Текст книги "Дворец памяти (СИ)"
Автор книги: UstimoJan
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
– Уилл…
Зачем ты это сделал?
– Чтобы ты всегда мог найти меня.
Разве не этого ты хотел,
Уилл?..
– Уилл!
Голос Беверли выдернул меня из транса. Только сейчас я понял, что уже какое-то время никак не реагировал на её обращение.
– С тобой всё в порядке? – спросила девушка, наклонившись ближе, и участливо прикоснулась ладонью к моему плечу.
– Да, я просто… – я не договорил, многозначительно нахмурившись и слегка мотнув головой. Я сидел на диване в коридоре, когда Беверли начала со мной разговаривать. Моё почти незаметное движение плечом, и она тут же убрала руку. Кажется, уже каждый человек в этом здании знает, что Уилл Грэм не терпит близкого контакта. – Прости, что ты говорила?
– Я предлагала подвезти тебя завтра, – я молчал. – Ну, знаешь, заехать за тобой, чтобы ты не добирался туда… один. – Последнее слово тяжело повисло в воздухе. – Уилл, – Беверли снова привлекла моё утраченное внимание, – Ты же не забыл, какой завтра день?
Я снял очки и устало провёл обеими ладонями по лицу, будто бы стараясь стереть с него любое проявление эмоций.
– О нет, я помню, – я бы не смог это забыть, даже если бы сильно постарался, – Завтра день казни Ганнибала Лектера.
Она была со мной столько, сколько я себя помню – эмпатия.
В детстве я всегда непостижимым образом знал, какого люди обо мне мнения. Фальшивые улыбки сверстников или притворное сюсюканье взрослых, друзей родителей, не были для меня преградой. Однако это были настоящие мелочи по сравнению с тем, на что я способен теперь.
Хотя слово «способность» звучит как нечто желаемое и полностью подчинённое, но это не тот случай.
Уже перевалило за полночь, но я сидел в гостиной, а не спал в кровати не преднамеренно. Просто даже без единой попытки я знал точно, что сна мне сегодня в гости не ждать. Рациональная часть моего сознания не видит для этого никакой причины, но где-то внутри меня словно включили рубильник и повесили табличку: «И не надейся убежать от самого себя в царство Морфея».
Верно. Сегодня у нас по расписанию царствие Ананке.
Впервые по-настоящему я познал тот ужас, от которого потом всю жизнь буду безуспешно закрываться, в церкви на склоне недалеко от нашего дома. На прощальной процессии, посвящённой моей матери.
Не думаю, что те чувства, которые затопили меня после сообщения о смерти мамы, сильно отличались от чувств других подростков, переживших подобное. Я почти всё время сидел закрывшись в своей комнате, а отец был даже в большем трауре, чем я. Но когда я оказался в толпе …
Близкие и дальние родственники, друзья и просто знакомые, коллеги и соседи – этого оказалось вдруг так много.
– Ох, бедный мальчик, – покачала головой женщина, которая в тот момент больше думала о том, как сидит на ней это чёрное платье.
– Это большая потеря, – заметил бывший начальник, играя почти убедительно, но для меня было ясно, что это притворство, и он наверняка уже думает о новом работнике на замену.
– Знаете ведь, уходят самые лучшие… – сказала университетская подруга, булькая бесплатным алкоголем, хотя на самом деле всегда завидовала погибшей, и испытывала грусти намного меньше всех других.
Я вдруг понял, что поедающая все эти дни печаль покинула меня, на её место пришла целая лавина чужих эмоций: скука, сожаление, раздражение, нежелание здесь находиться и сплошная волна усталости от собственной лжи. Было так мало настоящих чувств и настоящей грусти у этих людей, что я просто потерялся в реальности и перестал понимать, где же на самом деле нахожусь.
Лишь оказавшись где-то глубоко в лесу, располагавшемся близ церкви, я понял, что просто взял и внезапно сбежал оттуда. Только в полном одиночестве и вдалеке ото всех я смог снова отделить свои собственные чувства от чужих.
И, кажется, тот день был началом моего кошмара длительностью в двадцать с лишним лет.
Единственный не спящий Уинстон периодически клал свою голову мне на колени, и, когда, точнее, если я это замечал, он получал лишь рассеянное почесывание за ухом.
В ночных новостях – вполне ожидаемо – снова напоминают о том, что будет завтра в час по полудню в Балтиморской тюрьме. Будто бы во всей чёртовой стране больше не о чем рассказать, кроме как о казни Чесапикского Потрошителя.
Будто бы мне мало собственных мыслей.
– …и хорошо известного в сообществе психотерапевтов Ганнибала Лектера, который, как уже несколько дней назад подтвердилось точно, оказался тем самым…
Кажется, меня вернуло в реальность именно его имя, произнесённое ведущим с лицом, которое я никак не мог взять в фокус, потому что избегал взгляда на фотографию в углу экрана.
– Ну-ка, подвинься, Уинстон, – пробормотал я больше для того, чтобы собственный голос перебил голос ведущего, и потянулся за пультом.
Но, к сожалению, я никогда не был силён в игре «Не смотри на эту вещь». На этой фотографии, вставленной в репортаж, на нём его любимый галстук с узором пейсли, который незамедлительно погас в черноте экрана с нажатием кнопки пульта.
На тебе снова этот галстук, и он, конечно, прямо там, куда обычно направлен мой взгляд. Ведь, как тебе уже известно, я не люблю смотреть людям в глаза.
Мы сидим в твоей огромной гостиной, но это не сеанс. Мы знакомы уже пару недель, и я впервые решаюсь прийти к тебе просто так, не на приём и без особой причины.
Долгие раздумья на крыльце о том, не занят ли ты и не отвлеку ли я тебя, напоминают мне вдруг то волнение, что возникало когда-то давно, когда я стоял перед кабинетом Аланы с намерением хоть раз остаться с ней один на один. Сравнение ожидания у твоих дверей с тем ожиданием Аланы, преисполненным безответной влюблённостью, показалось мне ужасно глупым и смешным, поэтому ты видишь меня с нелепой ухмылкой, неумело растянутой на непривыкшем к такому лице. Я быстро поправляю очки на носу, чтобы хоть ненамного спрятаться за собственной рукой, а ты без особых вопросов и без малейшего намёка на недовольство впускаешь меня. Я не доверяю такому добродушию и непроизвольно всматриваюсь в твои эмоции, но вдруг вижу, что ты и правда рад мне.
И до встречи с тобой я действительно давно такого не чувствовал от других людей.
– Почему всегда такие узоры? – не выдерживаю я и всё-таки спрашиваю об этом. Наверное, я готов сказать любую несуразицу, лишь бы перебить своё ощущение неловкости.
– Что конкретно ты имеешь в виду? – переспрашиваешь ты, ни на мгновение не отвлекаясь от разливания чая по кружкам. Я в который раз удивляюсь твоей беспристрастности и почему-то думаю, что из тебя бы вышел отличный лжец.
– Узор твоего галстука, – ты ставишь передо мной кружку восхитительно пахнущего чая и садишься напротив, в ответ на мои слова поймав мой взгляд и забавно приподняв одну бровь. Мимика достойная актёра… – Они всегда такие, хм, психоделичные.
– Ты считаешь узоры моих галстуков… психоделичными? – переспрашиваешь ты с еле заметной улыбкой и принимаешь позу всея внимания.
– Доктор Лектер, – говорю я не только ради шутливости, но и из неготовности называть тебя по имени в слух, – Вы случайно не забыли, что это не сеанс?
В час ночи я выхожу из дома, с намерением сесть в старое плетёное кресло на веранде. Погода и время суток совсем другие, но я, распахивая входную дверь, вдруг отчётливо вижу психотерапевта, знакомого то ли Джека, то ли Аланы, то ли их обоих, которого я на тот момент знал лишь один день и который внезапно заявился ко мне домой.
– Доброе утро, Уилл, – в первую очередь меня удивляет столь дружественное обращение, потом бодрость твоего лица и лишь после то, что ты вообще тут делаешь.
С самого твоего появления в кабинете Джека ты начал раздражать меня. В прочем, меня всегда заранее раздражали абсолютно все люди, хоть как-то связанные с психологией и начинающие рано или поздно анализировать меня. Так что я совсем не ожидал увидеть тебя на своём пороге.
Такие моменты – одни из тех, которые потом надолго впиваются в память. Мы до смешного различаемся: я в растянутой футболке и одних семейниках, совершенно не ожидавший, что кто-то придёт, особенно, что это будешь ты, столь же элегантно и с иголочки одетый, что и в первую нашу встречу. К тому же я совсем не выспавшийся и растрёпанный, а ты выглядишь так, будто бы собрался на важное мероприятие, причём явно встал пару часов назад, ведь ты успел сделать такой большой крюк на машине, чтобы…
…постой, только чтобы извиниться и привезти мне… завтрак?..
Мой ночной выход остался не без внимания собак, но они только подняли головы и тут же уснули снова. Наверное, привыкли к моим ночным похождениям на улицу.
Я вдруг понял, что в последнее время, даже не скажу точнее насколько последнее, я почти не думаю о собаках, хотя раньше они были единственным, что меня занимало в этом отдалённом и одиноком домике. Ах, да, ещё починка лодочных моторов и работа с крючками и снастями.
Собаки и рыбалка…
– Ты самый удивительный человек, которого я когда-либо встречал, – вдруг говоришь ты после очередной нашей дискуссии, так просто, будто бы произносишь подобное каждый день. Я встаю с кресла и, ничем не выдавая мыслей по поводу твоих слов, иду в сотый раз рассматривать твои картины.
– Самый удивительный ФБР-овец, ты хотел сказать? – уточняю я, поднимая брови. В это бы я поверил. Особенно, если заменить «удивительный» на «странный».
– Нет, Уилл, – иногда мне кажется, что тебе доставляет особое удовольствие произношение моего имени вслух, хоть меня самого это и с самого детства слегка раздражало. Я громко хмыкаю, выдавая всё-таки своё мнение об этих словах, – Я побывал на нескольких континентах и в десятках стран, был знаком со множеством разных людей, – вдруг заявляешь ты, а я ставлю мысленную заметку о том, что в нашу следующую «внесеансную» встречу нужно расспросить тебя об этом подробнее, – Так что я могу заявить это авторитетно.
Я смотрю на твоё лицо с вечной полуулыбкой и поднятыми бровями в отражении на очередной отполированной статуэтке и, возможно, слишком самодовольно думаю о том, что даже если это выражение и лживое, но столь много ты не показываешь такой открытый взгляд никому, кроме меня.
– Собаки и рыбалка… – я покачал головой, – То есть сейчас отличный хирург, знаменитый психиатр, гениальный кулинар, музыкант и художник, знающий с десяток языков – я ничего не забыл? – говорит, что Я интересен?
Ты улыбаешься так, словно смотришь на несмышлёного ребёнка, который не понимает чего-то предельно ясного.
– Что ж, я рад, что ты так ценишь мои достижения, – отшучиваешься ты, уходя от темы, а я вдруг вижу в твоих эмоциях какую-то насмешку, будто бы чего-то я всё же о тебе не знаю, и это тебя забавляет.
На улице холодно, даже с учётом того, что я накинул куртку. Хотя, возможно, это просто шалят мои ощущения из-за нервозности и переживаний. «Избегайте стрессовых ситуаций!» – советуют врачи, а я усмехаюсь в ответ.
Я сидел достаточно долго, чтобы всё к чертям затекло, но шевелиться вообще не хотелось. Глаза болели от того, что я долго смотрел в одну точку вдалеке, и из-за этого до меня не сразу дошло, что небо начало постепенно светлеть. От одного облака до другого, метр за метром разливался по небу рассвет, неизбежно принося с собой новый день. И я встречаю его точно так же, как встречал подъезжающие машины с мигалками и выбегающих из них людей с автоматами.
– Его здесь нет, – сразу говорю я, пока Джек подходит к крыльцу.
Я даже не бросаю взгляд на вооружённых людей, идущих осматривать мой дом. Все эти машины, мигающие красно-синие огни, Джек в своей неизменной шляпе, автоматы на изготовке – всё это вдруг выглядит ненастоящим. Словно постановочная композиция, сценарий которой я знал заранее, поэтому ничему не удивлялся. А настоящая жизнь осталась где-то позади, причём в буквальном смысле: за моей спиной, за моей дверью, за несколько часов назад, прошедших с твоего ухода навсегда.
И вдруг неожиданная нота в, казалось бы, заранее известной партитуре.
– Я здесь.
Ни один мускул моего лица не дрогнул, я просто перевёл остекленелые глаза в ту сторону, откуда раздался твой голос. Ты подходишь к Джеку, поднимая руки над головой, а я всё стою и только хмурюсь, потому что это выглядит чертовски неправильно. Но Джек и его люди реагируют на тебя, окружают, выставляя оружие вперёд, и я понимаю, что это действительно происходит.
Ты опускаешься на колени и заводишь ладони за голову, круг автоматов сжимается, а мне кажется, что в клетку попал я сам.
Не может быть…
– Чесапикский Потрошитель пойман, – торжественно заявляешь ты, не теряя вечной почти незаметной усмешки над собой и над остальными одновременно. Ещё до всей этой правды о тебе мне казалось, что я единственный, кто замечает эту твою потеху над всем миром. И, наверное, единственным я и останусь.
Я не понимаю, почему ты это делаешь, и я слишком устал, чтобы понимать хоть что-то, поэтому в моей голове пустота, а в ней дребезжит единственный вопрос.
Зачем ты это сделал?
– Чтобы вы всегда знали, где меня найти, – отвечаешь ты Джеку, на пропущенную мною фразу, но смотришь на меня.
Будто бы спрашиваешь: разве не этого ты хотел, Уилл?
Моё сердце бьётся в испуге или по какой-то другой причине так быстро, что все удары сливаются в непрерывный спектр, и кажется, оно не бьётся вовсе. И я разворачиваюсь, чтобы, не сказав ни слова, уйти в дом, подальше от этой какофонии.
Я осознаю только, что устал от этого непонимания и от силы собственных переживаний за того, кто их вовсе не стоит.
Я устал от тебя, Ганнибал.
Делай со своей поимкой, что хочешь, мне всё равно.
Вокруг дома сплошная открытая местность, поэтому я увидел машину Беверли ещё на самом дальнем съезде в Вулфтрап. Я поднялся с кресла, расправил плечи и потянул вперёд руки, затем зашёл в дом и успел лишь выпить воды, когда она подъехала. Главное, чтобы по моему лицу не было видно внутренней нестабильности.
Собираясь выйти ей на встречу, я зачем-то останавливаюсь и вспоминаю, что табельный пистолет до сих пор не сдан и лежит в выдвижке стола.
– Ты хотя бы спал сегодня? – с подозрением спрашивает Беверли, подходя ко мне ближе.
– И тебе доброго утра, – отзываюсь я, снова переводя взгляд за горизонт.
– Я думаю, долгое вглядывание в небо говорит о желании вырваться на свободу, – говоришь вдруг ты и подходишь ближе, когда я стою у твоих окон и сквозь шторы наблюдаю за поздним закатом, окрашивающим не только небо, но и весь город в кровавый цвет с помощью бесчисленных отражений в окнах.
– Свободу? – я слегка поворачиваю к тебе голову и смотрю прямо в глаза. Я уже некоторое время по собственному желанию так делаю, и сейчас моё давнее заявление о не любви смотреть людям в глаза из-за чрезмерности информации кажется смешным. Потому что того, что я всегда нахожу в твоих глазах, оказывается для меня по-странному недостаточным. – Свобода от чего, позволь узнать?
– Твой взгляд постоянно направлен вниз во избежание контакта с людьми, поэтому чаще ты видишь только землю и дома, – озвучиваешь ты банальные наблюдения своим извечным тоном всезнающего человека, неумолимо превращающим любую ерунду во что-то важное и значимое. – От этого может и клаустрофобия развиться.
– Хочешь сказать, – я снова поворачиваюсь к окну, пытаясь подобрать нужные слова для своих запутанных мыслей. – Поднимая голову к небу, мы ищем свободы от самих себя?
Хоть я и говорю неопределённое «мы», объединяя всех людей сразу, мне кажется, что ты не потеряешь свою свободу, даже если тебя упрятать в клетку.
Мысль о клетке заставляет меня нахмуриться, потому что я ещё не понимаю всплывающих ассоциаций с тобой и тюрьмой.
– Присаживайся, – то ли поторапливая, то ли для того, чтобы вести хоть какой-то диалог, говорит Беверли. Наверное, как бы я ни старался всё скрыть, она понимает, что я вовсе не торжествую поимку самого опасного преступника страны.
Я сажусь на переднее пассажирское место, по привычке следя за тем, чтобы ничего не испачкать ботинками.
– О боже… – бормочу я, впервые открывая дверь твоей машины. Я всегда просто плюхался на сиденья, если меня подвозили, машины меня мало волновали, но здесь всё такое дорогое и чистое, что я непроизвольно сажусь куда осторожнее, чем обычно.
Ты явно считаешь это забавным и решаешь, что у меня повышенная тревожность, а я стараюсь привыкнуть к вечному психоанализу. Ведь нам придётся работать вместе.
– Ты до сих пор не привык? – спрашиваешь ты ещё через много поездок с той, первой, и выруливаешь с ужасной дороги в Вулфтрап на приглядное шоссе с новеньким асфальтом.
«К тебе я, наверное, не привыкну никогда», – хочу сказать я, но понимаю, что прозвучит это хуже, чем для меня в моей голове.
– Ну, мне было бы во сто раз спокойнее, если бы я обнаружил хоть малейшее пятнышко или крошку, – я смотрю в окно на выглядывающее за домами солнце, и мне непозволительно приятно, что мы можем говорить даже о такой ерунде, – Ты хотя бы продукты здесь возишь?
Я представляю, как ты закупаешь целую тонну всякой всячины для своей кулинарии, но ты, кажется, представляешь что-то другое, и я снова чувствую твою насмешку над моей наивностью.
Я бросаю мимолётный взгляд на твоё ничего не выражающее лицо и думаю о том, что окружающие меня люди всегда забывают, что я могу понимать мысленные процессы не только преступников, но и всех вообще.
Людям повезло, что я занимаюсь этим только для работы, так сказать, во имя дела. Но в этот момент я вдруг чувствую лёгкий азарт, который всегда возникает дальними отголосками во время расследований. Обычно я заглушаю его, чтобы не мешал, но сейчас ведь не расследование?
Просто любопытно, почему же у меня так часто возникает ощущение, что ты что-то скрываешь…
– И откуда здесь возникла эта пробка? – риторический вопрос Беверли, как очередная попытка вести беседу, отвлекает меня от беспорядочных воспоминаний.
Мне кажется, что я физически ощущаю на себе каждую нарастающую минуту, приближающую нас к полудню. И мне думается, что, вообще-то, было бы и не так плохо, будь эта пробка длиною во всю жизнь.
– Это, наверное, не моё дело, но выглядишь ты паршиво, – Беверли, наконец, избавляется от своего наигранно бодрого голоса. – Думаю, спецагент, которого начальство удостоило такой чести, должен выглядеть посчастливее.
Я смотрю в окно и вижу собственное тёмное отражение в тонированном стекле машины из правого ряда. И единственное, что мне хочется сделать, это окрасить его в чёрный ещё больше.
– Ты права, – я чувствовал себя плохим актёром, говоря столь банальную фразу, – Это не твоё дело.
– Если ты не придёшь, это посчитают подозрительным, – яростно шепчет Джек, пока глава агентства отвлёкся на приглашённых представителей правительства и прессы. – Во-первых, так постановил суд, а во-вторых, от предложений настолько высокого руководства не отказываются, чёрт возьми!
– По-моему, я уже сделал всё от меня зависящее, – безэмоционально отвечаю я Джеку, даже ни разу не переводя на него взгляд. – И в… вершении правосудия участвовать не обязан.
– Тебе оказали честь, – я издаю непонятный нервный звук, лишь отдалённо похожий на желаемую усмешку, Джек хмурится, тоже понимая, что подобранное слово неудачно, – Слушай, Уилл, – Кроуфорд, наверное, пытался перейти на доверительный тон, но моё имя лишь резануло мне слух. – Тебя и так подозревали в покрытии преступника…
Я резко открываю глаза, каким-то неизвестным способом определяя твоё бесшумное присутствие.
Ты сидишь возле моей кровати и смотришь записи в моём блокноте – все последние его страницы испещрены записями о твоём предполагаемом расположении. Но в конце всё перечеркнуто, вплоть до разрыва бумаги ручкой.
– Тебя ищет уже, наверное, вся страна, – говорю я и удивлённо замолкаю, услышав, насколько обыденно это прозвучало. Словно я не желал все эти дни засадить тебя в тюрьму на всю оставшуюся жизнь, словно не придумывал всех тех обвинений и грубых слов, а ждал, когда же тебя увижу.
Твой взгляд так и говорит, что мой голос и тот честнее меня самого. И в эту нашу последнюю встречу меня по-прежнему раздражает твой вид всезнайки, как и в самую первую.
– Да, я в курсе, как ни странно, – отзываешься ты, закладывая в блокнот карандаш, будто бы собираешься пролистать его ещё раз позже. Я вспоминаю о том, что там есть весьма личные записи, но сейчас мне уже плевать на это. – И всё благодаря стараниям одного единственного особого агента.
Почему-то с твоих уст «особый агент» звучит совершенно не так, как «специальный агент» ото всех остальных.
– Неужели, заехал отомстить? – спрашиваю я с абсолютным безразличием. Мы оба понимаем, что это не так, но, наверное, мне бы и впрямь было всё равно, реши ты убить меня сейчас. Я и так уже уничтожен.
Чашка разбилась, Ганнибал.
Ты можешь только растоптать осколки ещё больше или выкинуть их в ведро, хуже всё равно не будет.
– Нет, я здесь не за этим, – начинаешь ты, а я уже представляю всю нашу последующую беседу и прерываю тебя прежде, чем ты снова затуманишь мой разум.
– В любом случае ты сделал это напрасно, – я показательно тянусь за телефоном, а ты просто провожаешь мои движения взглядом, никак не останавливая. – Благодари своего, как ты любишь его называть, шутника-бога за то, что Джек и группа захвата сейчас забрались далеко отсюда в твоих поисках. Так что у тебя будет целый час или даже больше, чтобы уйти до того, как они окажутся здесь.
Я не свожу с тебя глаз, а ты совершенно не меняешься в лице, когда я действительно звоню Джеку и сообщаю ему, что доктор Лектер сейчас сидит у меня дома. На вопрос Кроуфорда: «А почему же я тогда до сих пор жив и даже звоню ему», я ничего не отвечаю и кладу трубку. Судя по твоему насмешливому взгляду, ты догадался о вопросе Джека.
– Если не уберёшься тотчас же, твоей свободе конец, – я пытаюсь сказать это как можно грубее, но в голосе до сих пор сквозит лишь печальная усталость.
– Что интересно, так это то, что Джек находится где-то далеко отсюда, хотя ты уже вычислил мои ходы, – ты взмахиваешь блокнотом с записями, а я, не зная, что ответить на это, отворачиваюсь в сторону окна. – Ты строишь дворец памяти, – ты вдруг продолжаешь разговор, начавшийся то ли сотни дней назад, то ли только вчера на одном из сеансов, – Он становится всё больше. Некоторые его комнаты смежные с моими, и я видел тебя в них, – я невольно возвращаюсь взглядом к тебе, – Видел настоящим, без сдерживающих условностей.
– Настоящим? – я глубоко вздыхаю и обвожу комнату взглядом, – Вот тебе настоящее: я скучал бы по собакам, по тебе скучать не стану, – Ты чуть щуришь глаза, как делаешь всегда, будто бы пробуя мои мысли на вкус. И я совершенно не хочу, чтобы это твоё выражение, как и все остальные, казалось мне таким до самых мелочей знакомым. – И искать тебя я тоже не стану. Я больше ничего не хочу. – Мои глаза ни на секунду не расцепляют взгляд с твоими, и это должно дать тебе понять, что я полностью уверен в своих словах. – Не хочу знать, где ты и чем занимаешься.
Воздуха в груди начинает не хватать, рёбра словно сжимают лёгкие и даже будто бы что-то застряло в горле, но я всё равно говорю дальше.
– Я даже думать о тебе не хочу.
Ты долго молчишь, собираясь с мыслями, и это не похоже на тебя. Я чувствую, как разбивается сердце, но я не знаю, чьё именно. Логика говорит, что моему сердцу не от чего разбиваться, ведь я сказал именно то, что хотел, никаких сожалений быть не может. Но в существовании сердца у такого, как ты, я вообще сомневаюсь.
– Ты коришь себя за свои чувства, – ты снова ступаешь на тонкий лёд в очередной попытке…сделать что? Снова задурманить мою голову?
– Нет никаких чувств, – резко отвечаю я, – Если что-то и было, от чего я так долго не верил своему чутью и так долго тянул, так это только твои чувства. Я переживаю эмоции и мысли других людей, я нестабилен. Я не могу утверждать, что всё, что со мной происходит, идёт только лишь отсюда, – я дотрагиваюсь пальцем до своей головы, – А не откуда-то ещё.
Я пытаюсь криво улыбнуться и развести руками, хочу отбросить все твои домыслы по поводу моих «чувств» от себя словно прилипшую грязь. Я даже не смотрю на тебя, но понимаю, так, будто бы ты вывесил плакат с огромными буквами, что ты считаешь все мои слова сплошными отговорками.
Наверное, даже я знаю, что так и есть.
Но это не имеет никакого значения.
– Прощай, – я смотрю на тебя последний раз перед тем, как отвернуться навсегда, – Ганнибал.
– …в покрытие преступника высочайшего класса опасности, – продолжает Джек, не давая мне полностью утонуть в воспоминаниях, – Была высказана даже такая мысль, что ты знал, где он находится, но не говорил. Или! – он затихает, когда кто-то проходит мимо, и снова понижает голос, – Или даже беспрепятственно отпустил его, когда он якобы хотел взять тебя в заложники в тот день, когда мы его поймали.
Моё лицо остаётся безучастным, и Джек предпринимает последние попытки.
– Ты что, хочешь пойти подельником в этом деле?
И в этот момент я жалею, что подельнику не могут назначить ту же самую смертную казнь.
Мы ехали молча, и мне почти стало стыдно за свой резкий ответ.
«Беверли просто хочет поддержать меня, – подумал я, на мгновение отрываясь от окна, чтобы бросить на неё взгляд, – Наверное…»
Я вдруг понял, что лишь совсем отдалённо «слышу» её эмоции и намерения. Я снова посмотрел на неё, вгляделся в сосредоточенное лицо, но не успел я удивиться или хотя бы полностью осознать происходящее, как моё сознание решило заглянуть за ещё одну дверь дворца памяти, которая скрывала мои точно такие же попытки вглядеться в собственного психотерапевта.
После того, как я поведал тебе, что думаю о появившемся на днях подражателе Сорокопута, твой взгляд меняется. На какую-то тысячную градуса, внешне этого не видно, но я автоматически подмечаю это на уровне ощущений.
Я списываю это на то, что странный на первый взгляд психотерапевт интересуется образом мышления психопатов.
Я впервые упоминаю Потрошителя. И ты явно знаешь о нём. Конечно, читал в газетах или видел где-то в новостях, как же ещё.
Когда я начинаю говорить о нём, ты смотришь в свой блокнот, никак не меняешься в лице, но и не застываешь, в общем, ничего не происходит, да я и не ожидаю чего-либо вообще. Но вдруг я резко вздыхаю, ощущая острый взгляд, сосредоточенное внимание. Это лишь ощущение, потому что ты по прежнему смотришь вниз, но всё же это настораживает.
Я не знаю, кажется мне, что ты скрываешь это, или нет – как я понял позже, ты истинный профессионал, и это действительно не так просто понять даже мне – но ты заинтересован. Ты чертовски заинтересован в том, чтобы вести разговор о Чесапикском Потрошителе.
Я списываю это на то, что странный и на стопервый взгляд психотерапевт интересуется образом мышления конкретного психопата.
Я говорю о том, что Подражатель и Потрошитель – одно лицо, и ты слегка поднимаешь один уголок губ. Это должно показать твоё недоверие к моему заявлению, но под этим я вижу, что ты доволен.
Я сбиваюсь на секунду с мысли из-за этого ощущения и впервые прямо смотрю тебе в глаза, наверное, ища там ответ на возникший вопрос.
Чем ты, чёрт возьми, доволен?
И это мне списать не на что.
– Одиночество? – переспрашиваешь ты мгновенно, как только я заканчиваю высказывать своё мнение о Потрошителе.
– Несомненно. – Я уже не отрываясь смотрю на тебя, так сказать, без стеснений. И в этот раз я целенаправленно слежу за тобой со всей внимательностью, так же, как, оказывается, и ты следил за мной каждую нашу встречу.
И в этой игре в гляделки у меня есть преимущество в виде эмпатии. Профессиональный наблюдатель людских душ против прирождённого.
– А как же презрение и выставление всех этих неприглядностей на показ, о которых ты говорил раньше? – ты делаешь вид, что усердно вспоминаешь мои фразы, хотя я вижу, что все мои слова о Потрошителе на самом деле стоят у тебя в голове на самой ближней книжной полке библиотеки воспоминаний.
– Это можно назвать… целью его методов, точнее, причиной того, как он обставляет любое убийство, – я откидываюсь на спинку кресла, подальше от тебя, хоть и не на много, потому что меня странным образом начала напрягать атмосфера между нами. – Но, если постараться, то можно увидеть и его более глубокие чувства. – Ты слегка сжимаешь губы, следя за тем, как я отодвигаюсь назад. – Конкретно раскрытию дела это не поможет, но для детального психо-портрета…
Я слегка пожимаю плечами, не договаривая, потому что и так ясно. Я хочу принять расслабленную позу, чтобы показать, что не сильно переживаю по тому поводу, что озвучиваю подобные мысли тебе. Но, кажется, я перестарался с положенными на подлокотники руками и откинутой назад головой.
Главное, чтобы ты не понял ход моих мыслей. А конкретнее то, в чём я тебя начал подозревать с недавних пор.
– Что ж, – ты откладываешь свой блокнот на столик рядом с креслом и кладёшь руки на колени, сцепив их в замок, – Психо-портрет это как раз то, что нам нужно. Что же ещё ты понял с последнего места преступления?
К этому вопросу я и готов, и не готов одновременно. Почему-то, когда я представлял себе этот разговор, такой тревоги, что вдруг напала на меня сейчас, не предвещалось.
– На самом деле, не так уж много ясного, – и тут я понял, что мысленно начал подбирать причины для скорейшего ухода, каждое новое слово, казалось, нагнетало атмосферу до опасной ещё больше. – Могу сказать, что наш Потрошитель считает себя единственным в своём роде. Точнее, так оно и есть, – ты слегка приподнимаешь голову, и я прямо сейчас отчётливо вижу все внешние данные твоего аристократического происхождения, а так же твою гордость и чувство превосходства над всеми, – Он показывает это через свои работы…
– Работы, – уточняешь ты и делаешь вид, что впервые раздумываешь над этим, – Не убийства?
– Каждый раз это словно постановка, которая не только выставляет жертв в неприглядном свете, но и показывает… – я невольно отвожу от тебя взгляд, пробегаюсь по роскошному интерьеру твоего дома, – Постоянную тягу к изысканности, – и возвращаюсь взглядом к тебе, обводя линии складок твоего костюма-тройки, – И элегантности.
Чёрт возьми.
Как я мог не догадаться об этом раньше?
– Считаешь, он выставляет напоказ свой вкус и свою справедливость – в назидание другим? – я буквально кожей ощущаю исходящую от тебя опасность, и затеянная мною игра перестаёт казаться стоящей риска.
– Вовсе нет, ведь он знает… – я вздыхаю глубже, готовясь озвучить последнюю свою мысль, – Он знает, что никто и никогда его по-настоящему не поймёт. И в этом его ужасное и пожирающее чувство одиночества.
Внешне ты лишь единожды моргаешь, но я ощущаю твоё внутреннее потрясение. Сейчас я настолько влился в твой диапазон эмоций, что любое твоё чувство понимаю, наверное, чётче своего собственного.
