Текст книги "Безумная (СИ)"

Автор книги: Veronika19

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Вслед за Мироном в медицинский кабинет заявляется Катерина, «безхандровая» светлая девочка с лучшим парнем школы за пазухой. Это семейство Вишневецких убивает её. Влада не смотрит на «святую святых», рассматривает оленя над запястьем. Было бы вполне благоразумно свести татуировку.

– Извини за Петьку, – Катя присаживается на банкетку рядом с Владой, – он не хотел. Приходи сегодня ко мне домой, выпьем, закопаем топор войны, – она всё говорит и говорит, – завтра наш класс едет на экскурсию во Владимир, на которой нас никто с тобой не ждёт.

Никто не даёт ей оклематься.

– Ты это серьёзно?

Какая-то извращённая параллельная Вселенная, ей-Богу. Немыслимо.

– Возражения не принимаются, – Катерина вспархивает с места, и всё что видит Влада это копну прыгающих на лопатках пшеничных волос.

***

Под струпьями снега погребена терраса Катиной квартиры.

Они готовят пасту с креветками и пьют вино. Катерина периодически отвлекается на звонки Никонова, а Влада на Данины. Брат звонит каждые полчаса, чтобы убедиться, что сестра дышит ровно, без сексуального подтекста.

– Странно, я трахаю твоего папу, а ты приглашаешь меня пить.

– Ты уверена, что трахаешь именно ты, а не тебя, детка?

Смеются громко, не сдерживаясь. Потолок квартиры – это не купол собора, от которого отражается каждый звук, можно позволить себе блажь.

– А знаешь, ещё странно то, что секс у него только с тобой. Это серьёзно… – дочь Мирона озадачено смотрит на бывшую подругу Петьки, отрываясь от вытягивания креветки из панциря.

– Это не серьёзно, мы обсуждали уже. Я никаких видов на него не имею. Мне больше интересен твой парень, – у неё получилось убедить себя, что двери в их отношения для неё закрыты, отсюда и «твой».

Катя никак не реагирует на замечание одноклассницы, но вдруг спохватывается, вспоминая, что не купила сливок для соуса к пасте, и уходит в магазин.

Влада курит на террасе, провожая взглядом туманный силуэт Катерины до сетевого магазина. Линии электропередач провисают под тяжестью ноябрьского снега, и птиц не видно совсем.

Влада собирается уйти домой, потому что после финальных слов в их беседе им подругами точно не стать, а притворяться – лгать себе. Скрюченный бычок сигареты шипит в пепельнице; чьи-то руки заботливо перехватывают пепельницу.

Чьи-то пальцы проскальзывают ей под юбку, оттягивают трусики в сторону, вкручиваются во влагалище костяными гвоздями. Она стонет долго и совсем не фальшивит. Член входит со «скрипом», хотя естественная смазка не издаёт никаких звуков; ей досталась отличное тугое влагалище – гордость семьи, блять.

На столе вибрирует телефон, на дисплее отчётливо – «Даня», не успела поменять на «ублюдок».

– Мне нужно ответить, – тянется к мобильному.

– Я сам знаю, что тебе нужно, безумная.

Вибрирующий телефон оказывается у ученицы между ног. Мирон надавливает им на клитор, контролируя оргазм Влады. Звонки не прекращаются, и Влада кончает на раз. Секс втроём и инцест на расстоянии. К бабке не ходи.

– Я ничего не смогу тебе дать, безумная, – шепчет ей в мочку уха, оставаясь в ней. – Просто будь моей, как можно дольше…

========== Часть VII. ==========

Химия – три, секс – пять.

Конец второй четверти, и сам Петька удивляется её тройке. Его скулы напрягаются в задавленной злобе, будто у него есть намерение сорваться на бег и набить морду без пяти минут «тестю».

Потепление их отношений приходится на разговор двадцать третьего декабря в школьном коридоре, усыпанном конфетти. Они так часто пересекались в квартире Мирона Дмитриевича, что им не нашлось места для разговоров.

Никонов окликает её раритетным «Владик» и в глазах его прошлогодний май – жара в двадцать градусов. Он ставит подругу в известность, что Катерина залетела беременна; дурная кровь – вся в пропащую мать, да и сам Никонов не так далеко ушёл от Мирона.

Влада окончательно трезвеет. Юбилейное десятилетие их дружбы, привязанности, односторонней любви заканчивается; груз на душе такой, словно целая эпоха подходит к концу. Многоточия стираются с их страниц, во всех предложениях, по смыслу ставятся точки.

Она заманивает Петьку в сети своего обмана, убеждает, что дети – это подлинное счастье и истинное предназначение женщины. А у самой ощущение утопленницы, слёзы затапливают горло, растекаются по изнанке кожи, мешая дышать.

– Ты только Мирону ничего не говори, Владик.

И Влада готова поспорить со всей гильдией своих демонов, что Никонов сделает татуировку в честь будущего ребёнка. Это будет бэтменовский Джокер с коляской или диснеевский Бэмби с отцом – Великим Князем леса.

Они прощаются, и Петька вполне серьёзно заявляет, что Мирон ей по влагалищу.

– Вы хорошо смотритесь.

***

Мирон Дмитриевич оказывается не таким, каким презентовал себя ещё в ноябре.

Я ничего не смогу тебе дать, безумная.

Он даёт ей сполна увязнуть в ревности и собственничестве. Дежавю. Она отчётливо помнит эти пороки в Дане. Именно из-за них она покинула родительский дом, найдя более или менее тихое пристанище в квартире Мирона.

– Какие дела тебя связывают с Петей?

Влада молчит, суша горло арабским молотым кофе. Снег за окном мягко кроит черепа шапок прохожих. Мирон выдерживает минутную паузу ученицы, принимая её за растерянную заминку.

– Только ты не думай, что одна у него будешь – так когда-то сказала твоя дочь. Какие ко мне претензии?

Ей ровным счётом наплевать. Если он приведёт в их отношения третью, то она не будет против группового секса.

– Не уходи от разговора. Не отвечай вопросом на вопрос, – медленно сатанеет, хотя не склонен к игре на тонах.

– У нас перемирие и союзничество, устроит? – их «союзничество» весьма абстрактная вещь.

– На каком основании?

– В новый год нужно вступать либо врагами, либо друзьями. Петька выбрал второй вариант. Как там по истории – наши государства больше не могут держать нейтралитет.

– Я не историк. Я могу лишь предположить, сколько между вами химии в процентном соотношении. Если на Петю приходится безопасный один процент, то твои девяносто девять меня беспокоят. Не зря ли я трахаю тебя на износ.

– Наверное, зря.

Впервые за всё время они спят в разных кроватях и не занимаются сексом.

Влада даже подумывает уйти, но откладывает эту мысль на потом. Всегда успеется.

***

– Сестра, родители приехали, – Даня на проводе с восьми утра. – Оторвись от хуя и будь дома к часу дня. Не бойся, я буду добрым, несмотря на весь беспредел, царящий в твоей тупой башке.

Доброго, как и приятного, мало в таких сообщениях.

***

– Бусинка, новая татуировка? – с порога спрашивает отец, переступая через валуны чемоданов.

Остальные перемены во Владе остаются вне поля внимания.

Влада автоматически осматривает себя, припоминая, какую татуировку не видел папа за девять месяцев скитаний на коленях по Центральной Индии; доделанный Бэтмен выглядывает из-под краёв юбки.

Не дожидаясь ответа от дочери, показывает творение индийских мастеров – на его спине, на лотосе восседает индийское божество Ганеша.

– Качественная работа, пап, – Влада проводит пальцами по изгибам рисунка, что создала кисть татуировочной машины. – Мам, а ты чем похвастаешься? – заходит в комнату, где мать, следуя учению фен-шуй, в правильном порядке расставляет приобретённые на просторах Азии фигурки. Руки матери оплетены узорами менди.

У окна взметнулся тонкий дым от палочки тибетского благовония.

И можно было бы вызвать таких родителей в школу, как того желал Мирон Дмитриевич когда-то. Конечно, если бы он хотел выслушать лекцию об очищении чакр, а так бы получил довольно критический отзыв о своей персоне на выходе.

– Атмосфера в доме тяжеловата, не находите, дети?

– Конечно, – в гостиной появляется Даня, – потому что кто-то съехал, – подстава засчитана.

– Влада?

– Она.

– С Петькой съехались? Кстати, он придёт сегодня на ужин? Устроим вечеринку органических продуктов.

– Хуже. С учителем химии.

В эту секунду в квартире останавливается всякое суетливое движение, даже часы на стене перестают двигать стрелками. Капля пота, прокатившаяся по позвоночнику, падшей на дно своих страстей, Влады, останавливается у поясницы. Все ждут неминуемого приговора.

– Я никогда не была хорошей матерью, и не смею требовать подчиняться каким-либо правилам в этом доме, – откровение зашкаливает наравне с температурными показателями.

– Мы скоро разъедемся, всё это было чистым недоразумением, – Влада пытается оправдаться; брат бы назвал это – выслужиться.

– Я не вправе тебя об этом просить. Просто будь осторожнее в своих помыслах, они не так чисты, как предстают на первый взгляд, – мама благословенно сжимает руку дочери.

– Если заваривать раз в месяц этот травяной сбор, то проблем с потенцией не будет, – отец разряжает обстановку, кидая в руки Дане холщовый мешочек с сухой травой. Она трещит хворостом под пальцами сына.

– Владиному ухажёру нужнее, – брат, смеясь, передаёт сестре лечебную смесь.

***

Тридцать первое декабря растягивает провода электрических лампочек на городских столбах.

Влада возвращается в квартиру Мирона после недельного отсутствия, не прикреплённого никакими вразумительными объяснениями.

Дверь открывает брюнетка с монро над губой и без паролей и явок пропускает внутрь. Влада улыбается и едва не предлагает секс втроём, но позади брюнетки из комнаты в комнату переходят незнакомые люди, а это уже предполагает свингерство.

В кухне висит сигаретная завеса, на столе раскладываются мясные тарталетки Катериной.

– Где я могу найти свои вещи?

– В спальне отца.

Влада отворачивается от Кати, собирается уходить.

– Я ненавижу тебя… – сквозь слёзы произносит дочь Мирона. Липкие слёзы превращают её лицо в недвижимую маску.

– Взаимно.

Всё это пустой трёп, не облагораживающий никого, но они наконец-то определились с направленностью своих отношений без лицемерия и притворства.

Её вещи аккуратно сложены в бумажный пакет, и Владиславе нужно как можно скорее убираться из квартиры, чтобы не столкнуться с презрительным взглядом Мирона Дмитриевича. Он обязательно заставит её объясниться.

Холод открытого настежь окна прикрывается теплотой тела.

– Я боюсь себя, безумная, – его руки притягивают Владу за плечи. Она обезврежена объятиями, в которых упрятано столько нежности, что голова кругом. Отгородиться нет сил.

Он больше ничего не говорит, просто подтягивает к локтю рукав рубашки, над запястьем набита татуировка оленя, точь-в-точь копирующая Владину и Петькину; в короновидных рогах оленя теряется чернеющее – marry me*.

_____________

*marry me – выходи за меня.

========== Часть VIII. ==========

Ни кольца, ни хуя. Лишь первоклассный плагиат оленя с кляксами букв в переплёте рогов.

Marry me – хуерре ми.

Спонтанность – старая дура в потёртом пальто.

Владу сотрясают «спонтанные» рыдания под перезвон бокалов в соседних комнатах. Слезы высушивают кожу лица, как солнце курагу. Хочется протереть лицо косметическими салфетками с запахом крема против морщин, но одолжит ли их Катерина, если она скажет её отцу «нет»?

Влада тянет рукав свитера Мирона к запястью, скрывая от своего взгляда татуировку.

– Тебе будет восемнадцать в марте… – в сердцевине слов разламываются ядра надежды. – Или ты совсем мартовская кошка?

– Я курю, как депрессивная неврастеничка, и трахаюсь, как блядина, – выходит из объятий химика, делая уверенный шаг вперёд; пробирает дрожь. Он не держит – он – не брат, не склонен к ограничению передвижения и насилию. – И мои девяносто девять процентов принадлежат Петьке.

– У тебя ко мне есть хоть что-то? – в путеводителе по её чувствам можно запутаться на раз.

– Скандалы, – не задумываясь.

– Мне не стоит больше зарекаться?

– Нам же вполне хорошо было на сеансах расслабляющего секса, зачем всё усложнять?

– Потому что я хочу заниматься любовью с любимой, – выделяет голосом, – женщиной, женой, – где-то на стыке слов звучит почти признание.

– Между нами даже не было каруселей, – открыто намекает на то, что они ни разу не были за пределами его квартиры.

– Любовь рассчитывается в каруселях? – в нём самом, кажется, заводится смертельная «парковая игрушка» – он не контролирует свою злость, которая затемняет зрачки на тон чернее.

– Вот именно, что любовь рассчитывается…

– Вот так вот всё и закончится?

Во дворе запускают преждевременную, тестовую серию салютов. Они не громче его сердца, разрывающего пульсирующим биением грудь.

– Вот так…

Посадка на рейс одиночества заканчивается. Декабрь утратит себя через десять часов. А Мирон обязательно переживёт этот полёт; просто закажет бутылку виски у стюардессы.

***

Они по разную сторону баррикад – стола.

Влада остаётся у Мирона Дмитриевича, потому что Петька просит провести этот новый год по-семейному.

– Владик, останься с нами, – этого вполне хватает, чтобы остаться в одних квадратных метрах с мужчиной, которому была дана отставка.

Уют – «по-семейному» – для Влады в скандинавских тонах – в блендере смешивают Арктику, лёд, изморозь и небо цвета кобальта.

Благо шампанское искрится песками Сахары.

В тёплом шампанском плавают размокшие кругляшки от праздничной хлопушки, и «прилежная» ученица не напивается до скоротечной, но рецидивной амнезии. По трезвости она может составить конкуренцию всем присутствующим с лжевесёлыми лицами.

Мирон флиртует с апельсиновой девушкой – веснушки разлиты каплями масла на её лице, – в откровенном платье; они смеются неподобающе громко для не наступившего года. И Влада улыбается ему, когда тот не больно задевает её взглядом.

Новый год разрывается фейерверками, и все синхронно бросаются к бокалам с игристым.

Химик не специально задевает бутылку шампанского, и жидкое, полупрозрачное золото впитывается в нежно голубую рубашку и брюки. Он подворачивает рукава и вытирает салфетками одежду.

– Пап, это ей предназначено? – гомон голосов стихает именно в тот момент, когда Катерина задаёт очень даже удобный вопрос.

Дочь придирчиво смотрит на татуировку, сравнивает её с Петькиной. В семье оленей-то прибавилось.

– И что ты ответила? – Катя поворачивает голову к Владе, сидящей рядом; в глазах у неё Кай складывает из льдин – «ненавижу».

– Да, – она решает поиграться с пшенокудрой. – Родственнички, привет, – поднимает бокал, – дочка, – обращается к Катерине, – этот глоток за тебя.

Мирон Дмитриевич застывает, прекращает застёгивать пуговицы на манжетах рубашки. В нём буря противоречий раскалывает под орех сердечный клапан. Он явно зол – побелевшие сжатые кулаки дают венам пропороть кожу рук до локтей, намеренно дотронуться до кулаков – сломать пальцы. И к нему лучше без бронежилета не подходить – изрешетит; Влада – мишень номер один.

– Поговорим? – он вырывается из оцепенения, встаёт с места.

Апельсиновая девушка забывается на счёт раз.

Катерина подаёт невербальные сигналы ненависти всем телом.

Петька понурый после разогретого комнатным теплом шампанского. Всегда так с ним… Пьёт хуже, чем трахается.

А Влада не делает абсолютно никаких встречных Мирону движений. Злые химики – хуже ядерной бомбы.

– Поговорим, – его голос ближе, он у неё в правом ухе.

Резко отодвигает её от стола (ноги отрываются от пола, она в его невесомости), хватает под руку (она в его власти) и ведёт к лестнице на второй этаж (она на его члене, не стерпит же). Кто-то из присутствующих включает «Голубой огонёк» на всю громкость.

– Мне тридцать четыре года, я взрослый мужчина… – он довольно чёрств, – со мной игрульки не прокатят, безумная, – он подавляет её, – в особенности, если в это втягивается моя дочь, – он имеет её в рот словами.

Влада пытается спрятаться от Мирона за сигаретным смогом. Она не отвечает. Ей нет дела до того, что ему без шести лет сорок, а на Катерину так вообще положить большой и толстый. Между ними повисает трёхминутное молчание и пелена белокурого удушающего дыма.

Мирон Дмитриевич проявляет заботу о здоровье ученицы – тушит сигарету двумя пальцами. Он заходит за её спину, и Владе тепло рядом с ним, словно он натёрт обжигающим скипидаром. Так славно, что «Голубой огонёк» на всех мощностях. Платье рвётся по неровному контуру на позвоночнике; там нет застёжек, чёрт с этим.

Закрывает глаза, чтобы ощутить его в себе сполна, обостряет воспалённые чувства.

Гнущийся хлыст прокладывает удар алой полосой, словно росчерком помады на хрупкое стекло, через всю спину. Он раскупоривает в ней талант беспрекословного подчинения; она почти не дышит под плетью.

– Это поможет мне, безумная, – стирает её губы в долгом поцелуе. – Я хочу забыть тебя, – вгрызается по-волчьи зубами. – Я не принимаю слабых девушек. Побудь слабой, – раздирает в кровь губы.

Он хочет забыть её. Так сильно, что теряет адекватность.

Влада терпит терзания плоти, не представляя, откуда в ней столько смирения. Наверное, она действительно позволит забыть себя.

Толчки в ней неимоверно сокрушительные, обездвиживающие. Напоследок. Прощальное.

Она ни слова не говорит поперёк.

***

Брат материт в первый день нового года.

И этот год не станет новым после такой перебранки. Он останется солиться в рассоле прошлых проблем.

Никто не останется прежним.

Петька. Мирон Дмитриевич. Катерина.

Влада.

Вл – ада.

Так много ада в одном имени.

========== Часть IX. ==========

Даня смазывает неровные рубцы на спине Влады живительной мазью. Пальцы холодные, почти не гнущиеся, будто позаимствованы у мертвеца.

Он знает, от какого именно «шутливого» предмета её спина разошлась по швам раскроенным кожзаменителем, но матерные слова все давно изведены, ещё в начале января; осталось только – «зачем ты позволила сделать с собой такое», и это не вопрос.

Влада молчит двадцатый день к ряду. За это время волосы слегка отрастают. К лету они будут по плечи (у); то ли волосы, то ли проблемы.

Даня закручивает тюбик с мазью. В другой комнате обрываются телефоны; все попеременно. Это Катерина на проводах; не вешается, просто хочет узнать, не ждать ли свадьбы.

Не ждать.

Но она не ответит ни по одному телефону. Пусть Мирон Дмитриевич сам покажет дату в календаре их не свадьбы.

У Влады завтра самолёт в Индию. Языки билетов, ваучеров, страховок выглядывают из заграничного паспорта. Свобода океаном (пока это только вода из насадки душа) плещется на уровне щиколоток.

Она летит к родителям.

***

Влада застёгивает ажурный бюстгальтер, прикуривает сигарету, взлохмачивает волосы.

Влада второй месяц спит с мальчиком-фрилансером из городаN. Он делает отличные татуировки, плетёт дреды и вегетарианит пятый год; он идеальный островной житель, по мнению девушки. Он идеальный Петька. Правда, со скулами беда. Но не всё ли равно? ..

Она выпускает струю сигаретного дыма в пыльный столб солнечного света и смотрит на загорелого «идеального». Он спит, он дышит. Этого хватает сполна. Чтобы уйти. Влада натягивает резиновые сапоги крикливо-болотного цвета (вчера прошёл тропический ливень), набрасывает на плечи тряпичный рюкзак и выходит из маленькой виллы. У неё запланирована космическая стыковка с космическими родителями.

Океан шипит затухающими окурками сигарет.

Родители на сухом голоде – встреча выпадает на Экадаши.

У них пикник без еды и напитков. Они сидят на покрывале, сотворённом руками матери: ромбовидные узоры на ткани разбегаются к углам, как ящерицы на палёных солнцем камнях к их теневым областям, тонкая крючковидная бахрома укладывается в расплавленный песок.

Дочь хвастается недоделанной татуировкой индийского слона на лопатке; отец рассказывает о размерах черепа древнего человека; мать вяжет шапку Дане (наказывает Владе передать её, когда та решится вернуться домой), ловко перебирая спицами.

Влада вернётся аккурат к Петькиной свадьбе.

Май вспыхнет сиренью к тому времени, волосы улягутся ободранными вихрами на плечи, а во Владе навсегда замрёт тяга к Никонову.

К тому времени она сойдёт с ума и обезглавит десятки рыб, пойманных в безлунные ночи. С ней будет соседствовать лучший представитель островных жителей. Но это мелочь. Такая же, какая бьётся ребристой чешуёй на дне железного ведра без воды.

***

Влада касается облезших плеч (они руки Родена) мальчика-острова, подползает под него, размыкая колени. Завязки бикини расходятся под пальцами «идеального» с лёгкостью, точно расплетённая фенечка из ниток мулине.

Мальчик трахает её небрежно, маетно, потому что она улетает завтра.

А что сегодня… сегодня они уже на разных плоскостях и широтах.

Он трогает языком колечко на правом соске Влады, потом ни с того ни с сего говорит, что нужно проколоть второй для симметрии. И они вообще больше говорят, чем ебутся; его слова заполняют её всю, его член только наполовину.

Всё это настолько неправильно, что впору задуматься о родстве душ.

Но их души сейчас потные, взмыленные и отдают серой. Дьяволы пахнут серой.

Он стреляет ей в живот оргазмом. Она пуста.

Вот дьявол!

***

Влада ошпарена золочёным загаром, а они бледные, отзимовавшие.

У них в дневниках проставлены оценки за четверть; все до одной.

Они спрашивают её о болезни, которая так «по-индийски» обуглила кожу рук, что на ней расцвели лотосы, и завитки узоров скрутились улиточьими панцирями. Эти руки показывают «fuck you» и обнимают Петьку; он, как и все, пришёл увидеть «диковинную зверушку», но она не настолько диковина, чтобы не назвать её «Владик».

В кабинете химии пахнет опытами и опытным мужчиной.

Мирон Дмитриевич не поворачивается к ней, когда она заходит. Он расставляет колбы и остальную дрянь по деревянным ящикам; Влада на миг задумывается, насколько они прочны, даже мысленно прикасается к сучковатым поддонам.

– Какая у Вас была причина выдернуть меня из мест столь отдалённых, что даже Васко-да-Гама не сразу их нашёл.

Даня в начале четверти раздал всем учителям белые конверты с доходчивыми просьбами не беспокоить его сестру до окончания ЕГЭ; просьбы благодарно шуршали новенькими долларовыми банкнотами меж пальцев.

Так можно, если совсем не в моготу существовать в городе.

– Ты не аттестована по моему предмету.

А ему, какого чёрта вздёрнулось тормошить её в гамаке.

– Когда можно пересдать? – Владе не хочется припираться с тем, кто когда-то заставил её подчиниться;, а вдруг снова…

Ну, уж нет. У неё каникулы.

– Сегодня можно сдать, – он поворачивается к ней и смотрит прямо в краешки её разъехавшихся губ. Его взгляд по-учительски безразличен. С самого начала бы так.

– Можно листок бумаги и задание? – Влада подходит ближе к Мирону. Их разделяет стол. В точности как в ту ночь.

– Мы оба знаем, что ты не сделаешь ни одной лабораторной работы, – он становится мягче, будто бы одним своим присутствием девушка, заставляющая биться во внутренних истериках взрослого, состоявшегося мужчину, докапывается до центра мякоти.

– Оставь надежду всяк сюда входящий?

– Только ты не успеваешь по моему предмету, Александрова, – деловитый тон разбавляет минутную расслабленность обоих.

– Девочки текут при одном твоём виде, а парни просто списывают у них, пока те текут. Я же в коллективной течке не принимаю участия, вот ты и бесишься.

– Тебе напомнить о твоих еженочных…

– Стоп.

– Давай сюда дневник, – протягивает ей руку навстречу. – Я просто хотел увидеть тебя.

Они обманывают время. Они возвращаются в его спальню, где он почти назвал её любимой женщиной. Почти. По-ч-ти.

– У меня нет его с собой, – она вкладывает свою ладонь в его руку. Зачем-то. И этот жест интимнее всех их сексов.

– Вот с тобой всегда так.

– Он в учительской.

Это она в учительской (ом) сердце.

Но больше никаких «безумных» с его губ.

Они выкурят по сигарете (она не назовёт его «блядью», он тоже), его под окнами школы будет дожидаться апельсиновая девушка (они всё-таки…), её – Даня и Петька (им много надо о чём…). Они попрощаются друзьями.

========== Часть X. ==========

Влада и Петька сидят на подоконнике одного из серии домов, что решено снести со дня на день.

Пятиэтажка не шаткая, крепкая, но насквозь пропахшая завакуумированной гнилью и сыростью, и потрескавшаяся, как посмертная маска неизвестного поэта.

Когда-то здесь жила баба Вера – сухонькая и сморщенная, словно забытое яблоко (таких куча валялось под яблоней номер восемь; бесконечность, поддавшаяся времени и смерти). Баба Вера покупала им дешёвенькие конфеты и просила читать «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына каждую пятницу. Она позволяла им перекантовываться в её однокомнатной квартирёнке, когда те сбегали из дома, возомнив себя независимыми путешественниками; все путешествия ограничивались её квартирой. Они любили её просто потому что она была… Однажды в старческих бреднях старушка попросила прийти в этот дом, когда кто-нибудь из них женится/выйдет замуж.

Об этом пожелании первой обмолвилась Влада накануне свадьбы Никонова.

И вот они здесь. В лёгкие ссыпаются серо-зелёные пары прения и сигаретные смолы, вместо благодати, о которой, наверняка, бредила баба Вера.

Майское солнце созревает ровно по полудню, обдавая лица зноем. Сухой ветер влетает бумажным змеем в дом, приподнимает мятые края сарафана Влады, треплет не разглаженный ворот свободной рубашки Петьки.

Оба мятые, не разглаженные – пьяные нытики. Им и на подоконниках сидеть-то не рекомендуется правилами безопасности, но на полу кегли опустошённых бутылок из-под чешского пива выступают адвокатами.

В телефонах не отвеченные Катерины, Дани, Мироны Дмитриевичи.

Внутри необъяснимое тепло (не от пива), такое было на похоронах бабы Веры, которые они смотрели издалека. Им не хватило сил, просто не хватило… быть ближе.

Сейчас сил не хватает только ей одной, будто она одна наблюдает за тем, как стёртая в прах старушка скрывается из виду в могильной ямке. И в момент скорби по живому Петьке, запершем себя в гробу женитьбы, она вспоминает бабу Веру; ей, наверное, было тепло быть перетёртым пеплом в сосуде.

Влада захлопывает крышку гроба.

Дом сносят к вечеру.

Под обломками бетонных плит погребена их любовь, в которую играл, увы, один.

***

Кино, вино и домино порно – все составляющие девичника Катерины.

Влада цедит вино и без стеснения смотрит на экран, где пальцы порноактёра пропадают в хлюпающем влагалище порноактрисы.

Катерина посчитала, что порнофильм неотъемлемый атрибут девичьих собраний; не какие-нибудь игры типа дартс и твистер, а лицезрение на большом экране влажных яиц и глубоких глоток залог успеха компактной вечеринки.

Какая пошлость! Отца на неё нет.

Александрова передвигает сигареты в пачке, сбиваясь со счёта. Она думает о том, почему приглашена участвовать в этом театральном фарсе, почему ещё не перестала пить вино и цеплять пластиковой шпажкой оливки.

Порно сменяется романтической комедией «Свадебный переполох». Лучше уж чужие гениталии на весь экран, чем сентиментальная муть.

Влада идёт курить.

Ночь стоит безветренной, лунной, звёздной. Луна – желток из разбитого яйца; звёзды – скорлупа.

Влада растягивается на шезлонге; Катерина устраивается в соседнем плетёном кресле. Они снова в несмешном шоу пародий на лучших подруг.

– Знаешь, я смотреть на папу не могла, когда он ходил в тату салон, – ночь откровений объявляется открытой; и все их разговоры начинаются и заканчиваются Мироном. – Он перевязывал руку бинтом и говорил, что порезался. Оказывается, он резался татуировочной машинкой. Ради тебя, – она утыкается подбородком в колени.

– Он её не свёл…

– Как зовут его новую пассию? – вопрос всплывает сам собой. Это страшит Владу. Но ответ должен успокоить.

– Кира. Она сказала ему «да», как только увидела тату. Вот смеху было. Я рассказала ей о тебе. Кира попросила передать тебе, что ты дура. Передаю, – фальшиво улыбается и притрагивается к сигаретам, не для покурить, занять руки.

– Ты не жаловала меня, чего теперь сокрушаться…

– Я ненавидела тебя за то, что заранее знала твой ответ на его «люблю, выходи за меня».

– Он не признавался мне в любви, – пятится назад, пятки упираются в высокий бордюр, через него не переступить, только пройти сквозь.

– Не дури. Всё было ясно, как божий день, – закатывает глаза – демонстрация голых белков внушает неподдельный ужас. – Только ты бесчувственная.

– По твоему велению, – столько оправданий, пора бы остановиться. – Мы просто трахались, пока не перегорели, – лампочки и те горят дольше; видать, они не спиралевидные сберегательные, а обычные грушевидные сороковаттки.

– Перегорела только ты.

И вправду один перегорел, а другой не догорел.

***

С самого утра в квартире Мирона Дмитриевича не протолкнуться.

Влада разминает затёкшие во время сна руки, допивает вчерашнее вино из заляпанного губами и пальцами бокала, изгоняет из ванной комнаты одну из подруг Катерины.

Настроение по нулям. В бокалах по нулям.

Она смывает с себя ночной пот и курит прямо в душе.

Кто-то осатанело стучит в дверь. Долго, назойливо, беспрерывно. Посылается нахер Владой без особых колебаний.

– Нихуя, – кто-то встречает её за порогом ванной, – ты резкая на поворотах, – пришпоривает её наспех составленной характеристикой первого впечатления к двери.

Он отдалённо напоминает Мирона. Только это его худшая из копий, если имеются ещё.

Он – воплощение мужского Армагеддона – пьян (перегарит в задымлённое «Винстоном» пространство ванной), небрит (трёхнедельная щетина окаймляет грубый, как нос ботинка, подбородок), голосист (хрипит криком в интервалах между словами).

– Мой брат сломал ногу, мне сказали, что эта информация тебе особенно пригодится, – посол «дружественного» рода Вишневецких выражается предельно ясно. – Ты будешь нашим представителем в больнице.

Кто бы сомневался, что он брат химика.

Она оказывается в западне «Дмитриевич».

За что?

***

Катерина варит кофе всем нетрезвым.

Свадебный макияж скрывает её бледность, затирает признаки нервоза.

Влада сталкивается с ней на кухне, становится в очередь за кофе. Получает по блату вне очереди (ибо представителям везде дорога), выходит на террасу под размасливающееся по небу солнце.

– Его сбила машина, – сдержано произносит Катерина, заходя следом. – Всего лишь перелом левой ноги и пара ссадин, – голос отяжелен горечью. – Решил делать подарок любимой, – Влада дёргается, – дочери, – Влада выдыхает.

– Я не поеду в больницу, Кать.

Воздух ещё недостаточно нагрет, чтобы вибрировать, но вибрирует от её слов.

– Ещё как поедешь, Владик, – звучит как-то кощунственно из её уст. – Энергетика будет чище без тебя на свадьбе, – раскаляется вместе с солнцем. – Хоть на одну траурную рожу меньше. И папа желал тебя видеть.

***

Владу высаживают напротив ворот городской клинической больницы под двадцать третьим номером; только Петька шепчет «прости».

Бахилы, ступени, белые халаты, запаянные палаты.

И по истрепавшемуся на языке «Вишневецкий Мирон Дмитриевич» на каждом этаже.

Такого пациента нет.

Сукины дети.

Все.

Могла бы догадаться по тому, как лица гостей в квартире были удивительно расслаблены.