Текст книги "Dust on the Road (ЛП)"

Автор книги: Velvetoscar

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Томлинсон любит хорошее кино. Он действительно любит его. Он даже не против пересматривать его по несколько раз. Черт, да он готов смотреть его три раза подряд, если фильм действительно хорош, если он шедевр.

Но ради Христа. Мулен Руж не настолько хорош, чтобы он изменил о нем мнение в течение четырех дней.

– ЛОТТИ, – он кричит из душа после того, как слышит очередную перемотку Lady Marmalade. – МОЖЕТ ТЫ УЖЕ ОТДОХНЕШЬ? Черт. У тебя нет наушников… или прочего дерьма?

Даже среди пара и оглушительных звуков воды из душевой насадки, Луи все равно может слышать рычание от своей сестры – один он знает, как это отразится на нем, ведь они так хорошо связаны между собой.

– Отвали! – кричит она, как и любая заботливая сестра, и Луи приходится только тяжело вздохнуть через слой пены, который образовался от его мыла, которое пахнет как теплый пластик.

Почему, ну почему он выбрал именно это время, чтобы вернуться от своей хорошей жизни в Лондоне? (Ой, подождите. Может быть, потому что эта жизнь не была такой хорошей после его расставания с Зейном, с которым он встречался… постойте, четыре года? Ага, да, именно поэтому.)

Детали*

Но, не зависимо от его состояния, он обещал быть здесь своей маме и своим шестерым (шестерым, шестерым!) младшим братьям и сестрам. Теперь, когда наконец-то блять Уилл смог оставить его мать в покое. Потому что теперь и ее жизнь, так же как и у Луи, была перевернута вверх ногами. И вот почему он так легко смог вернутся сюда, если честно.

И это почти приятно, что Луи и она теперь свободны. Ведь теперь они могут поддерживать и держать друг друга на плаву, развивая дух товарищества, который чувствуется, как дружба. Опираться друг на друга, от всего этого утомительного дерьма, которое очень выматывает в эти дни. Придумывать все эти расставания-шутки, которые еще рано говорить (но их семья никогда не имела особо такта в любом случае, так что это не имеет никакой степени значения для них). Это как сорт игристого шампанского. Бесплатный и черствый, горький и немного потерянный. Бунтарски независимый. Это своего рода холостятское гнездышко, за исключением того, что это совсем не так. Вообще.

Так или иначе. Луи терпелив. Он может иметь дело со своей навязчивой семнадцатилетней сестрой. По крайне мере, это лучше увлечения четырнадцатилетнего Луи кошачьим мюзиклом. Это были тяжелые 365 дней, когда он курил сорняки, окрашивал свои бакенбарды на щеках со своими маленькими сестрами, красил глаза карандашом для глаз цвета жевательной резинки и напевал “Memory” в темноте, пока страдал подростковыми проблемами. На самом деле, если подумать об этом, то можно сказать, что он впервые провел целый год в мире галлюциногенов.

Так или иначе. Лотти определенно упрямая.

Поэтому он просто идет в свою комнату, обернутый полотенцем вокруг талии, и ничего не делает, когда замечает, что вода капает с его волос. Он начинает одеваться в выходную одежду (что удивительно), так как на следующий день юноша все равно ничего делать не будет. Хмм. Может быть, ему стоит послушать “Time” Пинк Флоид? Может быть, это символичный знак к тому, что его жизнь все еще продолжается. Может быть, это просветление его Новых Начинаний и Безмятежности, несмотря на то, что в середине своих двадцати он живет дома. Или! Может быть, ему стоит прекратить этот чрезмерно драматичный внутренний монолог, который побуждает его иметь экзистенциальные кризисы каждые чертовы пять минут, и, может быть, он просто оденется и спустится вниз, чтобы взять свой обед. Может быть.

Он собирается сделать это, когда вдруг слышит, что дверь ванной открывается, а потом сразу начинает литься вода. Это не является чем-то существенным, потому что пока вода стучит по стенкам фарфора в ванной, скороговоркой он слышит исполнение Lady Marmalade, спетой никем иным, как семнадцатилетней Лотти Томлинсон.

И Луи терпелив, ладно? Мы уже установили, что – он терпелив. Но дело в том, что это его выходной день, и у него были собраны хиты от Major Motion Picture Soundtrack до Moulin-чертовой-Rouge на петле в его голове почти неделю. И его сестра (которая все еще настоящий младенец в своем уме, спасибо) в настоящее время в душе поет невыносимо громко, и прямо сейчас Луи Томлинсон переживает момент самоактуализации, в котором понимает, что эта песня – просто визг Лотти о просьбе, чтобы кто-то занялся с ней сексом. На французском.

Это слишком.

Так что, Луи просто подходит к ванной и прислоняется носом к двери, произнося прямо в щель, не боясь ее потревожить:

– Пожалуйста, останови свое пение и больше никогда не пой снова, спасибо.

Удивительно, но этот визг останавливается, и слышен лишь поток и журчание воды в душе. А потом это:

– Если тебе не нравится, ты можешь не слушать! – Лотти кричит в ответ, а потом останавливается. Испугавшись она завершает свою, на очень плохом французском:

– Вы поспать со мной, вечером сегодня?

Это предложение вообще грамматически правильное?

Луи откидывает голову (с терпением), а потом опускает пустой взгляд на свои ногти. Татуировки на пальцах начинают исчезать, те, что сделал его бывший, когда он начал придавать тату свой артистизм. Как символично. Рука дергается, когда он ощущает потребность в этих набросках, быстрее чем само сознание Луи. Это как у собаки Павлова: “есть ли эмоции в воздухе?”. Пальцы нуждаются в этом. Времени, чтобы набросать парочку бессмысленных каракулей о выцветших вещах, да, как функционально.

Так или иначе. Вернемся к Лотти, к ее дерьмовому французскому и дерьмовым навыкам пения (к последнему впрочем есть большая любовь у ее родного брата).

– Чтобы быть справедливым, Лоттс, – он начинает небрежно, пока его губы дергаются, как и само тело. Пение снова останавливается и он очень доволен. – Довольно трудно игнорировать крики сипухи, которые режут уши всех во всем доме. Ты своего рода достаточно громкая.

Следует короткая пауза, а затем:

– Я не сипуха, ты засранец. Просто дай мне пожить! – Луи слышит ее драматичный вздох, ее “тьфу” полное раздражения (подросток, честное слово). – Кроме того, это на самом деле полезно для моего будущего. Я практикую французский в школе!

При всем, Луи только поджимает губы, его лицо слишком раздраженное, чтобы сделать что-то другое, когда его рука падает на его бок, кистью на голое бедро, напоминая, что он не надел свои штаны и что ему нужно сделать это как можно скорее. В конце концов, он живет с семьей и детьми – где ты определенно не можешь ходить вокруг в таком виде.

– Мне очень жаль, но как твой старший брат, я могу тебе помочь и подтвердить, что тебе не стоит использовать эту фразу в школе, никогда, – невозмутимо говорит Луи. – А теперь спасибо и до свидания.

Уже когда он идет в комнату, то может ясно услышать выпад в свою сторону:

– Что ж, ты просто никогда не был в моем классе…

Маленький кусочек внутри него умирает.

Это ужасно. Он никогда не давал своим братьям и сестрам разрешение расти после 10 лет.

***

Так что, жизнь Луи Томлинсона довольно проста. Да, именно так.

Потому что теперь она состоит из того, что он собирается работать в кофейне вниз по улице недалеко от школы своих сестер, болтаясь со своими старыми добрыми приятелями в свободное время (Лиам и Найл – те еще два придурка, которых любит Луи, несмотря на их ужасное влияние и ужасные привычки; но еще стоит отметить, что Луи производит куда большее ужасное влияние из них всех……), и заботится о своей семье самыми обычными способами. Это все довольно просто, вместе с этими низкими эксплуатационными расходами. И это действительно удивительно хорошо, особенно по сравнению с тем, как он жил раньше.

И если честно, учитывая то, что Луи вернулся домой, менее чем за шесть месяцев, он весьма встревожен тем, как легко все складывается. Как быстро он двинулся дальше. Как ни странно, он чувствует себя очень комфортно. Когда он в последний раз жил дома ему было… около семнадцати? Может быть, восемнадцать, плюс минус два месяца. И теперь ему двадцать три года, так что у него было достаточное количество времени, а еще ему надо сделать яичницу и поджарить тосты – ведь утром ему нужно накормить кучу молодых и бестолковых девчонок (а теперь еще и одного мальчика). Может быть, поэтому это все имеет немного очарования. Там обязательно должно быть что-то полезное и удовлетворяющие, вроде сиропа для маленьких, так же молодые руки, щепотка поцелуев, малость мягких прядей волос, вода, которую они всегда любят пить и все это нужно очень медленно прожевать в конце.

Он любит помогать своей маме – Бог знает – она сама ему очень помогла в жизни. И он просто любит свою семью, в конце концов. Правда любит.

Расставание с Зейном и переезд из Лондона дались ему очень сложно. На самом деле сложно. И когда он сделал шаг в свой старый дом, где жил все детство, одетый в изношенную толстовку и, неся сумки, чувствуя себя слишком маленьким для них, он думал, что его разум медленно разлетается на кусочки вместе с ним самим.

Но сейчас? Сейчас у него есть рутина, у него есть глупые рисунки на его стене в его спальне рядом с плохо сделанными семейными фото и наполовину полная мистическая пачка жевательной резинки. Теперь у него есть новые туфли, коричневый рюкзак, в котором лежат зарисовки, но теперь там новые страницы, новые рисунки, новый смысл. Теперь у него есть новые татуировки, которые хорошо обосновались на его теле, теперь его волосы имеют естественный оттенок, теперь у него есть одежда, которая полностью соответствует ему самому, у него есть работа, друзья, семья и его новый мир. Громкий и скучный мир, который помогает ему спокойно двигаться дальше.

Но не совсем спокойно, конечно, ведь его окружают подростки и дети ясельного возраста в этом доме. Лотти, естественно, живое тому доказательство.

– Какого черта ты смотришь, ребенок? – спрашивает Луи, останавливаясь около ее дверного проема. Он просто проходил мимо ее комнаты, когда услышал жуткую тарабарщину по телевизору. Учитывается во внимание то, что девушки всегда смотрят дрянные реалити-шоу, что очень плохая черта их характера.

Но Лотти совершенно непринужденно продолжает сидеть вверху своей кровати, скрещивая ноги и крася губы красной помадой, с пучком на голове. Это заставляет выглядеть ее старше, намного старше своего возраста. Она могла бы смахнуть за тридцатилетнюю, черт, они слишком быстро растут. Луи почти хмурится.

– Амели, – просто отвечает она, смотря в зеркало на свои губы.

Луи моргает и поднимает глаза, видя ими недавно купленный плакат с Эйфелевой башней над изголовьем кровати. Так, по крайне мере теперь есть тема для разговора.

– Почему?… – он медленно заходит в комнату, выгибая бровь в вопросе.

– Для школы, – она пожимает плечами, продолжая смотреть на свои губы.

– Верно, – он продолжает следить за ней, пробегая глазами по комнате. Берет лежит на ее тумбочке, там же, где и фотография ее и ее лучшего друга в кадре, который говорит: “C’est la vie!” (прим.перев. “Такова жизнь!”). Не в силах сопротивляться Луи усмехается себе под нос. – Так, ты любишь свой французский класс или вроде того? Ты прониклась языком любви?

– Хм, думаю, да, – она пожимает плечами, но легкий румянец слегка заметен на ее щеках.

Луи наблюдает за ней с неким подозрением.

– Это мальчик, не так ли? Конечно, это мальчик, – он старается не фыркнуть, когда Лотти потирает шею рукой, но ее глаза испуганно расширяются. – У вас есть кто-то по обмену, да? Такой горячий и четырнадцатилетний? С прыщами и акцентом, который может расплавить даже шоколадное мороженое на завтрак*(фр.)? Да? Так, я прав?

Лотти немного оседает на кровати, но потом снова смотрит в свое зеркало с полным равнодушием, хотя румянец все еще присутствует на ее щечках.

– Конечно, Лу, без разницы, – она вздыхает. – Но он не ест мороженное на завтрак, ради Бога. Почему ты всегда такой странный?

Это слегка позабавило парня, поэтому Луи пожимает плечами, когда водит рукой по дверному проему, исправляя себя:

– Это единственное, что мне удалось вспомнить на французском. Простите, если для вас мои знания крайне ограничены. На самом деле, если подумать об этом, то я даже не изучал французский…

Луи напевает последнюю фразу, а Лотти сразу фыркает на это, поднимая на него взгляд.

– Уходи и прекрати шпионить за мной, – говорит она через минуту, но в ее глазах все еще можно уловить намек на любящую улыбку. Она хороший ребенок. – Дай мне поучиться. Иди и… покатайся на скейте, или порисуй углем портреты или то, что ты обычно делаешь.

– Ага, но, во-первых, ты не можешь рисовать углем. Ты рисуешь красками, – отвечает он, качая головой, как усталый путешественник. Вот только он совсем не путешественник. – А, во-вторых, я называю это враньем. “Позволь мне учиться”? То есть, позволить тебе смотреть фильм, а не учиться? Нет, не в мой выходной де–

– Тш-ш! – стонет она, но смеется, кидая в него подушку.

Естественно он уклоняется.

– Хорошая цель.

Лотти шлепается спиной на кровать, забираясь ногами на подушку, и смотрит на Луи с ног до головы. Ее губы слишком красные, как кровь, и Луи думает, что это выглядит больным, а не красивым. Если бы это было год назад, то он, возможно, бы даже использовал этот оттенок на себе (волосах) – объясняя это все его раздражительностью и художественным приливом, и другими чертовыми вещами, которые он может разглагольствовать.

Он засовывает руки в карманы, хмурясь, продолжая думать над своими мыслями, которые все еще вертятся в его голове.

– Оставь, – она надевает лже-очки, что заставляет Луи улыбнутся, и он уже собирается уходить, когда Лотти говорит вдогонку: – Но, прежде чем ты уйдешь. Могу я одолжить одну из твоих полосатых футболок? Черно-белую?

Луи прищуривается, изучая ее.

– Ту, что я носил, когда мне было шестнадцать? Ты думаешь она еще у меня есть?

Она самодовольно кивает головой, возвращая внимание к фильму.

– Конечно, есть.

– И откуда ты это знаешь?

– Потому что я уже стащила ее из твоей комнаты, – она мило улыбается, делая голос сладким, как мед и строит из себя самого невинного человека на земле. – Просто для галочки, мне нужно от тебя разрешение.

– Ах, для галочки, – он улыбается и поднимает подушку с пола, кидая ее обратно в Лотти, и радуясь, когда та попадает ей точно в лицо. – Хороший ребенок, очень хороший. Я правильно воспитал тебя, дитя.

– Отвали, – она смеется еще раз, и Луи быстро выскакивает из ее комнаты (до того, как подушки, словно ракеты летят в его сторону); улыбка медленно стекает по его лицу.

Ох, молодежь.

***

Так же как и дома, работа Луи вполне проходит мирно и хаотично, но в тоже время, он как будто процветает в парадоксе.

Он занят, работая в кафе, но с клиентами иногда все может обернуться испытанием для такого человека, как он. Луи на самом деле никогда не думал, что будет рассматривать убийство, как один из вариантов для работы. Помимо физической нагрузки (которую он использует на полную катушку, чтобы быть честным) и эмоциональной для обслуживания посетителей, он думает, что работать здесь, в принципе, не так плохо. Он получает потрясающие советы, он веселится, он встретился со своими лучшими друзьями (Найл Хоран – его напарник бариста, а также самый безрассудный и безумный человек во всем; и Лиам Джеймс Пейн – подходящий по социальному статусу в команду “бро” и лучший друг, с которым Луи удалось подружится), но лучшее из списка, это право наблюдать за Лотти и Физзи после школы. Чаще всего, одна или обе из них (как правило Лотти, потому что у Физзи футбольные тренировки) приходит в кафе и делает свою домашнюю работу, пока Луи в это время работает, а после они вместе идут домой, как только его смена подходит к концу.

Это милая маленькая рутина, которая дает ему большой шанс сближаться с семьей. Они могут быть королевами драмы, они могут быть раздражительными, они могут быть капризными, но Луи своего рода обожает это. Дерьмо, главное, чтобы они этого не знали.

Но знаете, что не обожает Луи прямо сейчас?

Найла.

– Чертовски медленно, – вздыхает Луи нажимая на кнопку металлической ложки в уже отлаженном темпе, в то время как песня Rage Against the Machine застряла в его голове. Он не помнит имен тех, кто поет, хотя по сути, все они звучат одинаково. (Зейн любил их слушать, буквально не переставал. Луи тихо страдает сейчас.) – Можно я пойду домой, ирландская шлюшка?

– Я ненавижу, когда ты зовешь меня так! Когда ты уже перестанешь это делать? – бормочет Найл, пытаясь рассеяно заполнять список.

После недели работы здесь Луи думает, что кличка “Ирландская Шлюшка” полностью олицетворяет Найла.

– Я пытаюсь сделать тебя желанным в глазах людей, и только лишь, – говорит Луи, подмигивая и невинно ухмыляясь, потягивая из чашки черный, как грязь, кофе.

Он все еще во вчерашней одежде и все еще продолжает убивать себя сигаретами, которых скурил утром около пачки. Найл поморщился; его воротник на рабочей рубашке оставался кристально чистым, а золотистая щетина на подбородке была похожа на камень. Через тридцать долгих секунд, он тяжело вздохнул и наконец сломался:

– Единственная причина, почему я мог бы отпустить тебя отсюда, так только потому, что ты обаятельный и чертовски горячий, засранец, – монотонно сказал он, трепля Луи по щеке.

Затем он усмехнулся и отошел, насвистывая слишком старую песню из семидесятых.

И подобным образом они взаимодействуют каждый день; что тут сказать. Лучшие друзья на всю жизнь.

Но теперь, однако, Найл просто скатился.

– Но тут даже никого нет. И у тебя есть еще Лиам, – бормочет Луи, смотря себе под ноги и поправляю серую бини на голове. Тонкие пряди волос, выглядывающие из-под головного убора, начинают неприятно чесать его уши; может быть ему стоит снова побрить их. Или может быть стоит один раз заплатить за нормальную стрижку. Но он выглядел круто, когда сбривал их, еще круче – когда был блондином и носил только черное.

– Ты будто живешь и дышишь искусством, – говорил Зейн, поправляя старую камеру, в то время пока Луи сидел у зеркала и приводил себя в порядок.

– Я знаю, – просто отвечал он.

Господи, какой же он был идиот.

Но в любом случае.

– Просто отпусти меня домой. Я устал, – простонал Луи, смотря на свои пальцы, думая о новых набросках и немного хмурясь. Он провел рукой выше по уже выцветающим татуировкам. Затухают? Все они были воспоминаниями. – Я тебе здесь не нужен.

– Ты мне всегда нужен, малыш, – Найл быстро идет за прилавок, хотя уголок его рта изгибается в подобии улыбки. Ладно, Луи от этого становится теплее.

– Знаешь… – начинает Луи медленно, пока крысино-черный фартук висит на его шее. – Вот когда ты будешь спать с какой-нибудь девчонкой, то на своем пике вспомнишь, что куда лучше, если бы на ее месте был я.

Найл поворачивается к нему, пошло двигая бровями. Луи скучно. Ему настолько скучно, что он опустился до заигрывания с Найлом. Он официально мертв.

– Ты же знаешь, малыш, есть только два человека, кому бы я отсосал: ты и наш Маленький Кофейный Мальчик, – легко отвечает Найл.

И его слова такие же легкие, как ветер, воздух и солнце, которое каждое утро заставляет блестеть его волосы медовым оттенком. Луи прикусывает губу, потому что он бы тоже не отказался от такого эффекта на своих волосах.

– Маленький кофейный мальчик? Не помню такого, – говорит он.

– Да, он приходит сюда по утрам, – отвечает Хоран, отпивая эспрессо. – Лиам всегда ревнует, потому что девчонки убивают друг друга лишь бы принести ему заказ.

– Это не похоже на него, – Луи сразу отводит глаза на коморку, в которой Лиам очищает кувшины от скопившегося на их стенках молока. – Никогда не слышал об этом парне. Я его вообще видел?

Найл пожимает плечами и садится на кассу.

– Может быть. Иногда он приходит по вечерам. Он шикарно выглядит. И еще носит сумку.

– Ох… только не говори этого… – Луи притворно вздыхает. – Это же совершенно невероятно! Этот парень должен купаться в деньгах! Только дворяне в наш век прогрессивных технологий могут позволить себе сумки!

Найл дает ему подзатыльник, когда проходит мимо, улыбаясь.

– Этот парень правда в хорошей форме, – Хоран продолжает смеяться, уходя в подсобку. – Он понравился бы тебе, если бы ты наконец перестал зацикливаться на своем прошлом.

И смех Луи прекращается.

***

Это правда. Луи всегда носит с собой свои рисунки. Всегда в вышеупомянутом рюкзаке, который он носит с собой всюду, куда бы не пошел; просто коричневая мешковатая вещь, которая у него появилась несколько лет назад, когда он только начинал рисовать.

Начинал рисовать… Хах. Это звучит претенциозно и глубоко. У Луи на самом деле есть талант. У него есть десятки натюрмортов и рисунки рук других людей.

Но это определенно не искусство. Это просто каракули, линии и углы, немного затемнений, только небольшие картинки абстрактных эмоций, для которых Луи никак не мог найти точное определение. Потому что Луи никогда не был хорош в общении и подбирании слов. Все его существо было основано на действии, на жизни, на звуке, на цвете, на ощущениях. Черт, на самом деле в школе это был какой-то ужас, ведь он не мог собрать воедино даже пару предложений для разговора, не чувствуя себя неловким или униженным.

Он просто не может говорить, что он чувствует. Общение – это не его стихия.

Но когда он встретил Зейна – студента колледжа Искусств и просто мечтателя – он понял, что сломался. Зейн был художником, и он верил в выражение своих чувств через фотографии и картины, символы и песни и… да. Луи сломался. Зейн охватил все вещи, которые он хотел и желал знать. Он помог найти ему ответы на все свои вопросы.

И тогда он начал рисовать. Ничего сумасшедшего или красивого; иногда это были просто мультфильмы и случайные слова, маленькие рисунки цветов и ножей, иногда это были стихийные бедствия – ничего такого, обычные нормальные вещи. Но он чувствовал себя хорошо, он чувствовал, что делает все правильно, и это имело смысл. Так, пока Луи не решил нарисовать эмоции. И он слушал музыку и рисовал, хотя и песня была дрянная, совершенный мусор, но ему было хорошо, ладно? Это работа для него. Это стало своего рода хобби, поэтому он несет свои рисунки с собой, куда бы он не шел; вместе с рюкзаком, пачкой жевательной резинки, гигиенической помадой, айподом, сигаретами и бумажником. Все предметы первой необходимости.

И это не что-то глобальное – просто вещи о которых он заботится, даже после Зейна.

Просто его рюкзак. Просто его рисунки.

***

Кухня – самая грязная и хаотичная комната в доме; там есть всегда по крайне мере два человека, как правило для того, чтобы там ничего не взорвалось; но там все равно будет кишить беспорядок из-за пролитого сока и просыпанных хлопьев. Несомненно, кухня – любимое место Луи.

– Прекрасный беспорядок, – говорит он Физзи, пока рисует дым и барабаны в своем альбоме; в последнее время его музой стала группа Pink Floyd, поэтому он пытается проиллюстрировать их альбом Ummagumma. Это не имеет смысла, поэтому он продолжает это делать.

– Ты потерял мозги, – бормочет она, качая головой, ее каштаново-коричневые косички покачиваются из стороны в сторону. – Иисус бы предпочел слушать болтовню Лотти на французском, чем сидеть здесь, как делаешь ты.

– Она до сих пор на занятиях? – мычит он.

– Да, – вздыхает Физзи. – Не хочется загонять ее в ловушку, но она влюблена. Это раздражает.

– Бьюсь об заклад, – он замолкает, рисуя цвет взрывчатого вулканического оттенка, его осанка и тон остаются беспечными. – Ты должна сказать ей, чтобы она позвала этого таинственного французского угодника на романтический ужин, – бормочет он, продолжая глубокомысленно рисовать магму. Или лаву. Лава – крутое слово, почти как любовник, но немного в другом смысле. Звучит так, будто Луи пропел эти строки несколько раз, пока Зейн отбивал ритм на бонго, в одном из тех баров, где они зависали по будням.

Он сглатывает. Его рисунок, все-таки, больше магма. Он закрывает глаза, как если бы кто-то закрыл жалюзи на окнах.

– Она может испечь блинчики или что-то вроде, – продолжает Луи. – Сыр и вино. Багеты. Laughing Cow.*(прим. перев: марка сыра)

Физзи только смеется и проводит рукой по волосам, пропуская через пряди свои тонкие пальчики.

– Странно, что ты поощряешь сестру, чтобы она кого-то соблазнила.

Когда она уходит, Луи наконец-то отвечает, растягивая слова:

– Никаких соблазнений в этом доме, – говорит он в пустую комнату. – Любви нет, родные.

***

На следующие утро Луи просыпается с песней Lady Marmalade в своей голове, потому что Лотти в гостиной орет ее на всю катушку.

Сейчас 7 утра.

Луи рисует круассан, охваченный пламенем в своем альбоме, а потом снова проваливается в сон.

***

Небо было серым и обыденным, воздух липким и влажным, а облака кружились, собираясь в большие тучи, которые были так похожи на взбитые сливки. Ничего вдохновляющего или захватывающего, но было что-то уютное в этой атмосфере, так что Луи просто натягивает свою серую бини на уши, пока приближается к тротуару рядом со школой Лотти; укрываясь в тени, не по какой-то веской причине, а просто потому, что это он. Он любит водить в очках, у него довольно чувствительные голубые глаза.

Лотти нужно заехать домой сегодня. Видимо она делает какой-то проект или… еще что-то. Луи не совсем уверен – он только что вернулся после напряженного дня сидения с маленькими близнецами, пока его мама уходила в магазин за продуктами, а потом еще и был вынужден помогать ей на кухне.

– Ты получаешь больше удовольствия, когда ты не делаешь обед в одиночестве? – он улыбнулся, когда в комнате стало слишком тихо, и взялся чистить картошку, пытаясь демонстрировать свое чувство юмора.

– Это точно, – его мать засмеялась, а ее непослушные пряди упали вперед. – Но знаешь что доставляет тебе удовольствие, когда ты готовишь один?

– Что же?

Ее глаза сразу же засверкали, а немного саморазрушительный юмор прокрался в улыбку. Боже, Луи был точной копией этой женщины.

– Дегустация десерта, – просияла она. – Самое время толстеть.

– Я знал, что ты лучшая мать в мире, – невозмутимо сказал он, прежде чем они чокнулись посудой и вернулись к работе, в то время как дети топтались внизу около их ног и дергали их за одежду, потому что это то, что всегда делают дети, когда вы заняты.

Но сейчас он здесь, и он приехал за Лотти. А после того, как он заберет ее, они отправятся домой, где смогут съесть их поздний обед, а после взять десерт и собраться все вместе в гостиной, смотря те же телепередачи, какие они всегда смотрят каждую неделю в одно и тоже время. А потом он будет помогать всем делать их домашнюю работу, помогать умывать близнецов и мыть за всеми посуду. А потом он попытается улизнуть на улицу и будет спокойно бродить по окрестностям, как делает это каждую ночь, курить, как паровоз, ошиваться в парке и постарается вернуться домой еще до того, как небо станет полностью фиолетовым. Это его план.

Когда последние граммы пепла падают на открытое окно машины, он останавливается рядом с парком, наблюдая как дети кружатся возле тротуара, наблюдая как облака зловеще циркулируют и охватывают административное здание рядом с ним. Само слово “школа” используется, как вещь, которая оставляет неприятный вкус на языке во рту, потому что она всегда для всех слишком серьезная, слишком накрахмаленная и слишком трудная.

Он не знает, что о ней думает сейчас. Любопытно, в основном.

– Вот, малышка, – цитирует он Лотти, пытаясь сопротивляться. Он наблюдает, как дым проходит между его губ, закручиваясь в сине-черные спирали, это напоминает ему его абстрактные закорючки на предплечье, которые он набил в девятнадцать. Круто.

Еще примерно пять минут он смотрит на эту пропасть (формально – школу), пока наконец Лотти не выходит из ее дверей; на ее лице сияет улыбка и виден тонкий намек на смех в губах, легкое настроение – в ее прыгучей походке. На ней все еще та самая вампирская помада, футболка Луи в черно-белую полоску, и единственная новая вещь – это берет на голове.

Это все выглядит довольно смешно, поэтому Луи улыбается.

– Милая шапочка, – мягко комментирует он, когда она плюхается на сидение рядом с ним и закрывает дверь, стараясь сделать это грациозным. Ее духами теперь пахнет вся машина.

– Тише, – ругается она, но он ей только подмигивает, потому что она выглядит как самый настоящий Томлинсон, и Луи горд этим фактом, поэтому он больше ничего не говорит.

Они только начинают выезжать на дорогу, как вдруг Лотти резко вцепляется ему в руку, да еще и с такой силой, что его кости могут буквально измельчится в пыль.

– ИИСУС, – морщится парень, пока пытается вырвать руку из стальной хватки Халка. – Это что блять сейчас было?

Но Лотти даже не смотрит на него. Скорее она смотрит куда-то за Луи, потому что ее глаза становятся с каждым разом все больше и больше. Такие голубые, обведенные по краям будто черным углем.

– Это он… – выдыхает она, но голос ее словно достали из недр ее кишечника.

– Он? – повторяет Луи, чувствуя укол беспокойства, потому что не может понять, куда именно и на кого смотрит его сестра. – Он это кто? О ком ты?

После того, как Лотти не реагирует (видимо, она слишком сильно потерялась в этот момент), Луи просто следует за ее безмолвным взглядом.

Его глаза четко приземляются на покатую фигуру, которая держит в руке коричневую кожаную сумку. У этой фигуры так же имеются пушистые, непослушные каштановые кудри, которые ветер развивает на ветру, в эту пасмурную и серую погоду. Это фигура – человек. У него гладкий профиль, персикового цвета кожа, узкие брюки и замшевые сапоги.

Ох, – думает Луи.

– Это твой французский угодник? – спрашивает он, сам теряясь в собственном взгляде. Человек, кажется, просто гуляет. Выглядит, как замедленная съемка. Словно у него ничего нет более важного, как смотреть на его походку, и словно теперь его жизнь похожа на мед с тающим сортом мороженного.

У Луи уже была жизнь похожая на мед с мороженным. Может быть.

Или это была жизнь перемешанная с маслом и золой. Он никогда не сможет ходить так, как ходит этот человек.

– Да, – выдох Лотти похож на сказочный звук. – Он великолепен, правда? Это наш учитель по французскому.

Учитель по французскому.

– Пожалуйста, скажи мне, что ты не запала на него, только из-за его великолепной фигуры, – вздыхает он не в силах отвести взгляд. Этот человек одет в серый джемпер. Он выглядит таким мягким.

– Нет, в отличие от тебя, – бормочет она.

Туше.

Вместо того, чтобы как-то ответить на этот выпад, Луи просто отворачивается и выезжает на дорогу.

– Его зовут мистер Стайлс, – вздыхает Лотти, прижимаясь носом у окну, пока поверхность начинает запотевать от ее дыхания. – Он моя мечта.