Текст книги "На колени! (СИ)"

Автор книги: VampireHorse

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Эй, ты, полегче! – не стерпев, прошипел он, для отвлечения внимания якобы случайно смахнув на пол последнюю вилку, и Гервин, ослабив хватку, снова объявил раскатистым голосом:

– Смотрите все, это – мой омега! Будьте свидетелями обряда… – и, склонившись к уху Люма, якобы для того, чтобы укусить его за мочку, ботаник прошептал: – Ты хоть сделай вид, что я тебе насилую…

– Нет! Негодяй! Не смей! – Люмиус картинно забился под тяжестью чужого тела, делая вид, будто пытается вырваться. – Сволочь!..

Тяжелый подол мантии упал ему на макушку, будто вуаль, наполовину загородив обзор.

Нижнюю половину тела начало обдавать холодом.

– Подлец! – дергая ногами будто бы в попытках сопротивления, Люмиус на самом деле только помогал снимать с себя штаны. – Урод!..

Оказавшаяся неожиданно тяжелой ладонь с размаху шлепнула его по голому заду.

– А ну, цыц! – прикрикнул на него Гервин, судя по звукам, расстегивая брюки уже на себе. – Отныне я тут главный!

Все шло, как по учебнику.

Как и полагалось порядочным свидетелям ритуала, школяры просто стояли и смотрели на все действо – кто-то с похабными смешками, кто-то с серьезным видом, кто-то – демонстративно зевая…

Но один ученик с лицом, перекошенным от страха, пытался подобраться к ним, расталкивая всех на своем пути.

Это был Лукреций.

– Не лезь, это их личное дело! – кто-то потянул его за рукав обратно в толпу, но Волчонок, ударив этого кого-то по руке, что-то резко ответил – его слова поглотил шум…

Люмиус отвернулся от него сам.

Он не мог отвлекаться.

Только не сейчас, когда его мечта была в шаге от исполнения!

Ему не нравилось то, что пришлось проделать минут за десять до начала спектакля, но, стоило признать, это оказалось весьма полезно – не зря Гервин настоял!

Это было больно.

Даже несмотря на то, что Люм долго растягивал и смазывал себя, спрятавшись в туалетной кабинке.

Но они оба и не рассчитывали на особое удовольствие.

Это был ритуал, и ничего больше – а всему остальному предстояло случиться без свидетелей, за закрытыми дверями спальни.

Он не видел перед собой ничего – только смазанную картинку с телесными вкраплениями людских лиц, да еще вдобавок мантия сужала угол зрения.

Гервин, тяжело дыша, вдалбливал его в стол, и их мутные отражения виднелись на блестящей столешнице, будто в застывшей глади воды.

Чужие голоса наполняли уши Люма, подобно шелесту травы на ветру, и в какой-то момент он забыл, что вокруг полно народа – здесь были только он и его чудаковатый сосед по комнате, который, оказалось, при случае может вести себя, как настоящий альфа…

Они договорились не затягивать это надолго – и Гервин следовал плану.

Выйдя из Люма, он вскинул обе руки в победном знаке и, натужно выдохнув, воскликнул:

– Ритуал закончен!!!

***

Может ли быть вещь более обидная, чем, заполучив своего собственного омегу, тут же отправиться к директору, получать нагоняй за посуду, что ты разбил в процессе заполучения?

Люмиус чувствовал себя так, как будто только что сдал годовые экзамены.

Он страшно устал и был так же страшно счастлив…

А еще у него не сводились ноги.

Он прислушивался к себе, пытаясь понять, что изменилось в его теле. Конечно, он еще не был омегой.

Но начало уже было положено.

Скоро. Совсем скоро…

От благостных мыслей его отвлек парень, который, выходя из туалета, практически врезался в него.

– Лукреций?..

Он пытался скрыть от Люма свое лицо за длинной челкой, но было уже поздно.

– Ты что, плакал?

– Нет! – злобно ответил ему Волчонок, отворачиваясь.

– А кто тебя ударил?

– Никто! Тебе-то какое дело?! Иди, там, небось, уже ручки потирают, ждут, когда ты окажешься в оковах… – Лукреций шмыгнул носом и, опустив голову, почти неслышно сказал: – Наверное, я последний раз вижу тебя без этого проклятого ошейника…

Ранка на его нижней губе еще не успела затянуться корочкой – наверное, ударили практически только что.

– Вот этого я Маису никогда не прощу, – плечи Волчонка мелко затряслись. – Я ведь мог бы!.. Я бы успел! Но он сказал, что не надо вмешиваться… А кроме меня, никто и не пошевелился… Когда обращали меня самого, – обернувшись обратно к Люмиусу, он с ухмылкой развел руками, – как ни странно, произошло то же самое…

Как Люм мог признаться, что его не надо было спасать? Что он хотел этого сам, и более того – сам все спланировал?

Собственные сбывшиеся планы вдруг показались ему невероятным кощунством.

– Я… я в порядке! – фальшиво-бодрым тоном сказал он, кладя руку на плечо Лукреция. – Ну да, нехорошо получилось, но я… я привыкну, вот увидишь!..

С горьким смешком омега сбросил его ладонь.

– А ты все такой же дурак, – даже с какой-то нежностью произнес он, уходя прочь. – Наивный! Ты даже представить себе не можешь, какой теперь будет твоя жизнь…

Комментарий к

Я задолбаю вас своей продой.

========== Часть 8 ==========

В кабинете стояла тишина, лишь сухо отсчитывали время настенные часы.

Люмиусу было очень неуютно в одиночестве, но все, что он мог, так это лишь ждать.

– Так, свидетели – были… – услышал он, и наконец-то на свое рабочее место вернулся директор, вслед за которым плелся Гервин. – Документы – есть… Ошейник – почти готов… Можем начинать, молодые люди!

Сев за стол, мужчина хлопнул в ладоши, и Люмиус машинально встал со своего места.

– Подойдите друг к другу.

Они с Гервином вышли в центр кабинета и, не решаясь смотреть друг другу в глаза, замерли практически нос к носу.

– Смотрите внимательно!

Раздался треск.

Люм видел, как все свидетельства его прошлой жизни рвутся, просто рвутся на клочки, и… не чувствовал ничего.

Ни малейшего сожаления.

Ему просто хотелось, чтобы все это быстрее закончилось.

Обрывки бумаг лежали на полу, словно конфетти, и в воздухе висела бумажная пыль.

– Распишитесь здесь…

Наклонившись над столом, Гервин размашисто вывел свою подпись на справке о владении.

Он смотрел на этот документ, как подарок – подарок настолько дорогой, что его хотелось немедленно вернуть обратно…

Но это еще было не все.

В плоской деревянной коробке, на бархатной подкладке, тускло блестел ошейник – пока еще простая болванка, которой только предстояло обрести свой собственный, неповторимый рисунок рун.

А чтобы это случилось, его должен был взять в руки только один конкретный альфа, чтобы надеть только на одного конкретного омегу – иначе тонкая магия, заставляющая ошейник работать, могла просто-напросто взорвать свою оболочку изнутри…

Именно поэтому директор, прежде чем вытащить болванку из коробки и дать ее Гервину, надел перчатки.

– Все базовые настройки – средний уровень свободы, предохранение, защита от других альф – уже установлены, если захотите что-то изменить, всегда можно обратиться в мастерскую… Ни в коем случае не теряйте справку!

Честно говоря, Люмиус страшно устал, но, к счастью, конец был не за горами.

– На колени!

Эту команду он выполнил даже с радостью.

Парень, который из простого соседа по комнате стал хозяином его жизни, стоял перед ним, неловко кусая губу, и ошейник в его руках уже начал покрываться какими-то символами…

Усмехнувшись, Люм откинул назад свои волосы, открывая шею, и его кожи коснулся металл.

Сзади щелкнул маленький замочек, и этот звук навсегда отрезал их обоих от того, что было раньше.

Он чувствовал тепло, идущее от ошейника к голове – но, коснувшись своего нового удостоверения личности, он ощутил лишь холод…

Теперь, наконец-то, все закончилось.

***

– Тебе не жмет?

– Нет, – приоткрыв один глаз, Люмиус тут же закрыл его снова. – Все со мной отлично, просто в сон тянет… Я слышал, что примерно так и должно быть, так что молчи и не шевелись!

Бесстыдно закинув одну ногу на Гервина, он поудобнее устроил голову на его плече и начал проваливаться в сон.

Но пробудиться ему пришлось довольно скоро от несколько странного ощущения.

– Ты чего мне тут ошейник тыркаешь?

– Прости! Я… – ботаник с виноватым видом отдернул руку. – Просто, ну… непривычно…

– Мне, знаешь ли, тоже!

– Я больше не буду… ну ладно, в последний раз… – и Гервин, несмотря на недовольное лицо Люма, провел кончиком пальца по металлу. – Я ведь смогу в случае чего отпустить тебя? – вдруг спросил он с улыбкой.

Новоявленный омега погрозил ему кулаком.

– Только попробуй! Я не хочу в призраки, понял? Некоторым кажется, что быть призраком – значит быть свободным, но я так не считаю… – он зевнул. – Как думаешь, скоро у меня будет первая течка?

– Ну, это зависит от того, как часто мы…

В комнате повисла гробовая тишина.

– Как часто мы что? – прекрасно зная ответ, прищурился Люмиус, глядя, как лицо соседа по комнате, имевшего неосторожность зайти на скользкую дорожку, медленно наливается краснотой.

– Б-будем… заниматься этим…

Гервин сказал это почти шепотом, будто страшное ругательство.

Иногда язык твой – действительно враг твой!

– Каждый день, – поставил резолюцию Люм. – Может, даже и не по одному разу… Я жаждал этого всю жизнь, и я хочу, чтобы моя течка не заставила себя долго ждать!

Их разговор вдруг прервал стук в дверь.

На пороге, улыбаясь непонятно чему, стоял Маис Горковски, а за его спиной с таким видом, будто хотел провалиться сквозь землю прямо сейчас, маячил Лукреций.

– Так, так, так… – поглаживая редкую темную растительность на лице, незваный гость без приглашения вошел в комнату. – Ну что, Златовласка, наслаждаешься новой жизнью? Ноги еще сходятся или уже нет?

– Пошел ты, – прошипел Люмиус сквозь зубы.

– Ой-ой, омега грубит, какое безобразие! Я могу научить тебя, как надо обращаться с дерзящим омегой, – обратился Маис уже к Гервину, – но я здесь не за этим…

– А за чем тогда?

Повисла гнетущая тишина.

Горковски сиял все больше, в то время как Волчонок на глазах мрачнел.

– Отдай мне Златовласку, – наконец, сказал Маис. – Продай, поменяйся на что-нибудь… в конце концов, просто уступи на одну ночь!

У Люма отвисла челюсть.

У Гервина тоже.

– Я сам хотел провести с ним ритуал, но вот этот, – гость раздраженно показал на Лукреция, – помешал мне… Тогда я выпорол его очень сильно, но так и не смог выбить дурь из его головы! Он до сих пор против, представляете? Да кто его спрашивал! Я хочу, чтобы у меня было два омеги, и у меня будут два омеги, и пусть все утрутся, ясно?!

Люмиус отлично понимал, почему это происходит.

Они с Горковски невзлюбили друг друга с первого школьного дня, а что может быть лучше, чем увидеть своего врага поверженным, униженным, да еще и твоей личной собственностью, закованной в ошейник?

– Мир не вращается вокруг тебя, Горковски, – холодно сказал он, как бы невзначай встав позади Гервина. – Отдашь меня ему?

– Нет, – в голосе ботаника звучала доселе невиданная от него твердость. – Думаю, вам лучше уйти…

Бросившись на него, Горковски взял его за грудки и встряхнул, шипя:

– О, нет, ты отдашь… Я тебя заставлю! Потому что ты, чмошник, не в состоянии…

Что именно Гервин был не в состоянии сделать, никто уже не узнал – кинувшись на своего хозяина, до этого бесстрастный Волчонок вырвал Гервина из его рук, и что-то серебристо-фиолетовое со свистом рассекло воздух…

Люмиус с ужасом увидел, что это ножик.

Скорее сувенирный, чем представляющий какую-то реальную угрозу, но, судя по клейму на стыке с рукояткой, явно заряженный магией…

– Не думай, что я делаю это ради тебя, – бросил Лукреций охающему на полу от боли Гервину, – тебе я бы с радостью перерезал глотку… Я делаю это ради Златовласки!

Он снова взмахнул рукой, и лезвие прошло в опасной близости от лица Горковски, который в испуге шарахнулся назад.

Волчонок явно был не в себе.

Его глаза лихорадочно блестели, побелевшие губы дрожали, и, казалось, он еле сдерживал истерический смех.

– Тебе мало?! – закричал он на Горковски. – Мало меня?! Ты думаешь, весь мир должен падать ниц перед тобой, и приносить тебе дары, и…

Приступ кашля из-за слишком громкого тона не дал ему договорить.

Воспользовавшись паузой, Люмиус вышел вперед, приподняв руки.

– Лукреций, – залепетал он, – давай ты успокоишься, бросишь нож, и…

– Не лезь! – получил он резкий ответ, и Лукреций, глядя исподлобья то на него, то на своего альфу, расхохотался.

Этот жуткий басистый смех никак не должен был выходить из груди мальчика-подростка, от него стыла кровь в жилах и волосы стояли дыбом…

Но после этого Волчонок хотя бы начал говорить спокойнее.

– Представляете, он и правда думает, что вселенная вращается вокруг него! – рука, державшая нож, бессильно опустилась. – Наши альфа-отцы терпеть не могли друг друга… Мой отец завидовал богатству его отца, а его отец считал моего жалким неудачником… Но нам это никогда не мешало! – на глазах омеги вдруг выступили слезы. – Всегда вместе! Мы были не просто кузенами, мы были лучшими друзьями! До тех пор, пока ты, Маис, не решил, что все в этой жизни должно быть так, как ты захочешь, как тебя учил твой папаша… – его начало трясти. – До тех пор, пока ты не изнасиловал меня на семейном празднике! На белоснежной скатерти, среди фарфоровых чашек и пирожных с кремом… И никто не вмешался, все просто смотрели! Даже мои родители… – Лукреций всхлипнул. – Все признали это законным… Родственники, общественность, суд… Но не я! – он снова сорвался на крик. – С того самого дня, как ты сделал это со мной, и до настоящей секунды – я ни на мгновение не примирился с этим! Я не примирюсь даже за гробовой доской! И ты больше не заставишь меня терпеть все это!

Это не может случиться.

Этого просто не может быть!

Но это происходило на самом деле.

“Этим ножом просто невозможно навредить себе серьезно”, – сказал себе Люмиус и сам же себе не поверил, ведь лезвие игрушечного ножика было направлено прямо в сердце.

– Стой…

Повернувшись на его жалобный голос, Лукреций горько усмехнулся.

– Ты уж прости меня, Златовласка, что делаю это в твоей комнате, но я больше не могу – тяжело, знаешь ли, столько лет любить и ненавидеть одновременно…

Словно в дурном сне, Люмиус увидел красное пятно, расплывающееся на белоснежной рубашке.

Кровь брызнула из уголков рта Лукреция, бледные до синевы пальцы из последних сил сжались вокруг рукоятки ножа, и, пошатнувшись, он упал прямо на руки Гервину.

– Господи!.. – схватившись за голову, Маис закричал – нелепо выпученные глаза и черный провал рта будто сошли с картины художника-сюрреалиста…

Люмиус уже видел, что звать врача бесполезно.

Он смотрел на мир глазами, в которых не было жизни – кусачий, храбрый и бесконечно одинокий Волчонок, которому оказалось проще умереть, чем смириться с неволей…

Реальность порой бывает страшнее самого изощренного ночного кошмара.

========== Часть 9 ==========

– Помолимся же за упокой его души…

Голос директора эхом раздался по актовому залу.

В едином порыве ученики сложили ладони вместе, но Люмиус даже не знал, кому молиться теперь.

Тьму в помещении разгоняли лишь свечи, стоящие у гроба, и тишину прерывало только шуршание мантий.

Никто не плакал, но на лицах у всех застыли недоумение и страх.

История с самоубийством в общежитии обрастала все более причудливыми подробностями, по большей части, выдуманными, но одно можно было сказать точно – на школьной жизни этот случай уже оставил свой отпечаток.

С ним подходили попрощаться по одному и группами. Задерживались надолго и отбегали от гроба через несколько секунд…

Люмиус был очень благодарен Гервину, который держал его под руку, иначе он бы упал – так сильно подкашивались ноги.

Все это казалось лишь чьей-то дурной шуткой.

Лукреций был совсем рядом, ровно такой же, как и при жизни, как будто просто заснул и сейчас встанет, и вылезет из этого чертового ящика с бархатной обивкой, и назовет Люма идиотом, как всегда…

Но это была лишь его оболочка. Пустая, холодная, ни на что не годная оболочка.

Люмиус не мог больше это выносить.

Горячие слезы хлынули из его глаз, и, всхлипывая, он повис на Гервине.

Ничего не говоря, тот обнял его в ответ, и тут из дальнего угла донесся вой – иначе и не скажешь.

– Я виноват! Это я во всем виноват!

– Тише, тише, милый, мы найдем тебе другого омегу…

– Нет! Нет! Он умер из-за меня! Умер, понимаете?!

Маис Горковски, до этого сидевший на своем особом месте тихо, теперь натурально бился в истерике, и его отцы не могли его успокоить.

По слухам, родители собирались забрать молодого вдовца из школы – многие уже видели, что они вывозят из комнаты сына вещи…

Не сказать, чтобы Люмиус был расстроен этим, но ему хотелось видеть горе Маиса. Хотелось видеть, что ему хоть сколько-то не все равно! Если, конечно, эти рыдания не были крокодильими…

– Я так устал, – шепнул он Гервину, и тот незаметно сжал его ладонь.

– Еще немного…

***

За окном накрапывал дождь.

Люмиус лежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку.

Голова гудела, но сон к нему почему-то не шел.

На сердце лежала противная тяжесть, но плакать у него почему-то уже не получалось, да и глаза сильно жгло…

Кем был для него Волчонок?

У них не было каких-то близких взаимоотношений, но почему же сейчас Люмиусу так плохо?

И самое ужасное – где-то в глубине души он знал, что конец для Лукреция не за горами, еще до того, как это случилось, просто не мог облечь свои догадки в слова…

Он видел эту затаенную боль в его глазах, видел ранимость, спрятанную за резкими словами и действиями, видел, в конце концов, практически осязаемую ауру обреченности вокруг маленького омеги – и ничего не смог сделать!

У Люма больше не было сил.

Сил плакать, терпеть, чувствовать, жить…

Ему хотелось заморозить самого себя и разморозиться, когда эта боль наконец пройдет.

Встав, он, пошатываясь, распахнул шторы и открыл окно.

В лицо ударил ветер с каплями дождя, но Люмиус и не подумал закрыть окно обратно – раскинув руки и зажмурившись, он принял это, принял холод и свежесть, и новые слезы, смешавшись с дождем, потекли по его щекам.

Внизу, по улице, шел строй маленьких мальчиков в мантиях, расшитых золотой нитью – члены школьного хора. Наверное, они направлялись на похороны?

Серые облака стали практически черными.

Дождь только усиливался, мантии хористов вставали колоколом от порывов ветра.

Мокрые деревья, шелест листьев которых напоминал шипенье тысяч змей, стояли с поникшими ветками.

По дорогам бежали грязные ручьи.

Этот мир продолжал жить и крутиться.

Без одного кусочка паззла картинка не утратила своей целостности.

Люмиус с отвращением захлопнул окно, да так сильно, что стекло зазвенело.

Ему просто вдруг вспомнилось, как сильно Лукреция завораживала высота…

Стук в дверь заставил юношу подпрыгнуть.

На пороге стоял… Маис Горковски.

Не похожий сам на себя, с огромными синяками под глазами, бледный и осунувшийся, он все равно был, мягко говоря, нежеланным гостем.

– Чего тебе надо? – спросил Люмиус, скрестив руки на груди.

– Успокойся, я ничего тебе не сделаю… Я просто…

И, к удивлению Люмиуса, он протянул ему тетрадь.

Обычную тонкую тетрадь в твердой голубой обложке, без всяких опознавательных знаков, единственное, что можно было приметить – так это крохотный замочек, не дающий открыть ее.

– Я нашел это в вещах Лукреция, и… – Горковски опустил голову. – Она защищена магией, я не смог открыть замок, и я подумал отдать ее тебе… На память о нем. Возьмешь?

Не веря ушам своим, Люм долго переводил взгляд то на альфу, то на тетрадь.

Наконец, прижав памятную вещь к груди, он тихо сказал:

– Спасибо…

Через силу улыбнувшись в ответ, Маис с видом человека, наконец закончившего тяжелую и неприятную работу, ушел.

А Люмиус остался наедине со множеством вопросов.

У замка, скрепляющего части обложки вместе, не было отверстия для ключа.

Зато на нем было клеймо, которое ставили на многие повседневные предметы быта, имеющие магическую силу – две четырехконечные звезды в круге.

Люмиус почесал в затылке, не зная, что делать.

Недавно на одном из уроков рассказывали про типы охранных заклинаний, но он успел запомнить только то, что открывает доступ к предмету только для тех, кому бы его открыл сам хозяин предмета, исходя из личных симпатий, и то – это показалось ему не совсем понятным и слишком мудреным.

И теперь парень расплачивался за свою невнимательность.

Определенно стоило спросить об этом Гервина после его возвращения – он помогал редакции школьной газеты с выпуском статьи “Десять способов предотвратить самоубийство вашего омеги” – но, честно говоря, Люмиус склонялся к мысли, что содержимое тетради навсегда останется для него загадкой.

– Эх, Волчонок, Волчонок, что ты за существо-то такое – зашифровал эту чертову тетрадь так, что ни пройти, ни проехать… – пробормотал он, поддев несчастный замок кончиком пальца.

Когда раздался громкий щелчок, и замок раскрылся буквально за секунду, Люмиус еще долго сидел, ошеломленно хлопая глазами.

– Какого хрена?!

В это было трудно поверить, но факт оставался фактом – охранная магия только что дала ему добро!

Интересно, почему?

– Ладно, спрошу потом у Гервина… – заправив мешающие волосы за уши, Люмиус сел по-турецки и, глубоко вздохнув, открыл тетрадь.

Первым, что он увидел, оказалась маленькая фотокарточка, приклеенная с внутренней стороны обложки.

На ней были изображены двое детей.

Лукреций, совсем еще маленький, наверное, не больше десяти-одиннадцати лет на вид, широко улыбался в камеру, стоя на одной ноге на большом камне – видно было, что он пытается изобразить какую-то эффектную позу.

Грузный, плотный темноволосый мальчик с тяжелой челюстью, намного крупнее своего двоюродного брата и отнюдь не такой миловидный, тоже выглядел вполне радостным и довольным жизнью, корча рожицу с высунутым языком – конечно же, это был никто иной, как Маис…

За их спинами виднелись песчаный берег и бескрайнее море – быть может, эта фотография была сделана на отдыхе, во время летних каникул?

Чернила выцвели от времени, но первая запись благодаря красивому крупному почерку читалась отлично.

“Мне кажется, я схожу с ума. Вокруг меня все рушится! Я не понимаю, за что… Я не могу поговорить ни с кем, и если я не выплесну куда-нибудь свои мысли, моя голова попросту лопнет! Что ж, пусть будет эта тетрадь…”

После тех слов, что сказал Волчонок перед своей смертью, Люм уже был готов к тому, что чтение его личного дневника будет занятием тяжелым.

И он не ошибся.

“Я постоянно хочу спать, и когда я просыпаюсь – моя подушка мокрая… Я ничего не могу с этим поделать – я ни с чем ничего не могу поделать!”

“Боже, за что? Я не хочу, чтобы из меня выделялась смазка, это отвратительно! Меня тошнит от самого себя! Я хочу снова стать бетой!”

“Сегодня я связался с омега-папой, и он отругал меня. Он сказал, что, раз уж так сложилось, я должен не ныть и жаловаться, а сделать все, лишь бы угодить Маису, и я должен быть счастлив, ведь мой альфа богат! А еще он сказал, что денег на то, чтобы выкупить меня, у них нет, и что омега имеет право быть без альфы, только если тот умер, и то – ненадолго… Никогда не видел его таким сердитым! Как он может говорить такое?.. Он ведь знает, что я не хотел этого! Я так и сказал – а он лишь поджал губы и выключил оракул… Почему меня все бросили?”

Этот последний вопрос как будто повис в воздухе, хоть вслух его никто и не зачитывал.

По этим немногословным записям можно было представить, каково приходилось Волчонку после ритуала – и Люмиус даже боялся поставить себя на его место.

Переведя дух и проглотив подступивший к горлу ком, он продолжил чтение.

“Сын-призрак – позор для семьи, а сын-раб – нет?”

Это предложение было написано наискосок и занимало целую страницу.

На следующей почему-то было много следов от упавшей влаги – кто знает, не были ли это слезы?

“Сегодня я случайно пролил чай на Маиса, когда подавал завтрак, и его альфа-папа дал ему ремень… Он сказал, что именно так воспитывают неуклюжих омег, хотя сам, похоже, так не делает – они с омега-папой Маиса воркуют, как голубки, хотя с момента их ритуала прошло уже двадцать лет… Это было больно! У меня вся попа красная, я не могу нормально сидеть! За что Маис так озлобился на меня, что…”

Дальше шла жирная чернильная полоса, как будто у Лукреция дрогнула рука, когда он писал.

“… сделал все это со мной? Я спрашивал у него, а он лишь смеялся… Его альфа-папа сказал, что отныне, если я не буду слушаться, Маис всегда должен будет меня наказывать – господи, прошу тебя, пусть он не воспримет это всерьез…”

– Это тот самый случай, когда послушание родителям идет во вред, – пробормотал Люмиус себе под нос. – Ну и паскуда же ты, Маис!

“Я виноват? Но в чем? Скажите мне, и я исправлюсь! Верните мне свободу, верните мое тело, верните моего брата! Мы же были не разлей вода… Но Маис больше не хочет быть моим другом, он хочет быть моим хозяином…”

“Я будто падаю в колодец, у которого нет дна… Столько людей вокруг, и все меня бросили – прямо как тогда, в тот праздник, когда я потерял все… Все, что у меня осталось – это Маис. Смысл всей моей несчастной жизни и причина ее же разрушения…”

Судя по датам, вел дневник Лукреций нерегулярно, с перерывами в дни, недели и даже месяцы.

Сколько же еще по-настоящему страшных вещей остались вне этих записей?

Бездумно перелистнув страницы до середины тетради, Люм вдруг увидел упоминания о самом себе, встречающиеся в разное время.

“К нам в класс пришел новенький. Маис попытался задавить его авторитетом, а в ответ встретил лишь дерзость – мне это понравилось… Похоже, он не особо стремится общаться с другими – в этом я его понимаю”.

“Маис раздувается от злости, как рыба-ёж, стоит только Златовласке пройти мимо – это выглядит весьма забавно!”

“Кажется, Маис положил глаз на Златовласку, говорит, что хотел бы себе двух омег, заодно и мне была бы компания – чертов идиот! Даже взрослые, состоявшиеся альфы боятся брать на себя такую ответственность, а этот кретин не видит ничего, кроме своих желаний! Да, его понять можно, Златовласка очень красив, но все же… предупредить бы его от греха подальше, только как – я пока не придумал…”

Если сравнивать начало и середину дневника, то отличие было налицо – если первые записи были очень эмоциональны, то позже они стали более спокойными, а порой даже полными сарказма и яда – и Волчонок сам это замечал:

“Мне кажется, я черствею – и я только рад этому! Я устал плакать. Я ничего не чувствую. Вся моя боль заперта где-то глубоко внутри, и я не хочу ее выпускать. Я всех ненавижу! Даже Маиса. Особенно Маиса”, – последние слова были подчеркнуты.

Ненависть ко всему миру действительно начала частенько отражаться в его дневнике.

“Я не понимаю, как другие омеги могут быть счастливы? Большинство из них выглядит вполне довольными жизнью и своими альфами – меня тошнит от них! Как они только умудряются наслаждаться рабством? Мне бы так!”

“Сколько Маису бы ни говорили его папаши, что он – король мира и достоин всего, что только пожелает, реальность говорит немного другое…”

“Уроды, уроды, кругом одни уроды! Сегодня какие-то альфы зажали меня в туалете – я смог убежать, но Маис, узнав об этом, решил наказать меня, а не разобраться с ними! Сказал, что нечего крутить задом перед чужими альфами… Да ради всего святого, дорогой, мне и тебя одного хватает за глаза…”

“Иногда у меня создается ощущение, что Маис сам до сих пор не понял, во что я превратился по его вине… Для него это все забава, а я – лишь главная игрушка…”

Большинство записей было описанием повседневных будней, и Люмиус, к немалому удивлению, частенько видел в них собственное имя.

Некоторые из последних заметок заставили его кожу покрыться мурашками.

“Я уже третий месяц ношу ножик в кармане – понимаю, что это глупость, но ничего не могу поделать, меня просто завораживает блеск его лезвия…”

“Если хоть кто-то узнает, что я хожу на крышу по ночам, мало не покажется – накажут и на сцене, и Маис постарается, но, думаю, оно того стоит! Меня так манит высота, что, кажется, ничего лучше на свете и быть не может…”

“Еще год назад я мог поднять в воздух стол силой мысли. Сегодня – я едва могу передвинуть солонку с места. А папы так гордились тем, что в их семье есть довольно-таки одаренный маг… В такие моменты я не хочу жить!”

Еще несколько коротких будничных записей, в основном о Люме – и дневник закончился.

Дальше шли только чистые страницы, на которых уже никто и ничего не напишет. Никогда.

Люмиус еще долго сидел, просто раскачиваясь на месте и прижав тетрадку к груди – чужая жизнь, оборвавшаяся так быстро, все еще стояла у него перед глазами…

Именно таким его и застал вернувшийся Гервин.

И на вопрос соседа о том, что случилось, парень молча протянул ему дневник.

Комментарий к

Больничный у автора, будь он неладен, наконец-то закончился, и, к сожалению, писать стахановскими темпами уже не получится – но я постараюсь не затягивать с продолжением.

========== Часть 10 ==========

Комментарий к

Внезапно выпавший выходной. Еще более внезапная прода. Пока нормальные люди в выходные отдыхают – я пишу…

Строчки и цифры сливались перед глазами.

Раздраженно вздыхая, Люмиус пытался сосредоточиться.

Тот редкий в последнее время момент, когда его не мучили болезненная сонливость и тошнота, до смешного напоминающая токсикоз, когда его не одолевали печальные мысли и тоска, приходилось бездарно тратить – и на что? На материалы по использованию, обороту и продаже заряженных колдовством столовых приборов!

Можно ли представить себе что-то более скучное?

Мысли его приняли такие направления, каких Люм сам от себя не ожидал.

Заёрзав на стуле, он покосился на Гервина – тот, сидя на кровати, зубрил параграф о контроле государством лиц, наделенных магическими способностями, готовясь пересказывать его вслух.

Тишину в комнате прерывал только скрип пера.

Это все было уже невозможно терпеть!

“Хватит”, – решил Люмиус, с шумом захлопнув Магический кодекс. – “Нафиг оно нам надо, мы же все равно не колдуны!”

– Гервин, скажи, как ты думаешь – мы с тобой вообще нормальные?

Наконец-то он увидел все лицо своего альфы, а не только лоб, выглядывающий из-за книги!

– О чем ты, Люмиус?

– Я…

Люмиус замялся, не зная, как выразить свою мысль.

– Выходные же, ты понимаешь? А мы тут за уроками торчим!

– Если мы не подготовимся к понедельнику, то…

– Знаю, – перебил омега, – просто… Как будто мы… друг другу чужие… Как будто все, что нас связывает сейчас – так это только соседство и зубрежка!

Он давно уже не чувствовал в себе такого диссонанса.

В голове было слишком много мыслей, которые никак не получалось облечь в слова…

Зато, наверное, отлично бы получилось выразить их действием!

– Я не совсем понимаю, что ты такое говоришь, – наморщив лоб, Гервин отложил учебник. – Чего ты хочешь, Люм?

– Секса…

Это был исчерпывающий ответ.

Люмиус просто не знал, как еще выразить свои простые и в то же время такие сложные чувства.

Ему было одиноко. Он устал и запутался. Недавние потрясения сказались на нем отнюдь не лучшим образом, как бы он ни старался показывать это как можно меньше, не говоря уж о том, насколько оказалось непросто уживаться со своим собственным телом, начавшим стремительно перестраиваться…