Текст книги "Кира"

Автор книги: Валерий Лисицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Если вам тяжело об этом говорить, то…

Я снова поднял вверх раскрытые ладони и покачал ими из стороны в сторону, прервав старика. Медленно, то и дело останавливаясь, мне удалось коротко пересказать сон, в котором ледяные пальцы монстра смыкались на моей икре, а вода бурным потоком текла в глотку, заполняя лёгкие.

На этот раз старик слушал меня, не перебивая и не задавая уточняющих вопросов, за что я был ему безмерно благодарен. Даже когда я закончил и некоторое время сидел, вцепившись в подлокотники кресла, он продолжал молчать.

– Вот и всё. А потом вы мне позвонили, и я проснулся.

Некоторое время сомнолог сидел, поглаживая свою седую шевелюру. Его пальцы вновь обследовали карманы, прежде чем взяться за это занятие.

– Мне кажется, что вы рассказали мне не всё, – произнёс он наконец. – Ваше состояние, простите уж за прямоту, говорит об этом достаточно ясно, тем более, для специалиста.

Настал мой черёд надолго замолчать. Мы подошли вплотную к тому моменту, который страшил меня больше всего. Одно дело рассказать врачу о своих ночных кошмарах, даже о тёмной девчонке, шествовавшей за мной следом от одного сновидения к другому. И совсем другое – поведать, как я блевал на пол комнаты речной водой, невесть откуда взявшейся в желудке и лёгких. Если до этого он ещё слушал меня, то после такой байки наверняка отправит к специалистам другого профиля. А если я окажусь в психиатрической лечебнице, то кто будет заботиться о матери? Кто будет платить сиделке и покупать дорогостоящие препараты?

Старик верно истолковал мои сомнения, проговорив мягко:

– Виктор, послушайте. Ночные кошмары, да и любые сны, часто подкидывают нам такие загадки, в которых трудно разобраться самостоятельно. А если фоном для них есть ещё и истощение, как физическое, так и эмоциональное, то сложно даже вообразить, какие шутки проделывает с нами наш мозг. Галлюцинации, видения – всё это нормально в вашей ситуации. И поверьте, я не собираюсь насильно отправлять вас в какие-то… Хм… В специализированные заведения. По крайней мере, если вы не захотите этого сами, да.

Даже несмотря на то, что мне не показалось, что доктор обманывает, собираться с духом пришлось долго. Куда дольше, чем я мог предположить. Я сидел, перебирая воспоминания о произошедшем, как бусины чёток в ладони, и занимался этим до тех пор, пока мне и самому не стало казаться слишком невероятным вчерашнее происшествие.

– Виктор… – не выдержал, наконец, старик.

И я ответил мгновенно, словно бросаясь в омут с головой:

– После того, как я проснулся, меня стошнило на пол. Речной водой. Она ещё так воняла, знаете, как когда реки цветут. Как во сне.

Ефим Маркович, выдержав небольшую профессиональную паузу, заговорил мягко, тщательно подбирая слова.

– Вы уверены, что это была именно речная вода, Виктор? Может быть, вас стошнило желчью? Во время сна могут возникать проблемы с вестибулярным аппаратом и, как следствие – рвота.

Он почти слово в слово повторил то, что твердил себе и я сам. И так же, как я сам не смог убедить себя, так не справился с этой задачей и он.

– А как же вода? Столько желчи не бывает.

Мне кажется, что мстительное наслаждение промелькнуло в моём голосе, но старик послушно пошёл по тому пути, на который я его толкал.

– Канализация быть может? Да и, простите, вы… – он замялся. – Во сне бывает…

– Я не обмочился. И канализация в полном порядке. Ефим Маркович, я уже обдумывал это всё, и не раз, понимаете? Это была вода. И её было столько, что она пропитала кровать, мой желудок был ей наполнен…

Настал черёд доктора перебивать меня

– Послушайте! Как я уже говорил вам, наш мозг проделывает с нами удивительные вещи время от времени. Галлюцинации – вещь, вопреки популярному мнению, малоизученная. Порой наш мозг, этот хитрец, додумывает за нас некоторые детали произошедшего, чтобы не подвергать сомнению реальность мира вокруг! Понимаете? Вы проснулись от кошмара на пропитавшейся вашим потом кровати. Но мозг, мозг ваш, воспринял это так, что она была насквозь мокрой от воды! Вас тошнит, и он дорисовывает речную воду в рвоту! А потом, когда вы это убираете, он уже не хочет ломать картину мира, и убеждает сам себя, что всё виденное – истинная правда! И желчь волшебным образом приобретает запах цветущей речной воды, который вы когда-то давно уже слышали и, как вам кажется, способны отчётливо вспомнить!

Ефим Маркович замолчал, тяжело дыша после тирады и против воли глядя на меня с победным выражением на лице. Он уже раскрыл было рот, чтобы продолжить говорить, рассказать мне о том, как именно планирует лечить мой недуг, но я опередил его. Молча достал из кармана штанов и поставив на стол прозрачную баночку для анализов, отыскавшуюся в маминой аптечке.

– Что это? – проглотив заготовленную фразу, спросил старик.

– Помните, я говорил о… – снова накатила тошнота, и мне пришлось сглотнуть липкий комок. – О жуке-плавунце на лице той… На лице того персонажа. Это он.

Ефим Маркович некоторое время помолчал, пристально глядя на банку.

– И вы хотите сказать, что вытошнили это существо?

– Да.

– И таким образом доказать мне, что ваша история реальна?

– Да.

Доктор поднялся с места медленно, словно эта новость разом прибавила ему несколько десятков лет. Протянул руку к банке, но отдёрнул её и отошёл к письменному столу. Его лицо исказила гримаса сильнейшего отвращения. Рывком распахнув ящик, Ефим Маркович вытащил портсигар, достал из него самокрутку и поджёг, громко и зло щёлкнув массивной настольной зажигалкой. Терпкий дым поплыл по помещению, клубясь и извиваясь.

Я смотрел на старика, думая, какой вообще реакции от него ожидал. Его знакомый порекомендовал ему встретиться с чужаком, буквально человеком с улицы. Должно быть, патологоанатом напирал на то, что мне срочно нужна помощь специалиста. Что меня мучают сильные кошмары, что я выгляжу измождённым. Может быть, он даже упомянул, при каких обстоятельствах мы встретились, чтобы надавить на жалость. А я пришёл к старому человеку, мирно пишущему какую-то никому не нужную научную работу, и вывалил на него всю эту ахинею, да ещё и с дохлым жуком в качестве доказательства.

Я ощутил жгучий стыд, хотя и понимал, что не сделал ничего плохого. По крайней мере, ничего очевидно плохого. И всё равно, реакция старика натолкнула меня мысль о том, что я натворил что-то, чего делать не стоило.

Сомнолог продолжал стоять спиной ко мне, тяжело навалившись на старомодный стол. Со своего кресла я видел, как мелко дрожит, закручивая дым крохотными колечками, самокрутка в его руке.

– Уйдите, пожалуйста.

Его фраза прозвучала глухо, будто он говорил сквозь подушку, прижатую к лицу. Мне даже показалось, что я ослышался, но Ефим Маркович продолжил. На этот раз он говорил отчётливо и громко, видимо, справившись с эмоциями.

– Уходите, Виктор! Я не знаю, что вы хотите доказать мне этой шуткой, зачем вы приволокли это несчастное насекомое, кто вас прислал ко мне… Но передайте этим людям, что так шутить над пожилым человеком стыдно!

Я попытался было возразить, но доктор замахал на меня руками, прогоняя. Его лицо покраснело, на лбу и шее вздулись вены, проступив сквозь дряблую кожу. В какой-то момент показалось, что его вот-вот хватит удар. Я попытался возразить, но в ответ он лишь закричал громче:

– Довольно! Довольно! Даже то, что я поддерживал в своё время весьма спорные теории, не означает, что я поверю в такую убогую мистификацию!

Не выдержав его напора, я отправился в прихожую. Пока я обувался, наматывал на шею шарф и трясущимися от неожиданности руками застёгивал пальто, он стоял рядом со мной, не переставая покрикивать:

– Какая низость! Какой жалкий трюк! Вам стыдно должно быть, раз вы согласились участвовать в этой афере! Ещё и Александра обдурить смогли! Какой стыд! Как низко вы можете пасть, и ради чего! Ради чего я вас спрашиваю?!

От шумной истерики старика у меня разболелась голова. Переубеждать его не хотелось, да и едва ли я смог бы что-то доказать. Не знаю, хотел ли пошутить надо мной патологоанатом, направляя к сумасшедшему доктору, или напротив, желал развеять скуку старика, дав ему возможность вновь кого-то полечить… В любом случае, я понял, что от этой пары помощи мне ждать не стоит.

*

Выйдя из обшарпанного подъезда, я уселся на лавочку. Коробочка с жуком-плавунцом вновь покоилась в кармане штанов. Я хотел было выкинуть её, но в последний момент передумал. Пусть Ефим Маркович не поверил мне… Но сам себе-то я верю? Порой я в этом сомневался, и требовалось что-то материальное, чтобы напомнить ещё раз: со мной произошло нечто странное.

Отойдя на несколько метров по чахлому скверу, я обернулся к дому и ещё раз взглянул на окна только что покинутой квартиры. Мне показалось, что тяжёлая плюшевая штора едва заметно дёрнулась. Как будто некто отскочил от щёлки между занавесками, в которую подглядывал. Наверняка он сейчас курит вторую самокрутку, пытаясь успокоиться, шумно прихлёбывает крепкий ароматный чай…

На минуту мне стало интересно, с чего вдруг старик так разволновался. Какие, интересно знать, странные теории он поддерживал, если намёк на нечто необычное принял за мистификацию и попытку поиздеваться над ним? Впрочем, решил я, не моё это дело. Без разницы, по какой конкретно причине старик сходит с ума, если он не собирается помогать мне с моей бедой.

Сплюнув в подтаявший вокруг канализационного люка грязный снег, я зашагал к автобусной остановке. У меня был ещё запланирован визит к матери. Да и единственному совету, который успел дать мне специалист по сновидениям, я собирался последовать: забежать в магазин у дома и купить, наконец, хоть чего-то, что было бы похоже на человеческую еду.

Глава 3.

Мамину сиделку Александру Васильевну я встретил в коридоре на четвёртом этаже. Она, судя по виноватому лицу и запаху, бегала покурить в туалет и на обратном пути натолкнулась на меня.

– Ой, Виктор, здравствуйте! А кто вас пустил сейчас… – женщина осеклась, поняв, что ляпнула грубость, и быстро исправилась: – Я имею в виду, сейчас же не время посещений.

– Меня охранник помнит, – ответил я. – Здравствуйте. Как мама?

Сиделка, поняв, что я не собираюсь ругаться или доносить на неё, расслабилась и затараторила своим обычным приятным мягким говором.

– В порядке матушка ваша, в порядке. Сегодня полегче стало, знаете, взгляд прояснился… Хорошо, что вы сейчас заехали, вечером может и хуже снова стать. Но сейчас хорошо ей. Говорит, что не болит почти.

Александра Васильевна замолчала на минутку, и продолжила без всякого перехода:

– Жалко вас, Витя, ой, Виктор, жалко мне прямо. Такой вы молодой, так убиваетесь на работе этой, чтобы матушку содержать. Неужто никаких совсем родичей-то нет? Помог бы вам кто…

Я покачал головой, стараясь скрыть раздражение, и ускорил шаги. Каждый мой визит эта добрая, но простоватая женщина заводила одну и ту же песню. О родственниках, которые непременно мне бы помогли, о том, как мне, должно быть, тяжело… Прервать её у меня каждый раз не хватало совести, поэтому я просто старался побыстрее добраться до двери палаты.

– Ну ладно, пообщайтесь, – полушёпотом произнесла она, когда я положил ладонь на дверь. – Я пойду пока… Ну, пойду, в общем. Зовите, если что понадобится.

Висевшая на хорошо смазанных петлях дверь беззвучно распахнулась. На меня пахнуло смесью запахов детской присыпки, лекарств и увядших цветов. Мама, почувствовав движение, подняла голову так резко, что я испугался, как бы не переломилась спичечно тонкая шея.

– Во… – её взгляд сфокусировался на мне, и она осеклась, будто хотела сказать что-то другое. – Вот ты и пришёл…

Она слабо улыбнулась и уронила голову на подушку.

– Да, пораньше сегодня. Привет, мам.

Я присел на стул возле её кровати и легонько пожал холодные пальцы. На пожатие мама не ответила.

– Как себя чувствуешь?

Идиотский вопрос, который я никак не мог перестать задавать. Даже когда мамин вес уменьшился почти втрое, и она стала жить только благодаря тому, что её беспрерывно накачивали дорогостоящими обезболивающими, даже когда счета за её содержание в больнице почти сравнялись с моей зарплатой, я продолжал день изо дня спрашивать, как она себя чувствует.

– Неплохо, сегодня неплохо. Вспоминала всё, знаешь… Столько всего вспомнилось. Девчонок из института вспоминала. Галку, Любку. Веру Смешинину. Ты помнишь её? Нет, конечно нет, ты тогда малыш был, она под машину попала… И куда спешила?

Мамины глаза стало заволакивать туманом, и я поспешил прервать её:

– Может, ты о чём-нибудь повеселее подумаешь? А ты всё грустные моменты вспоминаешь.

– Ну, а откуда я радостные возьму, Витя? – слабо улыбнулась мама. – Жизнь такая выдалась… Много тяжёлого было.

Мы помолчали. Я чувствовал, как у меня в затылке зарождается тупая, давящая головная боль. Глаза резало, словно в них попал песок.

– Ну ничего, скоро отдохну… – грустно улыбнулась мама.

Я не сразу спохватился, что нужно ответить.

– Ну что ты такое говоришь, мам. Тут врачи хорошие, лекарства…

– Да не помогут эти лекарства, что я, не понимаю, что ли… Ты бы лучше не тратился так на меня.

Эту тему мы обсуждали уже не раз – при всяком мамином просветлении. Порой мне казалось, что она и сама толком не понимала, о чём просила. Дорогие лекарства требовались не столько для того, чтобы продлевать её жизнь, сколько для того, чтобы держать чудовищную боль за мягкой стеной наркотического опьянения. Сиделка и врачи объяснили мне это достаточно доходчиво, чтобы не возникало вопросов.

– Нет, мам, это вообще не тема для разговора. Тебе сейчас это необходимо.

Мы снова помолчали, каждый думая о своём. Я – о том, как часто мама сидела так рядом с моей кроватью, когда я болел в детстве. Я рос болезненным и слабым, и несколько раз врачи даже начинали подозревать, что мне не выкарабкаться. Но каждый раз мама каким-то образом совершала чудо, и я вставал на ноги. Но повторить его для мамы я не мог. Все знакомые доктора уже сделали всё, что могли, и даже немного больше. Но вся их помощь свелась к тому, что мать попала к хорошему онкологу и лежала в палате одна, а не в душной компании стонущих без умолка старух.

О чём думала мама, я не знал. Но её глаза стали похожи на те, с какими она обычно вспоминала отца: глубокими, тёмными, полными тоски. И на дне их плескалась боль. Она никогда не рассказывала ни как они познакомились, ни почему разошлись. Даже в детстве, когда я начинал расспрашивать, она отделывалась коротким: «просто так получилось». Если я настаивал, она моментально приходила в ярость, и я получал по губам. Потом мама, конечно, извинялась, и мы мирились. Сложно жить в ссоре с единственным в мире близким человеком, даже если этот человек – надоедливый маленький мальчик.

Сам не знаю, почему я спросил это. Вопрос просто сорвался с губ, словно вовсе без участия мозга.

– Папу вспоминаешь?

Мама вздрогнула, будто я уколол её иголкой, и мне стало даже стыдно за свою бестактность. Но она быстро взяла себя в руки и спросила в ответ:

– Так заметно, да?

– Ага…

– Да, он мне что-то часто вспоминается в последнее время…

Мама молчала так долго, что я даже подумал, что она ждёт, пока я сменю тему, но она вдруг продолжила:

– Он хороший был. Несмотря на… Ну, в общем. Детей любил. Смеялся много. Мы с ним так хохотали, всегда, каждую встречу.

Её тихий голос, в котором вдруг прорезалась странная нежность, казалось, тихими облачками оседал в углах палаты, скатываясь в пыльных кроликов. Махнёт уборщица шваброй – и снова поплывёт негромкий ласковый шёпот… Потом, когда всё кончится.

– Ты на него так похож, прямо очень. Меня это так пугало поначалу, характером ты тоже в него… Непоседа такой. Тебе всегда было скучно со мной детстве, да?

Мама посмотрела прямо на меня, и я торопливо сморгнул слёзы. Потом замотал головой, показывая, что она не права. Но мама и не слушала меня. Она говорила сама с собой, позабыв о том, что не одна в палате.

– Так боялась, что и поступать будешь так же… Как же повезло, вырос хорошим человеком. А ведь я так боялась…

Мамин голос затухал, становясь всё тише и монотоннее. Её голова опустилась на подушку, и она прикрыла глаза. Губы ещё некоторое время продолжали шевелиться, беззвучно артикулируя слова, но вскоре прекратилось и это. Мама уснула.

Я хотел было встать и выйти, но, поддавшись внезапному порыву, поднёс кончики пальцев к её лицу. Дыхание, слабое, как порыв ветра, поднятый биением крыльев бабочки, коснулось ладони. Я испытал странное облегчение, смешанное с почти кощунственным разочарованием. Мама давно уже перешла черту, когда смерть стала бы освобождением, но я стыдливо отогнал эту мысль прочь. Нельзя позволять себе думать о таком.

Поднявшись со стула, я осторожно прошёл к выходу и толкнул дверь. Распахиваясь, она едва не угодила по лицу Александре Васильевне, которая стояла близко к ней, словно подслушивая. Хотя какие у мамы могут быть секреты? В бреду, который бывает у неё всё чаще, она язык не контролирует…

– Уснула? – свистящим шёпотом спросила сиделка.

Я молча кивнул, прикрывая дверь. Старушка кивнула в ответ и потянула меня за рукав, оттаскивая в сторону. Первым моим порывом было выдернуть руку, но я почему-то не прислушался к нему, и позволил ей отвести меня от маминой палаты.

– Можно я вас спрошу кое о чём? – вкрадчиво произнесла женщина, когда мы оказались в конце коридора.

В толстые стёкла находившегося рядом с нами окна стучал ветер, швыряя пригоршни снега в невидимую преграду. Солнце стремительно катилось к горизонту, скоро уже должны были зажечься янтарные огни фонарей. Я почему-то задержал свой взгляд на руках Александры Васильевны, покрасневших, покрытых грубой, потрескавшейся кожей. Руках женщины, наверняка жившей тяжёлой и безрадостной жизнью.

– Что-то случилось? – спросил я.

Больше всего я боялся, что она объявит, что вынуждена уехать обратно в Тамбовскую область, в свою родную деревеньку, к мужу-алкоголику и больной сестре. Она и работала в Москве только для того, чтобы прокормить их. И если вдруг она не сможет больше присматривать за мамой – я не представлял, как мне искать новую сиделку. Несмотря на многие не нравившиеся мне черты характера, с работой она справлялась великолепно.

– Да не… – женщина замялась. – Виктор, вы уж простите, что я вас спрашиваю, но… Что с вами происходит?

Я едва не поперхнулся, делая вдох. Неужели я один понимаю неуместность этого вопроса?

– О чём вы?

Я с удивлением увидел, что Александра Васильевна начала краснеть. Должно быть, и правда стеснялась расспрашивать. Никогда бы не подумал!

– Ну, вы… Вас будто гложет что-то. Точит изнутри. Ну, то есть, кроме того, ну, мамы вашей…

Она замолчала, силясь подобрать слова. А я снова вгляделся в круговерть снежинок за окном, любуясь их танцем, древним, как мир. Забота почти что не знакомой женщины почему-то умиляла и забавляла.

– Сплю я плохо, Александра Васильна, – признался я, наконец. – Кошмары снятся.

– О… – выдохнула она. – Это плохо. Что-то не в порядке, значит. В церковь-то ходили? У меня так двоюродная сестра, знаете… Тоже спать не могла, говорит, мол, как спять ляжет – так нашёптывает ей прямо в уши, так и нашёптывает. Исхудала, осунулась… Как тень стала, аж соседи шарахались. А потом догадалась, или надоумил кто, сходила в церковь, свечку поставила Николаю Угоднику, помолилась, исповедалась…

Сиделка замолчала, так же зачарованно, как и я, глядя на вихрящуюся непогоду.

– И как, помогло? – не выдержал я.

– Не знаю, она как домой пришла, её сынок прознал, что она денег снесла в церковь, да забил её до смерти. Наркоман он у неё был, всё тащил из семьи. Говорят, за волосы взял, да лбом об стену…

Я молчал, немного шокированный неожиданной развязкой истории, не зная, что ответить. Сиделка рассказала эту историю тем же ровным тоном, каким люди обсуждают погоду или вчерашний футбольный матч, который ни одному из собеседников не был интересен. А Александра Васильевна тем временем очнулась от странного транса, в который внезапно впала, и продолжила:

– Но сходить-то всё равно лишним не будет? Бог-то, он, знаете, во многом помогает. Маме вот о здравии свечку поставьте, тоже помощь какая-никакая.

– М…

В бога я не верил, но говорить об этом сиделке почему-то не хотелось. Её-то он наверняка выручал не раз, давая силы в сложные моменты. Должна же она была к кому-то обращаться за утешением? Словно прочитав мои мысли, женщина продолжила:

– Вы неверующий наверняка, я понимаю… В Москве не до бога, молодым тем более. Но попробуйте всё же. Хуже ведь всяко не станет, правда?

Я кивнул, но скорее не соглашаясь, а просто для того, чтобы она от меня отвязалась. Поход в церковь в моём понимании был последним средством, если уж совсем накатит отчаяние, и других вариантов не останется. Хотя вариантов и так было немного, мне просто нравилось осознавать, что есть ещё нечто, что я как бы отложил на чёрный день. Это позволяло убеждать себя, что все остальные дни не так плохи.

А к сиделке тем временем вернулся её обычный жизнерадостный тон.

– Так или вон, к бабке сходите к знающей. Тоже ведь помогают, если уж вам в церковь так не хочется. А?

Я поразился тому, как легко вроде бы верующий человек предлагает мне обратиться к знахаркам, но комментировать не стал, и ответил уклончиво:

– Ну, может быть…

– А что? Народ к ним веками ходит, и не зря ведь! Я как раз тут одну знаю, она даже живёт неподалёку. У меня, представляете, недавно палец болеть начал, прямо болел, ну, вы не представляете, как! Я к ней пришла, а она мне пошептала над ним, он и прошёл!

Я уставился на неё, не в силах поверить, что мало того, что верующий, так ещё и работающий в больнице человек способен отправиться к знахарке с больным пальцем. Она, впрочем, истолковала мой взгляд по-своему:

– Да вы не волнуйтесь, она недорого берёт. Цену, говорит, сами назначите, и то, только если поможет её заговор. Ну так что, дать вам телефон?

Я не дал своего согласия, но не знающая преград в своей заботе Александра Васильевна едва ли не силой заставила меня записать цифры и сохранить в телефонной книге.

– Сходите, обязательно сходите! – ещё раз повторила она, уже прощаясь со мной. – Если сейчас позвоните, может, она сегодня вас и примет, живёт-то в двух шагах.

Я лишь снова кивнул в ответ.

*

Выйдя за ограду больницы, я остановился. Машинально поискал взглядом автомобиль патологоанатома, но так и не смог определить его среди сугробов, застывших на парковке. Хотя, её там могло и вовсе не быть. В любом случае, это ничего бы не изменило. Ефим Маркович наверняка уже позвонил своему приятелю и рассказал, что я оказался нанятым недоброжелателями нахалом-лжецом. Приволок ему какое-то насекомое и рассказал совершенно безумную историю…

Шмыгнув носом, я достал баночку с жуком, так и лежавшую в кармане. Мне и самому-то было тяжело принять тот факт, что я могу держать в руках что-то, неведомым образом явившееся из сна. Днём, занятый обычными мыслями и заботами, мой мозг заставил меня позабыть об этом происшествии, задвинул его на второй план, как рядовой раздражающий фактор. Но с наступлением темноты, когда дела остались позади, мои мысли снова вернулись к преследовавшему меня кошмару.

Как я проведу эту ночь? Выдержу ли ещё несколько часов без сна? И даже если выдержу, то смогу ли пойти на работу? Не идти я не мог, от этого зависело слишком многое. Но и возможности моего организма далеко не безграничны. Я отлично понимал, что ещё несколько дней – и попросту упаду, скончавшись от истощения. Не выдержит сердце, или как это обычно бывает в таких случаях…

Я тряхнул прозрачной банкой, слушая, как стучит покрытый жёстким хитином трупик о пластиковые стенки. Я отлично понимал Ефима Марковича, мне и самом у не верилось в реальность происходящего. Неужели со мной и правда, происходит нечто, не укладывающееся в рамки обыденного? А я, выходит, настолько твердолоб, что никак не могу заставить себя признать очевидное.

Поглощённый размышлениями, я и сам не заметил, как достал телефон и нашёл недавно записанный номер. В реальность того, что кто-то обладает сверхъестественными силами, я не верил так же, как и в то, что объекты из снов могут попадать в реальность. Но если есть в моих руках мёртвый жук, значит, и экстрасенсы бывают?

Логическую цепочку можно было бы развить и дальше, но этого я делать не стал. Просто нажал на кнопку вызова и замер, слушая гудки и разглядывая прозрачную пластиковую банку с красной крышкой.

– Алло? – донеслось, наконец, из трубки.

Голос звучал совсем не так, как в моём представлении должен был звучать голос «знающей бабки». Говорившая, скорее всего, была в возрасте, но вот хрипловатый низкий альт, который я услышал, подошёл бы скорее пожилой актрисе, уверенной в себе светской львице, а не отрекомендованной больничной сиделкой знахарке.

*

Женщина открыла мне не сразу. Сперва появилась щель в ладонь шириной и брякнула, натягиваясь, цепочка. Из полумрака прихожей на меня уставился полный подозрения глаз, резко дисгармонирующий с недавно слышанным голосом.

– Хтота? – проскрежетал старушечий писклявый голосок.

Я выудил из памяти имя знахарки и спросил в ответ:

– Зинаида Игоревна? Это Виктор, я вам звонил. Мне ваш номер…

Дверь с грохотом захлопнулась. Я в растерянности посмотрел на потёртый дерматин. Неужели ошибся адресом? Засуетившись, полез в карман за мобильным, но в этот момент дверь квартиры снова распахнулась, на это раз – на всю ширину. Подозрительная старушка пропала, и вместо неё появилась дородная женщина лет пятидесяти с небольшим, одетая в бежевые бриджи и свободную футболку с цветочным узором.

– Виктор? – поинтересовалась она, и я узнал свою собеседницу.

– Да, мне ваш номер…

– Дала Александра Васильевна, – со вздохом прервала меня женщина. – Которой мне скоро придётся доплачивать, как своему агенту.

Вздохнув ещё раз, знахарка отошла в сторону и сделал приглашающий жест рукой:

– Заходите уж, раз пришли. Посмотрим, чем вам помочь можно.

Немного смущаясь, я прошёл внутрь. В квартире было уютно, как бывает уютно в жилищах довольных своей одинокой жизнью старых дев. На стенах виднелись старые, аккуратно подклеенные на стыках и в углах обои в цветочек, на всех подоконниках, что я смог увидеть из прихожей, стояли цветы. Пахло свежей выпечкой и чаем.

– Проходите, проходите… – поторопила меня Зинаида Игоревна.

Я быстро разулся и бросил на вешалку пальто, после чего знахарка цепко ухватила меня за локоть и поволокла вглубь своего жилища. Я немного растерялся и даже не стал упираться. Хотя мне и не хотелось. Слабая надежда на то, что, если не учёный, так экстрасенс поможет мне избавиться от чудовища, подавила мою настороженность и недоверие к едва знакомой женщине.

Мы миновали уже большую часть коридора, когда перед нами внезапно возникла та самая старушка, которая открывала дверь первой. И она, словно для живописного контраста со впустившей меня женщиной, как раз была очень похожа на «знающую бабку». Низкого роста, худющая и сгорбленная, старуха встала, раскинув в стороны руки и едва заметно покачиваясь. Её длинные седые волосы, собранные в тощую косу, растрепались, а с плеч свисали какие-то сальные лохмотья, похожие на драную дерюгу.

– Не пушшу! – прошипела ведьма, воинственно глядя на меня. – Чаво удумала, грех на душу брать из-за ентого!

– Мама! – взвизгнула Зинаида Игоревна. – Ну что опять!

– Сидить, сидить на нём! – взвыла старуха, и медленно направила на меня правую руку с выставленным указательным пальцем. – Не лезь, дура! Сидить, говорят тебе!

– Да мама же!

Выпустив мою руку, женщина бросилась на старушку, широко расставив руки в стороны. Она ухватила её в охапку, как мешок с соломой, и без напряжения подняла в воздух.

– Грех берёшь! Гре-е-ех! – трубно завыла старуха, запрокинув косматую голову. В уголках её рта запузырилась пена, глаза закатились.

Зинаида Игоревна сноровисто юркнула в одну из боковых дверей, утаскивая за собой свою сумасшедшую маму. Вопли превратились в глухое мычание, а спустя ещё мгновение смолкли вовсе. Я решил убраться из этой квартиры, пока была такая возможность, даже сделал два шага по коридору, но не успел, знахарка выскочила обратно и без улыбки произнесла:

– Простите маму, она из деревни у меня. Перевезла, как здоровье ухудшилось.

Я кивнул, и она кивнула в ответ, словно заключая со мной какую-то сделку.

– Проходите.

Мы направились в одну из комнат. Это тоже был кабинет, но он разительно отличался от того, в котором меня принял Ефим Маркович. Под низким потолком ярко горела люстра, письменного стола и книжных шкафов не было – вместо них повсюду висели полочки, на которых вперемежку стояли иконы, фигурки из дешёвых сувенирных магазинов и нечто, имитирующее азиатские статуи божеств. Посреди комнаты стояли стол и два стула. На краю клетчатой клеёнки были изображены косорылые зайчики, резвящиеся в кислотно-зелёной траве. В этой комнате запах чая и пирожков почти пропал, зато чувствовался аромат каких-то трав.

– Итак, – знахарка жестом пригласила меня за стол и уселась напротив. – Вы жаловались, что вас кошмары мучают, так?

Я присел и, облокотившись на мерзкую клеёнку, коротко пересказал всю историю, второй раз за выходные. Как я и ожидал, на эту женщину рассказ о речной воде, которой меня тошнило, впечатления не произвёл.

– Думаете, вас преследует кто-то? – поинтересовалась она, когда я закончил. – А за что? Натворили дел, а? Вспомните, делали зло кому-то, живому или мёртвому? Может, обидели незаслуженно?

Я по-честному задумался, но спустя пару минут развёл руками. Если кого-то и обижал, то сам того не знал. Ясновидящая, похоже, думала о том же:

– По неведению, должно быть… Или без умысла просто. Бывает.

– Так что со мной происходит? – поинтересовался я, запоздало поймав себя на том, что говорю со знахаркой, как с доктором.

Настал её черёд крепко задуматься. Некоторое время она сидела и, нахмурившись, смотрела мне куда-то в переносицу. Потом по очереди поглядела мне за левое и правое плечо.

– Думаю… – протянула она, – Что на вас что-то вроде порчи. Наслали на вас, как мы говорим, сущность. Судя по тому, что она не сразу даже появилась в сформированном облике, не особенно сильную. Но у неё получилось вас пугать, и ваш, Виктор, страх, стал эту сущность подпитывать. Она тянет из вас соки этими кошмарными снами, и чем вам страшнее – тем она сильнее. Понимаете?

В другое время я сказал бы, что понимаю только то, что она шарлатанка. Посмеялся бы над ней и её первобытными представлениями о мире. Спросил бы, не стыдно ли зарабатывать на жизнь таким образом. В другое время, но не в то, когда у меня в кармане лежала прозрачная банка с дохлым жуком.