Текст книги "Дворец памяти (СИ)"
Автор книги: UstimoJan
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Я никогда не ощущал себя настолько сильно утонувшем в другом человеке, и у меня начинается паника. Я словно захлёбываюсь и словно сгораю одновременно, но отодвинуться дальше уже некуда, а ты вдруг к тому же плавно придвигаешься к краю своего кресла и наклоняешься ближе ко мне, опираясь локтями о свои ноги. Предельно близко для расположения на креслах.
– Надо же, Уилл, – твой взгляд останавливается только на моих глазах, но по ощущениям, он обволакивает меня полностью и это непередаваемо необычно, – А мне казалось, что ты можешь понять каждого человека.
И в этот момент я действительно и окончательно понимаю.
Я понимаю две вещи, но первая и самая важная – что Ганнибал Лектер и есть Чесапикский Потрошитель – почему-то полностью растворяется во второй – как сильно ты во мне заинтересован.
Сейчас, когда я полностью на твоей «волне», я начинаю видеть себя твоими глазами.
– Я не… – вместо осмысленного предложения у меня вырывается лишь судорожный вдох, а вжиматься в кресло больше некуда.
Заинтересован совсем не то слово, ты буквально вожделеешь. И понимание этого совершенно сносит меня с моего состояния равновесия. Открывшееся мне знание можно сравнить, наверное, с огромным ледником, который так долго стоял не колыхаясь, а от моего более сильного, чем обычно, касания вдруг мгновенно растаял и накрыл меня километровой волной.
Как я вообще мог не заметить чего-то подобного раньше?
– Нет, – я трясу головой, сам не понимая, к чему именно я это говорю.
Я вскакиваю, чуть ли не падая и не снося стеклянный столик рядом, ты с невероятной плавностью повторяешь за мной движения.
Как я раньше не видел этой хищной плавности и силы под всеми твоими щёгольскими костюмами?
– Уилл… – начинаешь ты, а я пячусь от тебя, встречая спиной деревянную лестницу на второй этаж библиотеки.
– Ты ничего мне не сделаешь, – шепчу я, начиная пока ещё незаметно трястись. Кажется, грядёт новый приступ и мне нужно убраться отсюда любым способом, пока я не потерял сознание. – Все знают, где я и кто меня видит последним по этим дням.
– О чём ты говоришь, Уилл, – ты произносишь это таким тоном, будто бы говоришь с душевно больным, и подходишь всё ближе. Предельно близко для двух враждебно настроенных мужчин. – Что, по твоему, я собираюсь сделать? – это ты произносишь, почти что обдавая моё лицо своим дыханием. Ты пахнешь каким-то необыкновенно тонким парфюмом, который я никогда не встречал прежде, и неизменным лёгким запахом специй. Я понимаю, что никогда не задумывался о таком раньше, но чем ближе ты подходишь, тем больше я тону в новых ощущениях и мыслях.
Я вижу себя твоими глазами. И это первый раз в моей жизни, когда я вижу себя таким изумительным. Все мои мысли, слова, поступки, любая мелочь вдруг приобрели совершенно другой смысл, для тебя они были настолько притягательными, насколько я даже не представлял себе возможность этого чувства. И даже моя внешность, я понял, что она казалась тебе…о господи, аппетитной?
– Вот почему именно такие органы, – шепчу я, потому что после этого подобранного эпитета на меня снисходит озарение, – Ты их съедаешь…
Теперь образ ужасного вендиго с чёрным телом и рогами, которого я рисовал для себя на роль Потрошителя, окончательно слился с тобой. Правая рука непроизвольно тянется к кобуре, которой, конечно же нет. А я настолько потерялся в чужих эмоциях, что не понимаю, хочешь ты меня убить или же…
От кульминации происходящего нас внезапно разделяет стук входной двери. Я проскакиваю мимо тебя и отхожу максимально далеко. Ты моментально напрягаешься, смотря на дверь, теряя всякую игривость, заметить которую я смог только сейчас, при её отсутствии, и это выглядит действительно чертовски опасно. Возможно, это немного суеверно, но в этот момент мне кажется, что ты сможешь хладнокровно перебить даже отряд быстрого реагирования количеством в двадцать человек.
– Надеюсь, вы уже закончили свой сеанс, – с такими словами Джек беспардонно входит в комнату, а я в этот момент впервые уверовал в судьбу или высшие силы, во что-то такое, что сейчас спасло меня. Не знаю, правда, от чего именно. Но, кажется, если бы это был не Джек, здесь точно бы началась эта самая резня из моего воображения. – До тебя не дозвониться! У нас срочный вызов, и, если ты сейчас же не поторопишься, я за себя не ручаюсь.
Ты ждёшь. Я ощущаю это затылком и вижу это, когда поворачиваюсь от Джека к тебе. Ты ждёшь, что же я предприму, и ты, это точно, готов к любому развитию событий, в отличие от меня. И это меня совершенно не устраивает.
«В следующий раз я тоже буду готов», – говорю я тебе одним лишь своим выражением лица. Ведь я понимаю, что сейчас любое моё обвинение при Джеке будет бессмысленным, в лучшем случае выставляя меня психом, а в худшем грозя опасностью всем находящимся в этой комнате.
Ты великолепно отыгрываешь свою роль, будто бы ничего не произошло, и провожаешь меня внимательным взглядом. А мне понадобится ещё не один день, чтобы полностью понять, что же тут произошло.
– Приехали, – оповещает Беверли, хотя последние минут пять я и так не сводил глаз с увеличивающегося по мере приближения тёмного здания.
Шествие сквозь череду заборов с проволочными сетками и проверка на КПП прошли, к счастью, без всяких ассоциативных воспоминаний. Правда, это закончилось с открытием двери, потому что вышло так, что какой-то мужчина выходил из здания и распахнул дверь прямо передо мной.
Ты всегда распахиваешь передо мной дверь в свою приёмную с таким лицом, будто бы весь день ждал именно нашего сеанса. По началу я думаю, что это просто твоя вежливость с пациентами, но несколько раз я прихожу к тебе по делу в другое время суток и вижу, хоть и малейшее, но вполне ощутимое для меня отличие между твоим обращением с ними и со мной.
Я никогда не был доволен, если меня хоть как-то выделяли из всех остальных, потому что обычно это означало предвзятое или даже негативное отношение. Но с тобой по-другому.
Хотя, с тобой вообще всё по-другому.
– Мистер Грэм? – ко мне подходит работник охранного контроля, – Что же Вы застыли, пройдите сюда. Нам нужно провести стандартные процедуры…
Я, наконец, отлипаю от места и на автопилоте иду за работником в форме. Мы перекидывается с Беверли взглядами – она не допущена до того же уровня, что я, и вместе с другими сегодняшними недопущенными посетителями уходит в другое помещение.
Мы почти входим в комнату для проверки, когда я начинаю таращиться на металлоискатель.
– Уилл Грэм! – вдруг раздаётся из комнаты неподалёку знакомый и раздражающий голос, который сразу вызывает новую волну ассоциаций.
– Кто бы мог подумать, что вы двое действительно теперь работаете вместе, – вездесущая Фредди Лаундс опять каким-то образом пронюхала, где проходит расследование.
В этот раз нам понадобилась твоя помощь, поэтому она встретила нас в аккурат вдвоём после выхода с места преступления.
– И как Вы всегда оказываетесь там, где не нужно? – удивляюсь я и как-то безотчётно отхожу от неё, а ты выходишь вперёд. Получается так, словно я прикрываюсь твоей спиной от надоедливой журналистки. Я помнил, чем кончались наши с ней разговоры ранее, и не хотел срываться на угрозы снова, особенно при тебе.
– Прячетесь за своим психотерапевтом? Умно, – Фредди сжимает в руках любимый фотоаппарат и семенит за твоими широкими шагами, мне, в принципе, тоже приходится идти быстрее обычного. – Кстати говоря, доктор Лектер, Вы не считаете, что Вашего пациента опасно допускать к такой работе? Знаете, на днях он сказал мне, что «не стоить злить человека, который весь день думает об убийствах».
– Если я кого и считаю опасным, то это Вас, – ответил ты, не глядя на Лаундс, пока я не успел сам огрызнуться в её сторону. Твой голос, кажется, почти не отличается от обычного, но всё же есть в нём какие-то такие скрытые нотки, услышав которые Фредди сразу поубавила свою наглость, – Ведь Вы постоянно мешаете следствию, а своими статьями только усложняете расследуемое дело. – Ты бросаешь на неё мрачный взгляд, говоря напоследок слова, весьма близкие к моим угрозам, но не вызывающие у девушки той же снисходительной улыбки, – И, кстати, я ведь ещё и с действительно опасными людьми работаю. Это помимо того, что я так же весь день думаю об убийствах. – Меня почти смешит то, как удивлена и возмущена Фредди, – Всего Вам хорошего, мисс Лаундс, и будьте осторожны.
Я смотрю на тебя и понимаю, что лучше с отправкой Лаундс куда подальше не справился бы никто.
– Два сапога пара… – бормочет отставшая от нас Фредди, нервно поправляя рыжие кудри и напоследок фотографируя нас со спины. Видимо, просто, чтобы было.
Твои брови до сих пор сердито нахмурены, а губы сжаты, но я понимаю, что последняя фраза девушки доставила тебе, неожиданно, но удовольствие.
– Что же испытывает агент, который вот-вот совершит расправу над бывшим другом-психопатом? – её вопросы как всегда выводят меня из себя.
К Лаундс присоединяется ещё один недопущенный наверх, но ожидающий здесь репортёр, нескольких я так же вижу на низком старте в комнате ожидания.
– Все вопросы уже после процедуры, – заявляет сопровождавший меня ранее сотрудник, огораживая собой от журналистов мою ценную для СМИ персону.
Мне не нравится слово «процедура», а так же то, как сильно отличается спина низкого человека в форме от его, осанистой, в длинном тёмном пальто. И тот факт, что второй пункт мне не нравится – не нравится мне ещё больше.
– Мистер Грэм, – вдруг раздаётся с другой стороны. Сегодня я просто нарасхват, – Нам уже нужно быть наверху.
Ко мне проходит какой-то агент из главного офиса, я уже встречал его, когда общался с агентом Пурнелл. Я, конечно же, не помню его имени, но вспоминать не приходится, потому что я всё равно ничего не успеваю сказать.
– По регламенту мы должны присутствовать там уже через семь минут, а после никто не сможет ни войти, ни выйти, – тараторит парень, указывая мне приглашающим жестом на лестницу, с которой он спустился.
– Он ещё не прошёл проверку, – замечает работник охраны, я нервно сглатываю.
– Неужели Вы думаете, что спецагент с таким уровнем доступа, обезвредивший не только Чесапикского психопата, – «потрошителя» – чуть не поправляю я, – Но и с десяток других, пронесёт с собой напильник?
Я понял, что этот парень один из тех, кто считает себя более достойным человеком, чем другие, только из-за своего высокого положения по службе. Так же он считает, что вправе наплевать на обязательную проверку опять-таки из-за своей должности. И он точно не представляет, какие запрещённые предметы, помимо «напильника», можно пронести таким образом.
Мы всё же проходим сквозь недовольства охранников к стойке регистрации посетителей, и я снова опускаюсь под воду.
Мы подходим к стойке регистрации посетителей в больнице, где лежит Эбигейл. В прошлый раз мы были здесь по отдельности, но сегодня ты предложил зайти к ней, как только мы закончили с работой.
Я уже некоторое время пытаюсь мысленно отрепетировать, как нужно разговаривать с девочкой, но попытки не приносят результата, и теперь я хочу, наоборот, отвлечься хоть на что-либо. Мало мне предстоящего разговора, так ещё и толпа в больнице совершенно не прельщает, не говоря уже о том, что и сами по себе больницы я терпеть не могу.
Поэтому я уделяю внимание всему подряд, избегая взгляда на людей, и наблюдаю за тем, как ты заполняешь выданный регистратором бланк. Твой почерк настолько безупречно ровный, а наклон и изгибы букв соблюдены так детально, словно ты прошёл курс каллиграфии, я невольно поднимаю брови в восхищении.
Наверное, ты остался доволен таким эффектом, точно я не знал, ведь я очень запоздало начал наблюдать за тобой со всей внимательностью.
Но что тогда, давно, что сейчас, мне абсолютно ясно – Ганнибал Лектер даже в самых мелочах до предела внимателен и аккуратен.
И потому мне до сих пор непонятно, как он вообще мог так просчитаться и оказаться, в конце концов, на электрическом стуле.
Я ставлю смазанные подписи в нужных местах, замечая боковым зрением, как агент-не-помню-его-имя стучит носком туфли по плитке в нервном ожидании. Но я, как ни странно, не могу сказать точно: действительно ли он так торопится или просто нагнетает обстановку.
Мы поднимаемся наверх и после череды тяжело запоминающихся поворотов, коридоров и проходов, наконец, доходим до нужного места.
Я глубоко вздыхаю перед тем, как зайти в комнату с людьми. Хотя, на самом деле, всё оказывается легче, чем представлялось. Наверное, я и впрямь уже исчерпал весь свой запас нервозности и теперь даже к толпами людей безразличен.
– А вот и наша звезда, – шутливо замечает Кейт Пурнелл, правда, оставаясь с всё той же кислой миной, привлекая ко мне внимание всех собравшихся.
– Ты просто звезда новостных лент, – шутливо замечаешь ты, когда мы обсуждаем недавно закрытое дело о серийнике, воздвигшем в свою честь столб из жертв. Просочившиеся с места преступления фотографии – просто самое то для жаждущих ужасов мирных обитателей штата.
– Да уж, – я сжимаю пальцами переносицу, как от головной боли, – И не благодаря ли стараниям одной рыжей, сующей во всё свой нос… – я не договариваю, потому что догадываюсь, что тебе вряд ли по душе ругательства.
– Как ты относишься к такой «славе»? – ты возвращаешь мои мысли к нашей беседе.
– Абсолютно никак, – тут же отвечаю я, отсекая в воздухе горизонтальную линию ладонью, – На мне и моём положении на работе это никаким образом не отразится, да и причина их внимания проста до банальности.
– Твоя неординарность?..
– Моя странность, – усмехаюсь я в ответ на твой вариант, – Гораздо интереснее читать про странного и скрытного спецагента с собственными сдвигами по фазе, чем про «скучного» начальника отдела ФБР. Народ поднимает предобморочную панику, стоит объявиться какому-нибудь психопату, но всё равно считает их поимку эдаким забавным приключением.
Ты внимательно и тихо слушаешь меня, а я понимаю, что начинаю раздражаться вопреки собственным словам об абсолютно никаком отношении. Поэтому я решаю закончить это какой-нибудь нейтральной фразой и перейти к другим темам.
– Наверное, если я вычислю самого Чесапикского Потрошителя, они возведут меня в ранг небожителя, – качаю головой я.
Ты улыбаешься.
Я пожалел, что уборная слишком далеко, потому что мне так много за эти пару минут пожали руку, что захотелось её хорошенько помыть. Всеобщий разговор между свидетелями, сотрудниками ФБР, работниками тюрьмы и прочими служащими закона не сильно отличался от обычных квартальных собраний в бюро. Только, разве что, никого не отчитывали. Я стоял в стороне, изредка реагировал на обращения, ни в каком конкретно разговоре не участвуя, и гадал, какая же именно роль мне уготована в этом фарсе.
Давний разговор о СМИ с Ганнибалом проскочил в воспоминаниях не просто так: всё, что я представлял в тот день, точно воплотилось в жизнь.
Газетчики, телевизионщики и прочие иже с ними места себе не находили, когда узнали первые новости о поимке Потрошителя. Не говоря уже о том, когда они узнали, кто именно им оказался. И тут уже начались игры между ФБР и ними: когда, кому, где и какую информацию выгоднее подать.
Джека, всю нашу команду, и, конечно же, меня в особенности, выставляли как золотую медаль напоказ. Наверное, из тех же соображений, мне и приходиться пребывать здесь. Кроуфорд, кстати, тоже присутствует, но он, в отличие от остальных здесь находящихся, точно знает по моему лицу, когда лучше даже не начинать разговоры со мной.
– Ну, конечно. Не думаю, что кто-либо вообще любит находиться на казнях, – слышу я обрывок разговора, – Но мы должны освещать подобные мероприятия, чтобы люди знали, что бывает с такими ужасными преступниками в нашей стране.
«Можно подумать, публичная расправа хоть когда-то в истории человечества останавливала преступления», – усмехаюсь я мысленно.
– Правосудие не только слепо. Оно безмозгло и бессердечно.
Я глубоко вздыхаю в попытке успокоиться, и рука тянется в автоматическом жесте защиты – поправить очки на лице.
Это всего лишь очередное воспоминание, но чем ближе мы к полудню, тем более они меня захватывают, перечёркивая реальный мир фразами доктора Лектера.
Он словно говорит со мной прямо сейчас, находясь в совершенно другом месте.
– Я даже не называла бы его человеком, – фыркает какая-то неизвестная женщина в деловом костюме, – Для чего вообще можно было придумывать такие извращённые способы убийств?
И тут она ошиблась. Как ни странно, но именно в убийствах я замечал его человеческую сторону.
– Это словно… подарок, – озвучиваю удивлённо я собственное понимание убийства девушки, насаженной на рога оленя.
И, увидев эту совершенно ужасную расправу, как над свиньёй для убоя, обосновываясь на вопиющих отличиях, я сразу начинаю лучше понимать Сорокопута. Может быть, оттого, что это убийство помогло мне в понимании, мне кажется, что это словно подарок?..
Как я узнаю позже, это первая жертва Потрошителя, которую я увидел своими глазами. А так же первая его жертва, действительно адресованная кому-то ещё кроме его собственного чувства прекрасного.
– Это словно насмешка… – бормочу я, рассматривая новую жертву, когда я уже давно вовлечен в процесс поиска Потрошителя.
– Над следствием? – уточняет Джек, координируя при этом действия Прайса и Беверли.
Только надо мной – понимаю я, но ничего не отвечаю Кроуфорду. Это уже не первый раз, когда мои ощущения подсовывают мне мысль о том, что в этом убийстве есть что-то, адресованное лично мне.
«Видишь?» – спрашивает Хоббс, но я мысленно заглушаю его. Даже если что-то и вижу, я не могу расшифровать суть.
Но постепенно образ чёрного вендиго, точнее, психо-портрет его обладателя, начинает дополняться. Это странно, ведь я очень и очень редко меняю своё мнение, обычно и на первый взгляд для меня всё ясно. С Потрошителем же у нас будто бы… происходит какая-то динамика. И это при том, что мы не знакомы лично. По крайней мере не так, чтобы мне было известно об этом.
– Это словно провокация, – говорю я уже тебе, – Хотя нет, провокация это слишком направленно… – ты молчишь и киваешь, предлагая мне продолжать мысль, – Скорее, словно ожидание.
– Тебе кажется, что Потрошитель ждёт от тебя чего-то? – уточняешь ты.
– Только я не могу понять, чего именно, – соглашаюсь я и беру очередной кусок великолепного ростбифа в рот. Почему-то именно когда я согласился на ужин с тобой, и мы приступили к мясу, мне захотелось обсудить Потрошителя.
– Эмпатия сильнее тебя, и иногда ты не справляешься, не понимаешь сути собственного видения, – ты элегантно берёшь бокал кроваво-красного вина длинными пальцами и отпиваешь, – Ведь ты ещё ранее чувствовал что-то подобное? – немного пораздумав, я киваю, – Значит, тогда ты страдаешь не по неведению, а из-за отсутствия привычки доверять собственному инстинкту.
– Допустим… – я откидываюсь назад на стуле, и ты бросаешь мимолетный взгляд на отложенную вилку. Как я уже успел отметить, ты всегда внимателен к гостям своего ужина, будто бы тебе доставляет отдельное удовольствие видеть, как едят приготовленные тобой блюда.
Наверное, бзики кулинаров.
– Допустим, что так, и мне это не кажется. Но ты действительно думаешь, что он может ждать чего-то именно от меня?
– Возможно, он не ждёт от тебя чего-то конкретного, а просто наблюдает за твоими изменениями? – хоть и звучит предположительное «возможно», но на самом деле ты не предполагаешь никаких других вариантов.
«Какими изменениями?» – хочу спросить я, но, кажется, настоящего пояснения этих слов мне не услышать.
Это словно издевательство…
Так я думаю, когда приезжаю на самое ужасное место преступления. А самое ужасное оно потому, что только на днях случился тот разговор, где я всё понял.
Впервые я приезжаю расследовать убийство не рук Потрошителя, а твоих рук.
– Итак… А мы точно уверены, что это сделал он? – неуверенно спрашивает Зеллер, пока следственная группа полным составом молча стоит и смотрит во все глаза на вывернутого человека, – Будто бы не похоже на нашего Чесапикского друга.
– Я, конечно, не эмпат, – Прайс бросает на секунду взгляд в мою сторону, – Но это похоже на чёртову валентинку.
– Уилл, – Джек обрывает все разговоры и предположения, давая мне слово.
– Да, – я закрываю глаза, чтобы больше не видеть этого кошмара, – Да, это он.
Но всё-таки, даже против моего желания, словно по проторённой дорожке к чёрной дыре, меня затягивает к этому убийству.
Я представляю себе Потрошителя, теперь это намного проще. Я представляю тебя.
Ты выбираешь жертву. Возможно, у тебя есть список или что-то подобное, потому что ни с одной из жертв ты не виделся в ближайшее время перед их смертью, я уже проверял. Ты выбираешь кого-то особого, фразеологизм «на десерт» будет тут как нельзя кстати и во всех смыслах. Я вижу твою охоту, и теперь я представляю это куда подробнее, выучив все твои мельчайшие черты и черты Потрошителя отдельно. Потрошитель делает всё быстро со скоростью властного и ставящего свои условия хищника; ты делаешь это со скоростью профессионального хирурга. Потрошитель следит до последнего за угасающей жизнью жертвы, упиваясь своим превосходством; ты ловишь каждый последний вдох, смерть нежна в твоих глазах, как скольжение в тёплую ванну, и ты наслаждаешься прекрасной картиной. Потрошитель ломает конечности, выгибает суставы и выворачивает внутренности, выставляя изъяны и вину жертв напоказ в своих помпезных сценах смерти; ты создаёшь детали руками художника, словно высекая по мягкому мрамору, и из этих деталей сплетаешь свои чувства, потому что ты не можешь противоречить своему вкусу и оставить мёртвых не преображёнными.
Столь различны и так похожи…
– Уилл! – резкий оклик Джека заставляет меня распахнуть глаза. Я удивлённо смотрю на слегка трясущуюся в исступлении ладонь, протянутую к искалеченному телу. – Будь добр, не испорти очередное место преступления.
Я не успел ничего коснуться, когда Джек заметил мой провал в реальности, но пальцы уже ощущали жар. Только вот не от остывшего же деформированного тела он исходил, скорее, от самого замысла этой деформации…
Я сжимаю челюсти и отдёргиваю руку, отходя спиной назад и задевая всех подряд работников экспертизы. Нет, так больше не может продолжаться.
– Что с тобой? – спрашивает Кроуфорд в опасении моего приступа неадекватности.
– Я должен вернуться в архив, – на его удивлённый взгляд приходится пояснять, – Просмотрю все дела о Чесапикском Потрошителе ещё раз.
Улики. Только они доказывают. Мои слова – нет.
Потому что теперь я чувствую себя соучастником. Или даже кем-то ещё более худшим… Ведь, когда я представлял себя на твоём месте сейчас, я понял, что во время свершения твоей очередной работы, ты думал только обо мне.
Это этюд, целиком и полностью посвящённый мне одному.
Двери в другой стороне от тех, в которые я зашёл, наконец, открылись. Оттуда вышел адвокат Ганнибала, я уже разговаривал с ним перед судом, идти на который я всё же смог отказаться, в отличие от сегодняшнего… мероприятия.
– Мой клиент высказал своё последнее желание, – важно начал юрист, и все раздраженно вздохнули, но оспаривать право заключенного на предсмертное желание никто не собирался. Хотя, пробежала у меня такая мысль, ведь могу с уверенностью сказать, что это будет… – Встреча. Мистер Лектер изъявил желание встретиться с человеком, поймавшим его.
Вся дюжина людей, находившихся в комнате, как по команде посмотрела на меня.
– Формально, – начал я, поправив очки, – Джек Кроуфорд был…
– С Уиллом Грэмом, – перебил меня адвокат, – По правилам личных встреч мы предоставим вам десять минут времени наедине.
«Вы говорите так, будто бы я уже согласился», – хотел сказать я, но в горле вдруг образовался комок, а сердце забилось скорее, и я не смог сказать и слова.
– Я думаю, что это тот вид пожеланий, от которых вторая сторона в праве отказаться, – заметила агент Пурнелл в общей тишине. После её слов, правда, эта тишина растрескалась шушуканьем с разных концов комнаты.
Женщина с мужской стрижкой и серьёзностью мирового масштаба во взгляде смотрела на меня, выражением лица давая понять, что «можно и не ходить» превращается в «нужно не ходить». Я, наверное, мог бы заглянуть и поглубже, чтобы понять, чего именно она от меня хочет, или чего хотят другие представители начальства…
Но не пошли бы они к чёрту?
Я взглянул на адвоката Ганнибала. Я был уверен, что раньше он и не догадывался о другом, так сказать, роде занятий своего клиента, но он даже не подумал о том, чтобы перестать работать на него. Деньги? У Ганнибала до черта много денег, но нет. В нашу единственную встречу я понял, что юрист не сильно изменил своё мнение о нём, как будто бы открывшиеся вещи ничего не поменяли в его представление об этом человеке. Высокий профессионализм? Возможно.
Потому что иначе я не понимаю, как можно закрыть глаза на подобное?..
– Иногда даже наши собственные мысли и чувства выше нашего понимания.
– Я иду, – наконец, отозвался я, не смотря ни на кого из них, – В конце концов, несколько минут разговора не перевернут мир на уши, а права и демократия будут свершены.
Эти слова отдавали надуманностью, но вместе с тем и железной логикой. Я буквально спиной чувствовал грозные взгляды агентов всех мастей и не ожидающий ничего хорошего взгляд от Кроуфорда в углу комнаты, но все же шёл к дверям в комнату предварительного содержания. Постепенно всё это недовольство окружающих заглушалось биением моего сердца, отдающимся в ушах неровным гулом. Почему я так переживаю?
– Разве боязнь нужды не то же, что и сама нужда?
Я зажмурил глаза. Замолчи. Мы и так сейчас увидимся в реальности, не нужно больше занимать мою голову.
Я всё же открыл дверь и сразу увидел его, хотя разглядеть хоть что-то в этом сумрачном помещении без окон было не просто.
Я открываю дверь и сразу вижу тебя. Мы незнакомы, и я тут же отвожу глаза, почти паникуя от неожиданности этой встречи в кабинете Кроуфорда с чьим-то цепким взглядом. Я тотчас почувствовал начинающееся раздражение.
Кроуфорд сказал, что в расследовании дела Сорокопута я буду контактировать только с ним…
Я застыл почти на пороге, даже не потрудившись закрыть за собой дверь. Я сижу за столом, всем своим видом показывая своё желание находиться одному, ты сам подходишь ко мне и садишься рядом. Он прикован к какой-то специальной, будто бы сделанной только для него, переноске, связанный по рукам и ногам. Ты поворачиваешься ко мне спиной, и я могу заметить, что ты одет не броско, но явно дорого и со вкусом. Надеюсь, ты не один из этих пижонов… Но теперь понятно, что даже тюремная светло-серая форма выглядит на статном мужчине с всё тем же несломленным взглядом как сшитый на заказ костюм-тройка.
– Нужно ли моё присутствие? – спрашивает адвокат, заглядывая за мою спину.
– Нет, спасибо, Лойер, ты свободен.
Больно странный акцент.
Так кажется мне, когда ты начинаешь говорить. Европейский?.. Я не хочу смотреть на незнакомца, но в какой-то момент, когда ты отворачиваешься и отвлекаешься, мои глаза невольно притягиваются.
И больно необычная внешность.
Запоминающаяся, но не передаваемая словами в полной мере. С каждой секундой замечаю всё больше деталей странного лица. С каждым шагом приближаюсь всё ближе к изученному наизусть лицу. Резко выделяющиеся скулы и высокий лоб. Тонкие черты и скульптурный лик. Глубоко посаженные внимательные глаза. Острый нос и чувственные губы. Идеальное лицо для лжеца. Идеальное лицо для разрушителя моей жизни.
– Здравсвуйте, доктор Лектер, – наконец, отстранённо произношу я, оставшись на расстоянии пары шагов от прикованного Ганнибала.
– Здравствуй, Уилл, – говоришь ты, пожимая мою руку при знакомстве, открывая дверь свой приёмной, заезжая за мной на машине, встречая меня во время расследований, продолжая говорить со мной, после того как я всё узнал, чуть поднимая голову над креплениями твоих предсмертных оков и, как мне сейчас кажется, говоришь это всегда и в каждое мгновение промежутка длиною в мою жизнь.
Этот момент словно точка сингулярности, в которой ноль стремиться к бесконечности, а время теряет свои границы и свой смысл.
Хлопок двери за вышедшим адвокатом возвращает меня в момент реальности. Ганнибал по прежнему скован, а я по прежнему стою рядом, не зная, что делать. Видеть его в живую вдруг так странно, словно мы виделись годы назад или вовсе были знакомы только невербально. И его приветствие подчёркнуто отличается от моего степенью официальности, точнее, её отсутствием.
– Как проводил время с последней нашей встречи? – спросил я настолько же подчёркнуто, но безразличием.
– Однообразно, – коротко ответил Ганнибал, и я почувствовал его пронзительный взгляд, даже не смотря в его сторону. В этот момент я сам себе напомнил обиженного мальчишку, готового сказать любую несуразицу, чтобы съязвить побольнее.
Эмпатия всегда была полезной, если я хотел обидеть неприятеля посильнее и поглубже. Не то чтобы я часто попадал в разборки, но когда старшеклассники стали задирать меня, из-за своих прицельных и давящих на больное слов я получал стремительные удары в лицо. Даже нос мне сломали из-за неконтролируемого порой языка.
Я мотнул головой, отгоняя совершенно непонятные лезущие воспоминания. Наверное, ещё немного, и меня опять заставят ходить к психиатру.
Эта мысль вызвала волну истерики где-то у меня в груди и пришлось проскрипеть зубами, сжав челюсти, чтобы это не вырвалось наружу.
– Позволь задать и тебе тот же вопрос, – говорит Ганнибал настолько же уверенно, что и раньше, будто бы мы снова сидим в кабинете, а не находимся в том положении, в котором находимся. И мне вдруг кажется, что представить это совершенно легко, и даже говорить становиться проще.
– Я много вспоминал. Прошлое, – расплывчато сказал я сидящему доктору Ганнибалу Лектеру в кресле напротив.
Эта иллюзия собственного разума выглядит слишком заманчиво, и я с лёгкостью ей поддаюсь.
– Раньше я боялся помнить некоторые моменты из прошлого, но вскоре понял, что страх этот никчёмен, – отозвался Ганнибал, – Дворец памяти – как фреска в моей голове. Она делает события вечными, хотя забывчивость и дарит умиротворение.
Помимо моей воли губы растягиваются в почти незаметной и до сих пор неумелой улыбке, такой усталой, будто бы прошла не одна жизнь с прошлой встречи. Всё те же философские размышления и всё тот же взгляд, будто бы он знает всё наперёд. Так привычно, будто бы я всю жизнь только и делал, что вёл с Ганнибалом дискуссии.
– О чём ты вспоминал?
«О нас», – хочу сказать я, но продолжаю упрямо уклоняться от правды.
– Не о тебе, – вру я немного резче, чем хотелось бы. Иллюзия кабинета начинает растворяться, и я поспешно продолжаю, чтобы она не просочилась сквозь пальцы, возвращая меня к неизбежному, – Я вспоминал о детстве. Даже о матери, хотя давным-давно этого не делал.
