Текст книги "Смотрящие в бездну"

Автор книги: Валерия Мейхер, Чак Бодски

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Пролог

1

Берта потерла глаза.

Она села, потянулась и посмотрела на часы с подсветкой, стоящие на столике у изголовья кровати: половина третьего. До рассвета было еще далеко: зимние ночи брали свое и порой растягивались до бесконечности, как сладкая карамельная тянучка. От мысли о сладостях у Берты заурчал желудок, и она решила, что неплохо было бы отправиться на кухню и стащить что-нибудь из шкафа с десертами. Для этого, конечно, придется подставить стул и постараться не разбудить матушку его грохотом, если что-то пойдет не так, но сейчас девочку это почти не волновало – перед ее взором возникали свежие маффины с клубничным джемом, плитки молочного шоколада с кусочками фундука и изюма, домашняя пастила и другая всячина, которую обожал каждый ребенок на свете. Да, нужно действовать, пока есть шанс остаться незамеченной.

Берта сняла резинку с волос – темные пряди коснулись ее спины, достигая поясницы. Она встряхнула головой и снова завязала низкий пучок: обыкновенная девичья процедура, когда выбившиеся ото сна локоны необходимо вернуть на место, чтобы те не спутались от ерзаний на подушке. Матушка тщательно следила за своими волосами и прививала то же самое подрастающей дочери, хотя иногда Берта думала, что ту, кроме собственной красоты, больше ничего не интересует. Однако она ни с кем не решалась поделиться этой мыслью, а потому хранила ее как нечто, в чем, наверное, сможет разобраться позже.

Закончив с прической, девочка ступила босыми ногами на пол: тот оказался холодным, как и всегда бывает по ночам. Все ее домочадцы, состоящие из матери, ее нового мужа и служанки, ненавидели ковры, и хоть дом хорошо отапливался, зимой полы всегда оставались холодными. Обычно Берта надевала разноцветные пушистые носки и шагала из комнаты в комнату, иногда разбегаясь и проскальзывая несколько метров, как на катке, но сейчас ей было лень искать их в темноте. К тому же девочка подумала, что, если следовать на кухню босиком, она станет совсем бесшумной и точно не поскользнется на стуле.

Да, план по похищению сладостей был безупречен.

Берта уже дошла до двери и взялась за ручку, когда услышала стук, доносящийся из стены рядом с ее кроватью. Негромкий глухой звук, будто кто-то ударяет костяшками пальцев с той стороны стены.

Стук. Еще раз. Через несколько секунд еще.

Тишина.

Берта вернулась, села на кровать, подтянув к себе ноги, и прислушалась. Ничего.

Неужели кто-то проснулся в такой час и уже тихонько хозяйничает на кухне, стараясь никого не разбудить, как планировала подобное сама Берта несколько минут назад?

Нет, глупости. Было бы слышно шаги – среди тишины погруженного в сон дома Берта всегда их слышала. Она полагала, что взрослые достаточно неуклюжи, потому что любые их передвижения всегда были как на ладони. Взрослые громко хлопали дверьми, ящиками и дверцами шкафов, говорили о чем-то между собой и по телефону, включали музыку и бесконечно чем-то шуршали, будто огромные коты. Таких Берта точно не взяла бы с собой на похищение сладостей. Нет, никогда, вообще.

Представляя, как большой серый кот в одном прыжке преодолевает расстояние от пола до самой верхней полки кухонного шкафа, находит там упаковку медовых вафель, спускается и с триумфом вручает ее в руки хозяйке, Берта прислонилась ухом к стене в надежде понять, что там происходит. Она сидела так несколько минут и уже начала зевать, когда стук раздался прямо у самого ее уха, гораздо громче и отчетливей. Девочка резко отстранилась от стены.

Что это? Взрослых там точно не было, никто из них не стал бы неподвижно стоять несколько минут посреди пустой темной кухни, а потом вдруг стучать кулаком ей в стену. Потом снова стоять, не шевелясь, и снова стучать. Она слишком хорошо знала своих домочадцев, как знала и то, что они бы точно не стали тратить время на такие бессмысленные розыгрыши. Берте стало прохладно.

Стук повторился. Чуть громче?

Девочка слезла с кровати и отошла назад, с недоверием глядя на место загадочных звуков. Она никогда не боялась темноты, не верила в сказки про зубных фей, злых гномов и призраков, но сейчас ей почему-то казалось, что в комнате стало еще темнее; она почувствовала, что стоит одна посреди леса, посреди черных деревьев, за спиной хрустят кем-то потревоженные ветви, а где-то далеко воет стая голодных волков. И никого – на многие, многие километры нет никого, кроме нее. Только хруст, вой и ледяной ветер, кусающий кожу множеством тонких клыков.

Берта поняла, что проснулась не просто так. Этот звук разбудил ее. Спросонья она не сразу смогла о нем вспомнить, но сейчас сомнений не было – кто-то стучал, кто-то хотел, чтобы она проснулась.

Часы показывали два сорок пять.

Берта больше не думала ни о сладостях, ни о котах.

В горле пересохло. Она сидела на мягком пуфике, подтянув ноги к себе и обняв колени руками, и косилась на стену, в которые каждые полминуты кто-то стучал. Иногда чаще, иногда реже, чуть громче и чуть тише, но постоянно. На ум Берте пришло предположение, что это воры пробрались в дом, но те вряд ли стали бы выдавать себя какими-то странными играми в перестукивания. Потом девочка решила, что нужно попробовать постучать в ответ. Она встала и собралась вернуться к кровати, когда ударов раздалось шесть штук сразу, отчего сердце Берты подскочило к горлу, и девочка поспешно вернулась на место, подальше от странной стены.

Что бы ни предполагала Берта, итог всех размышлений был один – кто-то на кухне звал ее. Кто-то хотел, чтобы она вышла.

На какое-то время стук прекратился совсем, и девочка почувствовала, что глаза снова слипаются. От бодрости, с которой она думала о походе на кухню за десертами, не осталось и следа – напряжение и страх тратили много сил, и организм напоминал, что пора их восполнить. Но Берта не хотела ложиться обратно. Теперь она смотрела на собственную теплую и уютную кровать как приманку, капкан, который поставил кто-то, зовущий ее через стену, чтобы…

Чтобы.

Берта взяла себя в руки и решила, что нужно идти к матушке. Быстро пройти к ее комнате, проскочив кухню, ничего не слушая и не оборачиваясь. Берта расскажет ей, что кто-то стучался в стену и разбудил ее, вдруг это все же воры, и их даже получится поймать? Или это голубь, который случайно влетел в открытое окно, и теперь бьется в стену? На уроках биологии рассказывали, что птицы переносят много заразы, а потому чем быстрее Берта сообщит о том, что случилось, тем быстрее спасет свой дом от болезней! В любом случае взрослые всегда знают, что делать. Да, это точно, всегда знают.

Девочка встала и, медленно переставляя ноги, прокралась к двери. Когда худая детская рука повернула ручку, в углу комнаты раздался сильный удар. Такой, будто кто-то, размером с быка, протаранил стену с той стороны: кровать подскочила, грохнувшись деревянными ножками обратно на пол, стукнули дверцы шкафа, а стакан, стоящий на столе, упал и разлетелся вдребезги. Несколько осколков упали под ноги.

Часы показывали два пятьдесят семь, когда Берта с криком вломилась в комнату к матери.

Мелисса открыла глаза. Дочь тянула ее одеяло и кричала что-то о стене, ворах и птицах, при этом вид у нее был самый растрепанный – глаза огромные, волосы выбились из пучка, а подаренная на тринадцатилетие новенькая пижама с ананасами сбилась набок и слезла с одного плеча.

Сбросив одеяло и поправив ночную рубашку из белого шелка, женщина села на край кровати и потянулась к маленькой винтажной лампе; в комнате зажегся свет. Оценить примерный вид дочери она смогла еще в темноте, но сейчас Мелисса заметила, что в уголках глаз Берты собирались слезы. Девочка была невысокого роста для своего возраста, а с растерянностью и паникой на лице выглядела совсем малышкой.

Берта схватила руку матери и потащила ее за собой, едва та успела накинуть халат и надеть мягкие пушистые тапочки. Новоиспеченный муж Мелиссы остался сопеть на кровати, уткнувшись носом в стену; ни лампа, ни голос девочки, ни шарканье двух пар ног по полу его не разбудили.

Глаза привыкли к темноте. Следуя за дочерью по неосвещенному коридору, женщина успевала оценивать, идеально ли закрыты двери дорогих лакированных шкафов, ровно ли стоят кресла, не перекошены ли ковры, картины на стенах и занавески. Придраться было не к чему; служанка хорошо выполняла свою работу, и это немного остудило Мелиссу, которая ненавидела, когда ее поднимают посреди ночи. Особенно по всяким детским пустякам. Воспитанием девочки, как и порядком в доме, вообще должна заниматься Анна, какого черта она спит?

Наконец они вошли в спальню. Мелисса щелкнула выключателем, рассеивая ночную тьму, но Берта так и не решалась выйти из-за спины матери.

– Ну, здесь никого нет, – сказала женщина, зевая. – Возвращайся в кровать.

– Не здесь, мам. За стеной, – дрожащим голосом ответила девочка.

– Хорошо, значит, пойдем туда.

Женщина зашла на кухню, ведя дочь за собой, и тоже включила свет. Их взору предстали стоящие в ряд тарелки, хрустальные бокалы, керамические кружки ручной росписи, множество навесных шкафов, большой стол, стулья с мягкой обивкой – словом, кухонная утварь, стоящая на своих местах, и никого из людей, кроме самой Мелиссы и ее дочери.

– Видишь? Здесь пусто.

Девочка вытирала ладошками мокрые глаза.

– Но кто-то стучал в стену, – она всхлипывала почти через каждое слово, – а потом на кухне что-то упало, и моя кровать, она подскочила, и еще стакан, он…

– Достаточно, Бертани. Когда-нибудь твоя фантазия сведет меня с ума, – Мелисса погасила свет и повела дочь обратно в спальню, попутно объясняя, что видела разбитый стакан, и что тот не соскользнул бы, если бы Берта не была такой неуклюжей и не поставила бы его на самый край стола, который потом сама же и зацепила.

– Приведи себя в порядок, разбуди Анну и скажи, чтобы прибрала пол. А потом немедленно отправляйся в постель, – с этими словами женщина хлопнула дверью детской спальни и проследовала к себе, попутно размышляя, не начать ли запирать Берту на ночь в комнате, чтобы та никому не мешала спать своими выдумками

Остаток ночи Берта провела в своей кровати, накрыв голову одеялом и вздрагивая каждый раз, как повторялись звуки глухих ударов в стену, идущие с кухни. Ей удалось уснуть лишь под утро, с первыми лучами рассвета.

Часы показывали пять пятнадцать утра.

В это же время стук прекратился и больше не возвращался.

2

– Спокойной ночи, Бен.

– Спокойной, мам, спокойной, пап.

– Не забудь перед сном помолиться, – напомнила мать, снисходительно глядя на сына.

– Хорошо, мам.

– Смотри мне, – она погрозила ему пальцем, хотя лицо ее оставалось спокойным и даже миролюбивым. – Бог все видит и все знает.

Родители вышли из комнаты, мягко прикрыв за собой двери. Бен слез с кровати, встал на колени, уперся локтями в матрас, соединил руки в замок и, закрыв глаза, стал читать свою молитву.

– Господи, если ты и вправду существуешь… – шептал мальчик в темноту помещения каждый вечер перед сном, – …пусть мои близкие будут здоровы, бедные перестанут быть бедными, а богатые не будут жадными… – повторял он, наивно думая, что его не слышат.

Тяжело быть сыном глубоко набожной семьи и при этом сомневаться в столь юном возрасте, что седовласый дядя в белой тунике не сидит где-то на облаке и не следит за тобой. Еще сложнее верить в то, что если ты будешь его просить об одном и том же каждый вечер, то именно твою просьбу он выполнит.

Почему, думал Бен, почему именно мою? Ведь так много бедных людей на улицах без домов, так много брошенных животных. Если Бог милостив и любит каждое свое создание, то почему – так? В детском мозгу Бена этот вопрос стал крутиться еще более часто после того, как он увидел, как одного бездомного с ногами синего цвета и червями увозили из главного парка их родного города.

Когда Бен спросил «почему», мать ему ответила, что Господь ниспослал мужчине испытание, за которое (если он его сможет преодолеть) ему откроются врата в Эдем после смерти, а во время жизни – точно воздастся.

Зачем было посылать такое страшное испытание – Бен не понимал. Не хотел понимать. Иногда во сне он видел эти синие ноги, в которых, как в куче с мусором, извивались черви, шевелились, словно слой кожи обрел свой собственный интеллект.

– Да святится имя Твое…

Он трижды перекрестился и глянул на распятие, висевшее над его кроватью.

– Аминь.

Бен забрался в свою постель, прикрылся одеялом и закрыл глаза. На часах было без двадцати одиннадцать. Он надел наушники, включил на плеере альбом Pink Floyd и представлял, как он на сцене рядом с Роджером Уотерсом и Дэвидом Гилмором играет прекрасные сольные гитарные партии. Прошло ровно пять минут, как Бенедикт спокойно сопел, повернувшись к стене.

Мальчик проснулся от того, что он почувствовал, словно кто-то сел на край кровати. Он открыл глаза и глянул на фигуру, сидящую прямо напротив яркого лунного света. Такого яркого, что не было возможности разглядеть лица. Бен подумал, что это отец зашел к нему ночью, но… зачем?

– Пап? – спросил мальчик, протирая маленьким кулачком сонный глаз. – Пап, ты чего? Все в порядке?

Фигура повернула голову и посмотрела на него. Бен понял, что это не папа, и тут же закричал от страха. Ему показалось, что закричал. В тот момент, когда он открыл рот, сидящий-на-краю мягко повел рукой, и голос Бена пропал, как и вера в то, что он выживет.

– Не бойся меня, Бенедикт, – сказал Черный Человек. – Я не тот, кого тебе стоит бояться.

Сердце мальчика колотилось с такой частотой, слово вот-вот разорвется. Его лоб моментально взмок, а тело сделалось каменным, не желая шевелиться. Было страшно. Но Бен не мог отвести взгляда от черной фигуры, чьего лица он не видел.

– До меня дошел слушок, Бенедикт, что ты не веришь в Ангелов и в самого Всевышнего, – мальчику показалось, что говоривший усмехнулся. – Что ж, это твое право, и никто тебя за это винить не будет. Вот только сейчас перед тобой сидит твой ангел-хранитель, – он умолк на секунду, повернувшись, своим полностью черным, как ночь, лицом глядя на Бена, потом мягко, словно по-отцовски положил руку на голень мальчика и сказал:

– Ты все еще боишься. Успокойся, я тебя не обижу, – повторил он. И Бен ему поверил. Он не мог объяснить, почему. И даже если бы он был старше – все равно бы не смог. В один момент ему захотелось верить и любить эту черную фигуру, сделать все, что он ему скажет. Бен расслабился и почувствовал, как ему становится спокойно; словно тепло опускается от бедер к голени, хотя должно было быть наоборот.

– Кхм. Кажется, перестарался, – фигура вновь улыбнулась, но для Бенедикта это скрылось в непроглядной, напущенной на силуэт странника тьме. – Видишь, даже мне еще предстоит многому научиться. Как и тебе, мой милый друг. Чтобы ты окончательно поверил, что Бог есть, я скажу тебе кое-что по секрету: ты станешь священником, хочешь ты того или нет. Твои родители настоят на этом.

Он говорил медленно и добродушно, Бен чувствовал это и, не заметив, как к его телу вернулись силы, начал кивать в знак согласия.

– Я бы советовал тебе согласиться с ними.

Черный человек аккуратно встал с кровати, нацепил на голову висевший все это время на стуле котелок, одернул контуры своей одежды и повернулся полубоком к мальчику.

– Запомни мои слова, малыш. А теперь спи.

Бен рывком поднял свое детское тельце с кровати, выдергивая себя из ночного ни то кошмара, ни то наваждения. Он не помнил всего (кроме голоса), что ему снилось, зато отчетливо понимал, что простыня под ним мокрая и имеет отчетливый запах. Мальчик расстроился. Такой взрослый, целых тринадцать лет, а обмочился во сне. Хотелось плакать.

– Дорогой, с тобой все нормально? – Джуди положила руку сыну на голову и взглянула на его слегка бледное и озадаченное лицо. Уголки губ сына были опущены, и сам он выглядел помятым. Бен непростительно долго молчал.

– Бенедикт, отвечай, когда я задаю тебе вопрос.

– Все в порядке, мам. Просто не выспался.

Она потрепала его по волосам.

– Значит, сегодня ляжешь в девять. И чтоб не слушал свою бесовскую музыку до полуночи. Идет?

Бенедикт кивнул. Он любил своих родителей и старался быть послушным сыном, никогда не перечил и делал то, что велено. Лишь излишняя вера во Всевышнего его угнетала.

«Ты станешь священником», – пронеслось у него в голове. Бенедикт поднял взгляд вслед уходящей матери.

– Ма, – внезапно выпалил он так, что Джуди дернулась и застыла на месте, после чего повернулась.

– Да?

Бен смотрел на свою мать, чувствуя, как в уголках его глаз начинает скапливаться морская вода.

– Н-нет. Ничего. Я люблю тебя.

Она подошла к сыну, обняла его и поцеловала в лоб.

– Я тоже люблю тебя, Бенни.

Джуди была тронута поведением сына, считая это искренней благодарностью за ее труды и старания воспитать и причастить мальчика к их общей вере.

Но Бен так не думал. Ему было страшно поведать матери о том, что произошло ночью, поскольку он боялся, что она подумает, что во всем виновата его музыка и любовь к рок-культуре. Ему нравилось петь, нравилось учиться играть на гитаре, и он хотел однажды стать известным на музыкальном поприще. Но мать не разделяла его вкусов.

– Не опаздывай в школу, – сказала она и скрылась за углом комнаты; секунду спустя ее голос раздался из зала: – И не задерживайся, у меня для тебя есть сюрприз.

Семь лет спустя

– Я, нижепоименованный… – твердил низкий и властный голос, отражающийся от стен церковного помещения.

– Я, нижепоименованный… – вторили ему с десяток юных и не очень голосов.

– …Проводить жизнь благочестивую…

– …Проводить жизнь благочестивую… – громко и неохотно повторял Бенедикт, глядя прямо перед собой, положа руку на Библию.

– …И Крест Спасителя моего. Аминь.

– …Аминь.

Глава

1.

Становление

Let there be night.

Powerwolf

1

Элари сняла джинсовку, повесила ее на спинку стула и села за двухместный стол, какие стояли по всему кабинету. Место слева было свободно, впрочем, как и всегда, а потому она бросила туда рюкзак и уткнулась в раскрытую книгу, подпирая голову рукой.

Погода за окном была отличной – солнце светило ярко, но не слишком пекло, и упоминание об удавшейся весенней погоде сопровождало почти каждую беседу на улицах города. Особенно везло цветочным магазинам, куда в такие дни заглядывала масса людей, ведомая отличным настроением и желанием улучшить его еще больше с помощью букета белых кустовых роз или горшочных фиалок. На самом деле зима давно отступила, но люди цеплялись за каждый солнечный луч, лелеяли каждое цветущее дерево, будто зимние вьюги могут вернуться и, как настоящий злодей, отнять у них долгожданное и такое необходимое для комфортного существования тепло.

Однако сердце некоторых жителей было отдано пасмурной и дождливой погоде, в какую не обязательно объяснять всем соседям, почему ты так долго не выходишь из дома и не боготворишь снизошедший на смертных солнечный свет. Элари думала, что, если бы существовал клуб круассанов и чая, поглощаемых под шум дождя за окном, она бы купила туда пожизненный абонемент.

До начала занятия оставалось около пятнадцати минут, и кабинет заполнился людьми уже наполовину.

– Эй, привет, чем занимаешься?

Элари подняла глаза. Перед ней стоял Эдди – обладатель самого громкого голоса и самого заразительного смеха из всей группы, непревзойденный любитель почесать языком, а также мастер возникать из ниоткуда и встревать в любой разговор. Он был старостой группы, а потому игнорировать его не представлялось возможным. Элари выдохнула и снова опустила взгляд в книгу, надеясь, что по этому бессловесному жесту он поймет, насколько достал ее за весь проведенный на курсах семестр.

– Привет, Эдди. Давай ближе к делу, ладно?

– Ну, не будь такой занудой, – парень облокотился на соседнюю парту, уперся в нее руками и кивнул в сторону своих друзей, столпившихся у шкафов рядом со входом в кабинет. – Пойдем, поболтаем вместе, мы же, блин, одногруппники. Глянешь на новую татуировку Дэна и…

Нет, решила Элари. Этот тип поймет, что достал ее, только если за ее спиной будет висеть огромный плакат с надписью «Отвали, Эдди». Хотя и здесь никаких гарантий.

Девушка откинулась на спинку стула, скрестила руки на груди и посмотрела на старосту. Тот был одет в свою любимую коричневую толстовку, накинутый сверху черный жилет без рукавов и черные джинсы из грубой ткани с множеством внешних карманов. Темные волосы он всегда зачесывал набок, а виски выбривал – нельзя поспорить, и одежда, и прическа очень ему шли, однако не производили на Элари того впечатления, какое Эдди на них возлагал.

– Знаешь, – сказала девушка, – меня заинтересует, что там у Дэна, только если он набьет на лбу портрет нашего профессора. Или его собаки.

Эдди вскинул руки.

– Понял, понял, ухожу, – он поправил капюшон толстовки и проследовал обратно к друзьям, но на полпути обернулся и добавил: – Но, если что, я… кхм… Мы тебя ждем.

– Конечно, – ответила Элари и вернулась к книге.

Только ее глаза опустились, как двери кабинета тихо открылись, и внутрь вошел незнакомец. Он был одет в черные джинсы брючного покроя, замшевые туфли, черную рубашку с длинным рукавом, заправленную внутрь, и примечательную колоратку, скромно выглядывающую из-под воротника на шее, но все же привлекающую к себе внимание. Щеки парня были гладко выбриты, но синева уже проступала. Серые его глаза медленно и пристально осматривали класс, словно ощупывая каждого из присутствующих.

В руке его был небольшой кожаный дипломат с выцветшим золотым крестом по центру. Юноша стоял ровно, выпрямив спину, внушая всем своим видом непоколебимость характера.

Как это бывает, на новенького сразу уставились все. Или почти все. Исключением была девушка на одной из передних парт, читающая книгу. Юноша слегка повел бровью и тихо хмыкнул, уголок правой губы лишь немного дернулся вверх, но он успел его остановить.

Иронично, что все места были заняты: на спинках стульев болтались пиджаки и сумки, на длинных партах лежали тетради, ручки и книги в красивых ручных переплетах, стопроцентно имевшие занебесные стоимости. И только одно место. Одно. Возле девушки, которая была погружена в чтение так сильно, что не обращала внимания ни на что вокруг. Ее грудь, сокрытая под черной хлопковой футболкой, мерно вздымалась в такт ровному дыханию, как у спящего человека. Волосы были заколоты на затылке, и лишь одна прядь нелепо болталась у лба.

Юноша подошел к стулу, медленно поднял рюкзак за ручку и поставил на ее сторону стола, после чего также спокойно сел, положил дипломат перед собой и открыл его.

– Спасибо, – сказал он. – Маркус.

Внутри черного кейса все было обклеено стикерами разных рок-групп: Pink Floyd, Bloodhound Gang, Powerwolf и много других, о которых заурядный слушатель и не слышал никогда.

Взгляд Маркуса мелькнул быстро по тексту книги соседки и выхватил несколько фраз по диагонали. Он усмехнулся. «Благие знамения».

– Азирафаэль в конце умрет, – сказал юноша, едко усмехнувшись и продолжая копаться в дипломате.

– Сгинь, – лениво ответила Элари, не отрываясь от чтения.

Дверь кабинета хлопнула, и все студенты неспешно расселись по своим местам. Элари, завидев вошедшего профессора, вложила закладку в книгу, закрыла ее и бросила в рюкзак. Маркус убрал дипломат со стола.

Профессор Роджер Силман занял свой стол у доски. Одетый в отглаженную белую рубашку и темно-синий тканевый жилет без рукавов, классические прямые брюки и блестящие туфли, он выглядел солидно и весь будто источал мудрость, наполняющую аудиторию от одного его присутствия. Студенты любили Силмана и уважали его возраст, который, в свою очередь, нисколько не влиял ни на речь профессора, ни на множество захватывающих историй, которыми он иногда с ними делился.

– Nemo omnia potest scire¹, – обратился Силман студентам со своим обычным приветствием, и они хором повторили его фразу:

– Nemo omnia potest scire.

– Но мы с вами постараемся узнать как можно больше, – профессор надел очки, оглядел аудиторию и склонился над журналом, приглаживая седые волосы. Он по очереди произносил имена и фамилии, на что из разных концов кабинета периодически доносилось «здесь» или «отсутствует». Дойдя до конца списка, Силман снова оглядел аудиторию, задержав взгляд на столе, за которым всегда сидела Элари. Эта девушка держалась неким отшельником, но стабильно посещала занятия и достаточно хорошо усваивала материал, и Роджер, еще давно заметив ее любовь к чтению, в который раз утверждался, что книги хорошо развивают мышление и память.

Однако сегодня место рядом с Элари не пустовало, и профессор вспомнил, что как раз недавно принял в группу нового студента. Силман откашлялся.

– Ребята, с сегодняшнего дня с нами учится молодой диакон Маркус Лейн, – громко продекламировал он, после чего обратился к Маркусу, одарив его добродушной улыбкой: – Если будут какие-то вопросы, обращайся к нашему старосте Эдди Беккеру или к своей соседке Элари Браун. Уверен, они не будут против.

Маркус посмотрел на обернувшегося к нему с передней парты парня в коричневой толстовке – тот презрительно прищурился и вернулся к разговору со своими друзьями.

– Не нравится мне этот тип, – полушепотом сказал Эдди своему лучшему другу Дэну Линчу. Вся левая рука Дэна была покрыта татуировками, которыми он очень гордился, а потому старался надевать одежду, которая не скрывает плечи и предплечья. Сегодня он выбрал оливковую футболку и камуфляжные брюки.

– Нет, тебе не нравится то, что он сидит рядом с Элари, – усмехнулся Дэн и толкнул Эдди локтем в бок. – Ты просто завидуешь. Что ты вообще в ней нашел?

– Заткнись.

Эдди усмехнулся, взял ручку и принялся записывать выдержки из лекции профессора.

Роджер Силман медленно и доходчиво объяснял разницу в склонении слов по падежам, в изменении суффиксов и приставок. И в целом профессор Силман считался на кафедре лучшим преподавателем по обучению в плане морфологии латинского языка.

Маркус медленно и столь же методично записывал всю лекцию, благо скорость диктовки предоставляла такую возможность. Некоторую информацию он уже знал, поскольку церковь настаивала на изучении латыни при храме. К сожалению, старый священник, который начал было заниматься с юным диаконом, почил в обозе. Изначально епархия считала, что основы обучения заложены, и можно продолжить самому, но Маркус подчеркнул: если церковь хочет получить результат как можно раньше, то его стоит направить на курсы.

Через несколько дней размышлений руководство дало разрешение. И вот юный священнослужитель здесь.

– Что ж, жизнь коротка, наука вечна, – подытожил профессор, после чего в кабинете наступила легкая суета. – Я никого еще никуда не отпускал, – Силман слегка наклонил голову, ухмыляясь и шаря глазами по аудитории в поисках источника шума. – В моем распоряжении еще целых пятнадцать минут. И именно поэтому берем по листку. Чак, – он обратился к юноше, сидящему ближе всего к кафедре, – будьте добры, возьмите стопку бумаги и раздайте по одному экземпляру каждому. Спасибо. Списывать или нет – ваше дело, молодые люди. Оценка не играет абсолютно никакой роли. Важно лишь то, что останется у вас в голове, поэтому будьте разумны.

Он посмотрел на часы и еще раз окинул взглядом аудиторию.

– Время пошло.

Маркус помассировал кончиками указательных пальцев глаза, взял ручку и принялся отвечать на вопросы.

Первые четыре были закрытого типа: да, нет, выбрать один вариант из предложенных. Постепенно сложность росла, и в самом конце были задания по построению фразы из предложенных слов в конкретных падежах со всеми условиями морфологии.

Юноша бросил взгляд на работу соседки и на мгновение осекся. Девушка допустила маленькую ошибку, совсем незначительную и он был уверен, что Силман, скорее всего, простит эту погрешность своей, судя по всему, любимице. Но все же не удержался.

– Третье предложение, «marmoreus». Пересмотри суффикс, – шепнул он и принялся писать дальше, больше не распыляясь в разные стороны.

По итогу Маркус не успел дописать одно предложение, но даже не пытался поторопиться. К концу лекции он испытывал перегруженность информацией и хотел как можно скорее попасть домой.

Ловко для своего возраста пролавировав меж рядов, профессор Силман собрал работы и констатировал окончание лекции, разрешив всем покинуть аудиторию. Диакон молча вышел на улицу, ни с кем не прощаясь, и вдохнул свежий воздух, но легче не стало. Он надвинул шляпу поглубже, скрывая глаза от яркого слепящего солнца, и начал спускаться по лестнице, когда зазвонил телефон.

Парень достал смартфон, посмотрел на номер звонящего и тяжело вздохнул.

– Маркус, – сказал он, – Да. Да. Буду, – после чего нажал на клавишу блокировки экрана, сбрасывающую вызов. – Гадство, – констатировал юноша и двинулся к автобусной остановке.

2

Хлопнула входная дверь.

Каждый раз Элари хотелось по привычке сказать «я дома», и каждый раз она вовремя вспоминала, что обращаться здесь не к кому – девушка жила одна. Маленькая однокомнатная квартира на втором этаже была щедрым подарком от Люсинды Вилл, ее родной тети. Та не могла допустить, чтобы любимая и единственная племянница жила в общежитии или снимала комнату, отдавая деньги прямиком в карман ее настоящего владельца, а потому, сквозь многочисленные отказы Элари принять столь дорогой подарок, все равно вручила ей ключи.

Этой самой связкой девушка заперла дверь и бросила рюкзак на тумбочке в прихожей, после чего присела и развязала шнурки кроссовок. Левая подошва внутри была пропитана пятнами крови. Элари взяла обувь и, не снимая куртки, босиком прошагала в ванную – каждый шаг оставлял на полу небольшой кровавый отпечаток. В раковине она быстро застирала подошву, вернулась в прихожую, вложила в кроссовок треугольную сушилку и проследовала в свою комнату.

С каждым прикосновением ступни к полу темно-алые отметины следовали за ней.

Элари встала в дверном проеме и оглядела помещение, соображая, все ли осталось так, как было перед ее уходом, на месте ли вещи. Конечно, изменений и не могло быть – кроме самой Элари здесь никто не бывал, а город, в который она переехала, был спокойным и мирным, и ворами здесь числились разве что птицы, иногда таскающие хлебные крошки прямо с уличных столов кафе. Однако есть вещи, которые сложно объяснить, но которым все равно неизменно следуешь; Элари вовсе не ждала, что что-то действительно может измениться, но подсознательно допускала эту возможность, а потому оглядывала комнату.

Светлые обои. Мебель из темного дерева, включающая в себя компьютерный стол у окна, кровать, средних размеров шкаф для одежды и шкаф поменьше – для книг. Стул с высокой спинкой для удобства работы за монитором, папки с бумагами и мелкие безделушки на навесных полках, создающие подобие уюта. Все лежало на своих местах, и Элари прошла внутрь, где села на табурет и достала из нижнего ящика стола коробку с изображением медицинского креста. Там она отыскала перекись, ватные диски, бинт и повязку для его крепления. Подкатив джинсы на левой ноге, девушка сняла влажный от крови носок, а следом пришедший в негодность бинт, который завязывала на ступне еще утром, до занятий. Смочив ватный диск в перекиси, она протерла рану и наложила на нее новую повязку, держа в зубах то бинт, то ножницы, и орудуя ими поочередно.