разорвать кровные узы на утро не получается, хоть и прощались под вечер заклятыми врагами.

Влада кричит, что ненавидит, а Даня насильно тащит сестру всё в ту же парикмахерскую; правда, двери в «цирюльне» уже не выполняют функцию кондиционера, на них висит, от руки написанное, объявление – матьвашухолодно, и читать его стоит назидательным тоном.

Воздушная укладка заставляет взыграть комплексы – зато парикмахерам нравится, они называют её девушкой с журнальных страниц – почти то же самое, что проститутка, только мягче и завуалированнее что ли. Влада закатывает скандал на площади с выбеленным Ленином на постаменте в центре; Даня стойко игнорирует истерики сестры. Перебесится, уже видели такое.

Апогеем родственной шизофрении становится покупка нижнего белья, балансирующего на грани звания – «вовсе без белья», и короткого блядоватого платья не по ноябрьской погоде.

От прямых взглядов брата в примерочной Влада чувствовала себя грязно и мерзко; ровно те же ощущения накатили вчера на полу под стальным прессом Дани, всё, что находилось ниже пресса вспомнить без глушащей динамитом боли невозможно. Их отношения теперь навсегда с душком.

– Познакомлю тебя с нормальным парнем, чтобы хуйней не маялась, – говорит на выходе из торгового центра Даниил.

В городе снега больше нет, ничего нет. Даже солнца.

***

«Нормальный парень» белозуб, чист от татуировочной наркомании и педантично выглажен заботливой домработницей.

Владе не сбежать за кухонные кулисы, дверь сторожит брат. Все бы так границы охраняли.

«Нормальный» пьёт чай без добавления лечебного коньяка и свободно владеет тремя языками – в дипломе заметка о курсе международных отношений – рекламирует он себя не херово так.

«И хуй у него, наверное, такой же интеллигентный, как и он сам», – эти её предположения остаются за кадром.

***

«Нормальный» говорит, что позвонит. Но это мало вероятно, к разочарованию Дани.

Влада знает, что не позвонит, и это самый адекватный сценарий развития их нелюбви.

***

В понедельник Даниил провожает сестру до школы. Боится, что Влада возьмёт у тридцатичетырёхлетнего дяди конфетку и пойдёт кататься на его старческих каруселях. Покататься на Мироне она может и в туалете на перемене, но брат почему-то не берёт это во внимание.

Коридоры гудят о том, что Петя перешёл в параллельный «б» класс, в долбанный «б». Это финал!

Влада самолично сталкивается с Никоновым на лестнице второго этажа.

Нервы у неё выкованы не из железа, поэтому бывшему другу прилетает кулаком в грудь.

– Ладно наша дружба, ладно секс, а какого… всё нашепталось моему брату, сволочь?

Ярость рвёт на лоскуты внутренности, и она не сразу замечает, как по губам, подбородку, шее стекает кровь – последствия лёгкого «щелчка» по носу кулаком в ответ от Петьки. Физическая боль всего лишь ошмётки моральной.

***

– Могла бы уже оставить парня в покое, – в медицинский кабинет прокрадывается Мирон Дмитриевич. Он сосредоточенно смотрит на лицо Влады, будто ищет в «облицовке фасада» изъяны.

– С вашей дочерью? Ну, уж нет! – категорична в своём ответе, хотя больше не собирается, как-либо контактировать с Никоновым. Слишком большой ценой ей обошлась эта дружба. Чек длинною в тысячи километров обоюдной неприязни.

– Вашей? – химика не устраивает будничное обращение всех учащихся. «Вы», воспроизведённое Владой, для него неестественно, надуманно.

– Я не могу ручаться за то, что на мне нет жучка. Брат… – шепчет ученица. – Удивительно, что вы ещё не отвернулись от меня.

– Троечники должны быть в каждом классе, не находишь? А вообще, знаешь, ты можешь переехать ко мне. В квартире четыре комнаты, а заняты только две. И то, скоро свободной будет и третья.

– Третья?

– Ну да. Катя собирается к новому году съехаться с Петей, – отвечает безмятежно, будто вся эта ситуация в порядке вещей, будто к этому всё и шло с самого начала. Твою-то мать…

– И ты, конечно же, за? – злость на учителя набирает обороты, раскручивается юлой.

– Дочь у меня на первом месте, и её счастье превыше всего.

– Фу, как слащаво, – нет, у неё нет сил сдерживать буквы правды, скопившихся на языке вместе со слюной. К Петьке она привязана сильнее, чем предполагалось ранее. Отказаться от него равносильно смерти. – Пожалуй, на этом мы и распрощаемся. Предоставь лучше три свободные комнаты бездомным.

Мирон Дмитриевич молча уходит. Самая пора дать отдышаться девочке; ей такой кросс придётся бежать по жизни…