Текст книги "Кира"

Автор книги: Валерий Лисицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Пролог.

Откапывать труп из-под груды ветвей было страшно. Парень долго сидел на корточках, вытирая обильно текущий по лбу пот ладонью и с тоской оглядывался по сторонам. А, может, и чёрт с ним? Путь остаётся на своём месте…

Но нет. Нельзя. Завтра в лесу будет полно милиции. Наверняка притащат и собак. И тогда тело найдут быстро. И никакой обещанный на ранее утро ливень не поможет. От тела необходимо было избавиться. Хоть как-то.

Кашлянув, будто от смущения, юноша тихо пробормотал:

– Вот Сталин говорил, что верные товарищи должны легко в могилы ложиться…

Невдалеке завопила неясыть. Визгливый крик, похожий на плач и смех одновременно, заставил мужчину вздрогнуть и замолчать. Он с тревогой огляделся по сторонам, внимательно прислушиваясь к звукам ночного леса. Крик не повторился.

– Так вот… – продолжил он, нервно приглаживая рукой волосы. – Ты у нас, похоже, так себе товарищ, сплошной геморрой с тобой!

Резким движением он откинул в сторону еловые лапы.

Тело лежало именно так, как он и запомнил. Белели в лунном свете обнажённые руки и ноги. Рот чуть приоткрыт, глаза кажутся чёрными провалами… юноша попытался прикрыть их, проведя по векам пальцами, но те упорно открывались.

– Да и чёрт с тобой… Сучка глупая.

Громко сглотнув, он неловко подхватил тело, нервным движением взвалил на плечо. Кожа покойницы на ощупь напоминала резиновый мяч, промокший под ледяной утренней росой.

– Сука… – прокряхтел парень. – Дура ты, чёрт, тяжёлая!

Сухие еловые ветки захрустели под тяжёлыми шагами. Изо всех сил стараясь не прижиматься щекой к холодной плоти, парень шагал вниз по пологому холму, поросшему соснами. Ему предстояло преодолеть ещё несколько таких подъёмов и спусков, прежде чем он сможет избавиться от трупа.

Неподалёку снова зарыдала, словно оплакивая усопшую, ночная птица…

Глава 1.

В больнице пахло чистотой, лекарствами и смертью. Мама лежала под простынёй, похудевшая настолько, что казалось, будто на койке вообще никого нет. Только приподнимали белую ткань её ступни, да виднелось лежавшая на подушке голова. Меньше чем за год из активной женщины, весёлой и общительной, она превратилась в древнюю старуху с лицом, похожим на обезьяню мордочку. И даже в таком состоянии мама обращала больше внимания на меня, чем на себя.

– Ты как-то осунулся, сынок. Случилось что-то?

Я сидел молча, скрючившись на стуле и изо всех сил пытался сдержать горькую ухмылку, кривившую губы. Что случилось? Не знаю даже. Как будто рак, сжигающий её тело изнутри, не был достаточным поводом для того, чтобы я плохо выглядел. Хотя она прекрасно понимала, что дело не только в этом. Даже на смертном одре материнское чутьё никуда не девается.

– Плохо сплю в последнее время. Кошмары мучают… иногда.

Она коротко и быстро покивала, хотя едва ли уловила суть сказанного. В последнее время это случалось с ней всё чаще и чаще. Если ответить на вопрос недостаточно быстро, мама забывала, о чём шла речь минуту назад.

Я помолчал ещё некоторое время. Мама тоже молчала. На тумбочке возле кровати стояли увядшие цветы и подгнившие апельсины, которые с маниакальным упорством тащили в больницу её коллеги. Даже когда мама больше не могла употреблять твёрдую пищу – поток апельсинов не уменьшился. Словно эти фрукты вдруг обрели чудесную способность исцелять безнадёжно больных…

– Кхм… – неожиданно деликатно кашлянула у меня за спиной мамина сиделка, беззвучно вошедшая в палату. – Виктор, время посещений закончилось, так что…

– Да-да, я уже… Уже скоро иду, спасибо.

Женщина, чьё грузное тело туго обтягивала форма весёленького розового цвета, ушла, шаркая по полу разношенными шлёпанцами. Привстав со стула, я торопливо попрощался с мамой. Она, снова не поняв ни слова, на всякий случай улыбнулась пустой и бессмысленной улыбкой. Момент просветления закончился, и её сознанием полностью овладели мощные транквилизаторы. Капелька слюны выкатилась из уголка маминого рта, и я стёр тускло блестящую прозрачную ниточку краем одеяла.

– Пока, мам…

*

На улице бушевала метель. Зима в этом году выдалась на редкость снежной. Территория больницы превратилась в белую целину, иссечённую узкими тропками, на которых едва могли разминуться два человека. Сил дворников хватало только на то, чтобы более или менее разгрести дороги, по которым ездили кареты скорой помощи.

С трудом добравшись до проходной, я отметился в журнале у седоусого охранника с потухшим взглядом.

– Родственник? – неожиданно спросил он.

– Мать.

– М-м-м…

Я потоптался на месте, ожидая, что он продолжит разговор, но ЧОПовец хранил молчание.

– До свидания…

– Угу.

Машины на больничной стоянке больше походили на огромные сугробы, а так и не прекращавшийся с самого утра снегопад продолжал накидывать на них новые и новые хлопья снега. Каково-то будет врачам их раскапывать… Разглядывая, как искрятся и вертятся снежинки в ровном свете фонарей, я дождался, пока затхлый больничный запах покинет лёгкие, и отправился пешком к станции метро.

С каждым шагом я прокапывал небольшую траншейку в устилавшем тротуар мягком покрове. Поначалу это занятие даже развлекало меня, напоминая о детстве и зимних играх, но скоро я почувствовал, что начал терять силы. Переутомление дало о себе знать в самый неподходящий момент. Перед глазами расплылись тёмные пятна, кровь застучала в висках.

Я крупно просчитался, думая, что смогу одолеть немалое расстояние в такую пургу. Слабость всё нарастала. Пальцы рук онемели, на глазах выступили слёзы, а ноги стали мягкими и неустойчивыми. Крупные облачка пара вырывались изо рта и медленно таяли в морозном воздухе у меня над головой.

Кое-как добравшись до края тротуара, я поглядел влево и вправо, стоя под деревом, крона которого походила на переплетение толстых белоснежных канатов. Время было ещё не позднее, но по случаю непогоды многие предпочли пересесть на общественный транспорт, и дороги пустовали. Только позёмка мчалась по чёрному асфальту, не обращая внимания на белые разделительные полосы.

Не знаю, сколько я простоял так, тупо глядя на дорогу, располосованную серебристыми снежными горками, когда вдалеке забрезжил свет. С больничной стоянки, едва видимой через снежную круговерть, вырулила машина. Я зачарованно наблюдал, как свет её фар режет черноту зимней ночи, серебря снежные хлопья. Только когда автомобиль оказался совсем близко, я очнулся от ступора, без особой надежды поднял руку и помахал.

К моему удивлению, водитель внял просьбе. Скрипнули тормоза, и старенький «логан» замер напротив. Пассажирская дверь дёрнулась, приоткрываясь, и я вышел из сугроба на проезжую часть.

– Ноги отряхивай! – долетел до меня хрипловатый грубый голос.

Я послушно потопал, потом понял, что в этом нет никакого смысла. Поэтому торопливо отряхнул пальто и шапку, сел на место пассажира спиной в салон, постучал ботинками друг о друга, и развернувшись нормально, наконец, захлопнул дверь.

– Ну ты даёшь… – проворчал сидевший за рулём мужчина, медленно разгоняя автомобиль. – Околеть же мог. Или думал, больничка недалеко, спасли бы?

Я кивнул, не зная, что ответить. Истома разлилась по телу, особенно когда мужчина включил печку на полную мощность:

– Грейся…

Некоторое время мы ехали в молчании. Я исподтишка разглядывал водителя. Макушка здоровяка подпирала крышу седана, а мягко сжимавшие руль руки больше походили на медвежьи лапы. Движения его при этом были легки и изящны, как у человека, привыкшего выполнять тяжёлую, но требующую сосредоточенности работу. Мне подумалось, что такому верзиле пошла бы борода лопатой, лежащая на мощной груди, но незнакомец, напротив, до синевы брил массивный подбородок. Серые больничные корпуса за окнами сменились городским пейзажем, и мой спаситель поинтересовался:

– Тебе куда надо-то?

– К метро…

Мужчина хохотнул:

– Да уж до дома не повезу, не надейся. Мало ли, вдруг ты тут поближе куда. А то я знаю, здесь в паре домов…

Он осёкся, словно сболтнул лишнего, и резко сменил тему.

– Ты же к нам регулярно ходишь, да? Ну, в больницу. Навещаешь кого?

– Мать. В онкологии.

– Дерьмово, – глубокомысленно произнёс водитель, и зачем-то уточнил: – А я патологоанатом.

Больше никто из нас не смог придумать что сказать, и до заветной алой буквы «М» мы добрались в молчании. На меня напала сонливость, голова отяжелела и мысли замедлились, но я старательно держал глаза открытыми.

– Ну вот, доехали… – пробормотал водитель.

Кивнув ему, я быстро выдавил из себя слова благодарности и собрался выйти из машины. Но едва я собрался выбраться из салона, как он схватил меня за рукав:

– Погоди, слушай…

Занятый своими мыслями, я даже не испугался. Просто взглянул на него слегка удивлённо.

– Слушай, я понимаю, что с мамкой твоей беда, но ты это бросай, ладно?

Я не понял, о чём он говорит, но мой удивлённый взгляд почему-то привёл патологоанатома в ярость. Он заговорил с нажимом, а голос его завибрировал, словно в груди у мужчины заработал электромотор, медленно раскручивающий тяжёлый механизм. Мне подумалось в тот момент, что гигант наверняка страшен в гневе.

– Послушай, ты! Не строй мне тут из себя! Я таких много повидал… по работе. Тощие, круги под глазами, всё такое. Не моё дело, конечно, но тем, что гердосишь, ты своей мамке не поможешь, ясно?

Я едва не рассмеялся. Да что там – я хохотал бы до колик, если бы не был напуган тем, как переменилось лицо моего собеседника. Поэтому, старательно подавив улыбку, я ответил ему:

– Я не гердо… Кхм. Я не наркоман.

– А что с тобой тогда? Ты себя в зеркало видел вообще?

Он всё ещё держал меня за рукав, и мне подумалось, что едва ли я смогу вырвать руку из его огромных, оплетённых выступающими венами, лап. Надо быть крепким, чтобы целыми днями ворочать и резать трупы… Во всех смыслах крепким.

И я задался вопросом, стоит ли мне отвечать. Откровенничать перед случайным попутчиком не хотелось. Хотя он спас меня, да ещё и проявил участие, хотя мог молча высадить из машины, а следом выкинуть и из головы мои возможное проблемы. Поэтому я решил отделаться полуправдой, как раз соответствующей возникшему к нему полудоверию.

– Я не сплю почти. Кошмары мучают.

– Ого… – хватка на предплечье ослабла, а потом и вовсе исчезла. – Прости, дружище. Просто выглядишь ты… Ну, ты понимаешь.

– Краше в гроб кладут.

– Эт точно. К врачам пробовал обращаться?

Я посидел, молча глядя в окно. Потом подумал, что ещё один кусочек правды, небольшой и незначительный, хуже не сделает.

– У меня денег нет. На мать всё уходит.

– Дерьмово, – задумчиво повторил патологоанатом.

Не согласиться с ним было сложно. Я посидел ещё немного, но больше он, похоже, ничего говорить не собирался.

– Ладно, спасибо, что подбросили.

– Погодь.

Решившись на что-то, он достал из кармана куртки блокнот и ручку, вырвал лист и торопливо накарябал на нём какие-то цифры.

– Держи. Это Ефим Маркович, сомнолог. И мой друг. Скажи, что от Сашки-патанатома, он поймёт.

Водитель протянул мне клочок бумаги, но я его не принял.

– Я же говорил, у меня денег нет.

– А я тебя слышал. Он денег не берёт, его внуки обеспечивают.

– И в чём тогда смысл?

Мужчина посмотрел на меня долгим взглядом, потом произнёс:

– Книгу он пишет о ночных кошмарах. А если тебя сны до такого состояния довели – ему всяко с тобой встретиться интересно будет. Бери давай! Не факт ещё, что он согласится принять тебя!

Не желая обижать мужчину, я принял записку. Тот вздохнул явно удовлетворённо:

– Ну вот. Не боись, никто тебя не обидит. Я ж врач всё-таки… Надо и живым помогать иногда, – он на миг задумался о чём-то, потом замахал на меня рукой: – Всё, вали давай! Я уже дома должен быть. Помыться, бахнуть пивка, да на боковую. Всё, давай до свидания!

Попрощавшись, я вышел из машины. Мороз мгновенно набросился на меня, едва успевшего согреться, дружески обнял за плечи и запустил ледяные ладони под полы пальто. До входа в метро я добирался бегом. Уже стоя на верхней ступеньке, оглянулся, поискав глазами своего спасителя, но успел разглядеть только красные хвостовые огни, мигнувшие, прежде чем скрыться за поворотом.

*

Дома я оказался поздно. Долго стоял на остановке возле конечной станции, дожидаясь автобуса. Пальцы на ногах и руках медленно немели, лицо теряло чувствительность, из носа текло. Я уже начал опасаться, что могу серьёзно заболеть, когда транспорт, даже в позднее время под завязку набитый людьми, появился. В густом и липком от смеси запахов пота, кофе и перегара салоне меня стиснули со всех сторон усталые люди, возвращавшиеся с работы. Но всё равно чувствовать, как в конечности возвращается тепло, было приятно.

В другое время, едва оказавшись дома и скинув пальто и ботинки, я немедленно отправился бы в кровать. Но в последние несколько недель о такой роскоши и речи быть не могло. Особенно после того, как мучавшие меня кошмары оформились окончательно, превратившись в настоящие извращённые аллюзии на реальную жизнь…

Передёрнув плечами от неприятных воспоминаний, я прошаркал напрямую на кухню, мимо двери в спальню. Включил кофеварку и телевизор. Потом вернулся в прихожую и извлёк из кармана клочок бумаги с номером телефона. Звонить кому-то вслепую не хотелось. Я вообще сомневался, что решусь на это.

Но и узнать, к кому меня направил случайный знакомый, хотелось. Так что, включив поселившийся на кухонном столе ноутбук, я начал небольшое расследование. Первым делом попытался найти что-нибудь, просто вбив цифры в поисковике, но никаких результатов не это не дало. Поддавшись проснувшемуся на мгновение азарту, я зашёл во «ВКонтакте» на страницу восстановления доступа к профилю. Вбил номер телефона и там, но и это ничем не закончилось – привязанных к нему страниц не оказалось. Ефим Маркович либо не пользовался этой социальной сетью, либо имел несколько симок и мне достался номер предназначенной для рабочих звонков. Первое представлялось более вероятным – сомнолог, насколько я понял, был человеком пожилым.

Некоторое время я ещё вертел записку в руках, затем бросил её на стол. Звонить незнакомцу, чей номер я получил в общем-то случайно, да ещё и уточнять, что я «от Сашки-патанатома»… От этого разило не то шпионскими играми, не то диссидентством советских времён. Если не «воровскими малинами» родом из той же эпохи. Пройдясь по кухне и потянувшись, разминая затёкшие мышцы, я с сомнением поглядел на кружку кофе. Потом покачал головой и вылил её содержимое в раковину. Не стоит взвинчивать организм ещё больше, и так едва стою на ногах, какой там кофе…

Вместо ароматного напитка я проглотил пару таблеток снотворного, запив лекарство стаканом воды. С сомнением поглядев на цветастую упаковку лекарства, продававшегося без рецепта, выдавил из блистера ещё два белых кругляша и разжевал их, морщась от горечи. Говорят, что так активные вещества всасываются в слизистую рта и действуют быстрее и сильнее. В этом ли было дело, или в том, что измученному организму большие дозы уже и не требовались, но буквально через пару минут мне пришлось прилагать усилия, чтобы держать глаза открытыми.

Уже чувствуя, как постепенно усиливается головокружение, я прошёл круг по квартире, щёлкая выключателями и наблюдая, как медленно разгораются энергосберегающие лампы под потолком. В тот момент я ещё надеялся, что достаточная доза снотворного усыпит меня до того, как вернутся кошмары…

*

Солнечные лучи пробивались сквозь густую зелень древесных крон, расплёскиваясь по вымощенной квадратными плитками дорожке яркими белыми пятнами. Я шагал по прямой, как стрела, тропе, держа в руках несколько листов ватмана, свёрнутых в тугой рулон. Резко пахло не высохшей до конца гуашью, тёплой пылью и сочной зеленью. Мне не было нужды торопиться. Я наслаждался прогулкой, с улыбкой поглядывая на скачущих под ногами солнечных зайчиков… и потому едва не налетел на неё, невесть откуда появившуюся прямо передо мной.

Тёмное пятно посреди цветущего рая. Невысокая худая фигурка в тёмно-синих шортах и белой маечке. Она словно попала в лес, буйно зеленеющий под тёплым солнцем, из снятого на дешёвую, слишком тёмную плёнку фильма. Её шею, как след от повешения, перечёркивал кроваво-алый платочек. Обычная девочка-подросток. Хрупкая, почти болезненно худая, нескладная. И абсолютно неподвижная.

Она стояла, всем своим видом выбиваясь из окружающей меня слащавой пасторали. Как чернильное пятно, посаженное на девственно чистую страницу. Вся словно из брызг чёрной краски, случайно попавшей на едва написанный пейзаж. У меня мигом пересохло во рту, а губы слиплись, не позволяя сказать ни слова. Я остановился.

Я хотел встретиться с ней взглядом, но в то же время боялся этого. Боялся того, что смогу прочитать в её глазах. А девчонка, совершенно не обеспокоенная моим присутствием, разглядывала носки своих кед. Руки она держала за спиной, отчего её фигура казалась ещё более худой и нелепой.

Понадеявшись, что смогу бесшумно ретироваться, я отступил. Шаг, другой, третий… Сердцебиение приходило в норму. Рациональное мышление вернулось ко мне, притащив вместе с собой жгучий стыд. Кого я испугался? Маленькой девочки?

Но даже торопливо соглашаясь с голосом разума, крепнущим с каждой секундой, я не забывал о тягучей тоске и чёрной безнадёге, волнами исходившей от девчонки. Вот что было страшно. То, что она являла собой, а не то, чем казалась.

Она вскинула голову резко, словно подслушав мою мысль. В тот самый миг, когда я решил, что оказался на безопасном расстоянии. По окружающему пейзажу пронеслась рябь, словно кто-то швырнул камень в самое сердце мироздания, как в сонный лесной прудик. Мгновение – и вокруг раскинулся босховский Ад. Уродливо искривлённые деревья. Газоны вспухли пульсирующими гнойными нарывами. Листы ватмана в моих руках рассыпались в пыль. Приятное сочетание запахов гуаши и зелени улетучилось, уступая болотной вони разложения и гнили.

Девочка в мгновение ока очутилась прямо передо мной. Преодолела разделявшее нас расстояние, не шевельнув ни единым мускулом. Её тёмные, глубокие, как болотные омуты, глаза оказались прямо напротив моих. Я замер, не решаясь дышать. Губы девчонки дрогнули в ухмылке. На её переносице появилось крохотное, похожее на маленький кровоподтёк, пятнышко.

– Нравится?.. – заговорщицки прошептала она по-детскивысоким, но чуть хрипловатым голосом. Дыхание, ледяное, будто сквозняк, дующий из затопленного подвала заброшенного дома, коснулось моего лица.

Я попытался отшатнуться, закрыться руками… но не смог. Мои ноги приросли к брусчатке, руки отяжелели и плетьми повисли вдоль тела. Сердцебиение замедлялось с каждой секундой всё больше. Меня не слушались даже глазные яблоки, и я не смог отвести взгляд, когда увидел, как бледнеют, выцветая, глаза девочки. За несколько секунд они приобрели мутно-голубой оттенок, знакомый каждому, кто видел глаза начавших уже разлагаться покойников. Пятнышко на узком лице одновременно с тем разрослось, превратившись в огромную гнилую рану. Нос провалился внутрь черепа, обернулся вязкой жижей. Губы превратились в чёрно-коричневую бахрому, едва прикрывавшую зубы.

– Тебе ведь нравится? – выдохнула она.

Я закашлялся от вони. Из глаз потекли слёзы.

– Тебе нравится…

Руки девчонки обвили мою шею. Тронутые тлением губы шевельнулись, приближаясь к моим…

*

Я проснулся мокрым от пота, комкая в руках одеяло. Острая боль разрывала голову, словно в каждое ухо вбили по раскалённому гвоздю. Сердце тяжело стучало под горлом, мешая дышать. Я со стоном скатился с кровати на пол и полежал так некоторое время, чувствуя, как по телу распространяется прохлада от потёртого ламината. Моя левая щека была приплюснута к нему, и изо рта вытекла тоненькая струйка слюны, которую я попытался стереть, но только размазал по лицу.

Снизу долетали вопли и ругань: соседи снова не поделили что-то среди ночи. Но в этот раз я был им скорее благодарен, чем зол на вечный шум. Своими криками они вырвали меня из ночного кошмара за миг до кульминации. А видеть и тем более ощущать, чем должно было закончиться это путешествие с мир снов… Меня передёрнуло, колени непроизвольно стукнули по полу. Соседи, приняв стук на свой счёт, чуть примолкли. Ну и славно.

Дождавшись, когда сердце успокоится, я поднялся на ноги. Комната казалась чужой и незнакомой. Как в детстве, когда мы с мамой ездили к одной из её немногочисленных подруг с ночёвкой. Только вот мне было уже не пять лет, и находился я в родной двушке, а не где-нибудь в чужом районе, чужой квартире и чужой кровати.

С силой растерев лицо ладонями, отгоняя остатки сна, я отправился в душ. Мыться пришлось с открытой настежь дверью. В ванную тянуло сквозняком, но лучше уж так, чем постоянно на грани панической атаки от щелчков и шорохов, постоянно долетавших до меня из пустой квартиры.

Ледяная вода принесла облегчение. Головная боль утихла, сердце забилось ровно, хотя и тяжело, как всегда бывает у страдающих недосыпанием. Дурноту, преследовавшую меня из-за превышенной дозы снотворного, почти удалось побороть. Крепко растеревшись полосатым махровым полотенцем, я пошёл на кухню и поставил чайник кипятить воду.

За окнами чернела непроглядная зимняя ночь, кое-где подсвеченная нездоровым желтушным светом фонарей. Кто-то торопливо шагал по тротуару, сгорбившись и засунув руки глубоко в карманы. По пустой Варшавке шоссе с грохотом неслись фуры. Мир за промёрзшим стеклом был настолько нормальным, привычным, будничным, что я даже засомневался в его реальности. Как космонавт, вернувшийся из долгой экспедиции, вынужден заново привыкать к земной гравитации, так и я, выныривая из омута ночных кошмаров, должен был всякий раз заново привыкать к настоящему.

Чайник громко щёлкнул, выключаясь. Бурлящая вода успокоилась. Усевшись за стол с чашкой чая, я уставился слезящимися глазами в схваченную с книжной полки наугад книгу. Строки наползали друг на друга, буквы путались и менялись местами, предложения казались пустыми и лишёнными всякого смысла. Я понял, что мой план дождаться утра, сидя за столом и вникая в сюжет неторопливого скандинавского детектива, провалился, и со вздохом отбросил томик на стол. В воздух взлетело, кружась, что-то белое, и я инстинктивно прижал это к столешнице. Записка от патологоанатома.

В моём восприятии клочок бумаги почему-то принадлежал к потустороннему миру, тому же, из которого происходили мучавшие меня видения. Возможно, потому он и казался единственным реальным предметом в квартире. Я повертел его в руках. Буквы и цифры слегка оплыли от влаги в промокшем от снега кармане пальто, но ещё вполне читались. Не вполне осознавая, что делаю, я взял в руки стоявший на зарядке телефон, отсоединил от него провод и набрал номер.

Из динамика полилась дурацкая бодрая мелодия. Незамысловатые аккорды повторялись и повторялись, музыка смолкала и начиналась вновь… В другой ситуации я бы повесил трубку, но усталость и дереализация давили на мозг, а мелодия гипнотизировала, как зов вампира. Проваливаясь всё глубже в состояние сонного отупения, я слушал и слушал повторяющиеся раз за разом ноты…

– Алло! – наконец, гаркнул кто-то на том конце провода.

Я, уже успевший забыть кому и зачем звоню, растерялся и спросил:

– Да, алло?

Мужчина помолчал, потом ответил желчно:

– Таки да, вы не поверите, но «алло». Что вам надо?

Я сообразил, что имя сомнолога совершенно вылетело из моей головы и принялся шарить по столу руками, но и записка, как на зло, испарилась. А старый доктор тем временем медленно выходил из себя:

– Если вы мне звоните, чтобы помолчать и посопеть, то это можно было сделать и не в три часа ночи!

– Да, я по поводу кошмаров! Ночных кошмаров!

И тогда он принялся вопить что-то вовсе непонятное:

– «Психология для всех»?! А, нет! «Поппсих», это они способны на такие гнусные поступки! Или вы кто-то ещё более «жёлтый»?! Совсем с ума посходили?!

И тогда я, цепляясь за имя спасшего меня водителя, как за последнюю ниточку, выкрикнул:

– Я от Сашки-патанатома!

Бумажка волшебным образом очутилась прямо у меня под ладонью, и я добавил для пущей убедительности:

– Ефим Маркович, мне Са… Александр дал ваш номер! Патологоанатом!

Доктор замолчал на несколько секунд, потом хмыкнул:

– Ох, я-то думал, что вы из журналов… Любят они, знаете…– он осёкся, видимо, поняв, что говорит не то, что нужно. – Так вы Сашин друг, мой дорогой полуночник?

Я прикинул, стоит ли врать, но решил этого не делать.

– Нет, мы с ним случайно встретились. Он меня подвозил из больницы, я к маме приходил, и…

– То есть, вы не его друг, да?

– Нет…

Мы оба помолчали, каждый думая о своём. Я размышлял, стоило ли вообще звонить этому старику, тем более так неосмотрительно делать это среди ночи. За кого он меня принял? Тем более, когда узнал, что я не так уж близко знаком с Александром. И Ефим Маркович, словно отвечая на мой вопрос, проговорил:

– И он ни с того ни с сего дал вам мой номер?

– Он… Сперва он принял меня за наркомана. Потом я рассказал ему, что меня мучают кошмары. И уже тогда он дал мне номер.

– И сказал позвонить мне в начале четвёртого ночи? Молодой человек, вы…

И я перебил старика, поняв, что терять мне по сути уже нечего, ведь решение он принял:

– Меня уже два месяца мучают кошмары, а последние недели я уже почти что и не сплю… Минут сорок назад я проснулся снова, мне опять снилась она и… Простите. Просто записка попалась на глаза, и я решил позвонить, хотя и не собирался поначалу. Извините ещё раз, я вас больше не буду беспокоить. Доброй ночи, Ефим Маркович.

Я повесил трубку прежде, чем он успел ответить. Это тоже было невежливо, но я мало беспокоился о впечатлении, которое произвёл. Всё равно ведь созванивался с ним в первый и последний раз в жизни.

Записка отправилась в урну, и я отхлебнул слишком крепкого остывшего чаю.

*

Раньше я провёл бы субботнее утро, допоздна валяясь в кровати. Слушал бы, как гремит на кухне посуда и бубнит телевизор, нашедший своё место на холодильнике. Но эти времена давно остались в прошлом. Мама лежала в больнице, и я не хотел заниматься самообманом, убеждая себя, что скоро она вернётся. Да я и сам возвратился в родную квартиру только потому, что больше не хватало денег на съёмное жильё – зарплата, последний раз повышавшаяся пару лет назад, едва покрывала оплату счетов да покупку самых необходимых продуктов и лекарств. Родственников и друзей, способных по-настоящему помочь, не обнаружилось, мамины коллеги ограничились редкими визитами в палату. Так что мне пришлось разбираться со всем самостоятельно.

С такими мыслями я и встретил позднюю зимнюю зарю. А остаток ночи провёл, шатаясь вперёд и назад по пустой квартире. Слушал, как продолжают собачиться соседи. Под утро запал у них прошёл, ссора превратилась в вялый обмен оскорблениями, а затем и в примирительный секс, такой же, впрочем, вялый.

Оставаться в квартире становилось невыносимо. Я задыхался в спёртом воздухе, носоглотку саднило от вездесущей пыли. Но стоило открыть окно, как потоки ледяного ветра набрасывались на меня, заставляя саднящие от усталости мышцы непроизвольно подёргиваться. Намучавшись, я захлопывал форточки и всё начиналось по новой.

Чернильный заоконный мрак, разбавленный чахлым сиянием, тем временем постепенно светлел, хотя солнце ещё не показывалось над изломанной крышами домов линией горизонта. Поняв, что, если не выйду на улицу, я либо сойду с ума, либо всё же улягусь спать, что было для меня практически одним и тем же, я выкинул белый флаг и пошёл одеваться.

Мне всегда казалось, что самые холодные часы зимой – предрассветные. Воздух ещё не успевает прогреться после долгой ночи, и стоит такой мороз, что ноги коченеют даже в тёплых кожаных ботинках на меху. Что уж говорить о слабо утеплённых кроссовках, в которых я вынужден был коротать зиму… Занятый грустными размышлениями, я вышел из подъезда. Морозный воздух, крепко укусивший меня за нос и щёки, прогнал оцепенение, навеянное бессонной ночью. Небо, последние несколько дней затянутое тяжёлыми тучами, наконец, прояснилось, и походило на тёмно-синий тяжёлый полог, туго, без единой складки, натянутый над миром. Сугробы, готовые встретить первые лучи поднимающегося светила, казались голубоватыми сказочными холмами.

Всё это навевало такой необоснованный оптимизм, что я, просто чтобы ощутить, что всё ещё являюсь частью человечества, заскочил в круглосуточный магазин и купил пачку сигарет, хотя уже давным-давно бросил курить. Усталый азиат за прилавком, без улыбки смотрящий старые выпуски КВН, мазнул по моему лицу подозрительным взглядом. Тоже принял за наркомана, наверное.

Бесцельно покружив по лабиринте серых стен, облепленных снегом, я свернул в знакомый с детства сквер. Деревья стояли промёрзшие насквозь, заснувшие до весны. Скамейки укрывали ровные белые шапки. Кое-где виднелись следы, оставленные на выпавшем за ночь. Я распечатал сигареты и засунул целофанку в маленький сугроб, несколько месяцев назад бывший урной. Набитый табаком бумажный цилиндрик ощущался между пальцев непривычно, и только тут я осознал, что забыл купить зажигалку.

Возвращаться за ней было лень, да и немного стыдно, так что я просто засунул сигарету обратно в пачку и встал возле одной из лавочек. Бодрость быстро, словно кто-то дёрнул у меня в голове рычаг, сменилась глухой тоской и чувством беспомощности. Деревья перестали казаться спящими и превратились в окутанные искрящимися саванами трупы. Крепко зажмурившись, я потряс головой, стараясь отогнать неприятные ассоциации, но это не помогло. Мрачные образы продолжали захлёстывать подсознание, вселяя страх и панику. Сжавшись в комок и засунув руки глубоко в карманы, я зашагал по тропинке к дому, перечёркивая цепочки следов, на которые недавно любовался, новой цепочкой.

Старуха с маленькой собачкой на поводке выскочила прямо передо мной словно из-под земли, и я с криком отскочил в сторону. Сердце подпрыгнуло в груди. Собачка залилась испуганным лаем. Бабка закатила глаза, мелко перекрестилась, сплюнула на снег и направилась дальше по тропе между сугробами. Её питомец ещё долго рычал, оглядываясь на меня, пока они оба не скрылись из виду за очередной горой снега.

Я подождал, пока сердце не успокоится, и направился дальше. Настроение было безнадёжно испорчено.

*

Раздевшись, я вернулся в привычный и уютный кокон комнаты. Развалился на диване, согрелся, пощёлкал пультом телевизора, бездумно переключая каналы. Бессмысленная жвачка, льющаяся с голубого экрана, заполнила мозг, и мне стало почти хорошо. Просидев в отупении с четверть часа, отправился на кухню и нашёл в одном из ящиков спички. Попытался покурить, но от горького дыма запершило в горле и быстро закружилась голова, так что я затушил сигарету в раковине и выбросил в мусорное ведро.