Текст книги "Дворец памяти (СИ)"
Автор книги: UstimoJan
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
– Память любого, и самого обыкновенного на первый взгляд, человека порой бывает даже загадочнее, чем твоя эмпатия, – и мне до сих пор нравится, что он называет мою особенность эмпатией. Другие либо совсем не понимают суть моего восприятия, либо предпочитают называть это по другому, та же Алана считает это слово отдающим чем-то мистическим и не употребляет его. Наверное, Ганнибалу точно так же нравилось, когда я говорил про «работы», а не «убийства» Потрошителя. – Но принцип действия у них схож. Ассоциативность, в ней всё дело. – Я в деталях представил, как он перекидывает ногу на ногу и складывает руки в замок, сидя напротив меня в кожаном кресле, хотя мысленная иллюзия и не требовала таких подробностей, – Что стало спусковым крючком для твоих воспоминаний о матери?
Я всегда любил собак больше, чем кошек, да даже больше, чем кого бы то ни было из животных, а некоторое время и из людей, но эта любовь пошатнулась однажды, когда родители привезли меня в зоопарк. Это было не так уж весело, как предполагалось, а начавшееся расположение к эмоциям других людей мешало мне сосредоточиться посреди толпы. Но когда я увидел его, всё изменилось.
Это был огромный, как мне тогда казалось, и донельзя величественный тигр. Я застыл на месте и затормозил маму, держащую меня за руку. Где-то с дюжину людей толпилось у клетки, туда было не подойти, но мне хватило и взгляда издалека. Тигр был таким спокойным и умиротворённым и, почему-то, казался мне более близким, чем верещащие дети у клетки и не на много более тихие взрослые.
– Почему ты грустишь? – спросила меня мама, когда мы уже удалялись от загонов с хищниками.
– Потому что это нечестно. Тот тигр такой красивый, грациозный, сильный… А его держат в клетке… – Мама удивлённо приподняла брови. – Когда я смотрел на него, мне казалось, что я тоже взаперти, а посетители потешаются надо мной.
– Если бы тигра не держали в клетке, он бы всех здесь загрыз, – усмехнулся папа, за что получил грозный мамин взгляд в ответ.
Ассоциация безвкуснее и прямее некуда.
Моя правая рука, вместо того, чтобы помнить прикосновение матери, снова фантомно тянется к бедру, вспоминая рельеф пистолетной рукоятки, и злость постепенно поднимается во мне.
– Это ты, – говорю я сквозь зубы, – Спусковой крючок.
Я сминаю собственную иллюзию в руке и срываю её, снова оказываясь в безликой и серой тюремной комнате. Мне нельзя убегать от реальности и чувствовать себя столь умиротворённо, разговаривая с таким, как Ганнибал Лектер. Я подхожу ближе к прикованному мужчине и смотрю уже без страха, вглядываюсь в глаза, но ищу там не что-то знакомое, а, наоборот, пытаюсь отыскать в них жестокого психопата и манипулятора.
– Почему ты злишься? – спросил меня Ганнибал, когда я подошёл ближе к нему.
– Я только сейчас заметил, что ты умудрился испортить не только последние месяцы моей жизни, но и даже мои куда ранние воспоминания! – Я в ужасе воспроизводил последний день, или два, или сколько там вообще прошло… Все эти разрозненные игры памяти и ассоциации, теперь они навсегда осядут в моей голове связанные с ним, даже если изначально многие вещи никак его не касались, – Юность, детство, всё остальное, любая мелочь, наподобие подписи на бланках, и даже самые ценные воспоминания о семье… Ты запятнал их своим присутствием.
Я подошёл к Ганнибалу, практически вертикально прикованному и находящемуся своими глазами почти на одном уровне с моими. Я опёрся ладонями о стену позади него и придвинулся почти вплотную. Где же, где же они, где изменения? Помимо вроде как появившихся нескольких новых серебряных нитей седины в волосах, кажется, совершенно ничего не изменилось. Почему он всё такой же? Почему в его глазах всё то же спокойствие и вместе с тем насыщенная жизненная сила?
Почему Я ощущаю себя пойманным и находящимся взаперти?
– Ты словно паразит в моей голове, – произнёс я почти прямиком в его выразительные губы. Даже запах его всё тот же, с тонким ароматом специй, такой знакомый, будто бы я всю жизнь вдыхал только его.
Предельно близкое расстояние для палача и приговорённого.
Он не улыбается, но я вижу сквозящую извечную улыбку человека, знающего всё наперёд, в исследующем моё лицо взгляде карих глаз.
– Дворец памяти порой состоит из весьма запутанных и тайных коридоров, переплетая заведомо не связанные воспоминания, – проговорил Ганнибал почти что шёпотом – так близко мы были друг к другу. И столь близкий его голос оказал на меня вдруг какое-то совершенно неожидаемое воздействие, заставляя чуть ли не дрожать в коленях. В этот момент я не задумывался о причинах подобных ощущений, бросающих меня в озноб, оставив всякий анализ на потом. Если это потом вообще когда-либо будет.
– Дворец памяти… – я почти прорычал это ему в лицо, – Мне уже надоела эта метафора. Мне не нужен этот дворец, как и все комнаты, связанные с тобой, – взгляд его неморгающих глаз, наконец, сделал остановку в моих, разъярённых. – И я уничтожу их сегодня вместе с тобой. Паразитов вырывают с корнем, раз и навсегда.
Я снова ощущаю ужасное сжимающее чувство в груди, и собственные слова жгут мне горло, но списать это на эмпатию или какое-то помутнение рассудка слишком привлекательная идея. Ганнибал слегка наклоняет голову в сторону, как делает всегда, словно взвешивая мои слова.
– Уж не от злости ли ты так дрожишь и вкладываешь своё дыхание в моё? – меня удивляет его выбор слов, и я совсем немного отклоняюсь назад, – Ни один садовник не склоняется над сорняком с таким же желанием во взгляде и не хочет прикоснуться к паразиту в поцелуе.
– Что ты говоришь… – меня вдруг обдаёт жаром, как в школьные годы, когда я всё ещё умел краснеть. Я хочу отойти от скованного в движениях и всё такого же свободного в словах мужчины, но не в силах этого сделать.
– Кажется, это принять тебе труднее, чем мои «злодеяния», – улыбается Ганнибал, видя мою растерянность, и снова говорит одну из своих замудрых фразочек, – Мы вожделеем то, что видим постоянно, Уилл…
– Ты о себе говоришь, – хмурюсь я и начинаю чаще дышать в попытках успокоиться, – Это у тебя извращённый взгляд на… отношения между людьми и выражение чувств. Я просто снова поддался твоим эмоциям и…
– О, Уилл, не разочаровывай меня в мои последние минуты, – вздохнул доктор Лектер, хотя было не похоже, что он действительно считает свою жизнь подходящей к концу. – Не думал, что ты можешь списать всё на эмпатию, это трусость, тебе так не кажется?
– Я никогда не… – я осознал, что оправдываюсь перед убийцей, приговорённым к смерти, и это слегка отрезвило меня, – Чёрт возьми, я лучше знаю, где мои чувства, а где чужие. И это… не может принадлежать мне.
– Ты должен посмотреть внимательнее.
– Я и так всё вижу, – раздражённо бросаю я.
– Нет, ты смотришь, но не видишь! – Ганнибал вдруг повышает голос, единственный раз на моей памяти, но тут же возвращается к внешне спокойному тону. – Если ты не увидишь, что это твои и только твои мысли, то всё, что я делал будет напрасным.
Я хочу зажмуриться, чтобы весь этот разговор, все его поверхностные и глубинные смыслы и разозлённый Ганнибал исчезли, но этого не требуется.
– Ваше время истекло, – раздались и эхом отразились после грохота открываемой двери слова адвоката. Я не отодвинулся от Ганнибала, как сделал бы в любое другое время, потому что было уже абсолютно всё равно, как и на то, что эхо напомнило мне, что нас могли слышать и в той комнате.
– Чтобы ты ни сделал, это в любом случае будет напрасным, – говорю я ему напоследок и ухожу.
И это очередная ложь.
Всё-таки, наверное, здесь он прав, и мне действительно до сих пор трудно принять то, что я уже давно знаю.
– Истина – это тонкая грань между отрицанием ужасного и полным его признанием.
Слышать фразы Ганнибала даже после встречи с ним, после которой, как предполагалось, я перестану их слышать, действительно больно.
Паразитов нужно уничтожать – это логично. Психопатов, убивающих стольких людей только для утоления собственного извращенного аппетита, нужно уничтожать – это тоже логично.
Тогда почему же я не чувствую удовлетворения?
Сколько раз я представлял, как ловлю и поджариваю на электрическом стуле Потрошителя за все те ужасы, что он творил, и за всё то удовольствие, что я чувствовал, вставая на его место во время расследований. Сколько раз я представлял, как собственными руками сворачиваю шею Ганнибалу за все те манипуляции, которым он подверг нас, и за ту ложь, которая, неожиданно, но причинила мне боль, ощутить которую я не представлял возможным в своей жизни.
Вереница мыслей тормозила мгновения, и за это время я всего лишь вышел из комнаты. Я снова ощущал, что все вокруг подставное, ненастоящее. Все эти люди, весь это мир, что я буду в нём делать? Выслушаю очередные поздравления, дам несколько интервью, вернусь домой к собакам. Буду работать и на выходных выезжать на рыбалку.
Почему моя жизнь звучит сейчас столь бессмысленно?..
В комнате началось шевеление, люди обтекали застывшего меня, работники тюрьмы зашли в комнату и стали проверять надёжность креплений Ганнибала, чтобы вывести его в ближайшие секунды. Я повернул голову, словно был куклой, а не живым человеком, и посмотрел на всё ещё стоявшего здесь адвоката.
– Почему Вы не ушли? – спросил я его, имея в виду не только этот момент, но и его работу с Ганнибалом в целом. И он это понял.
– Доктор Лектер помог мне когда-то, – постепенно нас оттеснили в сторону зашумевшие люди, – Правда, только теперь я понял, что именно он сделал для того, чтобы мой неприятель исчез, – я надел снятые раннее очки назад, иронично подняв брови. Представляю, как именно мог помочь Ганнибал.
– Не хочу показаться грубым, но с чего бы ему помогать Вам?
– Просто сработал принцип враг моего врага мой друг, ничего необычного, – отмахнулся юрист. Интересно, для него нормально говорить о предполагаемом убийстве какого-то человека с работником ФБР? Или тут подключается не менее известный принцип друг моего друга?..
– Ну, скорее, здесь сработало его вечное «интересно, что произойдёт».
– Вы не правы, Доктор Лектер всегда помогает людям, в которых видит потенциал.
– И в чём же эта… помощь? – спросил я недоверчивым голосом, хмурясь от странных слов мужчины.
– В изменении.
– Возможно, он просто наблюдает за твоими изменениями? – вспоминается мне наш старый разговор о Потрошителе.
Я хмурюсь ещё больше, но ничего не успеваю уточнить – нас уже просят пройти к месту действия. Проходя в другое помещение, я отказываюсь рядом с Кроуфордом, и он смотрит на меня так, будто бы ожидает чего-то нехорошего с моей стороны. С каждым шагом в небольшом столпотворении осознание происходящего настигает меня всё больше. Почему-то до этого момента я не до конца понимал, что сейчас вот, через каких-то несколько минут, Ганнибала Лектера не станет.
Минуту назад мы говорили, и, неужели, это был наш последний разговор?
Столько лет я жил, не разделяя дней. Работа на ФБР постепенно добивала меня, и эта ментальная агония была единственным, что выводило меня из тумана будней. Увлечения, которым уделялось время больше по привычке, чем от желания, десяток собак из отчаянной нужды заботиться хоть о ком-то, расследования убийств из настолько же отчаянного желания делать хоть что-то нужное людям, и всё равно это всё слишком бессмысленно и совершенно не приносит радость жизни.
– Ощущение собственного несчастья рано или поздно становиться цикличным, с этим я согласен, – говорю я на одном из наших сеансов где-то давно, в непостановочной жизни, – Но с этим популярным лозунгом «Измени себя и беды уйдут» я не могу согласиться.
– Но мысль в нём верная, только подача её неправильна, – не соглашаешься со мной ты, – Далеко не всегда человек может измениться в нужном для достижения этого «счастья» направлении, и ещё реже он может сделать это сам. Для любого изменения требуется катализатор.
– Твои слова меня не переубеждают, – скептически отзываюсь я, но ты ещё не закончил.
– Ты рассматриваешь изменения не под тем углом, – ты, как всегда, не показываешь этого, но я чувствую, что эта тема действительно интересна тебе, – С самого рождения и до определённого момента любой человек живёт, не осознавая своей сущности или только догадываясь о её природе. Самое ужасное случается, если люди так и не понимают своего смысла и уходят из этого мира без него, но если происходит что-то, вызывающее эти самые изменения… – я только сейчас замечаю, что наклонился на кресле вперёд и внимательно слушаю, – Такие изменения не сделают тебя кем-то другим, как ты, возможно, думаешь, они приведут тебя к самому себе.
– Изменения, возвращающие меня к себе? – хмыкаю я.
– Приводящие, – поправляешь ты меня, и, наверное, это и правда важно, – Если бы люди были застывшими во времени, мы бы никогда не смогли познать самих себя и других. В познании других тебе нет равных, но эмпатия может помешать тебе узнать собственную суть.
– И что же тогда может привести к этим самым изменениям? – ты задумываешься так, будто бы подбираешь, как правильнее подать мне свою мысль.
– Встречи с важными для нас людьми всегда приводят к изменениям. Многие люди изменяют других сами того не зная, а некоторые помогают другим раскрыть свой потенциал намеренно.
– Уж не назначаешь ли ты себя на роль такого «помощника»? – спрашиваю я, неожидавший таких рассуждений из уст, казалось бы, отстранённого от других людей человека.
– Работа психотерапевта всегда включает такую составляющую, – после секундной заминки выдаёшь ты увиливающий ответ.
– Хорошо, – и я принимаю его, потому что к тебе невозможно придраться, – Только вот со мной вряд ли сработает. Мне не нужно «искать свою суть», и изменить меня ты вряд ли сможешь.
Ты улыбаешься.
Мы проходим в последнюю комнату нашего пути, где за стеклом виднеется помещение с орудием казни в виде электрического стула. Начинается инструктаж для свидетелей, но я не слышу его, смотрю только за стекло, где Ганнибала завозят в комнату и с величайшей осторожностью освобождают от ремней и цеплений. Что он может? В комнате три тюремщика, за комнатой их ещё больше. Но я понимаю их, почему-то он с легкостью вызывает такое ощущение, что останется опасным даже полностью обездвиженным.
Его лицо по прежнему такое спокойное, будто бы он вышел на вечернюю прогулку в сквер.
Меня так трясёт, что кажется, я не помогаю, а, наоборот, ухудшаю дело, кровь бежит сквозь пальцы, а перепуганная девочка на полу с рассечённой шеей не сводит с меня огромных глаз. Я ещё не знал, что ты чёртов бывший хирург, поэтому, когда уверенные движения твёрдых рук отнимают мои дрожащие ладони от её шеи, я смотрю на тебя, как на другого человека, не ожидая от тебя такого хладнокровия. Твоё лицо настолько спокойное, будто бы ты каждый день останавливаешь кровотечение жертвам психопатов, и я очень долго, даже когда мы вышли на улицу, а ты заходил в карету скорой помощи, смотрел только на твоё невозмутимое лицо и пытался взять себе хоть капельку стабильности от тебя.
Как бы нечаянно не не найти в твоём лице спасательный круг посреди нестабильного мира.
Твоё спокойствие не убыло даже после покушения Тобиаса Баджа.
Я давно не ощущал переживаний за другого человека, и это было неожиданно и странно. Но как только я узнал, где именно отыскали Баджа, я тут же сорвался с места. Перепрыгивая через ступеньки и распахивая дверь, чуть не сшибая кого-то, я вбежал в твой дом. Остановился, чтобы немного успокоиться, и только потом зашёл в приёмную.
Ты сидел за своим столом, я сразу заметил это и направился к тебе. Впервые вижу тебя хоть сколько-то растрёпанным, на твоём лице виднеется кровь и несколько взволнованное выражение во взгляде. Но, как только ты видишь меня, эта взволнованность странным образом исчезает. Как будто бы весь этот погром и два трупа твоё спокойствие вообще не трогали, в отличие от моего состояния.
Кажется, у нас в голове одна и та же мысль на двоих: живой.
Ты преспокойно подходишь ко мне в академии ФБР, а от шока и даже какого-то возмущения я не сразу замечаю Алану, идущую рядом с тобой.
– Здравствуй, Уилл, – говоришь ты, и только из-за присутствия Аланы я сдерживаю себя и просто киваю в ответ, смотря куда угодно, только не в твою сторону.
– Ганнибал сказал, что ты вдруг перестал ходить на ваши сеансы, – да, я не смотрю на тебя, но вот твой взгляд ощущаю каждой клеточкой тела, чёрт бы побрал эту чувствительность и эмпатию… – У тебя что-то случилось? – до меня даже не сразу дошло, что Алана говорит со мной.
– Случилось? – мне пришлось повторить её вопрос в своей голове, чтобы понять его. Использовать Алану, как повод попасть в академию и «проходя мимо» поговорить со мной… Ты как всегда находишь выход. – Нет, ничего у меня не случилось, Алана, – помимо того, что мой мир перевернулся с ног на голову, – Я сейчас усердно занимаюсь делом… – я не смог удержаться от мимолётного взгляда на твоё спокойное и миролюбивое лицо, – …Потрошителя в свободное время.
Я даже смог добиться разрешения на постоянное ношение оружия, хоть это и потребовало много сил. И вот, сегодня, когда я тебя заметил и с каждым шагом твоего приближения, вес табельного пистолета на бедре ощущался всё чётче.
– Хочешь сказать, – недоверчиво понизив голос, начала Алана, – У тебя есть рабочая версия о его личности?
Сдержаться и не закричать: «Да вот же он, посмотри!» на весь коридор потребовало даже больше сил, чем на получение оружия.
– Как видишь, Алана, Уилл полностью игнорирует мои советы насчёт его загруженности работой, – устало вздыхаешь ты, а я мысленно кидаюсь на тебя, валю на пол и начинаю выбивать кулаками свою ярость на твоём лице, пытаясь сорвать самоуверенную маску.
Почему ты вообще продолжаешь эти только тебе ясные игры, когда я знаю правду? Чего ты хочешь добиться?
Лишь на мгновение я решаюсь вглядеться в твои эмоции, потому что после того раза я опасаюсь снова раствориться в них. И я вижу только то, что ты доволен. Самим собой? Своими издевательствами надо мной? Или – и от этой мысли мне не по себе – нашей недолгой встрече здесь?
Я мысленно сворачиваю тебе шею, вымещая всю возможную злость и непонимание, только в последний момент вместо твоего лица вижу вендиго.
Ганнибал не видит свидетелей за стеклом, но, верно, предполагает, что я смотрю на него. Кажется, что мне уже не нужно использовать эмпатию, чтобы понимать, что он думает.
– …а так же свидетели и журналисты в течение всей процедуры обязаны хранить молчание. Палач, назначенный судом, – я закрываю глаза и глубоко вдыхаю воздух, – Должен стоять у рубильника, и только после окончательной проверки электриком и отданного приказа подать ток, он опускает его.
– Любой выбор порождает возможность сожаления. Жизнь без сожаления – это не жизнь. Сожалеешь не о том, чего не сделал, а о том, что мог бы сделать.
– С чего. Ты взял. Что я. О чём-то. Жалею. – твёрдо выделяя слова, ответил я мысленно, но тут же открыл глаза, напоминая себе, что это не Ганнибал говорит со мной, а моё собственное подсознание, за последние дни медленно, но верно приобретающее его голос.
– Человек замечает то, что уже у него на уме. И если подсознание пытается что-то ему показать, это значит, что он уже принял истину, но до сих пор пытается отрицать её.
Да я уже слышал это!
Я поднял усталые глаза, чувствуя, что окончательно схожу с ума, и встретился прямо с его взглядом, а толпа свидетелей, охранники и полупроницаемое стекло между нами не были для этого преградой.
– И какого же ответа ты ждёшь?
Я понимал, что ты не просто так «случайно» встретил меня в коридоре академии, а намериваясь поговорить, поэтому, промямлив какое-то объяснение Алане, я попросил её оставить нас. Выходить за пределы академии с тобой я не хотел, в окружении преподавателей и будущих ФБР-овцев как-то спокойнее.
– Было бы прекрасно узнать, что происходит и что произойдёт, – ты молчишь, и я, наконец, перевожу взгляд от твоего тёмного пальто к твоим тёмным глазам. – Ты признаешь кто ты. Так или иначе.
Я представил тебя прикованным, и в моих руках была твоя жизнь. Как будто бы, если такое и произойдёт, я смогу стать хозяином положения…
– Я должен признать чудовищем себя, когда ты игнорируешь его в себе? – я не знаю, что на это ответить, и просто представляю, как верёвка на твоей шее затягивается. – Разгляди мою лучшую сторону.
– Не знал, что она у тебя есть, – саркастично говорю я и ухмыляюсь, слегка переигрывая.
– Никто не может досконально знать человека, не будучи разве что в него влюблённым, – я глубоко вздыхаю и пристально смотрю тебе в глаза, – Благодаря этой любви мы видим потенциал в своих любимых, благодаря этой любви позволяем своим любимым увидеть в себе этот потенциал. В выражении этой любви потенциал наших любимых и реализуется.
После этих слов между нами повисает тишина. Я нервно отворачиваю голову и замечаю идущих мимо студентов, бросающих на нас взгляды. Совершенно не знаю, что сказать тебе на это, поэтому разворачиваюсь и ухожу, предполагая, что ты не направишься за мной.
– Я обещаю, что ты ответишь, – звучит от меня напоследок, как защита от всего вышесказанного.
Выдуманная верёвка перетягивается до конца, но вместо тебя я снова вижу чёрное лицо из моих кошмаров.
Кто-то зачитывает приговор или это до сих пор правила, я не знаю. Столько раз я представлял этот момент, столько раз я убивал его собственными руками, наплевав на мнимое и показное отвращение к жестокости, так разве могу я о чём-то жалеть?
– Разве не этого ты хотел, Уилл? – спрашивает ироничный голос в моей голове, давая понять, что я в чём-то просчитался.
Все эти разговоры об изменениях, потенциале… Зачем же тогда давать мне этот выбор? Ганнибал дал мне его, и я выбрал тот путь, что привёл нас в эту комнату. Разве могу я жалеть об этом?..
– Мистер Грэм, – прошептал мне кто-то, и я вздрогнул, словно забыл, что здесь есть другие люди. По взгляду незнакомца в форме я понял, что оттягиваемый всеми силами полдень настал.
Время тянется и плавится, и каждая секунда проходит, как вся жизнь.
Я медленно поднимаюсь со стула.
Я резко поднимаюсь со стула, не в силах терпеть тебя больше.
– Не нужно меня анализировать! – раздражённый, я направляюсь вести лекцию, смешно, но как раз по психоанализу.
Я обхожу сидящих рядом людей.
Я обхожу спешащих с пары студентов и направляюсь к тебе, внезапно пришедшему на мою лекцию спустя месяц после нашего знакомства.
Я вижу взгляд, непрерывно направленный на меня, от Джека, сидящего среди остальных и так и не сказавшего мне ни слова сегодня.
Кроуфорд смотрит на меня непрерывно в течении почти минуты после того, как я предоставил ему полное доказательство твоей вины.
Я опускаю глаза вниз, на плиточный пол и собственные ватные ноги, потому что хотя бы с этим у меня не должно возникнуть ассоциативных воспоминаний. Но…
– Но как можно было надеть эти оксфорды коньячного цвета с такими джинсами? – поясняешь ты свою усмешку, а я почти что закатываю глаза к потолку, жалея, что вообще спросил.
Я пытаюсь абстрагироваться и не замечать больше никаких хоть как-то связанных с тобой деталей. И в голову снова лезут мысли о предполагаемом будущем. Как я выхожу из тюрьмы, и теперь любое место лишения свободы будет напоминать о тебе, как я разговариваю с Фредди Лаундс, которая ещё не раз будет колоть меня своими вопросами о тебе, как я еду по тем же улицам, по которым проезжал с тобой, как я приезжаю домой, где даже, банально, кухня будет напоминать о тебе и стол у окна, где мы сидели, как я потом буду работать с Джеком, арестовавшим тебя, ловить психопатов и представлять, что бы ты сказал о них, как бы ты помог мне понять их и собственные мысли…
Я сделал всего лишь пару шагов, но, наверное, в такие моменты мысли всегда бегут быстрее.
Я обещал, что Ганнибал ответит за свои деяния, и я обещал, что уничтожу сегодня вместе с ним все комнаты своего дворца памяти, связанные с Ганнибалом Лектером. Но сейчас мне вдруг стало ясно, как будто бы я знал это всегда, – если я хочу разрушить эти комнаты, мне придётся сносить всё вплоть до фундамента.
Я уже не могу вырвать Ганнибала из своей головы, из своей жизни, отделить его от себя.
– Оборудование готово к использованию, – отчитывается техник, и я, чётко по инструкции, кладу левую ладонь на рычаг в стене, ожидая приказа. Я смотрю на Ганнибала и понимаю, что сейчас он точно не превратится в вендиго, как случалось всегда в моих представлениях. Я раз за разом закрывал на это глаза, но сейчас приходится признать, что я не мог довести свои воображаемые убийства до конца, смотря в его глаза, и замещал их этим существом. Но сейчас и здесь реальность.
Я отворачиваюсь от Ганнибала и смотрю на собравшихся в комнате. И только сейчас кое-что понимаю, и понимание это так меня шокирует, что ладонь чуть ли не падает с рычага.
Юристы и корреспонденты, представители власти и закона, начальство и коллеги – всё это вдруг оказалось таким пустым.
О чём думала Беверли, сидя со мной в машине? Действительно ли нервничал тот агент, ожидая меня в вестибюле? Что тревожит Джека, как ощущает себя адвокат, что обо мне думают все эти люди – я не вижу. Так же, как и не могу сказать, что сейчас испытывает Ганнибал. В это растянувшееся мгновение я абсолютно точно понимаю, что эти чувства только мои. Никакой эмпатии, никаких чужих мыслей и точек зрения, только Я.
– Пропустить ток, – слышится приказ за километры отсюда.
И этот момент словно опять предоставляет мне выбор. Хотя, на самом деле, всё решилось задолго до этого, а в самом последнем своём этапе сегодня с утра, когда я вспомнил о чёрном предмете в выдвижке моего стола и чудом пронёс его сюда. Подсознание всегда понимает всё раньше, так?
И помогает принять нашу природу.
– Если бы тигра не держали в клетке, он бы всех здесь загрыз, – усмехается отец. И пока они с мамой обсуждают, стоит ли говорить такие вещи ребёнку, я незаметно растягиваю губы в улыбке, бросая взгляд на шумных и раздражающих людей вокруг.
Потому что мне кажется, случись это, было бы не так плохо.
– Опустите рычаг, – говорит мне служащий, косясь на мою левую руку, держащую рычаг.
На лице Ганнибала расплывается улыбка человека, знающего всё наперёд, а я опускаю руку…
И тянусь к ощущаемой тяжести у бедра.
*Ананке – греческое божество, воплощение неотвратимости, необходимости.
*Узор пейсли или же бута – миндалевидный узор с заострённым загнутым верхним концом. В просторечье «индийский огурец».
*Партитура – нотная запись многоголосного музыкального произведения, предназначенного для исполнения ансамблем, хором или оркестром, в которой все партии (голоса) одна над другой даны в определённом порядке.
*Точка сингулярности – в одном из пониманий начало отсчёта вселенной, когда время от нуля стремилось к бесконечности и в обратную сторону, по сути, не имея своего нынешнего значения.
*Оксфорды – разновидность мужских туфель.
