Текст книги "О чае, о кофе, о любви...(СИ)"

Автор книги: Урфин Джюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– Оставь тебя, придурка, без присмотра, стопроцентно куда-нибудь вляпаешься. Что случилось? Быстро мне рассказал.

Я, стряхивая оцепенение, рассматриваю парня. Короткие волосы, намокнув, завиваются смешными кудряшками, обрамляя знакомое лицо.

– Марта?! – в изумлении пялюсь я на видение.

– Мартин, – грубо вытряхивая меня из остатков одежды, заявляет видение. – Теперь Мартин. Запомни, а лучше запиши.

После насильственного приема душа я иду на кухню. Бардак в личной жизни уже перерос границы моего восприятия, и я взираю на Марту-Мартина во все глаза, как догме внимая пояснениям к переменам.

– Понимаешь, Жек, если нельзя стать женщиной, я решил быть мужчиной. Не хочу быть чем-то средним, не хочу быть тем, кого и назвать-то одним словом невозможно. Оно. Я все обдумал, взвесил, выпил и решил. Точка.

– Что-то до фига точек в моей жизни, – подаю я наконец голос.

– Опора на четыре точки наше всееее, – ржет мне нервно Марта-Мартин в ответ.– Ну как я тебе?

– А ты сможешь? – не сдаюсь я.

– А куда я теперь на хуй денусь?

– Ну… – впадаю я в размышлизмы.

– Не думай. Шевели задницей, Жень. У тебя там принц в истерике и пожарные приперлись. А ты тут строишь из себя спящую красавицу.

– Ох ты ж бля! – подпрыгиваю я на месте и мечусь по кухне.

– Сидеть! – рявкает Мартин. – Пить кофе и сохнуть. Сейчас тебя одену и буду сопровождать.

Через час я рассыпаюсь мелким бесом перед инспектором по пожарной безопасности. Кажется, обошлось. Он, похмыкав и слопав пару кусков торта с чаем, отказывается от красиво предложенной взятки и, вздохнув, признается:

– Все у тебя сегодня в порядке, но не расслабляйся. Я теперь регулярно заходить буду.

– Почему? – интересуюсь я.

– Кому-то это сильно надо, – пожимает он в ответ плечами.

Не успев перекурить ситуацию, встречаю тетенек из санэпидемстанции и службу федерального надзора. Ох как весело! Вымотанный и нервный, я сваливаюсь на кресло в кабинетике. Мартин, перепоясанный фартуком, мечется между столиками, пытаясь купировать развал рабочего дня. Гамлет, молча стушевавшись, бегает между стойкой и залом. Ладно! Работа помогает мыслительной деятельности, и я выплываю к стойке. Лихорадочная вздрючка будто заряжает мои выпотрошенные внутренние батарейки, и я, сверкая улыбками, с удвоенным рвением принимаюсь заваривать и подавать чай, перемешивая его с комплиментами и незначительной болтовней.

Закрыв кафе и проводив взъерошенного Гамлета, мы устраиваем военный совет. Марта-Мартин, взобравшись на барный стул, пристает ко мне с расспросами.

– Жень, кто-то хочет тебя скушать. Есть идеи?

– Масса. В том-то и проблема. Мне раз …надцать предлагали перекупить и кофейню, и аренду.

– Это плохо. А есть те, которые прям спят и видят?

– Есть, и давно. Но я к ним привык. Вот таких вот массированных атак не было.

– Значит, кто-то новый и позубастее.

– Значит, кто-то всплывет.

– Делать-то что будем? Хочешь, я своих подключу?

– Пока ничего делать не будем. Срок аренды у меня еще приличный. А от всех этих проверяющих я отобьюсь, не впервой же.

– Может, службу безопасности отца попросить? Он на радостях от моего нового имиджа мне и не такое позволит.

– Давай подождем?

– Давай подождем, – соглашаясь, кивает мне Мартин.

Я пристально вглядываюсь в этот новый образ и мысленно привыкаю называть его Мартином. Прислушиваюсь, принимаю ли я внутри эти перемены… Принимаю.

========== Маленькие трагедии ==========

– Как, ты говоришь, надо этот чай заваривать? – вопрошает меня явившийся в очередной раз инспектор по пожарной безопасности, в миру дядя Коля.

– Мелко режете лайм, листочки мяты растереть и туда, заливаете кипятком, стоИт это дело пару минут, потом зеленый чай, даете передохнуть, только потом мед. Вам, дядь Коль, записать?

– Запомню. Я что хочу тебе сказать… В отпуск вот ухожу. Такие дела…

– Иии? Не тяните уж.

– В общем, жди. Дожать тебя была установка, меня вот отправили отдохнуть. Сам поди догадался, мы ж по одному не ходим. Были у тебя уже?

– Еще чашку? – мы сидим в пока еще полупустой кофейне, и настроение мое, уже давно перекочевавшее за «нулевой километр», опять на чемоданах. – Были, конечно… И из налоговой, и из союза потребителей, и санэпидем чаем угощались… Не знаете, кто так ратует?

– Не знаю. Хорошо тут. Жаль, если дожмут.

Я натянуто улыбаюсь и прощаюсь. Дожмут. Чувствую, окрашивается моя жизнь из насыщенно-серого в беспросветный черный.

– Гамлет? – стаскиваю я с себя фартук. – Мартин приедет, попроси его помочь, меня сегодня не будет.

– А ты куда?

– Раскрашивать жизнь.

– Ты бы не увлекался, юный художник?

Я бы не увлекался… Да поздно.

Еду в больницу, очень хочется найти Егора и поговорить. Чтобы уже сразу все к одному. Плутаю по извилистому лабиринту, пропахшему медициной и ее последствиями, и добиваюсь карты с жирным крестом на месте обитания Егора. Потанцевав от нетерпения в приемном покое под ласковыми пристальными взглядами рожениц и их свиты, наконец, дожидаюсь его.

– Егор, я хочу объяснить, – пинаю я притаившийся сугроб и зарываюсь руками в теплое нутро карманов.

– Нужно ли, Жень?

Я пытаюсь заглянуть в его глаза. Золото. Чистое золото. А глаза-то рысьи… понимаю вдруг. Жестокие, холодновато-расчетливые глаза хищника. Это открытие огорошивает так, что я ловлю короткими вдохами морозный воздух и в голове рефреном бьется только одна мысль, и то не моя, а князя Мышкина: «Добр ли? Если добр, то все может быть спасено!»

– Егор, – выдыхаю я в морозный воздух остатки надежды. – Егор, я понимаю, как это все выглядело… Я понимаю, что втянул тебя в болотце собственной жизни. Но для меня это все было не так. Пойми. Прошу… Не надо прощать. Только пойми. Я живу… день изо дня одинаково. Понять не могу, кто я есть. Точки опоры нет. И тут Илья, знающий все на двадцать лет вперед. Я думал… Я думал, что с ним мне будет хорошо. Что перестану быть потерянным. Только не случилось. Я вписался в его график. График! – я отшатываюсь и обвожу ошалелым взглядом больничный двор. – И тут ты… весь яркий, насыщенный до краешка жизнью. Ты меня секундно до костей, до нутра, до сердца пробрал. Я на тебя с первой дозы подсел. Не думал я про интрижки. Любить хотел. Прикоснуться хоть краем…

Господи… Господи… Как скальпелем резанули по самому нутру, и вот стою с кишками наружу и молю… Хоть бы добр… Хоть бы добр… Взгляд цепляется за окурки с ореолом раскисшего табака, грязный утоптанный снег, фантики от конфет и использованные бахилы, которые ветер гоняет по больничному двору. Вот такой вот антураж для переломного момента… Вот такой вот антураж для главных минут в жизни.

Молчание.

Молчание.

Молчание.

И я не знаю, чего боюсь больше – этого затянувшегося молчания или ответа.

Егор неторопливо раскуривает сигарету.

– Жень, ты не имеешь права, – его голос уставший и почти бесцветный. – Не имеешь права взять и вылить на меня это все. Не имеешь права все это мне рассказывать. Я же тоже живой. И совесть у меня не мертвая. Я же потом буду жить с ощущением, что переломал чью-то душу. Ты знаешь, какой это камень?

Я выдыхаю и утыкаюсь ему в плечо.

Запах табака, смешанный с лекарственным, и сквозь это пробивается знакомый и теплый «домашний» аромат Егора. Я дышу…дышу этим словно наркозом, который, вымораживая душу, сводит боль на нет.

Добр… Сознательно добр. Спасибо… Что ему стоило убить одним едким словом… Даже не словом, равнодушием?

Говорить больше не нужно. Зачем? Я дал свое согласие на операцию, и Егор хирургически точно вычленяет себя из моей жизни.

– Скажи, зачем? Я не верю, что ты это от баловства все затеял. От любопытства.

– Хм… Какие, Жек, у нас с тобой серьезные разговоры всегда получаются. Баловство тут ни при чем. Нужно было. Потом расскажу… когда-нибудь. Когда вот этот разговор перестанет быть одним из самых главных.

– Надеюсь, твоя цель весомая.

– Весомая, Жек. И ты мне не даром дался. Мне еще думать и думать над всем этим.

Егор отстраняется и тушит окурок.

– Работа не ждет, Жек, у меня мамочки и новые жизни. Это, поверь, очень отрезвляет.

Я киваю и делаю вид, что тоже ухожу. Завернув за угол больницы, тяжело приваливаюсь к стене здания. В голове какая-то мешанина и ощущение нереальности происходящего…

– Нужно бежать со всех ног, чтобы оставаться на месте. А чтобы куда-то попасть – нужно бежать еще быстрее, – цитирую я Алису, нервно улыбаясь.

Вот и у меня есть свой Безумный шляпник, пусть и работающий акушером.

Время пить чай?

========== Маленькие трагедии. Акт второй ==========

– Добрый день, Евгений. Не могли бы вы подъехать в банк по поводу вашей квартиры? Возникли некоторые недоразумения…

– Конечно. Когда?

Я не удивлен. Ни грамма.

Сидя в неудобном кресле перед доброжелательной девушкой в фирменном галстуке банка, я выслушиваю ее извиняющийся щебет.

– Мы вынуждены временно заблокировать ваши счета до полной проверки документов займа на покупку квартиры. Понимаете, возникли некоторые сомнения в их подлинности после внеплановой проверки….

Конечно, внепланово-неожиданно… Я, тяжело вздохнув, киваю девушке. Понимаю… конечно, понимаю. И она тоже понимает, что кто-то, пользуясь рычагом давления, просто временно отсекает меня от моих же денег. Значит, нужно ждать чего-то такого, что потребует значительных денежных влияний. Чувствую себя человеком, пытающимся заткнуть прорвавшуюся плотину. Куда бежать, что затыкать?

Выбравшись из здания банка, плетусь в кофейню. Неприятности должны случиться именно там. Я же не дурак, до такого элементарного расклада чужой игры я и сам додумался.

А в кофейне резонансом всей этой белиберде царит уютное спокойствие. Тяжело и вальяжно плывет аромат кофе и свежей выпечки. Посетители по-домашнему неторопливы, слышится быстрый говорок вперемешку с шуршанием пакетов. Я стягиваю тесемки фартука на талии и вытаскиваю бамбуковый ящик со старой керамикой. Выбираю столик у окон и начинаю медитативный процесс чайной церемонии. Мало кто знает, что перед любым большим делом, после любого события принято пить чай. Педантично и несуетливо, откинув все земное, растворяясь в этих неторопливых движениях.

Шум в кофейне постепенно стихает, повинуясь древнему ритму успокоения. За стол тихой мудрой кошкой проскальзывает Мартин. Прикрыв глаза, он вдыхает едва заметный аромат чая. Следом за ним с краю виновато и кособоко примащивается Гамлет. Мои руки оглаживают дешевенькую коричневую поверхность чайника, греют в ладонях маленькие пиалушки. Ложечки, потемневшие от времени, загадочно мерцают на мягком коричневом шелке. Суета сует…. Я с поклоном передаю чашечки Мартину и Гамлету. И лишь после первого глотка Мартин нарушает тишину:

– Все так плохо?

– Почему же плохо?..

Звон лопающегося стекла и разлетевшихся осколков прерывает мой философский настрой. Я с изумлением, словно в замедленной съемке, оборачиваюсь и вижу, как витражное стекло прекрасным острым искрящимся водопадом обрушивается на пол кофейни. Одно. Второе. Третье. В кофейне поднимается гул с пробивающимися нотками истерики, в меня впивается горячий шарик боли, заставляя скорчиться на осколках.

Я, прижимая ладонь к пульсирующему болью боку, смотрю, как ворчливо и неторопливо уборщица сметает осколки стекла на банальнейший пластиковый совок. Как? Почему? Это же не просто стекло, это осколки меня. Били-били и наконец-то разбили… Кто же надо мной поплачет? Мартин огрызается со сворой служителей закона, которые, желая побыстрее разобраться с докучным делом, лают и угрожают нам же. Я понимаю, спишут все на банальное хулиганство, потаскают нас по кабинетам, и все осядет болотистой тиной где-то в их архивах. Они это тоже понимают, и им скучно и досадно торчать посреди продуваемой всеми ветрами безглазой кофейни. Им хочется в уютное автомобильное чрево и слушать незатейливое радио дорог.

Гамлет накидывает на меня куртку и утягивает в закуток.

– Жень, тут такое дело…

Он бледен и нервно закусывает губы. Увольняться, что ли, надумал? Правильно. Надо когти рвать. А то чужие бедки присосутся и к его карме.

– Жень, продай мне кофейню.

Я потрясенно вскидываю на него взгляд:

– Как продать?

И тут у меня в голове магниевой вспышкой высвечивается его имя. Гамлет. Ну конечно. Стильная лаконичная вывеска «Гамлет», украшенная театральной маской. Коричнево-бежевое нутро пафосных кофеен, где и воду заказать дорого. Гамлет… А я-то дурак… Ой, дураааак.

– Значит, это все ты?

Я с удивлением рассматриваю его лицо. И произошедшее, словно рампа, подсвечивает его, совершенно меняя привычный облик. Переносицу разрезает «взрослая» задумчивая морщинка. Взгляд усталый и холодный. И от крыльев носа идет глубокая носогубная складка, открывая мне глаза на его хищную суть.

– Нет, каков артист-то… – я почти восхищен. – Одно понять не могу, зачем ты у меня тут кофе варил? Мог бы просто задушить своими связями, перебить стекла. Зачем бегать-то между столами? Нравится смотреть, как я корчусь, спасая свое любимое, выпестованное? Какая-то новая форма извращения?

– Подожди, Жень. Не так все. Не так! Да, эти церберы мои… Но не я тебе стекла бил… Наверное.

– Наверное? Наверное?! – я кидаюсь на него с желанием впечатать свою боль в правильный нос, содрать с лица сочувственное выражение. – Падаль… Шакал… Гниль какая… – я сиплю, не в силах даже кричать.

Гамлет отшвыривает меня к стене, и мы трясем друг друга, колотим о стенки этого спичечного коробка, где для замаха мало места. Мне хочется вцепиться и расплющить. Слова, задавленные злостью, шипением высекаются сквозь зубы.

Меня отрывают от него и впечатывают в косяк двери.

– Жек! Жек! Ты чего? – Мартин держит меня стальной хваткой.

– Отпусти! Дай прибью тварь! Ууууу… Сссука… Вот кто нам палки-то в колеса пихал. Вот он. Гамлет, бля. Понимаешь, Мартин? Гамлет! А мы-то, придурки, – кто да что? А оно рядом, гнида, кровь сосет.

Гамлет стоит, облокотившись о стену. Восстанавливает дыхание и в упор смотрит на меня, выкручивающегося из хватки Мартина.

– Да, я! – наконец взрывается он. – Я тебя топил! А ты бы не топил?! Я тебе, упрямой суке, уже два года то розы, то мимозы. Все пытался удобно-взаимовыгодно купить. А ты у меня стоишь поперек горла и не шевелишься. Где тут, блядь, трагедия? Продай спокойно свою кофейню и уйди заваривай свой чай в другом месте. Что ты рыпаешься? Было такое предложение? Было! Сука, раз двадцать было и с вариантами, куда тебе уйти! Но ты как гребаный столб посреди паханого поля. Моего поля! Вот мне и любопытно стало, что в твоей кофейне такого, что ты сдвинуться не можешь. И знаешь что? Ни-че-го.

– Ах ты…

– Тихо, Жек! – Мартин сильнее вжимает меня в косяк. – Тихо. Что ты, рассыпАться бисером хочешь перед господином капиталистом? Не надо, Жек. Не надо. Мы давай с тобой сейчас господина пошлем куда подальше и чаю попьем. День такой фантастический… Пережить бы.

Я оседаю в руках Мартина, раздавленный навалившимся. Егор. Кофейня. Гамлет. И вот его «ни-че-го» добило и расплющило…. Неужели я и правда весь в этом вот коротком слове «ни-че-го»?

========== Дорога из желтого кирпича ==========

По клетчатой скатерти раскиданы белые с хищными заломами сгибов счета. Я, уткнувшись в холодные ладони, стараюсь изгнать панику, поселившуюся где-то в районе темечка. У нас все получится… Получится… Я окидываю взглядом зал: домашний продуманный уют с претензией на швейцарское шале вызывает у меня чувство легкого отторжения и вины. Не могу полюбить эту деревянную коробочку, выстеленную мягкой шотландкой, с живым огнем за кованой решеткой камина. Не могу… понимаю, что моя старая кофейня, вырванная из меня Гамлетом, проигрывает этому заведению и по дизайну, и широтой услуг. Но мой чай как будто потерялся в пестроте меню, остался незаметным рефреном, звучащем на заднем фоне общей мелодики. Я теперь всего лишь сов-ла-де-лец. На хромированно-концептуальной кухне царит шеф с грустным еврейским носом. Он железной рукой отправляет из чрева этого бездушного пространства прекрасные мясные творения, которые разносят ароматы жирного мяса, которые душат, не дают пробиться даже хвостику изящного тонкого аромата чая или забойному агрессивному запаху кофе. Все мои яркие чайные коробочки теперь служат лишь украшением.

Я еще раз перерываю счета… Все не так уж плохо для первых двух месяцев существования. Стабильный ноль, даже в минус не ушли. Стабильный ноль. Это величина вообще характеризует мою жизнь на данном этапе. Внутри как вымерзло все. Абсолютный стабильный ноль.

– Жень, – рядом темной тенью проскальзывает Мартин, – не хочешь на Виктюка пойти? На Диму* посмотрим.

Я разглядываю синеву, тонко обрисовавшую лихорадочно блестящие глаза, и чувствую тонкий аромат коньяка.

– Пил? – хмурюсь я.

– Да пара капель, – жесты Мартина по-пьяному широкие и ломкие.

– Пил! – утвердительно рычу я.

– Ах! Жека! – Мартин художественно откидывается на спинку стула. – Жек! Что значит «пил»? Пьют и бухают лишь быдло и паленую водку. Это же Камю! Я живу, Жек! – Мартин начинает дирижировать невидимым оркестром. – Так пошли?

Он откидывает голову, и отросшие локоны картинно обрамляют мраморно-белый лоб, покрытый испариной. На шее алеет карминно-красный с синевой засос. Я впиваюсь пальцами в тощее плечо Мартина, разворачивая его к себе, и дергаю за ворот рубахи, открывая грудь. По ней следами преступления рассыпаны знаки недавней любви.

– А что? – картинно развалившись на стуле, ухмыляется мне Мартин. – У нас, между прочим, отношения…

– Товарно-денежные? – не щажу я его.

– Хоть бы и так, Жек! Хоть бы и так! Какие-то отношения, все лучше, чем сидеть лягушонкой в этой коробчонке, обитой мягкой тряпочкой, и ждать Ивана-дурака, – возвращает мне Мартин.

Мы, оглушенные взаимными вербальными оплеухами, молча смотрим друг на друга.

– Во что мы превращаемся, Жек? Куда идем? Камо грядеши, блядь?

– Не знаю, куда я… А ты явно выбрал кривую дорожку.

– Кривууую? Может, и кривую, но из желтого кирпича и приведет она меня в Изумрудный город.

– Очки не забудь. Чтобы сказку не просмотреть. Что будешь просить-то у Великого и Ужасного?

– Веры, Жек. Веры просить буду. Артем говорит, что любит, Жек. Смотрит этими своими блядскими очами в душу. Целует вот прямо до сердца доставая, целует. И смотрит… А глаза такие глубокие, правдивые, Жек, глаза… Любовь там без края-без конца, океанами… А я не верю! Боюсь я, Жек, что он так же на своих баб смотрит. Понимаешь? Он же от меня по звонку прям к ней. Разморенный, залюбленный, встряхивает своей гривой и к ней… К своей кредитной карте… А я пью и думаю. Думаю, может и я – кредитная карта? А? Чувствуешь?

Чувствую, как мое замороженное в стекло сердце покрывается новой сеточкой трещин боли. Молчу. Что тут скажешь? Я бы верил Артему? Стильному красавцу и альфонсу, застрявшему кривой занозой в сердце моего друга? Нет.

Мартин уже возле бара, цедит коньяк, не заморачиваясь поисками стакана, прямо из горла.

– Счет мне выставишь, – кивает на ополовиненную бутылку. – Так пойдем мы с тобой на Виктюка?

Он, покачиваясь, направляется к арке входа, опирается на нее, оборачивается и через плечо выдает надломленно хриплым шепотом:

– Ты был единственный человек, которого я любила! Ну почему ты не посмотрел на меня?! Ты хотел видеть только своего Бога! Хорошо… Хорошо… – талантливо цитирует мне Мартин финал «Саломеи». – Ты увидел своего бога? А? А я увидела тебя… Я любила тебя… Я все еще люблю тебя… Тебя одного. Твоей…твоей любви жажду… Тела твоего хочу… – замирая на последних строчках, шепчет Мартин. – Пошли, Жек, так хочется сдохнуть…

В кухню величаво выплывает шеф. Морщится, глядя на в хлам пьяного Мартина:

– Вы его в кабинете заприте, а то опять реноме заведения портить начнет. Посудомойка уволилась, – без перехода огорошивает он меня. – Открываемся через полчаса. Три стола заказаны. Посуду кто мыть будет?

– Я буду. Я.

Вот такая проза жизни, вместо высокого искусства грязная посуда.

Подхватив уже не сопротивляющегося Мартина, мы волочем его в кабинет и, накрыв пледом, оставляем отсыпаться.

Весь вечер тарелки, чашки, сковородки… Мыльная вода утекает в воронку, спину уже ломит от непривычного статичного стояния перед раковиной. Я, тихо охая, тяжело опираюсь на раковину.

– Это кухня! Куда ты прешь? – шеф, замахнувшись тесаком, всаживает его в дерево разделочной доски.

Я оглядываюсь и вижу, что на пороге кухни стоит Артем. Привычно стушевавшись от красоты этого альфонса, медлю с ответом.

– Жень, – Артем, не дрогнув под напором прущего на него шефа, отстраняет его с пути как досадное недоразумение и направляется ко мне. – Поговорить нужно.

– Некогда мне. Посуду я мою, – буркаю в ответ.

– Жень, Мартин где?

– Пьяный в кабинете спит.

– Вот про это и поговорить надо. Пьет он.

– Да ну? – иронично выгибаю я бровь. – Я заметил.

– Бутылку коньяка в день уговаривает.

– Празднует, наверное, счастье совместной жизни.

– Смешно. Да. Обхохочешься. Что это ты с губкой?

– Посудомойка моя уволилась. Хочешь помочь?– насмешливо предлагаю я Артему. И с легким офигением вижу, как он кивает и скидывает пиджак, привычным жестом подворачивая рукава дорогой рубашки. Не дрогнув, повязывает сверху фартук.

– Помоги мне. Нам. Мартину. Как хочешь. Он тебя послушает.

– А ты не пробовал зарабатывать другим местом, а, Артем?

– А я больше ничего не умею, Жень, – Артем ловко перемывает стопку тарелок. – Только трахаться и вот посуду разве что мыть.

– Ну так мой. Или Мартин не стоит таких жертв?

– Обалдел? Ты знаешь, сколько он тратит в месяц? А я? Где мне столько посуды перемыть?

– А ты пошел бы посудомойкой? Чисто гипотетически?

– Пошел бы.

– Так давай. Будешь мыть посуду, а денег Мартина вам хватит на рубашки от Бриони.

– И чем это будет лучше того, чем я сейчас зарабатываю? Думаешь, поможет? Он же опять бухать начнет и орать, что я его за деньги…

– А ты за что?

– За что? – Артем задумчиво морщит лоб. – За что… Вопреки, Жек.

– Ай да браво! – наш диалог прерывает хриплый смех Мартина. – Блядь, я тронут.

– Кто тебя выпустил, пьянь ты этакая, – дергаюсь я в ответ на это скотство.

– А я самостоятельный. Еще в прошлый раз ключи у тебя спер. Не люблю насильственного ограничения свободы, знаешь ли…

Артем, отпустив голову, играет желваками и по десятому разу обмывает абсолютно чистую тарелку.

– Любишь, говоришь? – голос Мартина звенит от сдерживаемых эмоций. – Любит он! А я вот завтра опять в Мартину переделаю себя. Сиськи пришью пятого размера. Будешь любить?

– Нет, – звенит голос Артема, – не буду. Я вообще пошлых баб не люблю.

– А я заплачу!

– Если только заплатишь. Дорого, учти. Я за такую мерзость по двойному тарифу брать буду.

– Вот! – взрывается пространство хриплым смехом Мартина. – Вот такая у нас любовь по тарифам.

Артем срывает с себя фартук и бросает его на стопку тарелок.

– Мне алкоголик не нужен. Жри свой коньяк. Один.

В кухонной вселенной провисает нестерпимая тишина. Вроде бы бежит вода, на огне шкварчит мясо… Но на самом деле это тишина гробовая, которая возможна только между разорвавшими друг друга в клочья людьми.

– Шурин мой – нарколог, – переворачивая кусок мяса, заявляет шеф. – Правда, далеко, в Израиле.

– Может, и хорошо, что далеко… Может быть, и хорошо под оком Бога, – шепчу я то ли себе, то ли замершему Мартину.

Спасаясь от волн депрессии, которые становились все больше и все чаще захлестывали меня, я оказываюсь в кресле у Свена. Свен крутит меня перед собой и отчеркивает фразы тягучим немецким акцентом.

– Чтооо хочешь, Джен?

– Сбежать, Свен.

– Это, Джен, надо в райзебюро.

– От себя, Свен, сбежать.

– Аааа, хочешь быть другим?

– Абсолютно.

Свен задумчиво щелкает пальцами и вновь начинает крутить меня перед собой.

– Будем резать. Откроем тут и тут. Будем красить. Да, Джен?

Резать? Я пропускаю сквозь пальцы свой хвост. Резать? К черту. Резать!

Через полтора часа я робко бросаю в зеркало мимолетные взгляды. Незнакомец, отражающийся в нем, – не я. Открытая шея, выступающие скулы и челка, блестящей черной волной перечеркивающая лицо. Я всматриваюсь в отражение, осознавая, насколько похудел за это непростое время. Ключицы и плечи, локти, кисти – все топорщится остро выступающими косточками. Я похож на геометрическое безобразие, состоящее из углов.

Ветер, касающийся обнаженной шеи, заставляет втянуть голову в плечи – мне кажется, что нервные окончания перекочевали на этот участок кожи. Это разжигает какой-то мучительно-томительный огонь, вытаскивая на поверхность чувственность, похороненную в последнее время под грузом проблем. Впервые за долгие недели хочется трансформации, хочется быть… кем? Мой взгляд упирается в витрину с безголовым манекеном, окутанным черной блестящей волной шелка. Ткань обтекает фигуру, открывая спину, наделяя кусок неживого пластика загадочной сексуальностью. Кажется, стоит лишь слегка спустить платье с плеч, и оно скользнет к ногам, обнажая. Я хочу, безумно хочу почувствовать всей кожей прикосновение тяжелого шелка, хочу согреть теплом своего тела этот переливающийся антрацит ткани.

Стоя перед зеркалом, я тщательно обвожу контур рта обреченно красным. Черный шелк, белая кожа, почти астеническая худоба и ярким пятном порочный рот. Я не человек, я набросок модельера, оживленный ярким пятном помады, я легкий отблеск Чикаго тридцатых, тонкий ломаный росчерк пера. Ева, рожденная от мужчины. Его плоть и кровь, его душа в другом обличии.

Тяжелый монументальный пафос дорогого ресторана, его холодный интерьер в белой гамме привлекает меня как обрамление моего сегодняшнего я. Черное-белое. Белое-черное. Потягиваю красное вино. Оно, словно кровь, добавляет жизнь в это обезличенное пространство, наполняет его пульсацией и энергией. Терпкий вкус обласканных солнцем ягод вливает в мое настроение порочную томность. Ласкающий кожу шелк, изысканный вкус вина, бархат глубокого грудного контральто певицы заставляет вскипеть мою чувственность и пропитывает сотканный мною образ легким привкусом плотского греха.

В какой-то момент я невольно передергиваю плечами от волны мурашек, прокатившейся вдоль обнаженного позвоночника – кто-то с настойчивостью снайпера сверлит взглядом мою спину. Не выдержав, я разворачиваюсь и замираю. Гамлет. Не растерявшись и не смутившись от того, что его уличили в неприкрытом разглядывании, он отвечает мне прямым взглядом, заставляя меня буквально задохнуться от невыносимо противоположных эмоций. Бешеная злость сцепляется в одно целое с невероятным возбуждением от неприкрытого желания, плещущегося в его глазах. Вино и взрывоопасный коктейль эмоций моментально ударяют мне в голову, полностью отключая чувство самосохранения, и я, словно мотылек, влекомый светом, поднимаюсь с места и двигаюсь к нему, не разрывая ни на секунду зрительного контакта. Гамлет поднимается мне навстречу. Его окружают женщины и мужчины, но ничего не может помешать мне. Ничего не может остановить его в этом первобытном притяжении противоположностей.

– Вы не помните меня? – протягиваю я руку в приветственном жесте.

– Мне непростительно это, – Гамлет склоняется в поцелуе к моим пальцам.

– Ева, – представляюсь я. – Как поживаете, принц Датский?

– Ева… – игнорируя мой вопрос, пробует мое имя на вкус этот мужчина.

Он не выпускает мою руку, хотя это уже переходит все рамки приличия. Напротив, он подносит ее еще раз к губам и прижигает поцелуем выступающую косточку на запястье.

– Ева, разрешите мне загладить вину? И предложить вам бокал вина?

– Не хочу разрушать гармонию вашей компании. Как-нибудь в следующий раз. Интересная была встреча, – прощаюсь я и возвращаюсь к своему столику за оставленной сумочкой.

Трудно. Это неимоверно трудно: держать прямой спину, делать каждый шаг, не сорваться в бисер мелких суетливых движений испуга под пристальными взглядами. Сердце, отсчитывая рваный ритм, бьется птицей в горле. Зачем? Зачем я это делаю?

Кутаясь в мягкий теплый мех, я закуриваю сигарету в ожидании такси, ветер пробирается под тонкий шелк платья, но мне не холодно. Адреналин расцветает алыми розами на скулах, а внутри беснуется какое-то безумное веселье. Гамлет. Как дорогой костюм меняет фигуру. Не осталось той трепетной долговязости. Худощавый, стильный, но опасный силуэт хищника из городских джунглей.

– Подождите, Ева, – мой локоть жестко фиксируют. – Не уходите… прошу, – приказ закругляется почти мольбой.

– Заинтересуйте меня? – безумное веселье толкает меня на сомнительную дорожку флирта.

– Вы умеете стрелять?

– Стрелять? – я в растерянности.

– Стрелять, Ева. Мне хочется вас этому научить. Согласны?

– Кажется, да. Но как же ваши друзья?

– Не переживайте, они прекрасно обойдутся без меня. Поехали?

Сидя в теплом салоне машины, я плотнее кутаюсь в мех, стараясь подавить внутреннюю дрожь, пришедшую на смену схлынувшему адреналину.

– Мерзнете?

– Скорее переживаю, – признаюсь я.

– Почему? – риторический вопрос в ожидании глупого кокетства.

– Ажиотаж схлынул, а я совсем не авантюристка. Еду в машине ночью. Стрелять. Неизвестно куда с малознакомым мужчиной. Переживаю. Понимаете?

– Вы неожиданно откровенны, – брови Гамлета удивленно приподнимаются.

– Не будете меня утешать и обещать, что не обидите?

– Ева… я лучше научу вас стрелять. В случае чего воспользуетесь. Договорились?

– Крайности?

– Отнюдь.

Гамлет не отрывает взгляд от дороги, и мне приходится беседовать с его профилем. Впрочем… это дает возможность еще раз присмотреться к этому человеку. Как же я раньше не разглядел это хищное лицо? Отвлекся на длинные ресницы и по-детски трогательную россыпь веснушек? Этот упрямый рот с тонкими губами. Этот острый подбородок, выдающий хитрого и порой жестокого дельца. Меркантильная горбинка на носу. Быстрые, скупые и точные движения.

– Я думаю, что лучше прострелить колено, чем взывать к благородству, – прерывает мои физиогномические исследования Гамлет.

– Я запомню.

– Приехали. Пошли?

Куда ты идешь, Ева? К чему ты придешь?

* Дмитрий Бозин – исполнитель заглавной роли в спектакле Романа Виктюка «Саломея» по пьесе Оскара Уайльда

========== Пистолеты и Розы ==========

– Знакомьтесь, Ева, это Викинг. Викинг – это Ева. Держи же, не бойся. Он не кусается, только стреляет.

Я осторожно взвешиваю пистолет, который вложил в мои руки Гамлет. Странно, всегда думал, что он должен быть из металла и более красивым, что ли. Более дорогим… А тут пластиковая рама, грубоватая работа и какая-то простая заводская маркировка на корпусе.

– Разочарована? Ждала что-то вроде кольта из старых американских вестернов?

– Что-то вроде… Викинг?

– Марка пистолета. Будем стрелять?

Гамлет вставляет магазин в рукоятку, раздается знакомый киношный щелчок, и я вздрагиваю от волны возбуждения и страха.

– Пистолет лучше держать двумя руками, так легче контролировать его наводку и вести огонь «двойками». Подними пистолет на уровень глаз, – руки Гамлета ложатся поверх моих, он плотно прижимается к оголенной спине, а его горячее дыхание заставляет полыхнуть ответным румянцем скулы. – Отведи указательный палец в сторону и сожми остальные пальцы. Держи уверенно, но не «души» пистолет. Кисти руки не дрожат. Положи фалангу указательного пальца на спусковой крючок и можешь прицеливаться. Дыши ровно. Готова? Нажимай на спусковой крючок.